Непосланный посланник

Я растерянно смотрел на Настю, которая с чувством неземного блаженства посасывала этот кусочек шоколадки. «Она, что совсем не чувствует, что это дерьмовый шоколад?! Хотя, откуда ей, бедняжке, знать-то? Поди и шоколада нормально и не видела».

— Я же только из училища, — лейтенант тем временем уже расположился на лавке, оббитой неплохо сохранившейся, правда местами хорошо протертой кожей, лавке. — Вот, теперь на границу еду, — он положил ногу на ногу и с добродушным видом стал нас рассматривать. — Ты, мать, что не пробуешь? Хороший шоколад. Настоящий.

Бабка что-то в ответ пробормотала, но к угощению не притронулась.

— Тоже в Брест едете? — лейтенанта нисколько не смутила такая угрюмость; он продолжал буквально излучать доброжелательность. — Такая красавица, наверное, отличница? — переключился он на зардевшую от смущению Настю. — Молодец. В Бресте в школу ходишь?

«Разговорчивый, какой перец, — что-то меня начало напрягать такое поведение парня. — Чего он привязался… Брест, да Брест? Брест, да Брест? Какая ему на хрен разница?!». Тут мой взгляд остановился на его блестевших сапогах, а потом задержался на подошве одного из них. «Сапожищи, конечно, знатные у него. В таких по любой грязи форсить можно. Вон как густо гвоздиками подбиты. Такие точно не сносишь. Оказывается, знатно тут сапоги делают…А гвоздики-то какие необычные… Какие-то многогранники что-ли». Действительно, занимательные были гвозди, шляпки которых представляли собой то ли шестиугольники, то ли семиугольники.

«Мать тв… Да, это же не наши гвозди!». Я моментально вспомнил многочисленные хитрые приемчики нашей контрразведки, которым в первые месяцы войны удавалось довольно быстро вычислять заброшенных в наш тыл диверсантов. Это и, уже набившие оскомину, блестящие скрепки из нержавейки на удостоверениях, и шелковое белье, и те самые квадратные гвозди на подошвах сапог… «Черт, а может хрень все это! Ну выдали всему выпуску такие на складе. Наши вон с Германией до последнего торговали. Читал, что уже началась война, а где-то еще пытались отгрузить немцам то ли зерно, то ли металл». Я вновь уставился на эти злополучные гвозди, но лейтенант переменил позу, и подошва исчезла с моих глаз.

«Сначала этот непонятный химический шоколад, теперь еще квадратные гвозди… У немцев вроде пищевая химическая промышленность был охренительно развита. Заменители всего делали: и кофе, и чая, и шоколада… Или это моя параноя?!».

Но я уже смотрел на нашего гостя совершенно другими глазами, выискивая в нем что-то такое, что могло бы выдать в нем диверсанта. «Рослый, выбритый, чистый и чуть надушенный… Ну и что? За собой следит, аккуратист. Может, он лучший в училище и все делает от «а» до «я»… Что еще?». Однако, ничего в голову мне не шло. Командир-артилерист был совершенно обычным, нормальным. Качать его, как в фильме «В августе 44-го» мне никак не удавалось. «Хотя… Что это у него баулов-то столько? Чемоданчик и сидор?! Это что за приданное? Ну, пара белья, мыльно-рыльные принадлежности могут быть у выпускника. Из училища едет. Значит, обрасти имуществом просто не успел еще. Не семейный, в добавок. Что у него там может быть? Тушенки пару банок, хлеба каравай, картоха?». Тут я вспомнил, что лейтенант с напряжением стаскивал свой сидор с плеча. «Значит, тяжелый. А для такого лося, тяжелый — это сколько килограмм? 5, 10, 15 кг.?».

Я буквально приклеился взглядом к этому мешку с лямками, далекому предку современного рюкзака. Под влиянием всех этих раздумий, я вроде бы даже стал различать какие-то углы в сидоре. «Что же там за херня? Ящик? Коробка? Бл-ть, что же я туплю?! Рация! Конечно, рация! Размер, вроде, подходящий. Да и время самое то! 18-е! Сейчас спокойно приедет, снимет комнатушку в городе… И в этой же самой форме даст всем жару. А если еще он не один, а с друганами?». С каждой новой секундой нарисованная мною картина опасного врага становилась все более живой и явной, заставляя меня верить все сильнее.

Однако, как бы мне не хотелось, но сделать я ничего не мог! От слова совсем! Правда, когда он на несколько минут вышел оправиться, я все же осторожно пнул ногой по этому сидору. «Бл-ть! Он что там камней что-ли наложил? Больно ведь... Походу, все-таки рация... Вот же гад! Вообще, охренел! Ничего не боится. Наглый! Не по лесам шарится, а в купе едет, — честно говоря, я до глубины души поразился самообладанию этого человека, если он, действительно, был немецким диверсантом».

«Черт, черт, надо хотя бы попытаться». Я всю ночь не мог толком спать, строя в голове самые фантастичные планы разоблачения и поимки хитрого врага. К сожалению, я промучился так до самого утра, но так ничего и не придумал. Оставалось, положиться на волю случая.

Выходили мы из вагона все вместе. Наш попутчик о чем-то рассказывая соседям из другого купе медленно спустился на перрон и остановился около вагона. Он положил рядом с собой чемоданчик и закурил, словно чего-то ожидая.

Я же бледнея от отчаяния, что ничего нельзя сделать, во все глаза всматривался в снующим мимо людей. Видит Бог, я уже хотел, наплевав на все, заорать «ловите шпиена»! Однако, тут мне все же повезло. Я увидел …

— Вот! Точно! — еле сдерживаясь, чтобы не запищать от радости, прошептал я. — Патруль!

Возвышаясь над гомонящей, толкающейся толпой на перроне стоял высокий худой капитан с красной повязкой на правой руке. Взгляд его быстро пробегал по проходящим мимо него людям в одну сторону, а потом возвращался обратно. Чуть позади него стояла пара бойцов комендантского взвода — один щуплый красноармеец, а второй невысокий крепыш. У обоих за плечами висела винтовки.

Не долго думая, я отпустил подол платья Настюха и нырнул в толпу, которая бурлящим поток проносилась возле стоявшего поезда. С первых же метров я не один и не два раза пожалел, что еще кроха и не могу своим весом проложить себе путь. Да, меня, как надувной шарик толкали, пинали жирными бедрами, чемоданами, кошелками, какими-то мешками. Я едва успевал уворачиватьс от некоторых особо опасных предметов, проскальзывая между снующими пассажирами.

— Дядя… Дядя, — наконец, я пробился к патрулю и настойчиво дергаю капитана за роскошные галифе. — А-а-а-а-а!

Однако, в шумной разноголосице перрона мой детский голосок был совершенно не слышен. Теряя терпение от того, что враг мог уже исчезнуть, я дергал за штанину сильнее.

— О, малец! Товарищ капитан, смотрите! — первым на меня все-же обратил внимание не командир, а один из его красноармейцев — коренастый крепыш. — До вас тут просятся.

И тут капитан обращает на меня внимание. Он приседает на корточки и внимательно рассматривается меня. «Матерый товарищ… Глазищами так и зыркает, — я изо всех сил пучил свои оловянные глазки, делая испуганный взгляд. — Такого глазками кота из Шрека можно и не пронять».

— А-а-а! — я вновь прочищаю голос и несколько раз тыкаю пальцем в сторону нашего попутчика. — Тама, тама, — говорю я требовательно, правда, писклявый голос совершенно сводил на нет весь этот тон. — Тама плохой дядя! — я вновь ткнул пальцем в сторону своего вагона, где вроде еще виднелся тот лейтенантик. — Он пуф — пуф — пуф, — надув щеки, я довольно правдоподобно изобразил стрельбу из пистолета. — Плохой, злой дядя, — и чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений, я вновь ткнул пальцем в сторону того парня. — Пиф — паф злой дядя!

Видит Бог, я ожидал от капитана почти всего. И громкий ржач, и добродушное ворчание с похлопыванием по спине. Мол, давай-давай, до свидания! Не беспокой взрослых дяденек! Но, последовавшее дальше, оказалось для меня некоторым шоком…

— Говоришь, плохой дядя, — на лице капитана не было и намека на улыбку или сарказм; наоборот, он говорил совершенно серьезно, словно ему каждый день трехлетние дети сдают тепленькими немецких диверсантов. — Пиф — пав, значит, — я тут же ожесточенно закивал головой. — Тимонин!

Вышедший из-за его спины боец, уже тянулся по стойке смирно.

— Что лыбу давишь? Видишь, ребенок надрывается?! А вдруг что-то серьезное…, — он говорил спокойно, размеренно, а сам то и дело косил в сторону вагона. — Эх, Тимонин, не был ты в Манчжурии! Там вот такие пацаны, от горшка два вершка, столько всего знаю, что тебе и не снилось! И, вообще, было распоряжение. Проверять всех подозрительных! Всех, высоких и низких, бородатых и лысых! Понятно тебе? Давай-ка мухой вон к тому младшему лейтенанту, — он кивнул головой в сторону. — Вон, к артиллеристу! И вежливо, с уваженьицем, попроси у него документики. На сидор за спиной погляди. А мы пока тут посмотрим…

Сам же медленно встал и тихо пробормотал:

— Говорят, устами младенца глаголит истина... А ты, дружок, у нас где родителей потеря… Проклятье, улизнул, чертенок!

Естественно, я не собирался околачиваться рядом с ним. «Ищи, товарищ капитан, дураков в другом месте! — винчиваясь ужом в толпу, приговаривал я про себя. — Я лучше с партера на основное действие погляжу… А вот у нас и Тимонин».

Не удалось вскарабкаться на массивное каменное основание старинного фонаря, который словно древний маяк возвышался над перроном. Отсюда было неплохо виден наш вагон и улыбающийся младший лейтенант, который что-то рассказывал красноармейцу с красной повязкой. Вот, из нагрудного кармана гимнастерки он вытащил какой-то листок или бумажку и протянул ее Тимонину, который, кажется, начал ее изучать.

— Чего он там заснул что ли? — в нетерпении топтался я на каменном пятачке, чувствуя, что у меня затекают ноги. — Сказал же тебе старшой, что сидор его нужно потрясти! Сидор, глухой!

Наконец, Тимонин закончил изучать квиток и вновь что-то спросил. Потом кивнул головой. Лейтенант в ответ громко рассмеялся и спокойно стащил с плеча сидор, ставя его на землю.

— Ах, вот ты где, маленький негодник! — в этот самый момент, когда все могло разрешиться, мое ухо вдруг обожгло огнем. — Мы тут места себе не находим, а он гуляет! Потеряешься ведь! Слазь давай!

Меня уже тащили вниз, когда я бросил последний взгляд назад. Лейтенанта уже на старом месте не было, а Тимонин стоял, навалившись на вагон. «Как же так? Пустышка что ли?! А шоколад, а гвозди?». Красноармеец же вдруг начал сползать по стенке вагона вниз. Но меня уже, схватив в охапку, тащили прочь от перрона…

С перрона в большим трудом нам удалось выбраться. Еще один отправлявшийся на восток поезд штурмовало уж слишком много народа. Подозрительно много народа.

Бабушка, ступив на каменную брусчатку возле одного из высоких домов, на несколько минут остановилась. Подслеповатыми глазами она что-то довольно долго изучала на прибитом к забору указателе. Наконец, видимо ничего не разобрав, она вцепила из проходящих мимо людей какого-то солдатика — высоко, худого, на котором гимнастерка со штанами болтались как на вешалке.

— Запамятовала я что-то, мил человек. Кружусь, кружусь здесь. А ты, вижу, все здесь знаешь, — красноармеец, совсем еще мальчишка, похоже недавно призванный, важно расправил плечи, стараясь казаться старше и еще выше. — Подскажи, где бы мне племянника свого найти. Тута он где-то служит. Начальник, — солдатик еще сильнее наморщил лоб. — Ефим Моисеевич Фомин. А?

Красноармеец ответил не сразу. Коснувшись висевшей через плечо винтовки, он пару мгновений шевели губами, словно вспоминая всех «Ефимов Моисеевией» в Бресте и гарнизоне. Однако, тут до него дошло, что начальник и Фомин здесь может быть только одним человеком.

— Товарищ комиссар..., — разинул он рот. — Конечно, мамаша, конечно. Знаю, где сейчас находится товарищ полковой комиссар. Здесь у него место расположения. Давайте, я вас провожу.

Судя по тому, с каким пиететом, он посмотрел на бабушку, Фомин здесь был, действительно, большим начальником. «Похоже, это тот самый Фомин, что был одним из руководителей обороны, — прокручивал я в голое, пока мы шли по улице. — Возглавлял часть гарнизона, когда бойцы пошли на прорыв. Сам же, кажется, попал в плен, где его кто-то выдал... Да-а, херовая судьба!».

Оказалось, до того здания, где заседал комиссар было три или четыре сотни метров. Но «чапали» мы до него минут пятнадцать... Наконец, мы оказались перед старинным двух этажным домов с небольшими окошками. Весь из красного мощного кирпича с характерными украшениями, в свое время до, видимо принадлежал какому-то купчине.

Красноармеец провел нас внутрь, по коридору и, отдав честь какому-то военному за столом, исчез за большой дверью.

— Ефим Моисеевич, туточки до вас! — открыв дверь, с характерным говором доложил красноармеец. -... Есть! Проходите мамаша, — он посторонился, пропуская на внутрь. — …

Мы вошли, и тут я впервые увидел в живую одного из легендарных руководителей обороной брестской крепости — полкового комиссара Фомина. Вставший при виде нас командир, был невысокого роста, худощавый, с темными волосами. Особенно запомнились в это мгновение его глаза — глубоко посаженные, иссиня черные и … воспаленные, словно он не спал много часов подряд. Чуть позже, мы узнали, что комиссар, действительно, не спал уже больше полутора суток, еще держась лишь на одной силе воле.

— Я вас слуша..., — начала, он не сразу узнав бабулю. — А! Тетя Маша! Что вы здесь делаете? — и, если честно, я в его голосе, совершенно не услышал радости; даже, наоборот, в голосе явно сквозила какое-то нескрываемое беспокойство. — Да, еще с детьми... Как же так?

И дальше оба они, красные как помидоры, бабуля и ее племянник о чем-то яростно спорили. Первая степенно, но напористо, второй сильно жестикулируя...

Фомин пытался отправить нас обратно на вокзал и посадить на первый же поезд на восток. Он через слово говорил «НАДО», «СРОЧНО», «ОЧЕНЬ ВАЖНО», напирая на какие-то обстоятельства и при этом не произнося о них вслух. Наконец, когда бабуля его в конец достала своим упорством и желанием во чтобы-то ни стало добраться до злополучных Дубков, комиссар выдал:

— Тетя Маша скоро война, — произнес он сквозь зубы, чуть ли не рыча. — Война, тетя Маша. Немец попрет прямо здесь. Другой дороги тут нет, — он сверлил ее красными воспаленными глазами. — Вот прямо тут, в этом самом месте, снаряду будут рваться.

Бабка же тихо перекрестилась и с окаменевшим лицом забормотала:

— Значит, правда, война. Прости меня Господи, — тонкие пальцы старушки еще сильнее прижали к груди сверток с иконой. — Значит, предупреждала это нас Матушка — заступница..., — Фомин с удивлением на лице, пытался понять, о чем это его тетя говорит. — Говорю Ефимушка, Матушка наша Заступница, Богоматерь, кровавыми слезами плакала. Предупреждала нас грешных, что грядут страшные антихристовы времена..., — бабуля, растирая слезы, схватила комиссара за рукав. — Помоги Ефимушка, дай машину. Мы только до Дубков и обратно. В скит нам нужно. Матушка Фрося наказ дала. Никак нельзя ослушаться, — и по ее глазам было совершенно понятно, что старая женщина не отступится; если надо, она и пешком пойдет в это, расположенное в лесу, село. — Помоги...