Хеймскрингла(черновик)

— Странно,— еще раз вздохнул Лувэн,— до сих пор меня еще не нашли.— И опять прошелся пальцами по клавиатуре компьютера.

До берега оставалось еще метров 300, но он рос прямо "на глазах". Высокий, обрывистый, с рукавом залива, уходящим далеко в берег, с отвесными земляными стенами. Шторм далеко загнал шлюп, места для Лувена были абсолютно незнакомые.

Геолог взглянул на экран. Территория в геологическом плане не представляла интереса и сведения о ней имелись минимальные — немножко того, немножко сего. Общий вид, карта местности, несколько фотографий со спутника и кое-какие мелочи, касающиеся почвы и строения недр. Высокий берег, оказывается, был всего лишь окраиной, уходящей вдаль широкой просторной равнины. Залив, вдающийся в берег, тоже оказался не заливом, а, наоборот, маленькой речушкой, впадающей в море и начинающейся километров за 10 от него.

— Скорее всего, какой-то мелкий разлом земной коры,— решил Лувэн,— затянутый водой.

Где-то, километра за 3 от низовья, речушка раздваивалась и двумя рукавами об— ходила небольшой островок, соединяясь позади него опять в одно русло. Именно там, на острове и решил ждать помощи Лувэн, направляя шлюп прямо в горловину реки, наперекор ее течению.

Шок, который испытал Луван, осознав, что никаких великанов и близко не было и он все время находился на шлюпе, был ни с чем не сравним. Лувэн сидел за панелью управления, держал руки на клавиатуре компьютера, катер медленно скользил по воде, а ему чудилось — он на холодной, пустой земле, кругом холмы и он кутается в огромное одеяло, стуча зубами от холода. Болит тело, кружится голова и все тело ломит от недавно пережитого ужаса...

Солнце жгло во всю. Река, то чуток расширялась, то, наоборот, чуток сужалась. Серебристая рябь будоражила воду, длинными нитями струилась по реке, отсвечивала в глаза. Лувэн даже затемнил колпак силового поля. Шлюп скользил вверх по течению, а мимо неслась речная гладь. По обеим берегам водного потока стали проглядывать какие-то странные пятна сине-зеленых мхов не мхов, а каких-то или водорослей, ползущих на сушу или лишайников, уже окопавшихся на суше.

Внутри шлюпа температура не чувствовалась, хотя, градусник показывал -за бортом + 28. Самая погода для знающего человека — жарко, но не настолько, чтобы песок жег подошвы ног и марево зависало над землей. Именно тот момент, когда можно на публике снять штаны и пройтись нагишом — в смысле в плавках — по бережку моря, по теплому песочку у сине-зеленого моря. И клочья ваты на голубом небосводе расползаются паутиной, длинной такой, тающей паутиной.

— Эх хорошо,— мечтал геолог.— Лежать бы сейчас, да лежать на пляже и ни о чем не думать.

Берега равнодушно взирали на Лувэна, на проплывающий мимо них агрегат и все больше украшались какой-то гнусной растительностью. Шлюп одолел еще только первый километр против течения, а Лувэн уже стал подумывать — а не снять ли ему вообще силовой колпак и подставить тело и голову ветру, солнцу и, вообще, свежему воздуху. Однако, здравый смысл противился — пути господни неисповедимы, мало ли какие выкрутасы ждут его здесь, вон места сплошь зеленые пошли, все обвитые мхом. А его-то как раз быть и не должно. Лувэн даже с фотографиями с космоса сверился. Река есть, остров есть, а зелени нет. С космоса нет, а наяву есть. А по берегам уже и кустики появились. Еще пару десятков метров и они полностью закроют левый берег.

Река начала сужаться. Она, явно, мелела к верховьям.

И все-таки о кустах.

— Откуда они здесь взялись,— напряженно думал геолог.— Или все-таки спутники напортачили?

Лувэн проверил по компьютеру срок давности фотографий. Фотографии не насчитывали и пяти месяцев.

— Значит,— подытожил геолог,— еще первая экспедиция.

Лувэн попытался вспомнить все, что знал о первой экспедиции. Ребята там были серьезные, подбирались по общему принципу случайной совместимости и подбирались основательно. Со своим артистом — администратором, стяжавшим нелюбовь всей "компании" — должность у него была такая, служить громоотводом; со своей парой придурковатых гениев-ученых; одним паршивцем из молодых, но быстро опротивевших всем талантов; правда, в нынешней партии профессоров мерзавцев насчитывалось побольше и некоторых хоть сейчас можно было двигать на конкурс "Самая большая скотина, которую я встречал."— например, помощника Куниклады Триго-Хрумпа, но и сама нынешняя команда выглядела посолидней — ну, и так далее. То есть, планету обследовали, на совесть. И такой ляпсус, как наличие растительности, не первичных бактерий и прочих инфузорий туфелек, а, именно, настоящей растительности из настоящей травы и настоящих кустов, а кое-где и деревьев — автоматически отметил Лувэн, фиксируя отдельные деревца по обеим берегам реки — не пропустили бы. Выходит, местное чудо появилось сразу и вдруг, после первой экспедиции и во времена Лувэна и прочих Трехугольников с Радинами.

— А это уже кошмар номер два,— сам себе сообщил геолог, всматриваясь в проплывающее мимо изобилие природы.

— Странно,— думал Лувэн,— на всей планете голо , пусто, а тут полный раздрай со здравым смыслом и душевным покоем. — Рука геолога непроизвольно потянулась к музыкальной шкатулке, встроенной в панель управления шлюпом. Нажатие пальца и — Лувэн аж подпрыгнул от просвистевшего над головой вопля. Модный певец отчаянно умолял отнести его вечером на кладбище.

— Как раз, этого мне и не хватало,— произнес геолог.— Сейчас еще великаны полезут из кустов и, все будет в полном ажуре, как во вчерашнем кошмаре,— и выключил шкатулку.

Своеобразные музыкальные пристрастия Аники Луз, а в том, что это, именно, она настраивала шкатулку, даже и вопросов не было, Лувэна не вдохновляли.

В посев инопланетян геолог не верил, слишком неубедительно. За три месяца никакой посев не вымахает до такого изобилия, а буде меж звезд соищутся такие умельцы, способные на подобные фортеля, то они уже так далеко.. в смысле физических и моральных с духовными сил, что на фига им это, скорее всего, сдалось.

Однако, все размышления и сомнения геолога никак на местную природу не влияли. Все как было, так и оставалось на своих местах и никуда не исчезало.

Деревья, в основном разные влаголюбивые, как хулиганистая молодежь, уже кучковались группками. Кустарник, чем дальше, тем больше покрывал свободное пространство, а кое-где уже и заходил в речку, оставляя лишь узенькие проходы в воде. Да, и эти, небольшие, проходы сплошь заваливались, понемногу, приличных размеров травой. Впрочем, трава часто соседствовала с кусочками песчаных пляжей или просто с проплешинами голой земли, ведущими к воде.

За размышлениями о сути вещей — Лувэн все же надеялся, что местная идиллия не плод его персональной галлюцинации — геолог не заметил, как шлюп встал на перекате вблизи помянутого выше острова.

Лувэн опять взглянул на экран. Компьютер остановил шлюп. Цифры на мониторе свидетельствовали — дальше катер на таком ходу не пройдет. Много мелей и перекатов. Надо качать воздушную подушку или возвращаться назад.

— Ну, уж дудки,— подумал Лувэн.— Назад я не вернусь!

Катер стоял прямо перед островом. Влево, обходя остров, уходил один рукав реки, вправо другой. Даже без всяких приборов Лувэн видел, налево шлюпу далеко не пройти. Слишком узко. И ветви каких-то кустарников, торчащие с островной части берега, почти полностью перекрывали проход. А направо, вдоль острова, еще ширилась речная гладь, хотя и скрывавшая множество мелей и перекатов — прямо напротив острова, у противоположного берега, по правую сторону от катера, как раз отливала полосой большая мель.

Сам остров казался гигантской черепахой, заползшей в воду и, тут, решившей остановиться. Высокий берег служил панцирем этой черепахе, а пологие тропинки-спуски к воде, ногами. Остров выдвигал впереди себя, в реку, большую сторожевую дамбу — песчаную дюну, отделенную от главного массива острова мелкой, неширокой лагуной.

Дюна была неровная, плоский песчаный пляж соседствовал на ней с небольшой горой, занимавшей почти половину территории дюны.

Лувэн голову готов был дать на отсечение, что, вот, эти предметы на высоком берегу острова, которые он имеет счастье видеть — искусственного происхождения и напоминают, напоминают...что это, скорее всего, обыкновенные лодки, вытащенные на ночь на берег. Лодки, сделанные не из лучших материалов, но, все-таки, лодки. Геолог подключил через шлюп мощную оптику сканирующего устройства — так и есть, лодки. Сборные, каркас из дерева или облегченного металла, обтянутый какой-то пакостью, плотной и тяжелой, отталкивающей воду. Лувэн мог поклясться — это байдарки или нечто подобное им, он сам на таких ходил, по молодости, по родной Луди.

Геолог передвинул рычажок на панели управления — конечно, конечно, кнопки вместо рычагов посовременнее будут, но разве они могут дать уверенность в себе, возможность почувствовать шлюп, управлять им, как обычной машиной — передвинул рычажок на полпальца вперед на панели управления, переводя катер в режим "вода-земля-вода". Шлюп медленно-медленно двинулся влево, в узкий рукав, под шатер низко висящих над водой ветвей. Лувэн решил оставить там шлюп, а самому выбраться на берег и прогуляться пешочком по острову, присмотреться, под прикрытием ветвей, откуда здесь диво такое, лодки. Место для катера геолог подобрал быстро — у самого входа в узкий рукав, там можно было спрятать не только такую громадину, как шлюп, но и грузовой глейдер, с успехом, влез бы туда. А для особо одаренных геолог замкнул полностью катер на компьютер и включил мимикрию — была такая программка встроена в шлюп, способность выглядеть настолько гадко, что даже самая последняя зараза бочком-бочком обходила катер.

Замаскировав шлюп, Лувэн выбрался на берег. Еще раньше, на шлюпе, он посмотрел на часы — было самое начало девятого. По меркам "жаворонка" Лувэна, все живое на острове -если, конечно, там было что живое, уже давно должно было копать ямы или закапывать онные — смотря, кому что нравится, но развить бурную деятельность к этому времени обязаны были все. А кто не развил, того надобно было вылавливать и бить палкой, желательно, по голой жопе. Однако, то, что увидел геолог, вынырнувший из кустарных дебрей, полностью противоречило всем его представлениям о здоровом образе жизни и только-только пробуждалось от глубокой задумчивости, сопутствующей не менее глубокому сну.

По обширному пространству острова, являвшемуся заросшим высокой травой полем с торчащими кое-где лесопосадками, туда-сюда совкались отдельные экземпляры островной фауны. Надув небритые, мохнатые щеки, выпятив, у кого были, животы или подтянув трусы до шеи — у кого животов не было, эти экземпляры хаотично перемещались по полю, выписывая какие-то, одним им ведомые, замысловатые кренделя. Очень было похоже, что эти представители островной фауны спать еще, вообще, не ложились и, вот-вот, упадут где-нибудь и уснут без "задних ног".

А на самом этом обширном поле, ограниченном с трех сторон рекой с зарослями кустов, а с четвертой уходящим далеко вдаль, вольно раскинулся солидных размеров еще полный утренней дремы палаточный лагерь.

— Ни фига себе,— ахнул Лувэн,— целый лагерь.., а мы, а мы.., — аж задохнулся геолог. — Как, как же так может быть, — в отчаянии крикнул Лувен, — мы на базе дома городим их гранита, окапываемся в земле, а тут, оказывается лагерь, целый лагерь палаток стоит. Легких обыкновенных палаток,

— Эх, вы, — с горечью вздохнул Лувэн,— благодетели трехмерные. На пустой планете...

Совкающиеся личности были такие же люди, как и геолог — после палаток и байдарок на берегу, способность к удивлению у геолога резко пошла на убыль — кто-то, вроде, такой как геолог, кто-то, вроде, ниже, одни худее, другие плотнее, в общем, такие же люди, как и Лувэн. Геолог даже догадывался, что, если поискать, можно, среди них, найти и громил типа Треды — эти совкающиеся личности имели все же свою цель. Одна из них, не шибко высокая, но рыжая, полуголая и в чем-то плетенном на босу ногу, вместе с другой, тоже полуголой, но совсем босиком и повыше ростом, наконец, на глазах у геолога вползли в крайнюю, синего цвета палатку. Вскоре оттуда раздался радостный вопль сексуально озабоченного бегемота, собравшегося, видимо, оплодотворить тех, кто залез к нему в палатку. Вопль сразу разбудил половину этого диковинного лагеря. Из разных палаток стали высовываться лохматые головы с разного цвета волосами, с сонными лицами и закрытыми еще глазами и неприязненно интересоваться, неужто кастрировали какого-то там Полковника? Какого именно, Лувэн не понял.

— Попался! Ага, при исполнении! Держи его, родимого, держи! Толик, хватай его за ноги!— неслись крики, на вполне понятном для Лувэна языке, из синей палатки.— А-а, еще и кусаешься?!

Задом, задом пятясь, из синей палатки, за бледны ноги, 2 ранее влезшие туда личности выволокли упиравшегося кудрявого типа, вероятно, того самого знаменитого Полковника-осеменителя, которого, толи уже кастрировали подручными средствами внутри палатки, толи еще собирались сделать это снаружи. Типа с аккуратно подстриженными усиками и блудливыми глазами. Этот самый Полковник вяло отбивался и лез назад в палатку. Но на помощь к двум молодцам, радетелям за чистоту, нравственную и суровую мужскую дружбу — так как, следом за сопротивляющимся кучерявым субьектом из палатки показалась тонкая женская рука, пытавшаяся, в свою очередь, затащить субьекта обратно в палатку — подоспело еще несколько проснувшихся и почти голых — кто в плавках, а кто и просто, в чем попало, молодцов.

— Навались, ребята!— командовал невысокий русый крепыш, чем-то похожий на профессора Куникладу и такой же кудрявый, как Куниклада в молодости.— Хватай его!

— Позор старушке!— кричал крепыш, но тут на него вопросительно глянули.— Пардон,— поправился он.— Позор нарушителям конвенции и 14 цеху завода "Модуль"! Вяжи, сердечного, вяжи!

— Какой идиот щекочет мою ногу?— интересовался кто-то в рядах борцов за правое дело, то бишь, кучей на одного и серьезно добавлял:— Счас как дам пяткой!

— Хи-хи-хи,— раздавался другой голос из общей кучи, но не связанный с тем блудливым страдальцем, которого, якобы, вязали, а на деле которому ставили синяки.

— Это моя нога,— отбрыкивался еще кто-то в общих рядах, рядах, возникшей всеобщей свалки: — Не надо цеплять на нее веревку!

В конце концов, куча-мала распалась. Блудливого мужчинку извлекли из-под "обломков" тел, повязали веревкой, палатку, естественно, в пылу борьбы, завалили и вся орава голодранцев — гопников, в легкой обуви — на родине Лувэна она называлась шлепанцами, плавках и старых кедах_— тоже, по ассоциации со знакомой ему назвал ее геолог, был такой, особо изысканный вид обуви, старые кеды — гогоча, поволокла связанного мученика на расправу.

Лувэн полез было из кустов, чтобы представиться обитателям этого странного, необьяснимого, неизвестно откуда здесь взявшегося мира, этого палаточного лагеря, но, сделав пару шагов, остановился.

— Зачем,— неожиданно подумал геолог,— зачем я туда иду?— Он, вдруг, почувствовал себя очень усталым.