— Ну, Вовка, наша благородная миссия спасения, выходит, закончилась к чёртовой матери, — вздохнув, сказал Хлебыч, когда Егуп отошёл на приличное расстояние. — Была легенда и кончилась раньше срока. Везли Улиту к отцу, а он сам нагрянул. Дальше-то что? Куда деваться? Зима на дворе! Землянку рыть, шалаш в лесу строить или что? А жрать что будем? Из запасов — Борисов короб рафинада да две бутылки водки. Даже полторы, считай, осталось. Что делать-то? Делись, если мысли по этому поводу есть.

Всадники спешились и, подсвечивая факелами, обступили "Захара" со всех сторон, лапали и постукивали, заглядывали в кузов и под машину.

— Идти надо, дядь Саш, — засуетился вдруг Вовка. — Пока эти олухи факел в бак не сунули. Пойдёмте же. Скорее!

Вовка бегом сорвался к машине. Хлебыч было дёрнулся за ним, но, заметив, что ратник с факелом отстранился от бензобака, прыти поубавил, перешёл на шаг.

У машины объявился Фока. Завидев его, ратники весело загалдели. Шустро соскочили с коней и те, кто пока оставался в седлах. Войско принялось с Фокой брататься, хлопать того по плечам со смехом, с присказками, как старые друзья после долгой разлуки.

Памятуя о тактической уловке россов, Хлебыч остановился на рубеже света и тени, оттуда, оставаясь невидимым, наблюдал за происходящим, гадая о причинах бесконечной этой череды троекратных лобзаний меж Фокой и ратниками.

Вовка встал у борта "Захара", не позволяя никому размахивать около него огнём, из-за чего едва не завязалась драка меж ним и молодым безбородым ратником, упрямо лезшим заглянуть под брюхо машины. Вовка оттолкнул наглеца, тот полез с кулаками и успел схлопотать в челюсть, пока не вмешались старшие, не разняли.

— Они поладят, — долетел вдруг из-за спины Хлебыча низкий хрипловатый голос. Казалось, говорящему ничего не стоит дотянуться, положить руку на плечо или снести мечом голову, окажись он врагом. Хлебыч вздрогнул, обернулся, но отвыкшим от кромешной тьмы глазам не под силу разглядеть внезапного собеседника. Лишь размытый силуэт едва выделялся на чёрном фоне ещё более плотной, глубокой чернотой.

— Кто ты? — спросил Хлебыч, отступив на шаг.

— Это же я хотел спросить у тебя, — сказала чёрная тень. — Но, раз уж ты опередил, то я вынужден представиться первым. Я отец Улиты — Вышата Бусарский. Теперь твоя очередь, купец. Имена, названные вами, мне уже известны, потому начни со своего народа и его земель.

— Русские мы. Оба, — изрядно струхнув, сказал в темноту Хлебыч. — Я белгородец, Вовка вологжанин.

Вышата подошёл ближе, будто желая лучше рассмотреть чужака.

— О землях и племенах, которые ты назвал, я никогда не слышал, — сказал он. — Но скажи, как мне поверить тебе, ежели русью часто кличут нас — россов?

— Не знаю, — сказал Хлебыч, решив, как и договорились с Вовкой, о прошлом и будущем ни гу-гу. — Тебе решать. Однако у меня есть похожий вопрос к тебе.

— Спрашивай, — легко согласился Вышата.

— Я знаю, что купцы из наших земель уже бывали здесь. В доме у Фоки я пил из посуды, сделанной нашими гончарами. Скажи теперь, как мне поверить тебе?

Похоже, вопрос немного смутил волхва. Он явно успел переговорить с Фокой о пришлых людях, спасителях его дочери, но всего знать, конечно, не мог.

— Мы тоже поладим, — после недолгой паузы, сказал Вышата. — Пойдём, гость. Негоже нам таиться от людей.

Они вместе вышли под свет факелов. Лишь теперь Хлебыч смог разглядеть недавнего собеседника. Летами он был, пожалуй, ровесником. Ростом слегка не дотягивал, но близок. Длинноволос, бородат. В куполообразной шапке с опушкой, в поддёвке без ворота с косым запахом, с плотной кожи опояской, с кинжалом за ней и мечом на подвесе. Остроносые сапоги со шпорами. Сам крепок, статен. Твёрдой, уверенной походкой он подошёл к одной из лошадей, а когда обернулся, держал уже в руках двуручный меч.

— Фока! — окликнул он главу артельщиков. — Узнаёшь? — спросил, выставляя меч всеобщее обозрение.

Фока отступил от своего собеседника, замер.

— Вече решило, — громко объявил Вышата. — Коли ты не можешь вернуться к своему мечу, пусть меч вернётся к тебе! Прими же его вновь, боярин Коренев! Будь защитником земли нашей!

Фока принял и поцеловал меч, поднял его над головой и выкрикнул с некоторой неуверенностью в голосе, будто подзабытый уже клич:

— Слава Перуну!

И ратники, и артельщики разом подхватили:

— Слава Перуну!

Снова войско принялось лобызаться с Фокой, поздравлять его.

— Ты что-нибудь понимаешь? — шепнул Хлебыч Вовке.

— Кажется, — Вовка пожал плечами, — Фока был одним из них. Если не круче, раз они его боярином называют.

— Боярин, — хмыкнул Хлебыч. — По виду-то не скажешь. Разве что водку пить умеет. Кудеса!

— Рука-то помнит? — прорвался сквозь общий галдеж голос ратника, обнажившего вдруг свой меч.

Остальные вмиг расступились, образовав круг, внутри которого оказался Фока и тот, что выкрикивал.

— Эх, Антип, — весело ответил Фока, — тебе ли не ведомо как любил я такие забавы! Да только ты, брат, не помнишь, что тягаться со мной вас троих надобно! Или себя проверить решил? А, Антип?

Из круга тут же посыпались хохотки да подначивания.

— И тебя, и себя, — задорно отозвался тот. — Годы, брат Фока, многое меняют. Пока ты тут топором махал, я мечом упражнялся. Вот и хочу понять, что ты утратил, а я нашёл.

— Будь по-твоему, — хмыкнул Фока и принялся выделывать мечом такие пируэты, что и Хлебыч, и Вовка вмиг рты раззявили: разве что в цирке нечто подобное видели прежде. Меч летал вокруг Фоки со свистом разрезая воздух. Движения рук были легки и отточены. Из правой в левую, вертикальный круг, отмашка над головой, перехват в правую, снова круг, опять отмашка, а уже через миг остреё меча обращено назад. Калящий удар, разворот всем корпусом, перехват, вращение, снова разворот.

— Ну, готов? — остановившись и играючи перекидывая тяжёлый меч из руки в руку, спросил Фока.

Антип хмыкнул и вернул свой меч в ножны.

— Главное, что ты готов, — сказал он. — Слава Перуну! — выкрикнул он, прерывая разразившийся отовсюду смех.

— Ладно вам гоготать! — выкрикнул Фока. — Здравая голова лучше любого меча! Или учить вас некому стало?

Смешки тут же стихли.

— Ужина не будет, — сходу объявил Фока. — Стряпух у меня для вас нету: всех на прежнее место отправил. Что с собой брали, тем и почуйтесь. Ежели кто сам стряпать умеет, продукты дам. Егуп укажет, где очаги и лежаки ваши. Время позднее, пора и честь знать.

В круг тут же вошёл Егуп и принялся распределять ратников по землянкам.

— Дочку-то хоть видел? — подойдя, спросил Фока.

— Краем глаза. Травы передал. Недосуг ей теперь, раненых врачует вместе со знахаркой вашей, — ответил Вышата, отдавши меч, снова вставший подле Хлебыча.

— Принял бы у себя, но долг хозяина — вначале гостей приютить. Егуп тебя проводит, — хлопнув волхва по плечу, сказал Фока.

— Добре, — согласился тот.

У Хлебыча от души отлегло. Уж больно ему не хотелось сейчас общаться с волхвом. Чувствовал, что человек он умный и явно что-то знает о пришельцах из тумана, потому и собеседником окажется тяжёлым. С таким нелегко придётся и на свежую голову, а нынешний, насыщенный событиями день и так измотал их с Вовкой донельзя.

Услышав о скором устройстве на ночлег, Хлебыч осознал, что устал он безмерно; что ломят ноги, болит голова. Мечтать о банке пива, привычном мягком диване и телевизоре не приходилось, но в эту минуту он был бы рад и дощатому топчану или даже брошенной на пол охапке сена. И упал бы, и уснул бы мертвецким сном, а проснувшись, услышал бы мурлыканье мерзавца-кота Васьки, взявшего моду входить спозаранку в комнату и орать, покуда не швырнёшь в него тапкой.

Очаг в землянке давно погас, но тепло пока не ушло, не выветрилось. Фока подкинул дров, раздул угли, подвесил за крючок закопченный медный чайник.

— Зверобой остался, — сказал Фока. — Выпьем, душу погреем.

— Душу погреть и у меня осталось, — сказал Хлебыч, выставляя на стол початую бутылку. — За скорое выздоровление раненых по стопочке выпьем, заодно павших помянем. Вроде тризны, по-вашему, — пояснил он, заметив, что Фока недопонимает.

— Тризну править завтра будем, — сказал Фока. — А, по-вашему, помянуть, можно и сейчас, — согласился он. — Тем паче, другой повод имеется, — он взял в руки меч, любовно погладил его, окинул взглядом жилище, подыскивая достойное оружию место. Хотел было тут же, откладывая, приладить меч к стенке, да не найдя крепежа, махнул рукой.

— Что за история с этим мечом? — решился спросить Хлебыч.

— Простая история, — ответил Фока. — Паки три года тому, был я десятником в дружине: как раз сих молодцев ратному делу учил. Да пришлось оставить поприще и меч с ним, да в родительский дом воротиться. Призвали меня на кругу сменить ушедшего предка моего. Отказать сородичам — обида великая. С тех пор меча своего не видел и надежд снова взять его в руки не имел.

Хлебыч разлил на троих понемногу в те же советские пиалы. Фока развернул рушник, коим обёрнут был каравай.

— Паки спросить тебя хотел, — сказал Хлебыч, усаживаясь за стол. — Кто такие поляницы?

Фока усмехнулся.

— Поди, Улита тебе про мать свою, Агну, баяла, — догадался он. — В стародавние времена жили тут, недалече, нашего корня, амазонского племени воительницы. Агна, она пришлая. Знаю потому, что застал её молодой. Говорила она поначалу по-сарматски. Схоже наречие, да разница есть. Это уж после овладела нашим языком. Лучница она была, что не сыскать таких боле. Дочку, вот, тоже обучила. Прежде чем взять за себя, Вышата на мечах с ней бился. Одолел. Иначе не пошла бы за него. Однако это только говорят. Сам я того не видел, потому чиста ли монета, не ведаю.

Глава 9. Ромей

Протяжно скрипнула и почти тотчас захлопнулась дверь. В землянке было прохладно. Хлебычу показалось, что в тусклом свете, пробивающимся сквозь мутное оконце, заметил он исходящий изо рта парок. Выдохнул ещё, вгляделся. Нет, или показалось, или из сеней повеяло. В очаге огонь облизывал свежие поленца: видно Фока подкинул дровишек перед уходом.

Как уснул, Хлебыч не помнил. Крутило ноги, потому долго ворочался на жёстком, набитом давно спрессовавшимся сеном матрасе. Думал, мечтал, что поутру окажется вдруг дома или, хотя бы, в машине у той невидимой сосны, что слегка боднули они бампером. В мечтах Хлебыч был согласен даже на "день сурка", чтоб повторялось одно и то же до тех пор, пока он не найдётся выход. Лишь бы не отдаляться от своего мира, лишь бы иметь перед глазами простые и ясные ориентиры. После пытался собрать те крупицы собственных исторических знаний, что каким-то чудом со школьной скамьи не выветрились окончательно и бесповоротно. Вспомнил несколько имён — Рюрик, кто же его не знает, Вещий Олег и жена его — Ольга. Может, тоже вещая, а, может, и нет. Почему-то не давал покоя Буцефал — непонятно кто и зачем его звал. После смешались в общую кучу римские легионы с бусами из костей и обувными щетками на головах, и спартанцы с короткими мечами, почему-то в шотландских килтах и рыжих босоножках от фабрики "Скороход". Хитрый сталинский прищур Чингисхана, пьющего кумыс из советской пиалы; Кутузов с чёрной кляксой на глазу, алым флажком дающий отмашку на залп "Катюши". И из всей этой мешанины выплыла вдруг и навязла театрального звучания фраза — "и примешь ты смерть от коня своего", изгнать которую так и не вышло. С тем незаметно и погрузился Хлебыч в пустой, лишённый всяких эмоций сон.

Он рывком сбросил с себя шерстяное одеяло, сел, привычно елозя ногами по полу в поисках тапок. Вдруг опомнился, разыскал взглядом носки, напялил, состроив брезгливую гримасу. Он знал, что жена клала в сумку сменную пару, но надевать чистое на немытые ноги посчитал верхом безрассудства.

— Спасибо тебе, Господи, — прошептал Хлебыч, — что хоть не в первобытные времена нас того... к канделябрам... Там о бане даже и не помечтал бы.

Холод подгонял. Оставаться без штанов и свитера желания не возникало. И то, и другое Хлебыч надел ловко и по-армейски быстро, но кряхтением своим и причитаниями Вовку всё-таки разбудил.

— Что, утро уже, дядь Саш? — высунув заспанную физиономию из-под тёплого одеяла, спросил Вовка. И, не дождавшись очевидного ответа, сказал недовольно: — Я бы ёще поспал.

— Подымайся уже, Сувор — владыка мажары змиевской! Негоже, ак еси гуторят, в кал челом бити! — с усмешкой проговорил Хлебыч.

— Лихо вы! — хмыкнул Вовка. — А вылезать-то как неохота! Зябко тут, — потягиваясь, проговорил он.

— Волей-неволей в коллектив вливаться придётся, — накидывая куртку, сказал Хлебыч. — Иначе пропадём. Да и за "Захаром" глаз да глаз, а то весь груз растащат к чертям собачьим.

Груз ни кто не тронул, но около машины действительно толпились ратники. Ночью, при скудном свете факелов, разглядеть, как следует, железного этого зверя не могли, вот и собрались теперь, обсуждают.

— Правду мужики говорят, что лошадей впрягать без надобности, что сама катится? — первое, что спросили у Вовки, когда они с Хлебычем подошли к "Захару".

— Правда, — ответил Вовка, выискивая средь ратников давешнего задиру.

— Это как же? — едва ли не хором послышалось со всех сторон. — Аль не ворожба ли то?

— Смотри сюда, — найдя-таки взглядом драчуна, сказал ему Вовка. Он откинул крышку бака, окунул в палку в бензин и, отойдя в сторону, чиркнул около зажигалкой. Палка вспыхнула, вызвав средь ратников одобрение.

— Гляди-ка, вода горит! — удивился задира.

— Потому и не дал тебе огонь в бак совать, — укоризненно сказал Вовка.

Ратник не ответил, лишь руками развёл, мол, не знал же он.

— Да то не вода! — воскликнул другой ратник, возрастом чуть постарше. — Видел я такое у Алима на винокурне! Вино, чистое, аки слеза, не так яростно, но тоже горело.

— Ну, ежели то арапское вино, так плесни ему в чарку, пусть выпьет! — послышалось смешливое с другой стороны.

— Из кустов не вылезет, если выпьет! — включился в разговор Хлебыч. — Это, братцы, бензин. Добывают его из земли, из нефти: черная такая жижа, — принялся пояснять он.

— Слышал я, — влез в разговор новый ратник, — в землях тридевятых несть числа непролазным топям. Князя тамошнего за то, что сам ликом черен и правит теми калужами, калином и величают. А топи те сальны до того, что аж вспыхивают иной раз сами собой и горят после долго.

— Ну, то либо торфяники, либо нефть на поверхность выходит, — отмахнулся Хлебыч. — Если нефть, то, как раз, из неё бензин и делают. Перегоняют, почти так же, как и в винокурне араба вашего.

— Так не арап он, — возразил тот, что про топи рассказывал.

— Имя арабское, вино арабское, а сам не араб? — удивился Хлебыч.

— Наш он, росский, — подтвердил ратник.

— Ну, пусть так, — не стал спорить Хлебыч, приметив, однако, что назван Алим был все-таки росским, а не россом. Решил было уточнить, но познавательные беседы с ратниками прервал, подошедший не ко времени Фока.