Моего пса зовут "Враг"

Подъехал земной военный транспорт, с него прямо у ворот сгрузили груду толстых веток. В полном молчании, которое нарушало лишь снова и снова повторяемое матерью погибшего песнопение, сторки стали по одному подходить, брать ветви, тут же укладывать их всё растущим и растущим четырёхугольником. И каждый говорил:

— Ты сдержал свои клятвы...

...Сейн опустил глаза. Но всего лишь затем, чтобы как можно дольше смотреть в лицо Озлефра. Потому что скоро на него уже нельзя будет посмотреть — даже на мёртвого. Скоро даже тела не останется от него в этом мире.

Сейна сжигала тоска по другу, которую невозможно стало утолить — и ярость, которой не было выхода.

* * *

Ему казалось, что он идёт по какому-то другому миру. Он не узнавал ничего вокруг, требовалось усилие, чтобы вообще осознать, где он, кто он и куда шагает. Временами он выныривал в реальность, но тут же её снова стирало воспоминание о том, как, развевая белое покрывало, словно призрачные крылья, взметнулось пламя над высоким костром — и...

Озлефр мёртв. Его больше нет. Они мечтали, что вернутся на Арк-Келан и поступят во флот, чтобы сражаться снова... но его больше нет, его нет, нет, нет... и мир вокруг кажется каким-то полужидким, как будто плавится. Как будто он тоже горит на погребальном костре.

Сейн не сразу понял, что впереди на дороге показалась идущая фигура. Раньше он никогда тут никого не встречал, и вот теперь... А ещё через несколько секунд Сейн различил, что это идёт навстречу земной мальчишка.

Поколочу, быстро решил Сейн. И почувствовал, как сами собой сжались и потяжелели кулаки. Мир перестал таять и плавиться, мир стал чётким и определённым, вернулись краски, запахи и звуки. Он представил себе, как будет лупить землянина — даже тело заломило от наслаждения. Тот явно меньше и младше, конечно, и это не очень-то достойно, но ведь и сам Сейн меньше и младше тех, кто его держит в лагере!

Землянин, как видно, не сразу сообразил, что перед ним сторк — шёл себе и шёл, весело так, быстро. По виду он был типичным русским, и это было ещё лучше — Сейн, издалека разглядывая лицо мальчишки, с удовольствием представлял себе, как превратит его в мокрую красную лепёшку. Месяц, не меньше, этот выползок будет любоваться следами драки, а помнить будет и того больше... это будет честно, один на один... как достойно делать такие вещи...

...Землянин между тем сбил шаг. Понял, кто идёт ему навстречу. Он был одет в великоватое, кажется, армейское, барахло, босой, на груди алел галстук, при виде которого Сейн, чувствуя, как где-то под рёбрами вдруг колко заледенело, подумал: нет, не стану я его бить.

Убью.

А ещё через пару шагов он встретил взгляд землянина.

Примерно то же ощущаешь, когда на тренировке с оружием в руках твой клинок принимает на себя нешуточный удар разозлившегося всерьёз противника. Дрожь идёт через оружие по руке до самых пяток и отдаёт в голову.

В глазах землянина было столько открытой и откровенной ненависти, что Сейн просто прошёл мимо. Не от страха, нет. От изумления. А потом — побежал. Побежал, не оглядываясь, со всех ног, не зная, почему и куда он бежит, просто не в силах стоять на месте.

Его сердце разрывалось от горя, тоски и ярости, от неутолённой даже в малости жажды мести. И — от непонимания самого себя...

...Что Дядя Толя знает о случившемся — Сейн увидел ещё из ворот. Землянин стоял около танкетки и тревожно глядел в ворота, то ли издалека услышав бегущего сторка, то ли почуяв его приближение.

Пусть так.

Сейн перешёл на шаг в воротах. Он шёл, сжав кулаки и тяжело дыша. Ясно было, что мальчишка долго бежал, и не для удовольствия. Он-то сам не видел себя со стороны, а лесник смотрел в по-настоящему горящие зелёные глаза на совершенно белом лице безупречной ожившей статуи, смотрел, как мягко и в то же время плотно ставя всю ступню на землю — "Моё! Моё! Моё!" — приближается сторк и — молчал.

Сторк остановился точно в трёх хандах (1.) от землянина. На Расстоянии Меча. Поставил носок правой ноги к каблуку левой. Сложил кисти рук в низу живота — правая поверх левой. Сейчас он должен сделать жест, сказать три формальных слова и — ещё один жест. После чего он будет стараться убить того, кто стоял перед ним — всю жизнь. И не важно, что и как будет в этой жизни и что и как изменится.

1.ханда = 125 см.

— Вот как, значит... — Дядя Толя покачал головой, низачем потрогал нос машины. Повторил: — Значит, вот как... Да. Смелый был парень.

— Он был мой друг, — тихо ответил Сейн, и Дядя Толя мысленно перевёл дух: слов было четыре, и это были не Те Слова. — И он... он погиб из-за вас.

— Э, милый, — землянин не обиделся, не закричал, как думал Сейн — и это странное поведение его сбило, он захлопал глазами, глядя на Дядю Толю удивлённо. — Ты что ж себе думаешь — мы, значит, нарочно тут в свою землю мин понатыкали? Вам, однако, назло? — Сейн не нашёлся, что ответить, хотя возмущённо открыл рот. — То есть, вообще-то, конечно, вам назло, — поправился землянин и грустно усмехнулся. — Но ты поразмысли, паря, да и скажи: оно нам надо было, такое дело? Если б не дружок твой — четверых наших ребятишек побило бы. Я эти мины знаю. Никто бы живой не ушёл.

— Пусть! — не выдержал, сорвался на крик Сейн. — Пусть!! Вы враги!!!

И снова Дядя Толя остался невозмутим. Покивал и согласился:

— А, ну да ж, конечно. Только, видно, твой дружок-то — он иначе думал, а? Не так думал, что — "пусть!"? А то припустил бы он оттуда со всех ног, да ещё посмеялся бы дорогой...

Сейн снова открыл рот.

И понял, что всё, что он сейчас сможет сказать — будет подлостью. В первую очередь по отношению к Озлефру. Потому что он и правда мог убежать с той поляны. Десять раз мог убежать. И раз не побежал — значит, видел что-то такое, ради чего стоило остаться.

Ясно видел. И Предки смотрели на него благосклонно. Сейчас он с ними. Как равный, как павший в бою. Им — видней, чем тем, кто остался в этом мире.

О Сила Сил, ну почему, почему земляне всегда оказываются правы — так окончательно и так бесповоротно?! И главное — почему они никогда не гордятся этой правотой?!

— Он был очень смелый, — сказал Сейн. — Он попал в плен к вам весь израненный. И я гордился... горжусь, что он мой друг. Мне очень жалко, что я теперь долго с ним не увижусь.

— Бросишь работать? — тихо спросил Дядя Толя. — Ты не думай. Я не потому, что один останусь. Я...

— Нет, я не брошу, — ответил Сейн. — Я только... если можно, я сейчас немного побуду один. Я приду, когда... когда смогу. Можно?

— Конечно, — кивнул землянин...

...Сенй сидел на корне у самой воды, и неширокая тихая струя тёмной лесной речушки текла возле его ног. Лесник был почти уверен, что мальчик его почует, хотя он старался подойти очень тихо (опыт уже был) — но сторк даже не пошевельнулся. Он смотрел куда-то за речушку в лес — и лицо его было странным. Не печальным, не горестным, не ожесточённым, а именно странным. Словно Сейн вслушивался во что-то, слышное ему одному — да и то лишь на самой грани ощущений, данных... человеку. Сторку. Человеку...

Надо уйти, подумал землянин. Но не ушёл, остался стоять за деревом совсем близко — ему было тревожно. Он мысленно насмехался над собой за это чувство и за то, что торчит тут, как статуя, говорил, что это нечестно, что мальчишка хочет побыть один — но не двигался с места. И Сейн был неподвижен, потому-то лесник едва не выдал себя ошарашенным возгласом, когда он неожиданно поднялся — и над речушкой к лесу полетел его голос...

— До битвы двенадцать дней,

О всём остальном забудь.

Хэй, по сёдлам скорей,

Да будет удачен путь!

Вот — кровь на мече,

Да на лице — тень.

Но я буду ждать,

Что когда-нибудь будет день —

Я крикну в разрывы туч,

Где ветры мне подпоют:

"Отныне свободен я,

Я клятву сдержал свою!"

Лесник вслушивался напряжённо. Песня была медленной, он успевал разбирать слова, похожие на проходящий мимо боевой отряд — неспешно и непреклонно идущий навстречу гибели...

— Но скачет наперерез,

И содрогается твердь,

Прозрачный всадник с небес —

Моя проклятая смерть.

Он виден пока только мне,

Да чует крылатый брат.

До битвы двенадцать дней,

Двенадцать долгих ночей,

Мне сны о смерти в бою,

Мне жизнь вспоминать свою,

Да не смотреть назад.

Вот — кровь на мече,

Да на лице — тень.

Но я буду ждать,

Что когда-нибудь будет день —

Я крикну в разрывы туч,

Где ветры мне подпоют:

"Отныне свободен я,

Я клятву сдержал свою!"

Пусть тот, кто закроет мои глаза,

И тело моё зароет у скал,

Задумав надгробное слово сказать,

Не скажет, не скажет "он проиграл...".

Молчанье над чашей, да в землю вино,

Да в небо глядят, кто помнить посмел,

Ни песен, ни слёз в смерти нам не дано,

Пусть в воздухе гаснут слова: "Не успел".

Копья воткнутся в дёрн,

Прочертив полукруг.

Джэнны далёкой звон

На холодном ветру...

...на ветру... (1.) — и мальчик поднял руки и лицо к небу, негромко обронив: — Мы встретимся, Озлефр. Суди меня на мосту, когда придёт срок.

1.На самом деле основа этой песни — стихотворение барда Анарион.

Лесник тихо, бесшумно, плавно отступил от дерева, потом повернулся — и заспешил на кордон. Больше всего он не хотел, чтобы Сейн понял, что в своём беспокойстве за него землянин был свидетелем того, свидетелей чему мальчик, конечно же, не хотел...

* * *

Земные мальчишки пришли к воротам лагеря вечером. Раньше они никогда этого не делали и уж тем более — не просили охрану, чтобы к ним "вызвали друзей того парня, который в лесу подорвался, нам очень надо, очень-очень надо!" Точней — это была даже и не просьба, а настоятельное требование.

В результате к воротам сразу же пришло не меньше полусотни юных сторков. Они выстроились полумесяцем, плечо к плечу, тройным плотным рядом, молча и пристально глядя на пришедших незваных гостей — хозяев планеты — и сжав кулаки, которые держали на виду.

Землян было тоже немало — десятка три, все аккуратно одетые, в алых галстуках и непривычно стеснённые. Сторки не могли понять, что их сюда привело — и тоже стояли молча. Это продолжалось не меньше минуты. Охранники ненавязчиво скопились двумя группами по пять человек слева и справа от ворот в полной готовности тут же перекрыть их намертво двойной живой цепью, лицами и штыками наружу и внутрь. Из охранных будок в обе стороны бесшумно высунулись серебристые жала водомётов.

В группе землян произошло шевеление — и вперёд вытолкнули...

...Это был большой венок. Его держал перед собой беловолосый крепыш, совсем мелкий ещё и без галстука. Но видно было — по лицу, по взгляду, по поведению — что венок он не отдаст никому.

Две группки мальчишек стояли друг против друга по разные стороны ворот. Молча и неподвижно. А между ними замер этот мальчик с пышным зелёным венком, на чёрных лентах которого было написано золотыми буквами на русском — и строкадском:

МЫ ТЕБЯ НЕ ЗАБУДЕМ . СПАСИБО ТЕБЕ !

— Это от нашего пионерского отряда, — сказал один из землян. — Там ещё венки будут, много кто хочет... но мы решили первыми. Вот. Это, в общем... от нас. Чтобы было честно.

— Это меня он спас, — торопливо и виновато подал голос беловолосый. И сердито добавил, поглядев вокруг: — А меня брать не хотели, чтобы я венок нёс, говорят — ты не...

— Помолчи, — тихо, но настойчиво сказал тот же парнишка, что объяснял суть дела. Подтянулся, построжал и звонко скомандовал: — Отря-а-ад... смир-р-на! Са... лют!

Руки вытянувшихся в струнки земных мальчишек — с прямыми ладонями — взлетели под синие береты поперёк лбов.

Тут же прошло быстрое слитное движение — обе группы охранников вскинули автоматы "на краул!"

Ещё несколько мгновений всё оставалось, как было. Потом Туизз — земляне не знали, конечно, что это Туизз, они просто стояли и смотрели — резко выкрикнул:

— Соорд — фар! Раг`ар!

Единым звуком грохнули каблуки. Повторяя древний жест откидывания забрала — честь противнику или привет другу — взметнулись и застыли ребром у висков направленные вверх ладони. Туизз показал свободной рукой — двое мальчишек деревянно подошли, взяли венок коротким быстрым движением, вернулись к своим.

— Отряд, воль-но! — скомандовал старший у землян. Хмуро сказал: — Мы не собираемся с вами дружить, про это даже не думайте. Вы наши враги. Но вы храбрые... лю... храбрые. Мы будем и дальше вас ловить и бить, как только сможем. Но никто из нас больше не станет над вами издеваться и смеяться, если мы кого-то из вас схватим. Так решили сегодня все наши пионеры и велели мне вам сказать.

— Мы бы отказались от набегов, — вдруг сказал Туизз. — Но у нас плохо с едой. Работать же на вас по вашим приказам мы не станем. Я же хочу сказать вот что: мы могли бы биться за еду. Назначаем уговором день. Вы ставите на круг часть своих пайков или ещё какую-то еду. Мы ставим... что мы можем поставить? — обернулся он к остальным сторкам, которые сперва удивлённо молчали, но теперь, видимо, поняли предложение, и кто-то сказал:

— Работу. День работы, где скажут.

— Я думаю, согласятся все, — помедлив и оглядевшись, продолжал Туизз. — Потом выставляем отряды — по десять, по двенадцать бойцов, как сговоримся. И схватываемся на кулаках. Кто одержит победу — берёт себе заклад противника. Это будет честно.

— И интересно, — добавил кто-то из землян. — Рыжий хорошо придумал.

— Хорошо, мы обговорим это и сообщим вам, — подумав, решил старший землян...

...Туизз прошёл бы мимо помещения внутреннего караула, как проходил всегда — без остановки и безразлично. Но его привлёк приглушённый гневный выкрик внутри.

Земляне кричали очень редко. Этого было достаточно. Туизз огляделся и скользнул к дверям — сбоку и под прикрытие открытой створки. Осторожно, затаив дыхание, заглянул в щёлку между дверью и косяком.

Офицера, командира одной из смен охраны, он узнал сразу в лицо. Перед ним, стоящим за столом, вытянулся молодой парень, младше по сути самого Туизза, совсем мальчишка. Раньше сторк видел его всего пару раз, и то в последнее время, видимо, он был новенький.

Вслушиваться особо не пришлось — офицер, который до того, видимо, сдерживался, теперь, видимо, сорвался и почти кричал:

* — Зашто си нека себи да се руга?у ньима? Да ли су се слабо борили?

— Нема... — пробурчал мальчишка.

— Онда зашто?! — офицер пристукнул кулаками по столу. — ?ер они су непри?атльи?! Или зато што сте их се бо?иш?!

— ?а-а-а-а?! — почти рыкнул мальчишка, сверкнув глазами. — Никога ?а не бо?им!

— Може да се руга?у над непри?ательем до битке! — офицер снова ударил по столу. Перевёл дыхание, заговорил вновь спокойней и тише, но всё равно было отлично слышно: — Можете да се руга?у осво?ио, кукавица, посебно ако ?е пре тога, он ?е хвалио сво?е галантериjе. Можете да се руга?у над непри?ательем, коjи вас je победио. Али да се руга?у онима ко?и су се одважно борио и био поражен — подлост. Пакост, а, недостоjни ратника. Радост за кукавица и плитко душе. Отишао наполье одавде, ништавило. Мислио сам да узимам к срцу млади родича. А прихватио змиjу.