Сполиарум

-В пяти минутах.

-Немедленно иди домой, возьми мои ботинки и куртку, поймай такси и забери меня. — я назвал ей подсмотренный адрес.

-Хорошо. — печально прошептала она и разорвала связь, я же улыбнулся тому, что моя власть над ней была по-прежнему сильна. Вытащив из телефона аккумулятор, я вернул их обоих в карман.

Ожидание длилось не меньше двадцати минут. Белая машина с красными квадратами шашек на ней и грязными комьями снега, налипшими на крылья и двери остановилась возле меня и девушка в белой стеганой куртке выбралась из нее, держа в руках пластиковый черный пакет. Положив руку на дверь машины, она вопросительно посмотрела на меня, но я махнул рукой и она отпустила такси. Я нарочно не сказал ей, какую именно обувь и одежду следует взять, чтобы посмотреть на ее выбор. Куртка из лоскутной кожи с меховой подстежкой и ботинки на высокой подошве всегда были моими любимыми, хоть и приобрел я их несколько лет назад. Порадовавшись тому, что она помнила мои предпочтения, пожалев о том, что не смогу упрекнуть ее в ошибке, положив фотографии сестры во внутренний карман, я взял спасительницу свою за руку и мы направились в ту сторону, где, судя по чужим рассказам, должна была находиться станция метрополитена. Ее рука была горячей и влажной и я, медленно согреваясь в теплой куртке, был уверен, что она вспотела от страха, создаваемого моей близостью. Темный снег, покрытый кое-где серой коркой, принявший на себя окурки и собачьи фекалии, смятые жестяные банки и разбитые стеклянные бутылки, поблескивавшие в свете ярких над ними, но редких фонарей, казался мне абстрактной картиной, за нагромождением чьих бесконечно чередующихся одинаковых элементов я должен был увидеть яркое великолепие хаоса, чувственное, непроницаемое отсутствие порядка, к которому всегда был склонен и мне стоило немалых усилий не остановиться для того, чтобы присесть и посвятить всего себя созерцанию, мне помогали в том взгляды идущих навстречу мужчин, с восхищением и пресмыкающимся желанием смотревших на девушку рядом со мной.

-Что у тебя нового? — я уже заметил вдали синюю яркую букву, обещавшую тепло и уют, настроение мое улучшилось и я был готов потратить силы на разговор.

-Ничего. — она пожала плечами.

-С кем ты была в кафе?

-Ты их не знаешь. — голос ее задрожал, она меньше всего хотела, чтобы я узнал этих людей.

-Ты спишь с кем-нибудь из них? — произнося это я почувствовал возбуждение, мне всегда было приятно представлять своих женщин в руках других мужчин.

-Нет.

-А хотела бы? — фантазии ее привлекали меня еще больше действительности.

-Не знаю точно.

Я усмехнулся.

-Дорогая моя, если ты кого-то хочешь, то знаешь об этом совершенно точно.

Она кивнула, соглашаясь, но моя рука уже ударила в мутное стекло двери с наклеенными на нем разноцветными яркими бумажками, предлагавшими множество весьма странных и, с моей точки зрения, никому не нужных услуг, и мы вошли в холл станции, где к стенам жались бледно-рыжие бездомные собаки, неподвижно лежавшие с опущенными веками, а иногда и c глазами открытыми и неподвижными, отчего казались мертвыми. Пара нищих спала рядом с ними, закутавшись в старые оборванные пальто, из-под ног одного из них по серому, в коричневых отпечатках растаявшего снега полу растекалась темная лужа. Пока моя сестра покупала нам проезд, я с любопытством наблюдал, как эта жидкость медленно приближалась к носу одной из собак, продолжавшей лежать совершенно неподвижно. Она вскочила только тогда, когда столкновение казалось уже неизбежным, обежала нищего и улеглась с другой стороны, возле тех, кто, как можно было предположить по одинаковому цвету шерсти, были ее братьями и сестрами.

Из дрожащей протянутой руки я принял маленький, с неровными сбитыми краями стальной жетон, черепом мамонта осквернивший себя, подошел к пропускному автомату, бросил его в щель и бросился на ребристые ступени эскалатора. Встав позади меня, она теперь возвышалась надо мной, глядя поверх моей головы, не желая и боясь встретиться со мной взглядом и я смотрел на нее, видя изящный маленький треугольник ее подбородка, каким он виделся мне снизу, любуясь тем, какой она была чистой и красивой и мечтая о том, чтобы бросить ее, связанную и нагую, тем нищим, в их лужи, к их бесстыдным блохам и ненасытным вшам. Ее кожа до сих пор сохранила цвет прошлого лета, когда мы вместе загорали на пляжах Ядовитого Океана, притворяясь, согласно ее предложению, молодоженами. Из всей нашей семьи она лучше всех умела ухаживать за собой и тратила на то больше всего времени. В ее комнате я насчитал когда-то восемьдесят четыре различных косметических средства. Многие считали ее самой красивой из нас, с чем не соглашался только я — Лена была слишком уверена в себе, чтобы позволить себе какой бы то ни было ответ на подобные утверждения.

Мне всегда было хорошо под землей. Будучи подростком, я нередко, испытывая плохое настроение или расстроенный чем-либо, уходил в метро, где и проводил целый день, перебираясь со станции на станцию, с наслаждением вдыхая умиротворенный теплый воздух, вслушиваясь в безжалостный и легкомысленный грохот поездов, сидя на твердой пластиковой лавочке, пиная ногами забившиеся под нее бутылки и смятые банки, прижимаясь спиной к стене и провожая составы один за другим, рассматривая людей, стоящих и сидящих внутри, за дребезжащими при отправлении состава стеклами, облепленными яркими рекламными листками и чувствуя, что все они должны умереть, не достигнув следующей остановки. Тоннель, вздохнув, обрушится, в него хлынет неприступная вода, произойдет возгорание и они задохнутся ядовитым дымом или случится что-либо другое, но все они непременно погибнут и мне было жаль их, я смотрел на них, не подозревающих о своей участи с печальной улыбкой, чувствуя себя матерью, провожающей на войну единственного сына. Находясь подо всем миром, я видел себя Великим Червем, древним существом, насмешливо ждущим того момента, когда все забудут о нем и он больше не будет никому сниться, никто не вспомнит преданий о нем, никто не опишет подобия его в самой безумной книге и тогда он прогрызет свой путь из самого центра земли только для того, чтобы удивить, стать единственным богом до тех пор, пока это ему не наскучит и он снова не решит скрыться. Я знал, что своими мечтами и воображением я отдаляю тот прекрасный момент, от чего мне становилось стыдно и я начинал ненавидеть и презирать себя самого.

Зажав между пальцами стальную застежку молнии на белой куртке, я расстегнул ее, чему девушка, вопреки моим ожиданиям, не сопротивлялась. На ярко-красной, без застежек, блузе, серебристыми, различного размера блестками выведена была собачья морда, что должна была казаться забавной и улыбающейся. Сестренка никогда не отличалась особым вкусом, нередко повторяя чужой, хотя некоторые из ее вещей, особенно белье, мне было приятно одевать, благо что я всегда был достаточно для того тонким.

Несмотря на все документальные и устные свидетельства, мы с Леной продолжали сомневаться в том, что она была нашей родной сестрой, ведь волосы ее были светлыми от рождения. Помнится, мы немало веселились, спрашивая у родителей, кто был настоящим отцом нашей милой сестренки. Как бы то ни было, она была рождена нашей матерью, в этом наш отец, смеясь, клятвенно нас заверял.

Для того, чтобы любить ее не нужны глаза, достаточно услышать ее голос на одной из тех записей, которые мы делали, когда у нас еще не было видеокамеры, услышать, как она кричит и стонет, вопит, рыдает и просит о пощаде. Многие, не знавшие ее, услышав те звуки, немедля признавались в любви к ней и умоляли меня познакомить их, что я и делал, за немалую, конечно же, плату. Но я слишком беспокоился о моей сестренке, чтобы позволить тем знакомствам зайти слишком далеко и всегда прекращал любое ее общение с кем-либо, если оно, в те времена, когда она еще была девственна, казалось мне угрожающим ее невинности.

Приподняв тонкую красную ткань, я позволил себе увидеть ее гладкий живот с маленьким, аккуратным, неглубоким пупом. То, чего я не мог получить от одной моей сестры, всегда добивался от другой. Я почувствовал только легкую дрожь, возникшую в ее теле от того обнажения, но уже через мгновение она исчезла и сестренка оставалась неподвижной, глядя вперед и поверх меня неморгающими, спокойными глазами, блестящими так, как делают то заблудившиеся между черепашьими кладками в пурпурном песке крабы-францисканцы.

-Они будут искать тебя. — она не опустила ни взгляда, ни головы и я усмехнулся, я пожал плечами, хоть и знал, что сестра того не увидит.

Справа от меня колбами с шевелящимися в них темными зародышами гомункулусов вверх уползали матовые, в пятнах и мутных потеках цилиндры ламп, мерцавшие, вспыхивающие, гаснущие навсегда или только на мгновение. Эскалатор поскрипывал и дрожал, напевая абсентированный мотив, шероховатые поручни, ранее казавшиеся мне противными на ощупь, привлекали теперь руки мои, ведь ничего подобного им в тех ощущениях не имелось в больнице. Спертый, душный воздух метрополитена дыханием подземных чудовищ наполнял меня и, вбирая выброшенные ими микроорганизмы, их печальные болезни и яростные забавы, я становился сильнее и обретал новое могущество, назначение которого еще не было известно мне.

-Я же не преступник. — и тут она посмотрела на меня, приподняв левую бровь, не столько сомневаясь в том моем утверждении, сколько презирая его.

Мне пришлось рассмеяться. Несомненно, ей вспомнились все те мои поступки, которые она с ужасом считала нарушениями закона, искренне беспокоясь за меня, но ничуть не больше, чем о любом другом из тех, кто, по ее мнению, совершал глупости, ошибки и заблуждения. Ей, для кого даже самое легкое алкогольное опьянение казалось невыносимым грехом, было слишком легко счесть меня величайшим из преступников, ведь не единожды она собирала с пола в моей комнате шприцы, вызывала ко мне врачей, но только тех, которым доверяли и кого рекомендовали родители, становилась свидетелем совершаемых мною маленьких краж и того, как я набрасывался на девушек, срывая с них одежду только для того, чтобы испугать, лгала обо мне представителям закона и трижды была принуждаема дать ложные показания в суде.

Впрочем, в одном случая я был бы оправдан даже без ее участия, как уверяли и адвокат и, несколько позднее, сам судья, нашедший меня весьма привлекательным молодым человеком. Самым ужасным же с ее точки зрения моим преступлением было мое существование в том, что она называла праздными, а иногда и грязными удовольствиями. Неизменно вызывая во мне злость и раздражение, она снова и снова, чаще всего после того, как мое семя изливалось в нее, пыталась убедить меня отказаться от моего, как она говорила, разрушительного, образа жизни. Но когда я спрашивал у нее, почему она считает недостойным наслаждение, когда я, в ярости вскочив, сбрасывая капли спермы со своего члена, покрытого коркой ее засохшей смазки, вопрошал ее, что еще может она предложить, что может назвать достойным моих стремлений, невнятные ее слова пытались убедить меня в ценности неких странных иллюзий, легко высмеиваемых мной и превращавшихся в молчание, как только я просил доказательства их существования. Удовольствие же, говорил я, единственное, что реально и, посмеиваясь, напоминал ей о трех только что пережитых ею оргазмах.

Впрочем, и сама она могла считать себя преступницей уже только потому, что дважды была в полиции, где на нее имелось отнюдь не пустое дело. Однажды в ее кармане было найдено три грамма запретного вещества, в другой же раз она была задержана в обществе нелицензированных проституток и было бы весьма удивительно предположить, что я имею какое-либо отношение к тому, ведь ни в одном из этих случаев меня не было рядом. Помню, мне доставило особое удовольствие вызволять ее из полицейского участка, рыдающую, уставшую от приставаний грязных и грубых мужчин и женщин, везти в такси, выслушивая рассказы обо всех ужасах, какие ей довелось пережить. Дома, после горячего чая, успокоившаяся, но со все еще дрожащими руками, она была особенно нежна и ласкова, настолько, что я предполагал в скором времени третье ее задержание, благо знакомых среди полицейских у меня имелось более чем достаточно.

Пройдя под мраморной аркой, с обеих сторон охраняемой бронзовыми мужчинами с кошачьими головами, одетыми в отвратительные грубые одежды, сжимающими в руках вековой давности автоматы с дисковыми магазинами, мы вышли на платформу, где почти не было людей. Я усмехнулся. Как будто бы их отсутствие могло смутить меня. Сжав талию сестры руками, я прижал ее к себе и она обняла меня в ответ, положила голову на мое левое плечо, от чего рой волос ее защекотал мою щеку, забираясь в ноздри, мешая дыханию сладким ароматом своим, но все же я смог заметить, что пяткой своей правой кроссовки, от чьей белизны грязь оставила совсем немногое, она точно наступила на предупредительно преграждающую, не допускающую к краю красную линию. Пожилая женщина в темно-розовом пальто умилительно улыбнулась, глядя на нас и я подумал о том, чтобы раскрыть ей родство с целуемой мною, но в это мгновение золотистый поезд взметнул ее волосы, оглушил меня непорочным шумом, плотоядным завыванием, останавливаясь, подмигивая и мерцая обеззараживающим светом в полупустых вагонах.

Сев на обитое красной кожей сиденье я почувствовал облегчение. Ноги мои устали и теперь я уже сожалел о том, что предпочел метро автомобилю, но в мгновение выбора я чувствовал желание увидеть людей, кого-либо кроме пациентов отделения, коих насчитывало не более пятидесяти и о которых я знал уже все, что только могло меня заинтересовать. Но я забыл о времени суток, я не учел особенностей позднего вечера и потому улицы и метрополитен немногих могли предложить мне. В вагоне помимо нас была лишь некрасивая девушка в черном плаще, сквозь круглые очки читавшая модный на той неделе детектив и пожилой негр с выкрашенными в красный цвет короткими волосами, уставившийся на мою сестру так, как будто впервые увидел блондинку. Нам предстояло ехать довольно далеко и долго, к счастью, без пересадок и потому я расслабился на сиденье, осматриваясь и особое внимание уделяя рекламе. За время, проведенное мной в клинике, как и следовало ожидать, появилось великое множество всевозможных новых товаров и устройств, которые занимали меня, любившего наблюдать за тем, как меняется оформление их и способы принудить к приобретению. Я удачно и без потерь миновал наклеенную на потолок рекламу миниатюрных персональных компьютеров и утюгов с регулируемой температурой, стены предложили мне три новых стиральных порошка, две зубных пасты со вкусом грейпфрута и абрикоса, средство для улучшения потенции, три дезодоранта, один из которых был шариковым и взор мой остановился на занявшем стекло двери плакате, призывавшем прочесть новую книгу неизвестного мне автора, привлекшую меня не названием, но обложкой, на которой нагая девочка возрастом не более десяти лет пыталась ввести в себя большой фиолетовый фаллоимитатор. Она была так похожа на Елену, что я так и не смог придти к окончательному решению, была то или нет моя сестра, ведь имелось множество сделанных моим отцом подобных ее фотографий и она совсем недавно рассказывала мне, что опять сошлась с некими писателями, о чем я всегда предостерегал ее, сам имея печальный опыт общения с ними.