Щелчки затихли, он облегченно вздохнул... и с трудом удержался от того, чтобы выругаться в полный голос, когда они возобновились с новой силой, еще более раздражающие, быстрые и злые. Раздраженно обернувшись, он уставился на соседку: не обращая никакого внимания на происходящее вокруг, она уткнулась в свой Свиток. Тонкие пальчики мелькали над экраном, даже не нажимая на кнопки клавиатуры — ударяя по ним, будто это было лицо врага. Большие голубые глаза яростно сверкали, хмурились тонкие брови, все ее лицо, до сих пор не потерявшее детской мягкости черт, напоминало хомячка, вышедшего на тропу войны: безобидного, но решительного.
Протянув руку, он положил ладонь на экран Свитка: под его "руками-лопатами", как их называла мама, телефон скрылся целиком.
— Завязывай с этим, — пробасил он.
Прежде, чем ответить, она рефлекторно сгорбилась, будто пыталась заглянуть под ладонь. Он хмыкнул и прижал руку к экрану еще сильнее. Осознав бесполезность своих действий, она послушно уронила руки со Свитком на колени, сердито сдула упавшую на глаза прядь золотых волос, и...
— Ну Кардин! — простонала она.
Ему был знаком этот тон — точно также ныла его сестренка, когда не хотела делать уроки, есть манную кашу или ложиться спать. У него был иммунитет.
— Завязывай, я сказал, — буркнул он. — Что там такого важного? Опять срешься с этим мудаком? Как его... "Всевидящий глаз" или что-то вроде?
— Он опять несет чушь! — вскинулась Жанна. — "Дьявол присоединился к Белому Клыку"?! Да это бред!
Удержаться было выше его сил.
— Его видели с этой Кошкой, — хмыкнул он. — Все знают, кто правая рука Торуса.
— Он и раньше с ней работал!
"Прах, это слишком легко..."
— Время от времени, чтобы не пускать в район террористов. А теперь — постоянно, уже целую неделю. Вместе, как неразлучная парочка.
— Ты несешь ту же чушь, что Глазастый урод!
— А чего такого-то? — усмехнулся Кардин, едва удерживая себя от того, чтобы рассмеяться в голос. Это выражение пламенной справедливой ярости на милом личике будто умоляло его продолжать. Серьезно, иногда он понимал интернет-троллей. — Они проводят вместе много времени, гуляют по ночным улицам... да это же свидание!
Зарычав, Жанна с силой ткнула его кулачком в плечо, заставив расхохотаться.
— Не зли меня, Кардин!
— Не ревнуй, — выдавил он между взрывами смеха и ударами крохотного кулачка. Без усиления аурой это было похоже на хомячка, пытающегося разбить кирпич. — Место... первой фанатки... навсегда... останется... за тобой!
— Я не фанатка! — прорычала Жанна. В очередной раз занесенный кулак окутался тусклым серебристым сиянием... и это уже было далеко не так безобидно.
К счастью, у него был план — девушка, без оглядки попавшись на провокацию, совершенно забыла, где находится, и повысила голос сильнее, чем следовало.
— А вы что думаете, ребята? — обратился он к салону воздушного транспорта.
Пойманная врасплох, Жанна судорожно обернулась и, обнаружив себя под прицелом десятков любопытных, раздраженных и насмешливых взглядов, съежилась и быстро опустила руку.
— Простите, — пробормотала она. Опустив лицо в бесполезной попытке спрятать горящие щеки, она вцепилась в перекинутую через плечо косу, как утопающий за соломинку, и нервно теребя кончик, тихо добавила: — Я не фанатка.
— Ну конечно, — хмыкнул Кардин, взглядом и чуть дернувшимися в угрожающем оскале губами заставив отвернуться последнюю любопытную жопу — какого-то панка с кислотно-зеленым ирокезом. — Мы летим на шикарном лайнере над самым красивым городом мира, в самую лучшую академию Охотников на планете. Ты мечтала попасть сюда годами, своим трудом или обманом. Завтра нас сбросят вниз со скалы в лес с монстрами, там, если выживешь, ты встретишь людей, с которыми будешь жить ближайшие четыре года, но вместо того, чтобы думать обо всем этом, тратишь время на то, чтобы доказать какому-то мудаку в сети, как сильно он ошибается о каком-то парне, которого лично встречала всего раз. Не фанатка, ага.
В ответ она обиженно засопела, но возразить ничего не нашла. Довольно кивнув самому себе и засчитав победу, Кардин вновь отвернулся к иллюминатору, но...
— Меня просто злит, что все они видят только плохое, — тихо сказала Жанна. — "Да ему просто нравится бить людей!", "он ничего не меняет", "однажды он слетит с нарезки" и все остальное. Там ведь есть и хорошее — приюты, которые он защитил, люди, которых спас... — и, еще тише, почти шепотом, добавила: — Плохие люди, которых наказал.
— Проповедь не по адресу, — пожал плечами Кардин. — Он бьет бандитов? Отлично, у меня нет никаких проблем с этим. Он придержал террористов, заменив смерть на избиение? Вообще замечательно, хотя я бы хотел посмотреть, как это он умудрился. Да никому за пределами порта нет до него дела: "Все, что происходит в Черном море, остается в Черном море".
"А я покончил с ним"
Десять лет. Десять лет учебы в "Разящем", пять с закрытой аурой, пять — с открытой. Тренировки, спарринги, медитации, тупые проповеди старика Агнара о чести воина, годы, которые он потратил, наблюдая, как экономят родители каждый льен, чтобы оплатить его учебу, снаряжение и чертов Прах, улетающий как в трубу на учебных выездах в Лес Вечной Осени. Он оказался достаточно силен, чтобы проползти в Бикон, едва-едва, но кого волнует, если результат достигнут?.. Все, что осталось — финишная прямая: инициация, четыре года учебы, и он сможет забрать оттуда семью.
Сущие мелочи...
"Ах да, еще надо вытащить за собой этого боевого хомячка" — с раздражением вспомнил Кардин, подавив желание скривиться, выдавая свои эмоции.
Сказать, что его бесила навязанная обуза — значит, ничего не сказать. Ему понадобилось десять лет жизни, усилия целой семьи, — не только родители, но и ближайшие родственники, — чтобы выгрызть для себя выход из Черного моря, а все, что сделала Жанна: родилась с сильной аурой, купила поддельные документы и привлекла к себе внимание Ахиллеса.
Это было несправедливо, обидно, оскорбительно... но он вырос в Черном море, пусть даже в самом благополучном его районе — Портовом проспекте, главной улице, соединяющей порт с центральной частью города. Он знал, что справедливости не существует. Кто-то рождается в богатой семье, а кто-то — в бедной, кто-то — живет на центральной улице, а кто-то — в самых страшных трущобах Черного моря, отвратительных даже по меркам порта. Кому-то все достается даром, а кому-то приходится выгрызать каждое преимущество, чтобы получить желаемое.
Он знал, как работает этот мир, но... это не мешало ему злиться, опрокидывать ее как бы случайным ударом плеча, при встрече в узких коридорах клуба и смотреть, не подавая руки, как тонкая девушка, едва достающая белобрысой макушкой ему до плеча, сцепив зубы поднимается на ноги и, отводя взгляд, осторожно обходит по стеночке. Она никогда не отвечала, никогда не жаловалась Агнару или Ахиллесу, не пыталась ударить в ответ... это бесило его еще больше.
Злость только множилась, пока он смотрел, сколько внимания уделяет ей Агнар — все время, свободное от основной работы; как в два раза чаще стал приходить в клуб Ахиллес — забив на спарринги с остальными, он учил ее сражаться, обучал всем тонкостям связки "щит и меч", сотни раз показывал и объяснял методы манипуляции аурой.
Гнев превращался в темную радость, когда их выставляли друг против друга, освобождался в коротких приятных вспышках, когда он швырял ее на пол, бил в серебристую ауру булавой или древком, кулаком или ногой. Злоба превращалась в досаду, когда она раз за разом вставала, подбирала с пола выроненный клинок, смотрела на него поверх щита упрямым, решительным взглядом, и падала без сил лишь когда их общий учитель говорил "достаточно". Досада превращалась в жалость, когда Агнар или Ахиллес вечером подхватывали обессиленную девушку и укладывали на раскладушку, аккуратно, чтобы не разбудить, снимали броню и сапоги, укрывали одеялом. И, наконец, жалость стала растерянностью в тот день, когда Кардин, уже дома, обнаружил, что забыл в клубе Свиток и, вернувшись к "Разящему" почти в полночь, застал Жанну, уснувшую три часа назад, на боевой арене. Закрываясь щитом от воображаемого противника, она делала шаг назад, отбивала несуществующую атаку в сторону, и шагала вперед — тусклая, расфокусированная волна серебряного тумана срывалась с лезвия, упругим ветром отшвыривая "врага" в сторону... и все повторялось сначала. Он простоял в дверях десять минут — и ушел только когда Жанна, всхлипнув, рухнула на колени, дрожа всем телом и тяжело дыша, исчерпав ауру в ноль.
Однажды он спросил Ахиллеса, зачем он возится с ней. Хмыкнув, бывший чемпион аккуратно поставил ее ботинок рядом с кроватью, укрыл теплым пледом и присел на кушетку.
— Потому что она либо станет той, кем мечтает, либо умрет, пытаясь. Я вижу это в ее глазах, — ответил он, осторожно убирая с умиротворенного личика спутанные золотые пряди. — Это очень знакомый взгляд...
Из неприятных воспоминаний его вывел неловкий смех.
— А ты знал, что у меня раньше была морская болезнь? — спросила Жанна, неловко улыбаясь и явно пытаясь заполнить чем-то тяжелую тишину. — Меня тошнить начинало уже при одном взгляде на лайнеры, морские или воздушные, а как открыли ауру — все прошло!
Под его тяжелым взглядом девушка заерзала, неловко отвела взгляд в сторону и снова нервно засмеялась.
— Ты что, пытаешься со мной подружиться? — буркнул Кардин. — Типа ты мне откровенность, я тебе откровенность, а потом мы вместе жарим на костре зефирки и клянемся в вечной дружбе?
— Ну... — протянула она.
Кардин тяжело вздохнул и отвернулся.
— Агнар и Ахиллес попросили меня присмотреть за тобой — наверно, боятся, что ты поскользнешься на банановой кожуре и сломаешь себе шею. Я многим обязан учителю, поэтому так и сделаю, но остальное? Избавь меня от этого дерьма.
У Кардина не получалось больше ее ненавидеть, но будь он проклят, если позволит этому боевому хомячку залезть ему под кожу.
Больше они не разговаривали до самой посадки.
После посадки Кардин предпочел дождаться, когда все выйдут. Он терпеть не мог толкаться плечами в узком проходе между рядов кресел: когда твой рост почти два метра, а плечи мешают проходить в двери, стоит только неловко дернуться — и кто-нибудь гарантированно полетит на пол. Проверено семнадцатью годами жизни — большим людям непросто живется.
Когда они с Жанной сошли с корабля, причал был почти пуст — все пассажиры, туристы или студенты, уже успели покинуть площадку. Задрав голову и прищурив глаза от бьющего в глаза солнца, Кардин позволил себе долгие несколько секунд любоваться на черные башни Бикона — на вершине каждой, даже сейчас, в полдень, горел яркий свет — огромный фонарь, вращаясь, давал знать всем и каждому, где находится самая неприступная крепость во всем Королевстве. Он словно бросал вызов каждому Гримм в округе: "Приходите и попробуйте нас сожрать", бросал уже сотню лет... и, если Кардин хоть что-то понимал в этой жизни, собирался делать это еще столько же.
— Он даже красивее, чем на фото, — прошептала Жанна, остановившись рядом.
Покосившись на спутницу, Кардин пару секунд смотрел на нее: на широкую, но будто не верящую своему счастью улыбку, горящие восторгом глаза, прижатые к груди кулачки... а потом вздохнул и щелкнул ее по носу.
— Муха залетит, — буркнул он.
Ответить Жанне помешал... гребанный взрыв — последнее, что он ожидал услышать сразу по приезду в Бикон. Резко повернувшись в направлении выхода, Кардин рефлекторно положил ладонь на древко булавы, торчавшее за плечом; ярко мигнула и вновь спряталась темная охряная аура. Мгновение он всматривался в быстро рассеивающееся облако густого белого дыма, со странной смесью раздражения и одобрения покосился вниз, на золотую макушку Жанну, загородившей его разложенным в боевое положение щитом. И все бы ничего, вот только серебряная аура вспыхнула уже после того, как дым рассеялся — она все еще включала ауру слишком долго.
Первое, что Кардин услышал, еще прежде, чем дымное облако окончательно сдуло ветром была... ну, он называл бы это руганью, не будь она произнесена красивым глубоким голосом, и будь там хоть одно оскорбление страшнее, чем "болван" и "невежда". Но вот интонации — один в один портовый прораб, которому неуклюжие подчиненные уронили кирпич на ногу.
"Ну, кажется, все живы" — хмыкнул Кардин, разглядев совсем крохотную (чтобы достать ему до плеча — ей пришлось бы прыгать!) девчушку в белоснежном приталенном платье. Уперев ладони в бока, сверкая остаточными эффектами активированной ауры, — белоснежные, чище первого снега, всполохи укрывали тонкую фигурку, будто меховой плащ, — она нависла над, видимо, виновницей катастрофы. Чуть в стороне мялись двое грузчиков, пытаясь уложить обратно в тележку рассыпанные чемоданы — от взрыва они, к счастью, не пострадали.
— Да ты хоть представляешь, что натворила?! — вещала кроха, эмоционально размахивая руками. — Это Прах, он не терпит безответственного обращения! Как тебя в Бикон-то пустили, невежда?! Вас, болванов, что, в школе не учат смотреть по сторонам?
Расслабившись, Кардин вознамерился было досмотреть представление до конца с безопасного расстояния, но у Жанны были другие планы. Нагнувшись, она подобрала отброшенный взрывом далеко в сторону бутылек из толстого бронированного стекла, наполненный алым огненным Прахом, и поспешила к ругающейся парочке: брюнетка в черном платьице уже успела подняться на ноги, и теперь отчаянно пыталась вставить хоть слово в пламенную обвинительную тираду крохи с красивым голосом.
Кардин попытался было удержать навязанную напарницу, но пальцы лишь впустую схватили воздух, скользнув по кончику золотой косы. Закатив глаза, он поспешил следом, — было у него чувство, что это не кончится хорошо...
Когда Жанна была уже в трех шагах, брюнетка, наконец, смогла вклиниться, пока кроха набирала в грудь воздуха:
— Ну хорошо, я виновата! — с ясно слышимым раздражением вскрикнула она. — Извини! Довольна, принцесса?
— Не принцесса, а наследница! — холодно отрубила кроха и Кардин наконец-то ее узнал.
Все сходилось — маленький рост, платье, дороже, чем все его снаряжение, рассыпанные по земле чемоданы, длинные платиновые волосы, собранные в длинный хвост на затылке, красивый голос, холодная бледная кожа, характерная для уроженцев Атласа...
— Кто? — растерялась брюнетка.
— Вайс Шни, — буркнул Кардин, сразу ощутив, что кроха стала нравится ему еще меньше, превратившись из просто крикливой надоеды в чертову богачку.
Кардин ненавидел богачей. Все в Черном море ненавидели.
— Ну наконец-то какое-то признание! — закатила глаза кроха, оборачиваясь на голос.
Чтобы посмотреть ему в лицо, девушке пришлось задрать голову, и Кардин с удовлетворением увидел, как сползает с лица мелькнувшая было улыбка, разбившись о кривой враждебный оскал двухметрового бугая со здоровенной булавой ростом с нее саму за спиной.
— Певичка из Атласа, — продолжил Кардин. — Моя сестра слушает эту муть. Эмо-страдания, ах, я такая одинокая, некому жрать со мной лобстеров в личном лимузине и всякая такая хрень. То еще дерьмо.
