На то они и люди

Бойцы ждали. Мне было, что спросить у каждого из них и было, что сказать.

Я решил сегодня, за десять дней, огласить список. Я так и сказал им. Те, кто не попадает в команду, покинут нас.

— Бойцы, — голос предательски дрогнул, — я выбрал команду. Надеюсь, те из вас, кому придется покинуть Базу, не будут таить обиду за мое решение. Сегодня мы устроим прощальную вечеринку, чтобы хоть как-то подсластить эту горькую пилюлю. В команде останутся девять человек.

Ребята молчали. Ни одного слова, ни одного лишнего движения, все предельно сосредоточены — все-таки я хорошо их тренировал.

— Завтра мы попрощаемся и, не секрет, что возможно навсегда. С Гошей, — все посмотрели на Голого. Этим я никого не удивил. Гоша сглотнул, наверное, он все же втайне надеялся, что я возьму его с собой, — с Гусманом, — Олень молчал, опустив голову на грудь. — С Германом, — Герман закрыл глаза и так и сидел с закрытыми глазами, глубоко дыша. Три первые кандидатуры не вызывали особых нареканий.

Следующие три выбора были самыми тяжелыми. Кого оставить? Меркурия, Феникса, Катьку? Или Рустика, Мифа и Татарочку? Я всю прошлую ночь провел в раздумьях, так и не решив до конца. Заснул только под утро, а когда проснулся, решил посмотреть им в глаза и тогда я надеялся, что все прояснится.

Стояла мертвая тишина. Я смотрел на них, время бежало, кто первым не вытерпит, заговорит, то звено и уедет, решил я. Так будет честнее.

А ребята, словно сговорились, молчали. Минуты шли, никто не проронил и слова. Возможно мое решение и глупое, безосновательное, детское. Но поставь любой себя на мое место — что бы он сделал?

Кто-то убрал бы всех девчонок из команды — но без них мы не пройдем и трех уровней.

Кто-то убрал бы самых молодых — Фениксу, Мухе и Рустику по пятнадцать лет. Неделю назад Малышке исполнилось шестнадцать. Феникс лучший подрывник, Муха — самый командный игрок, а Рустик, вообще, одна из ключевых фигур — лидер тройки и очень рассудительный и сильный боец. Прекрасный водитель, можно сказать, виртуоз.

Выбрать было невозможно и я решил положиться на волю случая. И тут случай не стал долго дожидаться.

Встала Катька, лидер четвертой тройки:

— Громик, мы понимаем, что тебе трудно сделать выбор. Мы посовещались вчера с Фениксом и Меркурием и пришли к единогласному мнению, что если возникнет такая ситуация, мы покинем команду. Остальные тройки, сильнее нас и мы не можем это не признавать. Мы верим, что у вас все получится и вы дойдете до Врат. И мы еще повоюем вместе. А если же нет, тогда Гоша, надеюсь, возьмет нашу тройку в следующий поход.

Гоша, услышав свое имя, дрогнул:

— Конечно, возьму. Безусловно. Мне будут нужны командиры взводов.

Я такого не ожидал, но не мог не признать правоту давней боевой подруги:

— Итак, у нас есть девять человек в команде, три "тройки". Сегодня мы будем веселиться. Лидеры второй и третьей "троек" забегите ко мне на огонек, через пару минут. Я буду в своей бывшей комнате.

Напротив ожидания, среди бойцов, оказавшихся за бортом, не было обид. А среди тех девяти оставшихся ни одной радостной улыбки — да нет же, улыбки были, но какие-то неискренние, натянутые, напряженные. Это меня немного огорчало, но уверенность и сила в горящих глазах ребят говорили о том, что они готовы броситься в бой хоть сейчас.

7.

У нас появилась песня. Ее я впервые услышал от нашего психолога и с той самой минуты понял — это про нас. Ребятам тоже всем понравились и слова и мотив. Самые красивые голоса были у Мифа и Малышки. Они обычно и запевали, а остальные подтягивались.

Вот и сейчас после долгой тренировки наша команда из девяти человек расположилась в фойе. К нам присоединилась и Маша.

Муха, Лю, Рустик и Татарочка играли в карты. Мы с Машей лежа на диване, шепотом вели беседу. Череп сооружал из вороха разнообразных предметов оружия, какую-то уродливую, но, по всей видимости, очень мощную смертельную игрушку. Ченг писал что-то в своей тетрадке, с которой не расставался в свободное время ни на секунду. Миф и Малышка затянули нашу взводную песню:

Спокойная ночь на планету легла,

И спят города и курганы,

И мальчики спят. А по темным углам

Их чуткие спят барабаны.

Высокий и чистый ночной небосвод

Метелями звезд запорошен...

И водят мальчишечьи сны хоровод

За стеклами темных окошек.

Пускай в этих снах будет радость легка,

И сбудется чудо любое.

Пускай им приснится спокойный закат

Над тихой землей после боя.

Пускай им приснится... Особенно тем,

Кто завтра не выйдет из схваток,

Кто в горькую пыль упадет насовсем,

И больше не встретит закатов.

...Но только сейчас не закат, а рассвет

Раздвинул упругие тучи.

И ветер, проснувшись в холодной траве,

Крадется, как вражий лазутчик.

Для сказок и снов уже времени нет.

Лучи бьют в оконную раму...

Постойте! Пусть мальчик хотя бы во сне

Еще раз увидит маму...

* * *

Я в последние дни постоянно проводил какое-то время у воронки. Я сам так окрестил Врата в Хеллус. Войти в них можно, а выйти только с другой стороны, в другом мире.

Когда Кляча объяснил мне этот парадокс, я долго не мог понять — ведь получается, что попасть в Атлантис можно только пройдя девять уровней. А если идти в наш мир из Атлантиса, то сначала попадаешь на первый уровень, как и при входе в Хеллус через нашу воронку. Получалось так, что все воронки в наших двух мирах вели на первый уровень, а единственный выход из Хеллуса, на девятом уровне, вел или в наш мир или в Атлантис.

Здание, точнее бункер, в котором располагалась наша База, резиденция Императора и еще не один десяток правительственных, секретных и не очень структур, было построено именно так, чтобы вход в воронку располагался на "-8" уровне. Попасть туда можно было только через личные покои главы государства.

Я стоял у воронки, заворожено глядя на вход, переливающийся волнами разных цветов реальности. Преобладали синий и красный. Эти переливы действовали словно маятник в руках гипнотизера, успокаивающе и усыпляюще. Я невольно зазевался и даже не заметил, как сзади подошел Кляча и положил руку мне на плечо:

— Мне сообщили только что — последний китайский боец погиб два часа назад.

Я промолчал. Нашей команде осталось только пройти медосмотр и начать упаковывать вещички. Послезавтра мы будем там, за воронкой.

— Ты готов, Гром. В первый раз я почему-то уверен, что у нас все получится, — сказал император.

Зачем он это сказал? Для того, чтобы хоть как-то поддержать меня, уверить в успехе? Или действительно, сам верил? Сколько раз и скольким до нас он уже такое говорил? Это что, определенный ритуал?

— Как они выглядят? Врата? Не эти... те... другие?

— Не знаю. Никто не знает. Но есть предположение.

— Предположение?

— Именно. И даже не одно. Ведь даже люди, написавшие книгу атлантов, не видели сами Врата. Они просто прошли их, уже открытые.

— А все-таки?

— Мы думаем, что они выглядят так же, как и вход в Хеллус.

— Воронка?

— Да, но она доступна только тем, кто прошел все девять кругов-уровней Хеллуса.

— Девять кругов ада. Фольклор.

— Возможно, религии зародились именно на историях о тройственности мира. Где один из миров умирает, а другой становится раем. А между ними ад, пройти который суждено только избранным.

— А бог? Кто он? Есть ли он?

— Этот вопрос уже не ко мне.

— Но ведь кто-то же создал все это...

— Кто бы не создал все это, он нас не любит. Или просто не замечает. Мы как брошенные дети. Кукушата.

— А может, он просто устал? Устал нас любить? Устал от нас?

— Может и так. Хотя, знаешь, мы — люди, как глупые лягушки, рожденные в колодце. И всю жизнь прожившие на дне. А из колодца видно только маленькую часть неба. Нам из нашей глубины кажется, что все тайны Вселенной заключены именно в этой видной части неба. А луна, которая время от времени показывается нам — то самое священное и таинственное нечто, которое управляет всем сущим.

— А что если однажды лягушка попадет в ведро и ее достанут наружу? Что тогда? — я посмотрел на Клячу.

Мужчина грустно усмехнулся:

— Тогда лягушка сойдет с ума. По крайней мере, взрослая лягушка. А дети-лягушата, они не задумываются над всем этим. Выпрыгнут из ведра и начнут привыкать к новому миру.

— Мы слепы и глупы. Но ведь мы стараемся!

— Именно, Гром. Мы всему и всегда придумываем смысл. Которого, скорее всего, даже и нет.

* * *

Завтра. Уже завтра мы войдем в воронку. Точнее въедем на трех бронированных джипах. А сегодня мы отдыхали, проходили последние тесты. Медосмотр не выявил ни у кого из нашей девятки отклонений, которые могли бы помешать исполнить священный долг. Все были признаны здоровыми и способными держать в руках оружие. А при необходимости и стрелять. Таких необходимостей представится очень много.

В фойе было необычайно тихо. Все занимались личными делами, словно это был обычный день, вот только тишина была мертвецкая, гнетущая. Она висела над нами, окружала нас, она была тягучей и липкой как карамель. Я даже, казалось, ощущал ее запах.

Машенька теперь плакала почти постоянно, не переставая. Она приходила ко мне в течение всего дня, стояла в сторонке, но потом уходила, пряча лицо в ладонях. Я и сам готов был расплакаться, на пару с ней, но что тогда обо мне подумают ребята? Что я нюня и слюнтяй? И это в последний день...

Я не мог себе позволить показать слабину и приходилось терпеть и при людях часто-часто моргать, чтобы случайно предательская слезинка не испортила все к чему я шел целых три месяца.

Когда я сказал Лю о смерти брата, она только закрыла глаза. Это было еще вчера, но этот момент я никогда не забуду. Ни один мускул не дрогнул на ее молодом маленьком лице. Она даже не спросила, как это произошло, а даже если бы спросила, ответить мне было нечего. Я не знал.

Да и какая разница — как? Важнее для чего. Что изменилось оттого, что умер неизвестный никому китайский паренек? Пусть он смелый и добрый, честный и справедливый — разве тем миллиардам людей, которые живут под защитными щитами, смотрят по телевизору футбол, ходят друг к другу в гости и, напиваясь, избивают жен и детей — есть до этого дело? Скажи им кто-нибудь: "Вчера, пытаясь помочь Человечеству протянуть еще несколько тысяч лет, умер такой-то китаец". Рядовой человек пожмет плечами и скажет: "Земля ему пухом, невелика потеря, этих китайцев итак слишком много расплодилось, пора и честь знать". Да вот только не Земля, и не пухом, а скорее всего желудок хищного монстра или раскаленная лава. И это уже совсем не танцы на снегу, как говорил один известный писатель. Это больше похоже на суицид, бесцельный и беспочвенный.

Зачем? Зачем все это? Кто придумал этот мир, когда дети должны браться за оружие и умирать. Когда другие дети, сами того не понимая, играя в забавные игры, готовятся к тому, чтобы умереть на костях бывших товарищей? Есть ли в этом какой-то великий смысл? Или тот главный кукловод сам не понимает, куда катится весь его кукольный театр?

Не может Бог быть разумным, если способен допустить такое. Он или сумасшедший, выживший из ума маразматик-извращенец или глупый наивный ребенок, которому родители на день рождения подарили кукольный домик.

Тоска. Ужасная тоска навалилась на меня. Мир несовершенен, очень далек от совершенства. А ведь он уже немолод.

Он как плохая программа. Плохая работающая программа. Какой-то недоучка программист написал ее, сверяясь со справочниками, другой литературой, написанной такими же недоучками и лицемерами. Программист получил свои деньги и ушел, а простые пользователи, должны сидеть и мучаться. Ну да, есть проблемы, но ведь пока работает! Отчеты печатаются, хозяин доволен. Но повышаются требования, программа уже не выдерживает нагрузок, начинает работать неправильно, вообще перестает. И тогда строгий хозяин ругает пользователей — испортили! Сломали! Премии лишить! Но работа стоит — выход один, найти другую программу, которая пока еще работает.

Неужели так глупы мы — пользователи, хозяева? Разве нельзя попробовать сделать такую программу, которая не давала бы сбои, работала на УРА! Всегда?

Нет, свои грабли мы любим и, даже наступив на них один раз, другой, третий — не уберем к другим инструментам, не спрячем, а оставим лежать на старом месте. Ведь они такие родные, куда нам без них. А то, что лоб болит — не беда, пока не смертельно.

Хорошо, что пока. А может, наоборот, плохо. Кто знает?

* * *

Осталось полчаса. Мы стояли у воронки. Провожать нас пришло много народу. У всех провожающих были торжественные мины, как на чествовании героев, на парадах, на похоронах.

Родители, друзья, какие-то незнакомые люди. Были здесь и майор Сергунец с капитаном Чугаевым, в одинаковых черных костюмах, с одинаковыми стрижками. Психолог Сергей Андреевич Заяц, в белом халате. Повара, которые готовили нам все эти месяцы. Были здесь все ребята, которые не попали в отряд. Даже Анна Аврора.

Наша девятка прощалась с близкими, все нам желали удачи, все хотели пожать руку, похлопать по плечу. Прикоснуться, в последний раз.

Машеньки не было. Она не пришла и вчера ночью, хотя я ждал ее.

Отец и мама стояли рядом со мной, мама то прижимала меня к себе, то снова выпускала. Она не плакала. Все слезы уже были выплаканы. Отец дрожащими губами что-то говорил, напутствовал.

Все ребята были в окружении самых дорогих людей. Приехали родители и Лю и Ченга. Мне было страшно смотреть в сторону родителей китаяночки. Они несколько дней назад потеряли сына, а теперь и дочь отправлялась за ним.

Лишь бы не начались истерики. Лишь бы нам спокойно дали войти в воронку. Я очень хотел, чтобы пришла Машенька, но в то же время боялся, что не сдержусь. Столько терпел, а теперь не сумею.

Она все же пришла. Стояла в самом дальнем углу. Я вырвался из рук родителей, подошел к ней. Ее голова была опущена на грудь, она ломала руки, но не плакала. Просто стояла.

Я обнял ее.

Мы так и стояли, когда в наушниках прошуршал голос Клячи:

— До выхода пять минут. Просьба занять позиции.

Машенька посмотрела на меня. Я пытался запомнить каждую линию лица, каждую веснушку, дорогие сердцу изумруды глаз.

— Вернись, Громик, пожалуйста.

Соврать? Сказать, что да, дорогая, жди меня и я вернусь? Глупо. Лучше промолчать. Но прежде чем отдать приказ ребятам занимать машины, я все же сказал. Всего три слова. Эти три слова повторялись раньше миллиарды раз и мы должны сделать так, чтобы эти три слова не умерли. Чтобы они жили вечно и миллиарды влюбленных повторяли их снова и снова.

— Я люблю тебя.

<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<->/<—

*Часть вторая. Черный Гром.

Если это не ад, то что же тогда ад? А

единственный смертный грех — это когда ты сдаешься.