Мулен Руж по-русски

ВОЛОГОДСКАЯ ГУБЕРНИЯ СЕЛО КУВШИНОВО.

Ясным июньским вечером два молодых человека в форме офицеров пехоты въезжали верхом на пегих лошадях в небольшое село под названием Кувшиново. Оба были в белых аккуратно завитых париках, на которых возвышались чёрные треуголки с белым околышем. Медные пуговицы на зелёных кафтанах блестели весело и ярко. Офицеры были хорошо вооружены. Кроме сабли, которая у каждого находилась в ножнах на левом боку, служивые люди имели ещё по паре пистолетов. У одного из них всю правую щёку сверху вниз пересекал безобразный шрам, полученный им, наверное, во время сражения. У другого отсутствовала левая рука. Вместо неё висел пустой рукав.

— Эй, любезный, а где тут можно переночевать? — спросил один из них крестьянина, стоявшего с краю дороги с обнажённой головой и кланяющегося им.

— Так, энто, барин, вот там дальше с полверсты отседова, имение помещика Казанцева стоит. Вам туда надоть. Только беда у них, барин. На днях гонец из Ярославля прискакал. Мать хозяйки поместья померла.

— И что, значит, не пустят на постой?

— Как же не пустят? Пустят! Они служивых завсегда привечают.

— Спасибо любезный, — сказал Лапин и кинул медный грошик крестьянину.

Оставив за спиной кланяющегося мужика, офицеры резво поскакали в указанную сторону. Довольно скоро показалась усадьба. Это было высокое двухэтажное строение, огороженное резным забором. Ставенки на окнах и конёк крыши тоже не избежали фантазий мастера по резьбе.

— Эй, хозяева, пустите служивых людей на постой! — громко крикнул Лапин, он изображал офицера со шрамом.

Над забором показалась голова мальчугана лет пяти и тут же скрылась, а из-за забора послышался детский голос:

— Дядька Никодим, дядька Никодим, там офицеры конные приехали!

Двор за забором быстро наполнился людьми, и через некоторое время ворота открыл бородатый кряжистый мужик в долгополой белой рубахе, которую опоясывал грязно-красный кушак. Из-под рубахи выглядывали такого же цвета штаны, заправленные в старенькие невысокие сапоги. Голову венчала высокая шапка тёмно-коричневого цвета. Въехав во двор, офицеры увидели несколько девушек и ещё двух мужчин. Впереди всех стояли две женщины. Одна пожилая, а вторая выглядела ещё довольно молодо. Обе были одеты в тёмные рубашки и длинные до земли сарафаны. Головы были повязаны чёрными платками. Это, скорее всего, были хозяйки усадьбы, а за ними стояла их дворня.

— Мир вашему дому хозяева, — сказал Лапин, спрыгнув с коня.

— Мир вашему дому, — повторил Агеев, не смотря на "отсутствие" руки оказавшийся на земле чуть быстрее, и спросил, — пустите на постой служивых людей, которым ещё предстоит неблизкий путь?

— И вам мир, — отвечала пожилая женщина, — доброму путнику в нашем доме всегда найдётся место.

Мужик, который открывал ворота, принял у офицеров лошадей и увёл куда-то под навес.

— Проходите, господа. Сейчас накроем стол, подкрепитесь с дороги, — это уже сказала молодая хозяйка.

Через некоторое время гости вместе с хозяйками сидели за большим деревянным столом, накрытым белой скатертью, и ужинали. Две молодые девицы прислуживали им, вовремя меняя блюда и жадно слушая всё, что рассказывали господа офицеры, чтобы потом поделиться услышанным со своими товарками.

— Значит, с османами воевали? — спросила пожилая женщина.

— С ними, Наталья Петровна, — ответил Агеев.

— Страшно было? — поинтересовалась молодая хозяйка, рядом с которой сидел пятилетний мальчик.

— Конечно, страшно, Варвара Михайловна! Злые они, как черти и ликом черны, что сажа в печи, — отвечал Лапин.

— Ой, ты, Господи! — перекрестились обе женщины.

— Мне вон лицо испортили, теперь девушки любить не будут, а у товарища вообще руку забрали.

Женщины сочувственно смотрели на двух молодых мужчин, которых не пощадила судьба и жалость сковала их сердца.

— Может, наливочки отведаете?— предложила Наталья Петровна, — своя домашняя.

— Если только по чуть-чуть, — ответил Агеев.

— Конечно по чуть-чуть, и мы вместе с вами немножко выпьем.

Довольно скоро пожилая женщина захмелела и отправилась спать. Маленького мальчика забрала няня, несмотря на то, что ему было очень интересно и хотелось послушать этих двух бравых офицеров. Пока господам готовили комнаты, они продолжали рассказывать Варваре Михайловне всякие случаи из военной жизни. Особенно в этом преуспел Лапин. Потом Агеев, сославшись на усталость, ушёл спать. Иван ещё некоторое время полюбезничал с молодой женщиной, и они тоже разошлись по комнатам. Дом уснул. Ночью Лапин услышал скрип половиц в своей комнате.

— Кто здесь? — негромко спросил он.

— Это я, — сказала Варвара Михайловна, и быстро юркнула к нему под одеяло.

— Вы не боитесь, что нас могут увидеть, — слегка растерявшись, спросил Иван.

— Я другого боюсь, Денис Давыдович (маскировка).

— Чего же?

— Мне по ночам снится мой муж, который уехал в Тюмень по службе. И во сне он зовёт меня к себе, зовёт. А лицо у самого какое-то не живое, и так страшно становится, — и она прижалась к Лапину.

— Не бойся, Варварушка, — нежно зашептал он и начал гладить и успокаивать её словно маленького ребёнка.

Вскоре она, поддавшись ласкам, полностью отдалась ему. Ушла молодая женщина от него только под утро. А утром после завтрака два бравых офицера оседлали своих лошадей. Вся дворня вышла их провожать. Дольше всего им в след глядела молодая хозяйка. Когда населённый пункт совсем исчез из виду, лжеофицеры завернули своих лошадок в лес. Там они нашли небольшой овражек и затаились в нём до вечера.

— Вот же ж, бабы, какой народ, — говорил Лапин, — всё чувствуют.

— Ты о чём?

Лапин пересказал ночной разговор с молодой хозяйкой.

— Понятно, — сказал Агеев, — а я, пока ты с ней кувыркался, сначала обыскал её комнату, потом комнату её матери, которая храпела как танк. Пля! Иван, знаешь как жутко, когда храпят женщины?

Лапин глядя на товарища невольно стал улыбаться, а Марсель продолжил:

— Все документы, которые нашёл, я забрал. Деньги и ценности тоже, кроме тех, что на самом виду были, чтобы раньше времени не спохватились. Кстати, тут Казанцева-то все хорошо знают. Кроме жены и матери, есть ещё Никодим, есть няня, которая с детства с ним была. Есть кормилица...

— Придётся дом полностью спалить.

— Придётся. Только мальчишку жалко, — грустно сказал Агеев.

— Мальчишку не тронем. Я его аккуратно вытащу.

— И куда денешь? С собой, что ли возьмёшь?

— Зачем? Там оставим. В деревне его знают. Погибнуть барчонку не дадут.

Вечером, переодевшись в тёмные одежды и надев на головы шапочки а-ля балаклава, поджигатели с мешком необходимых принадлежностей приблизились к усадьбе. Выждав час, после того, как погас последний огонь в доме, они перелезли через ограду. Единственная собака во дворе, занемогла ещё утром, после того, как Агеев кинул ей несколько политых ядом костей. Она лежала в своей будке не в силах даже зарычать. Лапин, держа в руке небольшую спиртовую лампу, через задний двор проник в дом. Тихонько поднялся на второй этаж в комнату, где спал ребёнок. Недалеко от ребёнка лежала няня. Чтобы она случайно не подняла тревогу, ему пришлось свернуть ей шею. Это лучше, чем гореть заживо. Прежде чем брать на руки мальчика, он достал из внутреннего кармана плоскую медную фляжку с водкой и облил ей кровати, двери, полы. Потом завернул мальчика в одеяло и тихонько вынес его на улицу. Агеев к этому времени плотно подпёр двери, где жила прислуга и полил её водкой из своей фляжки. Лапин положил спящего мальчика возле собачьей будки и снова вернулся в дом, взяв с собой оставшуюся бутылку с водкой. В доме он проник в комнату молодой хозяйки и, перекрестив женщину, сломал ей шейные позвонки. Потом, сделав несколько глотков из бутылки, вылил остатки содержимого на пол и поджёг. Как только комната вспыхнула, Иван спустился вниз, поджигая по пути всё, что может быстро загореться. Выйдя на улицу и подперев дверь небольшим бревном, он побежал к ограде, возле которой его ждал Агеев, успевший к тому времени поджечь дом с трёх сторон. На всё у них ушло минут десять. Через минут сорок они достигли того места, где спрятали лошадей и все свои вещи. Лапин остался сторожить, а Агеев лёг спать, укутавшись в шерстяное одеяло. На заре Иван разбудил Марселя, который зябко ёжась, принялся делать зарядку, чтобы согреться. Несмотря на лето, ночь, проведённая в лесу, тепла не добавляла. Когда окончательно рассвело, Агеев достал из дорожной гримёрки накладную бороду, взял на всякий случай нужный документ, оделся в крестьянскую одежду и, сгорбившись, пошёл в сторону подожжённой усадьбы. Лапин остался, чтобы не светиться вдвоём. Возле пожарища стоял всего один крестьянин. Староста деревни оставил его сторожить, пока не приедет какой-нибудь губернский чиновник для следствия. Агеев подошёл к человеку, который мучился от скуки.

— Никак пожар был? — спросил он у мужичка.

— Ага, был. Ночью ещё вспыхнуло. Когда люди прибежали, почти всё уже сгорело.

— Ай-я-яй-я-яй, — сочувственно покачал головой Агеев и перекрестился, — чей дом-то был?

— Это усадьба здешнего боярина была, Казанцева, — ответил мужик глядя на Марселя, — а я смотрю ты не местный?

— Нее, не местный. В Череповец иду в монастырь тамошний. А тут вон, какое горе.

— Ага, горе. Все погорели, только барчонок живой остался, собака его из дома вытащила, а сама занемогла.

— Вон оно как. Как же так пожар получился-то?

— Возле конюшни нашли недопитую бутыль с хлебным вином. Конюх хозяйский любил выпивать, вот спьяну то, наверное, и учудил поджог.

Агеев подошёл ближе к пожарищу и, стараясь не подавать виду, всё внимательно осмотрел. Всё сгорело основательно, и ничего не указывало, что поджог был спланирован. После осмотра он попрощался с мужичком и пошёл дальше. Скрывшись из вида, свернул с дороги и, сделав крюк, вернулся к Лапину. Потом им пришлось пару дней пробираться лесом, чтобы выйти к дороге на Петербург. После того, как дорога была найдена, они снова приняли обличье арабских путешественников, и поспешили к императрице в гости.

* * *

Вологодский полицейский чиновник расспрашивал Ваню Казанцева, что тот помнил о той ночи, когда случился пожар.

— Как же тебя от огня спастись удалось, Иван?

— Меня наш Полкан спас.

— А как он тебя спас?

— Тянул меня за одеяло от горящего дома.

— А как ты на улице оказался?

— Не знаю, я спал. Меня няня вечером уложила в кровать, а мне не спалось. Тогда она сказку начала рассказывать. А проснулся от того, что жарко сильно стало и Полкан меня тянет за одеяло.

— Ванюша, вспомни, может ты видел кого возле дома, когда пожар был?

— Крестьяне наши из деревни прибежали.

— А до того, как они прибежали, ты никого не видел?

— Нет, я прижался к Полкану. А дом горел так жарко, что страшно было, вдруг я тоже сгорю.

— Понятно.

— А мамы с бабулей больше нет, да? — спросил мальчик с надеждой в глазах.

— Сгорели они, Ваня, — вздохнул тяжело мужчина, у которого были двое своих маленьких детей, — теперь их души на небесах. Смотрят на тебя сверху и думают, каким будет боярин Казанцев Иван Алексеевич, сильным и умным или никудышным человечишкой.

— Я буду сильным и умным. Я к тятьке в Тюмень поеду и буду ему там помогать.

— Значит тятька твой в Тюмени?

— Да. Сама Государыня велела ему город там строить.

— Вон оно как.

И чиновник задумался. "Что же на самом деле произошло ночью в доме и как мальчик смог спастись? Крестьяне говорят о пьянице конюхе. При осмотре обнаружены останки двенадцати человек, то есть всех, кто на тот момент про-живал в усадьбе. Посторонних не было. Правда, накануне вечером офицеры на постой вставали, но с утра они уехали. А сгорел дом странно, как будто пожар начался не в одном месте, а сразу вспыхнул в нескольких местах. Может и правда, пьяный конюх поджёг, да и сам в огонь угодил? В Тюмень писать нужно, хозяин усадьбы там. Видать не простой человек, у самой Государыни служит. А за мальчиком староста местный пусть пока приглядит. Вроде в Ярославле у него ещё родственники имеются. Туда тоже писать надо" Тяжело вздохнув, чиновник сказал:

— Я, Ваня, отцу твоему в Тюмень письмо напишу, и в Ярославль напишу, родня у тебя там должна быть. А за тобой пока староста присмотрит. Ты уж веди себя хорошо, ладно?

— Ладно. А к тятьке я, когда поеду?

— Мы ему письмо напишем, он сам за тобой приедет. А пока, прощай, пора мне.

Чиновник подошёл к старосте и наказал мальчишку беречь и лелеять, пока кто-нибудь из родственников его не заберёт. А после этого уехал в Вологду.

Через неделю в Ярославль в дом к Белокопытовым прибыл нарочный с письмом. Пьющий в последнее время Белокопытов, узнав о смерти дочери, отреагировал равнодушно. Только с этого дня стал пить ещё больше. Оповестили его родственницу, что жила под Ярославлем. Эта волевая и решительная женщина съездила в Вологду, оформила нужные документы, а потом уже из Кувшиново забрала Ивана и увезла в своё имение.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.

Лапин и Агеев гуляли по летнему Санкт-Петербургу и делились впечатлениями. Прошла уже неделя, как они проживали здесь. Агеев поселился на постоялом дворе, что был ближе к центру города, а Лапин купил ветхую избушку за городом рядом с берегом реки.

— Как тебе столица? — спросил Лапин.

— Непривычно. Всё кажется маленьким, но в тоже время каким-то уютным. Высоток нет, реклама не напрягает. На небо не нужно смотреть через паутину проводов, выхлопными газами не пахнет.

— Это да, воздух здесь, по сравнению с той жизнью, замечательный. Только города, которые мы проехали, все на большие деревни похожи. Строения кругом деревянные, улицы узкие. А здесь всё же чувствуется размах, да и каменных зданий достаточно много. Кстати, а ты сам, из какого города?

— В Таганроге родился.

— Что-то имя у тебя не таганрогское?

— Мама так назвала, она француженка, из Марселя. Вот в честь города меня и назвала. Хотя отец говорил, что имя наше, мусульманское, означает "славящий Аллаха".

— А он кто был?

— Отец полу-татарин, полу-башкир. Штурманом работал. На торговых судах ходил. В одно такое путешествие с мамой и познакомился.

— А смуглый ты в отца или во француженку мать? А то арабов французского происхождения в наше время, как блох на помойной собаке, — усмехнулся Лапин.

— У меня отец смуглый был, я весь в него. А у мамы, я помню, кожа была молочного цвета, гладкая и нежная, что так и хотелось её поцеловать. А волосы светло-рыжие, на солнце в ясный день, как золото блестели. Глаза голубые и такие добрые, добрые. А когда улыбалась, то ямочки на щёчках появлялись, — предался воспоминаниям Агеев.

— Тебе сколько лет было, когда их потерял?

— Пятнадцать.

— Понятно... Кстати, нужно что-то с финансами придумывать, а то запасы к концу подходят.

— Есть какие-то мысли?

— Неплохо бы "фазанов" заморских пощипать. Эх, сюда бы Валета. На картишках можно было бы неплохо подняться. Он ещё тот фокусник.