Непосланный посланник

Дилогия «Не посланный посланник»

Книга 1 «По плечу ли тебе эта ноша?»

Здравствуй, незнакомец! Если ты читаешь эти строки, то меня уже наверняка... Черт меня дери, что это за ересь из меня лезет?! Извини, дружище, заносит меня немного. И если честно, это совсем неудивительно, учитывая в какую задниц... я попал.

Не знаю, кому это будет нужно и прочтет ли мою историю хотя бы одна живая душа. Но хотя бы попытаться рассказать о том, что случилось со мной, я должен.

Итак... Меня зовут Дмитрий Мелехов. Родом я из Зубово-Поляны, небольшого поселка, расположенного на юго-западе Мордовии прямо на федеральной трассе М5 «Урал». В свои тридцать с небольшим успел защитить кандидатскую по истории, попробовать свои силы в бизнесе, попутешествовать по миру. Личная жизнь особо не складывается, хотя работа в этом направлении и ведется довольно энергично.

Пожалуй, еще отмечу, что двумя главными моими увлечениями, которые с переменным успехом борются внутри меня, являются отечественная история и психофизиология. Гениальных высот здесь, я к сожалению, не достиг, но кое-чем бы многих смог удивить. Например, для меня не составило бы особого труда час, а то и два, в подробностях и ярких красках рассказывать о знаменитом пути «из варяг в греки». Или, если переходить к психофизиологии, замедление пульса вплоть до каталепсии также не стало бы для меня особым испытанием.

Вот, пожалуй, и все, о чем бы хотел рассказать о себе... СТАРОМ! Да, да, о себе старом! А теперь, пришел черед и самой истории.

1. Перенос

Наше время.

Российская Федерация.

г. Самара.

Эти новогодние праздники я решил провести, как-то по-особенному. Гулянки с баней и мясом, морем и пивом, уже порядком поднадоели и хотелось чего-то другого, полезного, что-ли. Словом, возникла идея бесцельно побродить по городам нашей глубинки. Знаете, видел в парочке голивудских фильмах, как герои приезжали в аэропорт и брали билет на первый же отлетающий рейс. Вот именно такого и захотелось! Прийти и взять билет в какой-нибудь город, не столичный, не курортный, а самый обычный город.

Со временем идея несколько видоизменилась, правда, сохранив, свое содержание. Учитывая небогатый выбор городов, в которые билеты вообще продавались на вокзале нашего городка, выбор мой пал на Самару, Йошкар-Олу и Ижевск. В первом мне хотелось посмотреть на местный стадион — наследие Чемпионата мира по футболу, а в двух вторых — просто попробовать местной национальной кухни.

… И вот я в Самаре в компании брата и его супруги, и в полном ожидании чего-то нового и интересного, схожу на перрон. Что сказать? Охренительно! Прямо на нас из просыпающегося зимнего города надвигается здоровенная переливающаяся новогодними огоньками громадина здания вокзала. Стекло-металлическая хайтековая конструкция, правда, очень впечатляла. Чувствовалось, что архитекторы особо не утруждали себя вписыванием здания в окружающий ландшафт, и дали «стране угля». У них получился натуральные друзы, скрепленные вместе кристаллы горного хрусталя, эдакий минералогический шедевр — мечта геолога.

— Насмотрелись? — глядя на своих попутчиков, уже с десяток минут пожирающих глазами архитектурный шедевр. — А то так и до остального города дело не дойдет...Знаете, что тут я подумал, посмотрев на это чудо. А может ну его к черту этот стадион?!

Архитектурное чудо, меня действительно натолкнуло именно на это мысль. Ну что мы там нового и интересного увидим? Еще одно воплощение какого-нибудь модернистского проекта, отражающего чей-то, может и нездоровый, взгляд на нашу действительность. Вот именно это ощущение я и выразил брату и его жене, правда несколько другими словами.

— Это поди, точно такая же болванка из бетона, стекла и нержавейки. И чего там такого эдакого? У нас вон на родине точно такой же стадион стоит, — судя по задумчивому виду моих собеседников, мои доводы были услышаны и их явно заинтересовали. — Словом, нечего терять на него время! Вон в сети глянем фотки или по пути, со стороны глянем. Есть другое предложение... Бункер Сталина! Как вам идея?

Так уж случилось, что у моего брата был определенный пунктик, который назывался Сталин. По какой-то совершенно непонятной для меня причине, он буквально с маниакальной страстью читал, смотрел, изучал все, что находил про жизнь, привычки, интересы Иосифа Виссарионовича. Это были десятки биографических книг, сканы его личных писем, фотки из интернета, документальные кадры и т. д. и т. п. И весь этот огромный материал, который брат словно коллекционировал в виде своего хобби, в конце концов обрушивался на наших близких, в том числе и на меня! При каждом удобном случае он делился со мной какими-то смешными случаями и жизни Сталина, его шутками над другими, анекдотами. Словом, я был уверен, сто моя идея будет воспринята «на ура», и не ошибся...

До самого бункера, спрятавшегося в здании, а точнее под зданием, какого самарского вуза, мы добрались довольно быстро. Спасибо интернету и общественному транспорту!

Вход в музей «Бункер Сталина» был каким-то совершенно обыденным. Ни тебе здоровенной вывески, ни какой-нибудь завлекухи в виде его статуи, ничего... Если честно, я ожидал совершенно иного! Уж как бы мы иногда не хаяли некоторых европейцев, но эти к такого рода объектам подходили совершенно иным образом. Вон, даже бывшие «братушки» болгары и те, из какой-нибудь «занюханной» развалины сделают такой туристический объект, что диву даешься. Кажется, здесь кроме груды камней, реального новодела, и смотреть-то нечего. Однако, тут тебе и десятки прилавков с сувенирами, и огроменные банеры с яркими надписями, и жаждущие общения экскурсоводы! Словом, даже проходя мимо, ты понимаешь, что здесь находится реальный и очень крутой объект!

Короче, начало меня несколько разочаровало. Обычная темно-коричневая дверь, какая-то непонятная ручка, словно в старый склад какой заходишь. Более или менее похожее на бункер и собственно на экшен началось лишь, когда мы и еще пара каких-то попутчиков, обзаведясь сопровождающим, миновали многотонную гермодверь. Последняя, если не соврал экскурсовод, могла выдержать и соответственно погасить взрывную волну от ядерного взрыва. Вот, если бы кто-то, не дай Бог, шарахнул по городу таким спецбоеприпасом, то укрывшиеся в бункере точно бы выжили.

Чуть позже стало еще интереснее. Мы спустились на глубину по лестнице, прошли пару коридоров с выразительными плакатами той эпохи, впечатлились жуткими картинками нарисованных ядерных взрывов, насмотрелись на манекены советских солдат в защитном снаряжении и резиновых сплошных противогазах. В антураже бункера с его давящими бетонными тунелями все это смотрелось очень впечатляюще. Мы, если честно, немного присмирели и шли почти не переговариваясь.

И вот пройден очередной длинный зал, в котором стоял стол и стул самого Сталина. Я, правда, не смог удержаться и за небольшую «денежку» получил право посидеть на стуле.

Ну что сказать? Стул довольно удобный, но вроде ничего сверхъестественного...

— Дим, хватит уже. Пошли! — с порога зала раздался нетерпеливый голос брата, который пошёл вслед за экскурсоводом. — Почти два часа здесь паримся. Есть охота.

— Иду, иду, — отозвался я, продолжая раскачиваться на стуле. — …

Ведь чертовский удобный стул оказался! Темный гнутый дуб, покрытый на спинке и седушке настоящей кожей, совсем не хотелось оставлять в этом подземелье.

— Удобный… Может и правда Сам на нем сидел, — пробормотал я, ерзая на стуле. — А что, чай не все с того времени поди продали-то.

Со стороны выхода из помещения вновь донесся недовольный голос брата. Чувствовалось, у него уже кончалось терпение. Я чуть привстал, решив напоследок качнуться еще сильнее. Ножки стула дернулись, сойдя с уже наезженной прошлепины на паркете, и попали в стык между дубовыми дощечками.

Вдруг раздался резкий щелчок, словно сработал спусковой механизм какого-то агрегата. Одновременно, прямо из-под паркета повалил дымок с едким химическим запахом.

— Бля-я-я! — только и вырвалось у меня, когда стул, оказавшийся, действительно, тем самым стулом, начал куда-то проваливаться. — Что это за херн-я-я-я…

Вспыхнувший пиропатрон, встроенный в паркетную доску вот уже более семидесяти двух лет назад, несмотря на свой древний возраст, сработал на все сто процентов, активировав автоматику СЭЭВа — систему эвакуации высшего командного состава Красной Армии Советского Союза. СЭЭВ, детище полубезумного гения — физика профессора Виноградова, помешавшегося на идеях Николо Тесла о пронизывающих мировое пространство электромагнитных волнах, был спроектирован еще в далеком сороковом году. Однако свое физическое воплощение фантастический проект обрел лишь в 1942 г., когда идущая на физическое уничтожение война подошла к самому сердцу Советского Союза. Именно тогда, в конце 1941— начале 1942 г. проект и обрел создания СЭЭВа и обрел свое второе дыхание. В течении каких-то нескольких месяцев, в условиях дикой секретности, под личным контролем всесильного накрома внутренних дел на создание реального прототипа системы были сконцентрированы гигантские по тогдашним меркам материальные и интеллектуальные ресурсы. Из архивов поднимались уже забытые разработки ученых по сверхпроводимости материалов, по природе электромагнитных волн. Из-за океана удалось даже доставить часть дневников самого великого Николо Тесла, который, как гласила молва, уже решил эту проблему. В целом, на проект в той или иной степени, независимо друг от друга, работало почти два десятка «шарашек». Их члены да и само их руководство даже не догадывалось, что некоторые из странных агрегатов, над которыми они работали и шедшие под непонятными цифирными и буквенными обозначениями, предназначались отнюдь не для новейших истребителей, танков и подводных лодок, а для совершенного фантастического устройства — телепортатора... Да, да, система экстренной эвакуации высшего комссостава представляла собой гигантский электромагнит из материалов со сверхпроводимостью, который был способен перенести объект массой от 70 до 90 кг. на расстояние примерно четырехсот километров!

— Черт! Черт! — уже не сдерживаясь заорал я; какая там благопристойность, когда тебя куда-то начало затягивать с бешеной скоростью? — А-а-а-а!

С диким хрустом разошлись деревянные стеновые панели из дуба и пошла трещина по паркету, которые еще помнил звук шагов Самого. За этими деревянными ошметками обнажилась темно-матовые металлические створки, которые прямо на глазах начали уходить куда-то в стены.

— А-а-а-а! — меня вместе со стулом запрокинуло назад и неожиданно мягко уронило в что-то наподобие металлических салазок с подшипниковыми роликами. — А-а-а-а!

Меня аж трясти начало, как сумасшедшего! Как? Куда? Зачем? Почему? Салазки со страшным скрипом (вся смазка уже давно окаменела) начали разгоняться, а вся конструкция, включая меня любимого быстро летела вниз.

— Ди..., — вопль бежавшего через все помещение брата с совершенно белым безумным выражением лица почти сразу же обрубили захлопнувшиеся металлические дверцы. — …

Вид Бог, я уже не орал... Охрип... Кровь с силой долбила в виски. Белыми от напряжения руками словно в спасательный круг вцепился в ручки стула. Ведь это сейчас было то единственное, что еще держало меня.

— Уроды! Твари! — бормотал я, стуча зубами и не замечая, как из надкушенной губы идет кровь. — Гады! Куда меня тащат?

В этот момент в темноте тоннеля, в глубины которого я продолжал проваливаться, вдруг начали загораться старинные лампочки. Соединенные между собой толстенными кабелями, опутанными паутинной, они светили тусклым светом и попеременно моргали. В какой-то момент древние лампочки, произведенные еще в далеком 1941 г., начали взрываться, осыпая меня мелкой стеклянной взвесью.

— А-а-а! — пытаясь прикрыть руками, орал я как умалишенный. — А-а-а!

Наконец, движение салазок, на которых как влитое держался стул со мной, начало замедляться. Через какое-то время раздалась череда мягких металлических щелчков; эта сработали механические стопоры, которые были призваны замедлить и, в конце концов, остановить падение этого эрзац-лифта.

— Бл-ть, приехал...Кхе, кхе, — еле слышно забормотал я, тяжело откашливаясь от поднявшейся в воздух многолетней пыли. — Кхе, кхе, кхе. Покажись только падаль...

Тогда я, конечно, пытался хорохориться, убеждая самом себя, что вот-вот все разрешиться может глупой шуткой или какой-то аварией. Я что-то бормотал, сыпал проклятьями. Словом, старался хоть как-то привести себя в чувство!

— Куда это меня забросило? Бл-ь, что это за пещера Али-Бабы?! — пыль начала оседать и полуразмытые черты помещения стали более различимы. — …

Конечно, это была не пещера, прорытая подземными водами! Все оказалось гораздо хуже... Я оказался в в каком-то гигантском зале с полукруглыми бетонными стенами, разбавленными толстенными металлическими арочными балками. Вся эта конструкция до боли напоминала кусок тоннеля метро, только какого-то огромного метро! Даже по моим прикидкам, пусть и непрофессиональным, от пола и до самой верхней точки потолка здесь было не менее пятнадцати — двадцати метров. Представляете, здесь, под хрен знает каким расстоянием от земли, можно было с легкостью разместить стандартную пятиэтажку.

— А теперь, что ждать черепашек... с мать его учителем Сплинтером?! — с открытым ртом я шарил глазами по сторонам и ничего не мог понять. — ...

Полукруглые стены были густо обвешаны массивными железными костылями с висевшими на них проводами, шедшими из стен прямо в центр всего этого зала. И самое страшное было в том, что именно туда дальше начало тащить салазки...

— Черт! Что это за херня?! — вся окружающее меня было настолько сюрреалистичным (словно из какой-то компьютерной игры про постапокалипсис или какой-то забытый бункер нацистов), что у меня даже мысли не возникло выбраться из движущегося стула; он, родной, сейчас был для меня главным якорем из моего мира. — Уроды, куда вы меня тащите?

Но мои дикие вопли оставались «вопиющим гласом в пустыне»! Кто их мог услышать? Кто? Пара пожелтевших скелетов в давно уже истлевшей форме наркомата внутренних дел, что грудой валялись перед искореженной гермодверью в дальней части этого зала? Или скелет в точно такой же форме, но раздавленный тоннами земли и бетона в подорванном главном тоннеле телепорта? Кричать, орать, топать ногами было совершенно бессмысленно! Здесь не было никого живого! В полумраке огромного зала была лишь бездушная автоматика... — та самая автоматика, что почти не изменилась со времен египетских фараонов и шумерских правителей: система каменно-металлических блоков, шаров-подшипников, взаимодействовавших друг с другом под действием силы тяжести.

— Черт, черт, черт, — шептал я снова и снова, с широко открытыми глазами от шока глазами. — Что это такое? Бляха-муха... Вляпался...

Вдруг с сильным ударом остановившихся салазок в помещении стало раздаваться странное магнитофонное шипение, словно кто-то пытался проиграть записанное на старую — старую, латанную — латанную пленку.

— … Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш... Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш... ние! Фаза 1...Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! — жесткий бездушный мужской голос несколько раз прорывался через шипение, но разобрать что-то в нем было практически невозможно. — Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш... Аккумуляторы! Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.

Новое место, в которое меня вкатили эти проклятые салазки, было окружено каким-то странными черными столбами с намотанными на них медными с зеленной патиной проводами. Сверху и снижу эти столбы соединялись между собой в некое подобие единой колоннады изолированными проводами.

Не успел я толком рассмотреть свое новое пристанище, как со всех сторон начал раздаваться странный звук. Казалось, в один момент времени кто-то разбил сотни стеклянных чашек...

Звук все силился и совершенно не думал прекращаться! Триста сорок металлических штырей примерно с полуметровой высоты одновременно упали и вонзились в здоровенные запаеные стеклянные колбы с кислотой. Тут же более двух тонн едкой жидкости, наполняя воздух шипением и тяжелыми парами, водопадом обрушились на длинные тяжелые свинцово-никель-сурьма-кадмиевые болванки, запуская электролитические процессы.

Для запуска процесса телепортации СЭЭВ нужен был первоначальный очень мощный электрический импульс, который и должны были обеспечить, размещаемые вдоль стен, гигантские сорокаметровые аккумуляторные батареи.

— Дерьмо! Бл-ть! Дерьмо! — признаюсь, обоссался; даже во время первого прыжка с парашютом не было настолько дико страшно. — Бл-ть!

Все вокруг меня стало наполняться электричеством. Сначала крошечные, а потом и здоровенные ярко-синие электрические разряды стали бить вдоль столбов. Небольшие молнии проскальзывали и по металлическим предметам моей одежды — пуговицам, браслеты, кольцу.

Потом воздух наполнило жуткое гудение. Это был гул от сотен, тысяч пчел и шмелей, размером со свинью не меньше! В какой-то момент гудение достигло своего пика, превратившись уже не просто в сильный звук, а в нечто материальное, осязаемое...

— А-а-а-а-а! — словно зубной бур безумного доктора сверлил что-то в моей голове. — А-а-а-а-а!

Кровь ударила в голову, взбунтовался желудок, пытавшийся вслед за мочевым пузырем избавиться от своего содержимого.

— Что же это такое..., — хрипел я, отхаркивая кислую слюну изо рта. — …

В какой-то момент, у меня начало все плыть перед глазами. Приборы, агрегаты вокруг меня стали то уменьшаться, то увеличиваться в размерах. Все вокруг меня, словно резиновое, то надувалось, то сдувалось... Я опустил голову вниз, на свое тело, и обомлел. Точно такое же происходило и с моим туловищем! Цеплявшиеся в ручки стула руки, казались, нереальными. Их очертания размывались, становясь почти прозрачными.

— Глюки, бл-ть, — пытался поднять свои руки, но не смог их даже ощутить. — …

Ужас! Я не ощущал свои руки! Я не ощущал свои ноги! Бл-ть! Что со мной происходит?!

Гул становился все сильнее, бегавшие по медным завитками проводов молнии все ярче! Установка профессора Виноградова, опередившего своего время на десятки если не сотни лет, постепенно выходила на рабочую мощность, с каждой секундой добирая все новые и новые ваты энергии.

83%... 87% … 89% … Какофония звуков и цветов становилась уже физически нестерпимой! 91% … 96% … Гулявшие по агрегату электрические сполохи постепенно стали замыкаться в огромную ярко синею сферу. 97%... 98%... Сидевший внутри этого кокона человек уже потерял сознание и медленно сползал со стула. Из его носа текла кровь, а из уголка рта тянулась слюна. 99%...

Однако, за несколько секунд до выход телепорта на рабочую мощность раздался сильный хлопок! Разбрасывая в разные стороны металлические осколки взорвался один из запустившихся древних электромоторов, не выдержавших напряжения. 99%...

Практически уже замкнувшаяся электромагнитная сфера вдруг надулась и тут же рванула не хуже чем авиационной бомбы! Даже четырех, — пятикратный запас прочности, заложенный создателем телепорта в его основные агрегаты, оказался не способен противостоять времени...

И все же, гениальное творение давно сгинувшего физика выполнило свое предназначение — спасение человеческой...

2. Появление.

Отступление 1.

СССР. г.

Москва.

Кремль.

В длинном коридоре, тянувшемся от широкой парадной лестницы и до кабинета хозяина Кремля, стояла тишина. В неглубокой выемке в стене каменной статуей застыл постовой. С идеальной осанкой, до синевы выбритый, затянутый в ладно подогнанную форму, он казался истинным олицетворением той грозной силы народа, на которую опирался первое государство рабочих и крестьян.

«... А вот Он подойдет ко мне и спросит: «А как вам, товарищ служиться?» А я что?! А я скажу: «Так мол и так, товарищ Сталин, служить в рядах Красной Армии для меня большая честь!» — Григорий Карабанов, один из рядовых сотрудников 1-го отдела Главного Управления Государственной Безопасности, впервые поставленный на пост в нескольких десятках метров от кабинета Самого, продолжать мечтать. — А если это вот прямо сейчас случиться?! Мамочка моя родненькая! Самого товарища Сталина увижу?! А что, вдруг... Вона он допоздна работает. Все уж давно храпока дают, а товарищ Сталин трудиться. И так почти каждый день... Работает на износ, чтобы страна и народ могли жить в мире».

Осознание особой важности доверенной ему миссии по охране такого великого человека заставляло его тянуться еще сильнее, выравнивая и без того безупречную осанку.

«... Вот это человек. Золото, а не человек! Действительно, Стальной! — молодой парнишка снова и снова в мыслях возвращался к объекту своей охраны. — Да, вот бы хотя бы одним глазком на него посмотреть, услышать как он говорит».

В этот момент со стороны парадной лестнице раздался какой-то непонятные звук — то ли шорох, то ли треск. Несмотря на стоявшую кругом тишину, Григорий так и не понял, что это было и, в конце концов, не послышалось ли ему это. Он осторожно скосил глаза вправо. Коридор, по-прежнему, был совершенно пуст. Не было ни единой души.

«Послышалось, что ли..., — вновь вытянулся он «по швам». — А если нет? Вдруг, это кто-то через окно пытается пролезть, — его аж пот пробил едва он представил себе, как некто в черной и, несомненно заграничной одежде, пытался осторожно открыть створку окна. — Если это покушение на товарища Сталина...».

— Ш-ш-ш-ш-ш, — на этот раз раздавшийся звук он услышал совершенно отчетливо; что-то зашуршало и именно со стороны окна. — Ш-ш-ш-ш-ш-ш.

Какие-то мгновения он боролся с желанием поднять тревогу, как это и требовалось в совершенно определенных уставом случаях. Однако, страх ошибиться и вылететь со службы в первый же день из-за банальной спешки, сделал свое дело... Парень осторожно вышел из ниши и, старясь ступать мягко, направился по коридору.

«А вдруг, я прав, и там затаился враг, — ладони его от таких ярких мыслей с хрустом сжались в два здоровенных крепких кулака. — На товарища Сталина напада...».

Однако тут, совершенно неожиданно для него, послышался … плач! Это был детский плач, он мог бы поклясться кем угодно и чем угодно. В каких-то паре десятков шагов от него со всхлипами плакал малыш.

— Точно плач, — прошептал Гришка, даже чуть растерявшись. — Откуда здесь ребенок?

За несколько метров до окна он замедлил шаг и тут из-за длинной, спадавшей почти до самого паркета штора, вдруг показалось чумазая заплаканная детская мордашка. Ребенок лет двух — трех тер свои глаза кулачками, размазывая слезы по щекам, и совсем не походил на шпиона, а уж тем более на диверсанта.

Вскоре показалось и все тельце. Чуть косолапя ребенок сделал пару шагов и, потеряв равновесие, неожиданно брякнулся на попу.

— Мать твою, Карабанов!! — со ступенек, видимо со стороны одного из стационарных постов, буквально летело красное от бешенства тело старшего по званию; на лице перекосившемся капитана, казалось, были собраны все человеческие страдания разом. — Что здесь происходит?! — он не кричал, он практически шипел сказочным змеем. — Карабанов?!

А тот уже, «поедая глазами» свое непосредственное начальство, заикающимся голосом докладывал:

— Товарищ капитан, разрешите доложить?! — однако малиновое лицо командира с выпученными явно совсем не располагало к такой долгой прилюдии. — Во время несения службы мною был услышан посторонний звук. С целью проверки источника звука я принял решение...

Но терпение у начальника караула кончилось.

— Какое, мать его решение, Карабанов? Откуда это здесь? На охраняемом объекте? — угрожающе зашипел капитан. — Откуда? — его палец словно копье резко вытянулся в сторону бессмысленно моргавшего глазами ребенка. — ...

Младенец же от такого отношения возьми и заплачь.

— А-а-а-а-а, — и плачь-то оказался на удивление писклявым и громким. — А-а-а-а-а, — эдакая крошечная сирена. — А-а-а-а-а-а.

За этими звуками никто из присутствующих у окна — ни начальник поста, ни его подчиненный, ни похоже сам младенец — не заметили, как из глубины коридора появился и кто-то четвертый.

— Что здесь происходит, товарищи? — зазвучал до боли знакомый, чуть с хрипотцой и с легким акцентом голос, и все затихло словно по мановению волшебной палочки. — Кто мне это объяснит?

______________________________________________________________

Советский Союз.

г. Москва.

Кремль.

«В начале было СЛОВО!». Да, тысячу раз Да! В начале было слово! Только совершенно не то, о котором говориться в священных книга! Я это слово прочувствовал каждой клеточкой своего организма!

— Бл-ть! Бл-ть! Живой! — сознание ко мне вернулось каким-то резким толчком: раз и все! — Я живой! А какого хрена темно-то? Черт! Темно как у негра в … Завалило что-ли? А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а! — орать тянуло и дальше, но что-то у меня с ушами случилось и ор мне слышался как-то странно. — ...

Вокруг, действительно, было совершенно темно. И темнота была какая-то странная, чернильная, почти осязаемая. Казалось, вот протяни руку и ты ее сможешь смело потрогать. Бл-ть, только трогать что-то ничего не хотелось.

« Вот же дерьмо! А... Глаза не открыл..., — веки словно чужие, будто какой-то механизм, ждавший отдельного приказа, чтобы начать функционировать. — Что еще это такое?».

Конечно, была не темнота. Нет! Был легкий полумрак. Откуда-то сзади тянуло легкой прохладой. Что это у нас тут такое? Прямо перед моими глазами висело что-то длинное, темно зеленое, очень напоминающее какую-то ткань.

«Точно ткань, — на ощупь это было какое-то шершавое полотно, собранное в глубокие складки — волны. — Вот же, придурок, это штора! Ну-ка, сдернем ее и поглядим, что там за ней... Черт, тело и еще в добавок какое-то деревянное, словно не мое, а поносить взял... Уж не крыша ли потекла?».

Однако, штора оказалась совершенно нормальной и довольно легко пропустила меня вперед. А вот к тому, что меня там ожидало, я оказался совершенно не готов. НЕ ГОТОВ!

«Бог мой, что это такое?». От увиденного из моего горла даже звуки не лезли. Стопор! Застряло!

Я оказался в огромном коридоре, где между стенами было около десяти — пятнадцати метров, а до потолка и все двадцать. Буквально в нескольких шагах от меня вниз спускалась какая-то просто императорская по размерам мраморная лестница.

«Что еще за Зазеркалье?! — даже ковровая дорожка под ногами казалась самым настоящим платцом. — Мать его, а вот похоже и Алиса из сказки!». Прямо на меня из глубины коридора (коридора, пусть и гигантского), не побоюсь этого слова, крался какой-то великан, одетый не понятно во что! Это было четырех -пятиметровое существо!

«А чем это еще завоняло?». Вдобавок, словно и происходящего было мало, мне преподнесло сюрприз и мое обоняние. Запахло чем-то резким и, как это ни странно, знакомым! «... Вакса! Черт, это что крем для обуви так воняет?!».

Высоченный человечище в иссиня черных сапожищах приближался все ближе и ближе, пока, наконец, не остановился от меня на расстоянии руки. «Это человек, точно! Но какой он здоровый!... Он, что в форме? Военный?».

Тот выглядел явно удивленным. По крайне мере вытянувшееся и поэтому несколько гротескное лицо его говорило именно об этом. Кажется, при этом он что-то бормотал. Сразу я толком ничего разобрать не смог. Спасибо слуховым глюкам, до меня доходили лишь отдельные слова.

— … Ребенок? … Откуда здесь ребенок? — вот эти обрывки-то я совсем и не понял. — … Откуда...

«О каком, мать его, ребенке говорит великан? — задрав голову высоко вверх, спрашивал я сам себя. — Нет, это точно Зазеркалье! Или у меня вообще глюки после этого всего?! Вон, еще один громила бежит... Хм, тоже в необычной форме. Это что гимнастерка или … как его там китель?! А брюки с ушами, словно паруса?! Галифе вот... Стоп, а погоны-то где? Или мне их просто не видно?».

— … Младенец... Откуда? Товарищ..., — вновь из разговора этих двух громил я услышал не все. — Товарищ... охраняемое место... ребенок..., — второй великан давил на первого. — … Ну?!

«Бл-ть, какой еще младенец! Где они здесь младенца увидели? Что за глюк-то такой поганый у меня». Признаюсь, в этот момент что-то мне подурнело от нехороших предчувствий... Именно сейчас, все эти разрозненные осколки этой безумной мозаики, кажется начали у меня складываться в нечто целое. И с каким-то мистическим страхом, я опустил голову и заорал, правда, вновь пискляво:

— А-а-а-а-а-а-а-а! — я смотрел на маленькие ручки, пухленькие ножки с миниатюрными пальчиками. — А-а-а-а-а-а-а-а! — с трудом различимый писюн, выпученный животик с кнопкой пупка. — Аа-а-а-а-а-а-а-а!

«Я младенец! Я теперь младенец! Бл-ть! — страшные мысли как гвозди вколачивались мне в башку, напрочь отбивая все слова. — М-л-а-д-е-н-е-ц! Понимаете, маленький, сопливый, хныкающий ребенок!».

От всего этого я уж никак не мог устоять на месте и просто свалился на задницу. А рев, видит Бог, уже лился сам собой, естественно и мощно.

— А-а-а-а-а-а-а-а! — уже едва не хрипело мое горло. — А-а-а-а-а-а-а!

Наконец, закашляв, я замолчал и … лишь теперь попытался собрать свои «мысли в кучку». «Бл-ть! Бл-ть! Вот, значит, почему все вокруг такие гиганторы, а коридор и лестница словно из фильма про Гуливера! Я же теперь младенец! Бл-ть, — эмоции все равно нет-нет, а вырывались из меня фонтаном. — Это все из-за этой чертовой машины! Недоумок, куда я полез?! Какой к черту бункер?! Какая Самара? Сидел бы себе где-нибудь на юге у моря и хлестал пиво...».

От этих мыслей у меня даже голова опустилась очно как в песне — «буйну головушку ты повесил». «Да, да, бл-ть, повесил! Только не буйную, а набитую дерьмом! Ну куда я полез? Зачем? Какого лешего?». Знаете, в эти секунды или наверное минуты меня еще не волновало место моего попадания. Не волновало от слова «совсем»! Это пухленькое детское тело оказалось просто оглушающим ударом по моей психике, приобретя теперь решающее значение. Именно поэтому я словно отключился от окружающего мира, хотя там в этот момент происходили очень любопытные и непосредственно касающиеся меня события.

— Какое, мать его решение, Карабанов? Откуда это здесь? На охраняемом объекте? — угрожающе шипел один из великанов, плотный невысокий красномордый человек. — Откуда? — его палец, похожий на целый кабачок только красноватого цвета, нацелился на меня. — ...

Мне снизу, сидящему на заднице, было прекрасно видно, как из полумрака коридора шел еще кто-то. Сквозь слезы, я различал немного. Это был крупный мужчина, одетый, кажется, в такую же одежду, что и других. Хотя у него вроде ремня не было.

— Что здесь происходит, товарищи? — слышать я стал по какой-то причине гораздо лучше, и поэтому голос нового великана мне показался громоподобным. — Кто мне это объяснит?

«Похоже пришло время и мне спросить, что за херня тут происходит? — глядя с пола на двоих, вытянувшихся по струнке перед третьим, размышлял я. — Это точно их босс! А боссы обязательно должны знать больше своих шестерок. Короче, кто-то должен за все это ответить! — с третьей попытки мне все-таки удалось встать на ноги и медленно, переваливаясь с боку на бок, начать шагать. — Сейчас... Черт! Что это задумал этот перец?!». Пока я вышагивал, третий великан, подошедший после всех, вдруг начал тянуть ко мне руки.

— Э-э-э-э-э! — промычал я, когда на меня дохнуло ядреным запахом табака и какого-то одеколона. — Э-э-э-э-э!

Меня все же схватили и начали поднимать в воздух.

«Мать моя..., — оттуда снизу я ведь чисто физически не мог разглядеть лица этих людей (так какие-то черты), а сейчас, находясь в каких-то десятках сантиметров от … — Бляха муха, это же...». Прямо перед моими глазами торчала знаменитая щетка жестких усов, четко различимые черточки осьпинок на коже и конечно же узнаваемый прищур. «Бл-ть, это же сам Сталин! Стальной, мать его, Иосиф, как говаривал дед, — моя челюсть сама собой поползла вниз. — С-т-а-л-и-н! Это куда же я тогда попал?!».

Тот же, не замечая мое ступора (поди отгадай там, на детской моське написано охренение или просто легкое раздражение), внимательно меня разглядывал, словно я какое-то чудо расчудесное...

— Я повторяю свой вопрос: что здэсь происходит? — Сталин, а это был, действительно, руководитель советского государства, привлеченный громким плачем ребенка. — И что здэсь дэлает этот рэбенок! Что ви молчите, товарищ старший лейтенант?

Меня этот вопрос тоже не слабо волновал, поэтому я начал вертеть головой, стараясь увидеть того, второго. Однако, повернуться не так уж и просто, когда ты маленький и тебя держат на вытянутых руках.

— Товарищ Сталин, докладывает старший лейтенант Карабанов! — первый великан, наконец, ожил и начал рапортовать. — В ходе осмотра окна обнаружил искомого ребенка, предположительно, двух — трехлетнего возраста. На нем и рядом с ним не было найдено никаких предметов одежды. Окна мною были проверены. Замки, петли и стекло целы..., — на этом бодрый доклад вдруг закончился и Григорий замялся, не зная о чем докладывать дальше. — Э-э, товарищ Сталин, мимо меня никто не проходил...

Сталин после некоторого молчания, вдруг, притянул меня к себе ближе и негромко произнес:

— Товарищ Карабанов, а организуйте-ка нашему найденышу какую-нибудь одежду или покрывало. Простынет, ведь..., тут он повернулся ко второму. — А вы, товарищ капитан, что собираетесь предпринять?

— Товарищ Сталин, — мне, с высоты нормального человеческого роста, было прекрасно видно, как у капитана потекла по виску струйка пота. — По истечению пяти минут оперативной группой специального отделения будет начато прочесывание этажа и одновременно здания в целом. Разрешите приступить?!

Мне показалось, что Иосиф Виссарионович хмыкнул, словно говоря — «посмотрим, посмотрим». Однако, вслух он произнес совершенно другое:

— Виполняйте, товарищ капитан. Я надеюсь ви сможете выяснить, откуда здесь появился ребенок. И визовите ко мне в кабинет кого-нибудь для него..., — он чуть приподнял меня на руках. — …

2. Начало новой жизни.

Отступление 2

Служебная записка о результатах расследования происшествия…

«… обнаруженный ребенок мужского пола, примерно двухлетнего возраста, предположительно является сынок сотрудницы административно-хозяйственного отдела … Митрофановой Аксиньи Ивановны, 1911-го года рождения. В ходе розыскным мероприятий местоположение гражданки Митрофановой А. И. установлено не было. По месту прописки она отсутствует…».

Отступление 3

г. Москва.

Красная площадь.

Десятки людей словно мураши деловито спешили по своим рабочим местам: военные с серьезными лицами, служащие в кургузых пиджачках и похожих друг на другу строгих платьях, школьники и студенты с ранцами и стопками книг, перевязанных бечевкой. Начиналось еще одно мирное утро огромной страны...

В этом общем потоке шел еще один человек, который ничем особым от остальных не отличался. Это был стройный подтянутый старший лейтенант с ребенком на руках. Он крепко держал мальчишку и что-то с улыбкой рассказывал ему.

— Ну, ты брат, и задал нам всем задачку! — старший лейтенант Карабанов свободной рукой провел мальчишку по голове. — Дал ты всем дрозда! Особенно мне... Как сказал товарищ капитан, после этого Карабанов тебя надо сначала наградить, а потом наказать или наоборот. Наградить за то, что обнаружил нарушителя, тебя, значит-ца. А наказать, мол, за то, что ты «ни слухом ни духом», как данный гражданин вообще оказался на этаже. Вот так-то.

Гришка улыбнулся и, подмигнув шедшей навстречу ему симпатичной девушке в берете, вновь наклонился к найденышу.

— А товарищу капитану, видно, здорово хвост накрутили. Пока ты, брат там в оружейке дрых без задних ног, мы вместе с ним чуть ли не весь Кремль вверх дном перевернули. С чердака до подвала, все прошерстили..., — а ребенок в эти секунды так смотрел на него своими большими карими глазами, словно все понимал; честно говоря, на какое-то мгновение парню даже стало как-то не по себе. — То-то он потом так орал... Говорит, раз нашел его, так и забирай его, к чертовой матери! Хоть в детский дом сдавай, хоть усыновляй! Слышал, говорю?!

Последний его вопрос он задал чуть громче чем нужно было. И услышавший его гражданин, важный с коричневым кожаным портфелем мужчина, с недоумением посмотрел Карабанова.

— Усыновлять-то тебя мне еще рановато, а в детский дом не хочу тебя отдавать. Бывал я там, — протянул он в задумчивости, видимо, вспоминая что-то не самое приятное. — И тебе не советую туда соваться... Но ты, брат, не бойся! — он, вдруг схватил мальчонку двумя руками и подбросил над собой, а потом еще раз. — Не бойся! Никто тебя не бросит. Ведь ты наш, советский, а мы в беде своих не бросаем! А знаешь, что я подумал? — судя по его выражению лица, у него появилась какая-то идея. — Отправлю-ка я тебе в свое село, к сетрухе. Она у меня уже девятилетку заканчивает. С бабкой нашей в селе живет. Ну они за тобой и присмотрят. А потом, как все уляжется, мы все и подумаем, что с тобой дальше делать, — через минуту пацана он снова пристроил у себя на груди, и двинулся дальше. — Так, что не трусь... А то вона давеча, в оружейке, какой концерт по заявкам трудящихся и колхозников закатил! Ревел так, что прямо, мама не горюй. Диким зверем. Аж до хрипа. Оружия, поди испугался...

_______________________________________________________________

Советский Союз

г. Москва

«Оружия испугался? Эх, ты Емеля! Да, я этих стрелялок видел столько, что тебе и не снилось. У нас вон в каждом городе на площади вместо памятников стоят танки и пушки, в музеях десятки автоматов и пистолетов. Это я еще не говорю о телеке и инете..., — конечно, всего этого я, крепко прижатый рукой Гришки, не сказал; так гугукнул пару раз для приличия. — А разорался потому что этот проклятый календарь в вашей оружейной комнате увидел! Сегодня же 9 июня, мать его, 41-го г. Я же, как это увидел, чуть не обгадился еще в добавок. Это уж потом орать начал... Да, и как тут не орать? До Великой Отечественной каких-то несколько недель осталось, а никто ни слуху ни духу! А меня в добавок в какой-то детдом или деревню из Кремля тащат! И как тут не орать благим матом?!».

Словом, вот так я и оказался в руках старшего лейтенанта Карабанова, уносившего меня все дальше и дальше от Кремля, товарища Сталина и от безумной идеи все исправить!

«Куда же ты меня тащишь, гусь лапчатый? Назад мне надо! Слышишь, назад!». Но несмотря на мое возмущенное гугуканье, лицо мое, по-прежнему, смотрело на удаляющийся краснокирпичный Кремль, а зад — на приближающийся собор Василия Блаженного. «В какую еще к черту деревню, Гриша? Надеюсь, хоть на восток от Москвы… Давай, давай, колись, куда?».

Григорий же, не воспринимая гугуканье ребенка за вопросительные посылы, продолжал рассказывать о своей сестре, протекавшей рядом с селом речке и густым, окружавшим то место, лесам. «Речка, густые леса… Да, тут в общем, куда ни ткни пальцем, все подходит, — я внимательно ловил каждое слово парня, надеясь, что хоть что-то мне пригодится. — Так, он что бормочет про поезд… Хорошо. Давая, Гриша, давай, еще мели, — подбадривал я его мысленно. — Подожди-ка, кажется есть! В районе Вязьмы. Мать твою, Григорий! Ты куда меня везешь?! Это же Вязьма! «Черный октябрь», сотни тысяч человек пленено и убито!». Меня аж пот пробил от перспективы отправиться туда, где будет проходить направление главного удара немецко-фашистских войск.

Я, конечно, попытался было подергаться. Хотя это были, скорее всего, судорожные трепыхания невесомой птахи, попавшей в силки опытного охотника. Старший лейтенант лишь еще сильнее прижал меня к себе, а потом вновь начал рассказывать что-то успокаивающим тоном.

«Нет, бороться с этим кабаном, дохлый номер, — выдохнул я обессиленно. — Теперь надо думать, как из Вязьмы выбраться до октября и попасть в Кремль… Хотя почему в Кремль?! Мне, вообще, что там нужно-то?». Кажется, впервые за то недолгое время, что я нахожусь в этом времени, мне пришел в голову этот вопрос. «Предупредить Сталина обо всем этом дерьме? Как? Разговаривать я толком не могу. Попробовать написать письмо?! Хрен отправишь, да и кто еще поверит! А если рвануть в Самару, найти этого машину и свалить обратно?...». Признаться, идея встретить немцев в теле малолетнего ребенка меня совсем не прельщала.

«Бл-ть, какая Самара? Какая, к черту машина? Этот же проклятый бункер начали строить только тогда, когда над страной нависла здоровенная задница, — я, наконец, вспомнил рассказ экскурсовода о начале строительства бункера. — Черт! — тут меня осенила крайне неприятная мысль. — Это же получается… Если я все-таки смогу как-то связаться со Сталиным и он сможет дать пинка немцам, то тогда и бункер не начнут строить… Все, ЖОПА!».

А тем временем, совсем не замечая моих переживаний, старший лейтенант наркомата внутренних дел Григорий Карабанов уверенно вышагивал в направлении ближайшего входа в метрополитен, судя по его нет-нет да вырывающимся фразам, направлялись мы на вокзал.

Вот и в этот момент парень, легонько хлопнув меня по пятой точке, добродушно произнес:

— Тут до вокзала рукой подать. А там бронь оформим и через сутки будем на станции. Слышишь, брат? Увидишь, тебе там обязательно понравиться, — знаете, в его голосе сквозила такая уверенность, что я даже позавидовал ему; мне-то как раз этого совсем не хватало. — И, вообще, чего куксишься?! — от старшего «брата» мне вновь «прилетел» хлопок. — Ты лучше посмотри вокруг, как хорошо-то! Понимаешь, хорошо! — от переполнявших его чувств парнишка перехватил меня с плеча и пару раз подкинул на руках, вызывая улыбки шедших навстречу людей. — А ты бука букой…

«Боже… Гришка… Молоко ведь еще на губах у тебя не обсохло, — глядя на улыбающегося во все зубы парня, я тяжело вздохнул; мне ведь виделось совершенно иное — ужасное ожидающее нас всех будущее. — Ты же пацан совсем. Не пожил-то толком!».

Подкинутый очередной раз в воздух, я с такой тяжестью посмотрел на молодого улыбающегося парня, что, поймам мой взгляд, аж поперхнулся.

— Ты что, брат? Заболел? — слезы на моих глазах навернулись сами собой; организм ребенка мгновенно отреагировал на стоявшие перед моими глазами страшные образы войны — скалящие зубы немецкие солдаты, пустые глаза русских женщин, высохшие до состояние мощей детские трупики, километры колючей проволоки на высоких изгородях лагерей. — Эх, брат… Мамку вспомнил, поди… Мороженного может взять тебе, а? Знаешь, оно какое? Пальчики оближешь. Само во рту тает.

«Какую мамку? Какое, к черту, мороженное? Гриша, ты что? Очнись?!». Похоже меня, наконец-то, накрыл эмоциональный приход от всей этой безумной истории. Слезы уже лились полноводной рекой, а детский организм благодарно ответил на все это рыданиями. «Ты же труп, Гришка! Труп! И он, она, они!».

За этими ором и рыданиями я пропустил и вокзал, и пыхтевший черным дымом паровоз… Когда же я успокоился, то с удивлением осознал, что стало мне гораздо лучше. Исчезло или точнее притупилось это тяжелое чувство надвигающего апокалипсиса, которое еще некоторое время назад грызло меня словно злобный пес.

Именно сейчас, еще размазывая слезы на лице детскими кулачками, я наконец-то смог более или менее нормально рассуждать о своем будущем.

«Вроде проорался… и смотри-ка полегчало немного, — с облегчение выдохнул я, обнаруживая себя на верхней полке купе накрытого то ли пледом, то ли одеялом. — А теперь не грех и покумекать над делами». Высунув голову из под одеяла, я с удовлетворением отметил, что в купе все было тихо. Похоже, вся компания спала.

«Понятно, что со Сталиным я уже пропарил. Надо было пыркаться, когда он меня на руки взял, — сейчас тот момент, я вспоминал уже без особого содрогания. — А сейчас поезд уже ушел… Бог мой, о чем я думаю?! Какой Сталин? Я же сопливый пацан, неизвестно как появившийся в Кремле. И говорить-то еще толком не могу. Что и как я бы ему сказал? Мычал бы что-ли?».

Словом, мысленный разговор у меня с самим собой начался довольно бурно и противоречиво. С одной стороны, я ясно понимал, что в это страшное время не могу и не должен быть в стороне. Не потому, что я такой патриот или весь светлый и человеколюбивый. Нет, тысячу раз нет! Просто остаться в стороне, спрятаться, «зарыться в песок», — это значило не уважать себя! С другой стороны, не надо было быть «семи пядей во лбу», чтобы не понимать, что такого меня сейчас просто никто не воспримет всерьез! Сейчас я никто, «пустое пятно», откровения которого станут прямой дорогой в лечебницу… «Вон этот чубатый паренек, — я бросил взгляд на сопящего во сне Гришку. — И первым же отведет меня туда, куда надо … Проблема лишь в том, что мне туда совсем не надо!».

«Нет, черт побери, не о том я думаю, — взгляд в проносящуюся мимо темноту, в которой нет-нет да мелькнет редкий огонек фонаря станции, чуть подтолкнул мои думы в другую сторону. — Сначала мне надо убраться из окрестностей Вязьмы. И желательно сделать это до подхода немцев. Если этого не сделать до конца сентября, то я могу попасть под немецкий каток. А вот как мне свалить, это большой — большой вопрос…».

… За составление всех этих наполеоновских планов я и не заметил, как заснул. Мерный стук железнодорожных колес, приглушенный свет, тепло одеяла, все это действовало не хуже снотворного.

Разбудила меня резко возникшая над верхней полкой взъерошенная голова Гришки. Старший лейтенант уже был одет, побрит и, кажется, даже надушен, являя собой образец красного командира.

— Дрыхнешь, брат? Так всю жизнь проспишь, а жизнь-то нас какая ждет! У-у-х! — его оптимизму, видит Бог, я совершенно искренне завидовал. — Быстрее давай! Чуть не проспали нашу станцию, — и он выразительно потряс своим сидором. — Быстрей!

Через какие-то минут десять мы, маленький и большой, уже стояли на сбитых в единое полотно просмолённых шпалах, которые, видимо, изображали собой перрон, и смотрели вслед уходящему составу.

— Ну, готов? — парень добродушно мне подмигнул. — Тогда потопали, — он махнул рукой в стоявший непроходимой стеной лес. — Напрямки махнем. Тут тропками все-ничего, с десяток километров.

«Вот же, неунывающая рожа, — едва не вырвалось у меня, когда он с улыбкой выдал очередное подмигивание. — Сияет просто… Подняться в такую рань, потом еще топать с десять километров. А он, посмотрите, «лыбу давит»!».

Правда, через пару сотен метров ходьбы я вроде бы начал втягиваться. Оказалось, идти через лес было не так уж и страшно… Тропка, по которой мы шли, петляла между громадинами дубов, раскидистыми кронами накрывавшими целые поляны. В одном месте тропинка неожиданно ныряла по склону оврага, заставляя нас перепрыгивать через неглубокий ручей; в другом, напротив, — ползла вверх, по поросшему густой травой холму.

— Хорошо-то как, — Григорий аж притоптывал от переполнявших его эмоций. — Посмотри, вокруг! Лес-то, какой! И не видел поди такой?!

«Да, у нас такого не увидишь, — перешагивая через очередной протянувшийся через тропку корень, подумал я. — В нашей полосе леса рафинированные. Здесь настоящая тайга!». И пусть это была не тайга в ее настоящем смысле, но описать увиденное иным словом у меня просто язык не поднимался. «Здесь вообще, кажется, сделаешь шаг с тропы, и потеряешься… Знатный лес… Партизанский». В то мгновение я даже не мог представить, какими пророческими окажутся эти слова по партизанский лес.

Вот с такими мыслями, немного пришибленный от навалившихся эмоций, я через пару сотен шагов (как же мне тяжело дались эти неполные двести шагов… Ужас!) оказался на гришкином плече, с отваливашимися от усталости ногами. А еще через несколько километров, когда мы вышли на проселочную дорогу, нас догнала скрипучая телега, на которой мы и продолжили наш путь.

— Тебе у нас обязательно понравиться, — Григорий все продолжал расхваливать это место. — Да, и подкормишься немного, — он выразительно посмотрел на мои мослы. — А то одни рожа да кости… Кстати, — тут он остановился и присел передо мной. — Надо нам и с твоим именем разобраться. А то, все брат да брат. Ну и как тебя зовут?

Я, же выпучив глазенки, молчал. Сказать толком не мог, да, по-хорошему, нечего было еще говорить.

— Может, Николаем мамка тебя звала, — задумчиво произнес Карабанов, внимательно следя за моим лицом. — Колей, Коленькой?! А?! — я никак не отреагировал, продолжая сверлить его глазами. — Ладно, брат. Тогда Володька? Вова? Вовчик? Хм, тоже нет… Так мы до белых ушек в глазах перебирать будем, — паренек чуть помолчал. — А если Дмитрий? Ну? — я тут же изобразил восторг, что-то радостно замычав. — Дмитрий, что ли?! Вона как завертелся. Хорошо! Дима, так Дима. Надо будет в сельсовете и документы справить…

… Деревенька, о которой с таким восторгом последний час вещал Григорий, оказалась довольно большим селом, дворов где-то двести — триста. Окружено оно было лесом, который местами подступал почти к самим домам.

— Вот она моя деревенька, — судя по горящим глазам Григория здесь, действительно, прошло все его детство. — Ну и как?

Я тоже изобразил искреннее любопытство и радость. Хотя, пожалуй, любопытство мое совсем не было наигранным… Я как заведенный вертел головой по сторонам, стараясь запомнить любые подробности, которые позднее могут спасти мне жизнь. «… Улицы кривые, не то что у меня в деревне. Не поймешь ни хрена, куда идти. Как они тут строились?! Один дом окнами сюда, другой в обратную сторону, — село словно оседлало несколько оврагов и холмов, и поэтому казалось каким-то многоуровневым. — А вот, похоже и местная власть. Флаг, табличка какая-то. Надо запомнить… Кажись, сворачиваем. Бог мой, что эта за халупа? Может нам не сюда?! ».

Заросший бородой мужичок что-то протяжно прогудел, натянув поводья, и его лошаденка встала, как вкопанная. Стало быть, я не ошибся — нам именно сюда. У покосившейся избенки, вросшей серыми бревнами в землю, нас уже встречали: высокая светловолосая девушка и опиравшаяся на клюку бабулька в темном платке.

«Точно, сюда. А вот эта пигалица, походу, сеструха Гришки, — едва старший лейтенант вылез из телеги, как на его шее с визгом уже висело девичье тело. — А бабка-то, как и не родная… Смотрит так, словно приценивается. У такой не забалуешь». Словом, с каждой новой минутой я все более отчетливее осознавал, что все мои задумки и наполеоновские планы здесь «накроются медным тазом». Под таким присмотром я не то, что письмо Сталину не смогу написать, я его даже физически скинуть не смогу в почтовый ящик. А уж о других мелочах — конверте, чернилах, я уже и не говорю!

— Гришаня приехал! — с радостным криком девчушку продолжала обнимать парня; видимо, тот не часто радовал родных своим приездом. — Ух ты какой… Нарядный, надушенный, — она без всякого смущения дергала его за отросшую челку. — …

— Кралю каку завел поди? — сзади проскрипела бабка, «вставив и свои пять копеек». — А тама что за малец с тобой? — крючковатый палец старухи ткнул в мою сторону. — Уж не сынка там сварганил?

3. Один в поле не воин…

Отступление 4

с. Старая Падь

Средняя школа

Миронова Наталья Павловна, учительница старших классов, отложив в сторону очередную проверенную серую тетрадку, недовольно поморщилась.

— И у этого неуд. Говоришь им, говоришь, а словно об стенку горох, — он потянулась за новой тетрадкой. — И зачем тогда ходить на эти дополнительные занятия, если усердия ни на грош? — она некоторое время молча проверяла решение примера, а потом вновь недовольно протянула. — И, Жанна, туда же. Уж она-то должна была справиться…, — она сняла очки и устало потёрла пальцами переносицу. — …

В этот момент из коридора послышались чьи-то гулкие шаги. Учительница заинтересованно повернулась в сторону двери. Это было странно. Своих учеников, с которыми она занималась по дополнительной программе, она уже отпустила. Из учителей сегодня была только она.

— Разрешите…, — в проеме кто-то появился; очки пришлось снова одеть. — Здравствуйте, Наталья Павловна, — это был улыбающийся молодой человек в военной форме, державший за руку мальчика лет двух — двух с половиной. — Не узнали?

Она несколько минут недоуменно вглядывалась в парня и вдруг, хлопнув себя по лбу, рассмеялась.

— Ну конечно, Карабанов! Как же я могла тебя, хулигана такого, забывать?! — Миронова, его первая учительница. — поднявшись из-за стола, женщина стала с удивлением рассматривать его форму. — Совсем тебя не узнала. Форма тебе очень взрослит. Серьезный вон, какой стал. И неудивительно, что сразу не узнала тебя…, — тут она обратила внимание и на мальчишку со странным «диким» взглядом.— А это кто с тобой?

Григорий смущенно кашлянул. Ему явно не хотелось говорить при мальчишке.

— Наталья Павловна, может в библиотеке поговорим? Я ведь за книжкой какой с картинками для этого мальца пришел, — мальчонку он пропустил в класс и усадил за первую парту. — Там вам все и расскажу… А ты, брат, давай здесь не балуй! Здесь школа, тут баловать нельзя… Подожди нас тут. А я тебе книги интересные с красивыми картинками принесу. Договорились?

Мальчишка, ничего не говоря, кивнул головой, а Карабанов, подхватив под руку заинтригованную учительницу, скрылся за соседней дверью в библиотеке, откуда через некоторое время стали доноситься их приглушенные голоса.

— … Не говорит совсем. Доктор говорит, напугали, наверное его сильно. Может бандиты какие…

— … родителей совсем, — в голосе учительницы вкрадись жалостливые нотки. — И как же теперь?

Мальчик же тем временем, некоторое время спокойно посидев на месте, встал и начал внимательно осматривать класс. Он медленно прошелся вдоль висевших на стенах плакатов, мимо полок с грамотами. Рядом с последними его шаг чуть замедлился и в классе послышался странный звук, очень напоминавший бормочущий шепот.

Сделав еще несколько шагов, ребенок оказался рядом со школьной доской, на которой был написан какой-то длинный пример с многочисленными иксами и игреками. Почти десяток, раскиданных по примеру самых разных знаков, придавал ему вид очень крепкого орешка.

Однако, тут случилось странное… Мальчишка, воровато посмотрев в сторону библиотеки, вдруг схватил мел и начал что-то писать на доске. Высунув от усердия кончик языка, он быстро заполнял доску алгебраическими знаками.

— … Это именно то, что ему сейчас нужно, Григорий, — неожиданно, голос учительницы раздался почти у самой двери. — Поверь моему опыту, эти картинки ему очень понравиться.

Бросив мел и тряпку, мальчишка одним прыжков сиганул в сторону парты, за которой через мгновение и оказался.

— Ну вот, брат, мы и пришли, — воскликнул Карабанов, появляясь в классе. — Такую книгу тебе раздобыл, прямо пальчики оближешь. Давай, пошли, не будем мешать Наталье Павловне.

После их ухода пожилая учительница еще долго не могла вернуться к проверке тетрадей. Трагичная история этого ребенка никак не выходила у нее из головы. «Бедный ребенок, — сокрушалась она, качая головой. — Кроха ведь совсем. Куда он теперь? Григорий и сам еще мальчишка. Загубит ведь его совсем! Ведь отдадут в дом ребенка…, — в какой-то момент морщинки на ее лбу вдруг разгладились. — Решено, оформлю опекунство на себя».

Она еще некоторое время продолжала сидеть, словно боялась передумать. Но вскоре поднялась и, собрав в стопку тетради, направилась к двери.

— Ой! — не дойдя нескольких шагов до двери, женщина резко остановилась. — Решили…, — поправляя дужки очков, она ошарашенно смотрела на неровные ряды знаков, которые в конце доски являли собой правильное решение этого непростого даже для девятого класса примера. — Кто? — она удивленно, оглядела класса, в котором, как и ожидалось, было совершенно пусто. — …

Отступление 5

с. Старая Падь

Мимо покосившейся изгороди, собранной из кривых жердей, прошмыгнула сгорбленная фигура. У входа в покосившуюся избенку, с крыши которой свисала космы побуревшей соломы, она на мгновение задержалась, поправляя темный платок.

Низенькая дверь со скрипов отворилась и пропустила старушку внутрь избы, в темноте которой играли лишь несколько крошечных огоньков.

— Кто там еще, на ночь глядя?— из глубины комнаты раздался скрипучий надтреснутый голос. — Матрен, ты это?

Хозяйка дома, тайная схимонахиня Ефросинья, одна из монахинь Серафимо-Саровского монастыря, разогнанного большевиками еще несколько десятилетий назад, приподняла лампадку с оплывшей свечкой повыше.

— Я, матушка Фрося, я, — на освещенный кусочек земляного пола, едва прикрытый соломой, вышла сухонькая бабулька, «божий одуванчик», крепко сжимавшая какой-то сверток. — Я, дура, тебя на ночь тревожу… с вестью…

Она несколько раз перекрестилась и с почтением приложилась к руке хозяйки.

— Матушка… с благой вестью я пришла, — старушка смахнула выступившие слезы вытащенным откуда-то платочком. — Нонче вечером, как только приложилась я к иконке своей, — она осторожно, с благоговением развернул свой сверток и в неровном свету свечек появился небольшой оклад потемневшей от времени иконы. — И начала Богородицу славить, голосок такой тонкий услыхала… Истинный крест, услыхала, — старушка, вытирая продолжавшие идти слезы, вновь смахнула их платочком. — Голосок был тоненький, тоненький, прямо-таки ангельский…

Схимонахиня, едва прозвучали эти слова, недовольно поджала губы, от чего лицо ее, почти полностью скрытое под черным платком, приобрело суровое почти каменное выражение. Ей очень не понравились эти разговоры о голосах свыше, ибо уж очень явно от них отдавало какой-то ересью.

— Что ты, Матрена, такое говоришь? — в руках хозяйка медленно перебирала небольшие костяшки четок с крестиком. — Подойди-ка ближе…, — требовательно произнесла Ефросинья. — Голос слышала?

Долгие годы скитаний по разоренным Гражданской войной, голодом селениям, притеснений от помешавшихся от вседозволенности людей, монахиня научилась хорошо скрывать свои эмоции. Вот и сейчас, Ефросинья, словно ничего и не случилось, внимательно вглядывалась в лицо своей помощницы, которая вот уже с десяток лет помогала ей вести монашеский образ жизни в этом забытом Богом селе.

— Слышала, матушка Фрося, как есть слышала. Вот как тебя сейчас слышу, так и голосок этот ангельский слышала, — старушка вновь зашмыгала носом. — Тоненький такой, светлый… Я как услыхала, даже расплакалась…, — зажатым в руке платочком, она осторожно протерла оклад иконы. — А голосок все говорил и говорил… Только слаба я на одно ухо-то. Плохо слышу.

Старушка аккуратно поставила икону на деревянную лавку и вдруг неожиданно опустилась на колени.

— Вот тебе крест, матушка, слышала. Истинно все, что говорю, — она вновь размашисто перекрестилась. — Только, прости Господи, не все я разобрала, что голос-то говорил, — продолжала она рассказывать жалостливым тоном. — Про страшные времена слышала я. Будто ворог страшный кровушкой народной зальет всю нашу землицу… и потом встанет весь народ как один…

Хозяйка продолжала сидеть не шелохнувшись. С ровной прямой спиной и неподвижным лицом, она напоминала каменную статую неведомого божества, перед которым склонился один из его адептов.

— А в конце голосок даже запел… Матушка Фрося, словно молитву какую запел, — дрожащим голосом продолжала рассказывать старушка. — … Вставай страна огромная… вставая на смертный бой, — она попыталась напеть, но голос ее то и дело прерывался кашлем. — С какой-то черной ордой, матушка, призывал биться…

_______________________________________________________________

с. Старая Падь

Когда у моего новоявленного братишки закончилась его командировка, и он отбыл обратно, я приступил к «врастанию» в местное общество. К сожалению, разработанного ПЛАНА «врастания» у меня так и появилось. ПЛАН?! Вообще, о каком плане сейчас могла идти речь? О большом красивом листе ватмана с синими и красными стрелочками, ведущими на встречу друг другу?! О плане победы над Америкой, который висит у каждого уважающего себя патриота на стене под ковром? Или о плане победы над Германией? Да, в данный момент я просто разрывался от десятка целей и задач, которые все казались мне важными и нужными… Это и связь с руководителями страны, и своя эвакуация из этих мест, и создание своей команды, и поиск профессора Виноградова — создателя телепортатора и т.д. и т.п.

Правильно же сориентироваться в этом времени и грамотно расставить приоритеты во множестве вставших передо мной задач, мне крайне мешал недостаток знаний о местных реалиях. Я и шагу не мог ступить, чтобы «не попасть впросак». Спасибо, еще спасал возраст! И можно было сделать просящие глаза с наворачивающими на них слезами или, наоборот, придать лицу каменное бездумное выражение, после чего многие вопросы окончательно исчезали.

Если честно, я о настоящем, вообще, ни черта не знал… Ни о гигиене этого времени (чем, в конце концов, зубы чистить? Или подтираться-то?), ни о документах (какие у меня должны быть бумаги? «Уши, лапы и хвост», что ли?), ни о местной пище (а где конфеты?), ни о местной власти (кто тут в селе, вообще, самый главный босс?), ни о специфических оборотах речи (кто-нибудь что-нибудь завернет эдакое, а ты «слухом ни духом»), ни местных газетах и радио (насколько это был объективный источник информации), и т.д. Кроме этого, было еще множество нюансов, которые мне просто жизненно необходимо было знать, чтобы жернова войны меня не перемололи.

…Словом, я прикинул следующим образом. В моем распоряжении было примерно две недели чистого времени до начала местного апокалипсиса — до начала войны. Потом еще примерно месяц до того, как немецкие войска появятся в этой местности. Значит, полтора месяца у меня есть!

И отталкиваясь от этого срока я и отвел себе на добычу информации почти целую неделю. Семь дней и семь ночей — это, по-хорошему, много или мало? Целых сто шестьдесят восемь часов? Вот я проверил, насколько это время субъективно и объективно велико... Оказалось, это катастрофически, непозволительно маленький срок, за который было крайне сложно «врасти» в местное сообщество. Я, отводя себе эту неделю, еще мыслил категориями XXI века, когда и скорости передвижения и каналы распространения информации, да и сама информация, были совершенно иными.

Видит Бог, я даже представить себе не мог, насколько сложно оказалось разузнать хоть что-то. Чтобы получить какие-нибудь сведения, даже о самых обычных, вещах, мне приходилось устраивать настоящую специальную операцию, которые не всегда завершались удачно... Вон, пару дней назад, в поисках самой обычной газеты, я отчаялся до того, что даже попытался залезть открытое окно чужого дома, где на столе лежали несколько пожелтевших печатных листков. Ведь по другому раздобыть мне газету было почти невозможно! В селе ее не купить в киоске (да и денег нет), не найти выброшенной на улице (выбросить газету, да такое было просто немыслимым), не раздобыть у бабки Григорий (бабуля явно недолюбливала советскую власть, перенося свою нелюбовь и на печать)! Оказалось, познакомиться с местными газетами можно было лишь в местной библиотеке, куда я пока соваться опасался. Учительница местная и так уж на меня странно косилась, когда «шарился» по страницам чье-то забытого на парте учебника.

Я, конечно, не сдавался и ухищрялся, как мог! Три дня я с утра и до самого вечера, как на работу, лазил по селу, стараясь посетить все самые важные объекты сельской инфраструктуры. Спасибо, хоть их было не так много, и находились они вблизи от бабкиного дома. Это были сельсовет, школа с библиотекой, медпункт — местный зародыш ФАПа, колхозное правление, колхозные мастерские, сельская лавка, возле которых я «терся» как приклеенный!

Возле всех этих зданий прикидываясь ветошью, я деловито ковырялся в носу, таскал за загривок какого-то блохастого пса, размахивал сорванной веткой, пытался грызть жутко кислые яблоки, даже корчил рожи какому-то сверстнику (за что, правда, вечером отхватил люлей). Эта нехитрая маскировка, как правило, неплохо помогала. И редко кто-то из сельчан обращал на меня, особенно, ковыряющего в носу, внимание (за что им спасибо большое!). Они сновали между сельсоветом и колхозным правлением, школой и лавкой, разговаривая, крича, ругаясь, бормоча и шепча.

Иногда, мне перепадало даже чуть больше, чем обрывки малопонятных разговоров. Так, на второй день моей эпопеи в селе и вынужденного караула возле школы я стал свидетелем одного интересного разговора между той старой Гришкиной учительницей и отцом одного из учеников.

— Вы, Наталья Павловна, не сумлевайтесь, мой негодник все сделает, — добродушно бухтел крепкий мужчина, мявший в руках полотняную кепку. — Он эту книжку у меня всю прочитает. От корки до корки! Все про наше село будет знать! Как отче наш! Ой! — мужичок почему-то вдруг замялся, едва произнес про «отче наш». — Я говорю, все выучит…

На подоконнике открытого окна школы как раз и лежала та самая книга о селе. Судя по ее, видневшейся мне обложке, это было еще не старая книжка. По всей видимости, это было какое-то исследование по краеведению. Словом, вы понимаете, что я не мог не сделать стойку на нее. Краеведение — это ведь не только и не столько история, это и знание о настоящем этого села и окрестной местности: карты, дороги, знаменитые жители, памятные события и еще много чего интересного и нужного мне.

— Вы уж, Фома Егорович проследите, будьте добры, — послышался строгий голос учительницы. — Он же у вас умненький мальчишка. Хулиганит только иногда. Вчера вон, доску школьную воском натер. Смотрите, писать совсем невозможно.

Я встал на цыпочки и осторожно заглянул в окно. Там, в классе, пожилая женщина в темном жакете и светлой длинной юбке продолжала жаловаться на одного из своих учеников.

Та самая книга лежала буквально в нескольких сантиметрах от меня. Я даже год издания разглядел. 1939 г.! Какая удача! Совсем свежак!

— А за эти его непотребства, я ему выдам по первое число ремнем-то! — батя ученика вновь начал бухтеть. — Он у меня сидеть пару ден не сможет!

Словом книгу я эту не мог упустить. Да чего греха таить, пришлось мне ее утащить.

… В другой раз я почти полдня пролежал в лопухах, подслушивая за девчачьими разговорами. Если честно, даже предположить не мог, что за бесполезной шелухой в них будет столько полезной и нужной информации! Я, конечно, опух от бесконечных разговорах о каких-то новых и ярких тряпках у бесстыдницы Аленки — предсельсоветовской дочки, о смазливом парне — шофере и гармонисте. Но наградой мне стала информация о девчачьих песенниках! Да, да, об этих сшитых вместе и тщательно украшенных обычных школьных тетрадках, куда девчонки записывали понравившиеся им песни, вклеивали яркие картинки и т.д. Я же запал на нечто другое… Оказалось, там могли попасться и по истине золотые сведения — о местном роднике, о расписании поездов на ближней к селу станции, о ближайших средних и высших учебных заведениях, и т.д.

Все это подтолкнул меня на одну мысль, которая поначалу мне показалось лишь интересной. Время же показало, что эта идея оказалась пророческой! Размышляя о сложностях получения информации и трудности передвижения, я задумался о помощниках. «Если уже сейчас я скатился до воровства газет и книг, то что произойдет, когда мне понадобиться что-то более серьезное?! Еда, вещи, деньги, оружие, в конце концов?». По-хорошему, эта мысль о помощниках, а может и настоящей команде, пришла мне уже давно, но именно сейчас она начала оформляться во что-то более или менее осязаемое. «Сейчас один я точно ни черта не смогу сделать. Для меня вон даже до конца села дойти уже целая эпопея. Чего уж тут говорить про станцию или про Москву? Значит, мне нужны люди. И думать о них нужно уже сейчас, а не тогда, когда немец нам всем даст пинка под зад».

Знаете, сидение в лопухах оказалось очень эффективным. Если бы конечно не муравьи, я бы наверняка додумал тот самый главный ПЛАН до самого конца. «Однозначно, начинать нужно с тех, кто ближе всего. А кто это? Правильно, Настюха и бабуля! Надо их как-то вербануть». Муравьи кусались все сильнее и сильнее, а шевелиться особо резко было нельзя. Продолжавшие «трещать» девчонки за свои раскрытые тайны меня определенно бы порвали на множество маленьких медвежат. «Бабка вообще-то крепкий орешек. Такой в КГБ работать. Или как там сейчас все это добро называется? НКВД, точно! Она, пока мне не по зубам… А вот с Настей дело может выгореть». За те несколько дней, что я жил с ними, мне удалось ее довольно хорошо узнать. Как оказалось, у нее было несколько слабостей, на которых мне и можно было бы сыграть. «Так, первый аргумент — это, конечно же, поцелуй с тем прыщавым пацаном, одноклассником. Аргумент, если честно, так себе и может не сработать. Кто знает, как она поведет себя, если на нее начать давить». В какой-то момент я почувствовал себя самым настоящим разведчиком, готовящимся к вербовке нужного мне человека (голивудское кино явно давало о себе знать, даже в другом времени). «Тогда, нужен не только кнут, но и пряник. Кажется, у нее нелады с алгеброй. Поможем! Обязательно поможем! Она у меня будет эти примеры как семечки щелкать… Что у нас еще там? Подожди-ка… Она же тащиться от стихов Есенина, которые тут, кажется, под негласным запретом. А с Есениным у меня, к счастью, все в полном порядке! Спасибо, семейной библиотеке и одной из своих девушек, сходившей просто с ума от этого блондинистого поэта. Словом, десятка два стихов я ей смогу обеспечить. Не сразу, конечно, а постепенно, по мере приучения. Ха-ха-ха».

Наконец-то, девахи собрались куда-то. Их голоса почти затихли и скоро уже можно будет выходить. Быстрее уже! На моей детской тушке, кажется, уже живого места от укусов муравьев не осталось. «Быстрее, быстрее! Валите, валите! У меня уже кажется даже мозг чешется! Фу!». Едва все затихло, я вскочил, как лось и начал стряхивать с себя все, что прилипло, и дико чесаться.

«Так, вроде все». Стряхнув всех муравьев, я помчался в избу, где нужно было приготовить кое-что к приходу Настюхи.

Дом меня встретил тишиной. Бабуля опять куда-то умчалась. Сама Настя еще не подошла. «Самое время… Где там она свой песенник прячет? Пора приготовить ей один сюрприз… Да-а, небогато тут с мебелью и вещичками». Прямо скажем, поиски не должны быть долгими. Чего уж греха таить, бедно они жили. Из всех вещей, более или менее габаритных и стоящих, один лишь сундук и был. Правда, какой это был сундук! Это был царь-сундук! Здоровенный, богато обитый железом, украшен какими-то узорами. Я туда с легкостью помещался…

«В чужих вещах, конечно, лазить нехорошо, но я ведь не для себя стараюсь». Я залез в закуток за печкой, где хранились какие-то вещи, и начал в них шуршать. «Какая-то зимняя шубейка, валенки, шарф. Так, это не то». Я переворошил целую горы какого-то барахла, ношенного тряпья, пока, наконец, не добрался до каких-то книг. «Что-то уж глубоко затарены. Это явно не учебники, Настюхи. Ого! Вот это сюрприз! Бабуля-то у нас не проста». В моих руках оказались, если я правильно понял, какие-то книги для богослужения на старославянском языке. Такие солидно выглядящие, большие, заботливо отделанные тканью, книги буквально кричали: «Спрячь нас! Спрячь».

Найти ее песенник удалось лишь тогда, когда я уже почти опустил руки. Заботливо свернутая в рулончик толстая тетрадка оказалась спрятана в щель между балками потолка. Черт побери, еле достал. Думал, свалюсь вниз и шею себе сверну. «Ну а теперь, самое интересное! Где у нас тут ручка?! Бляха муха!». Схваченное второпях, перо никак не хотело писать, оставляя просто огромные пятна. Хорошо, хоть я догадался потренироваться. «Нет, так не пойдет! Надо карандашом. Вот, другое дело! Осталось решить, что ей написать эдакое из Есенина». Я на какое-то мгновение задумался. «Блин, чего это я туплю? Какие стихи могут понравиться девушке? Конечно, о любви! А! Есть у меня один такой стих… Заметался пожар голубой… Помниться, моя Иринка, была без ума от этого». С ухмылкой завзятого ловеласа, я быстро заскрипел карандашом по странице песенника.

«Все! Теперь спрячем тетрадь на место». Вновь пришлось вставать на стол и тянуться, чтобы засунуть заветную тетрадку на место. «Ну, зачем ее так далеко прятать?! Кому она тут нужна? Старой бабке? Сопливому пацану, который и говорить-то не может?».

Я слез со стола и уселся на лавку перевести дух. Все эти упражнения для моего организма оказались очень тяжелыми и поэтому часто приходилось отдыхать. «А это у нас что такое?». Мой взгляд упал на стол, где лежала раскрытая тетрадка с какими-то примерами. Ровные ряды формул, написанных аккуратным девичьим почерком, заполняли почти половину страницы. «А вот и еще один аргумент!». В это мгновения у меня сам собой вырвался смех эдакого вселенского злодея — доктора Зло. Однако тут же я заткнулся. «Не хватало еще, чтобы такой смех кто-нибудь услышал. И так уже и Настюха и бабуля косятся на меня. На костре, конечно, не сожгут, но кто знает этих предков?».

В итоге, все мои приготовленные для Насти аргументы выстрелили в самую точку! Несмотря на мои опасения, Настюха оказалась мировой девахой, если смотреть на нее с позиции моего времени. Она сразу же поверила в то, что ее примеры с километровыми формулами и незнакомые ей стихи Есенина оказались делом моих рук.

— Вундеркинд! Вот ты кто! — буквально с первых же секунд завела она пластинку о том, что я какой-то сверхумный и сверхталантливый ребенок. — Нам лектор как-то в клубе о таких рассказывал, — Настя оказалась довольно начитанной, что мне было только на пользу. — Говорит, если с дитем заниматься прямо с пеленок, то он вырастет очень умным! Вот, как ты прямо! Это откуда же тебя Гришка откопал? Поди с самой Москвы? У профессоров каких в семье жил? Он же говорил, что с родителями твоими случилась какая-то беда…

Словом, благодаря начитанности и впечатлительности девушки мне почти ничего и не пришлось доказывать. Я лишь поддакивал ей в нужных местах и старался поспеть за ее мыслями и рассуждениями.

— Точно ведь?! Ага, головой киваешь, — он смотрел на меня, как на диковинное чудо. — Значит, ты вундеркинд! Вот девчонки ахнут, когда я про тебя расскажу…

Я аж подскочил на месте и отрицательно замычал.

— Нет, нет…, — прямо сейчас такая известность мне была не нужно. — Нельзя! Гриша… нельзя, — не очень у меня пока было со связностью речи; горло быстро уставало. — Нельзя никому говорить.

В конце концов, мы с ней нашли общий язык и «ударили по рукам». Занимательно, наверное, это смотрелось со стороны! Дылда, девчонка, жала руку мальчонке-крохотульке и вид при этом у обоих был максимально серьезным… Договор наш был прост! Я ее подтягивал по некоторым предметам и время от времени подкидывал ей новые стихотворения Есенина. Думаю, она не сильно обидеться, если Есенина я буду разбавлять и некоторыми другими авторами. Память моя ведь не безгранична! Она же, со своей стороны, помогала мне в тех случаях, когда нужна была помощь взрослого.

… А вот также же просто разобраться с бабулей мне не удалось. В случае с ней вообще было непонятно, на что давить. Бабуля была кремень, с которым, к тому же, никак не удавалось найти общий язык.

Однако, счастливый случай мне все же поммог подобрать к ней ключик. Произошло, это благодаря одной случайности, на которую я сразу и не обратил внимание… Где-то на исходе первой недели, которую я дал сам себе на подготовительный этап по сбору информации о селе и ее жителях, мне пришлось столкнуться с одной проблемой, о которой я совсем и не думал. Меня стало подводить мое тело!!! Теперь, когда мне пришлось много ходить, бегать, детское тело вдруг стало в позу. Словно специально, одновременно на меня все навалилось: и быстрая усталость, и сонливость, и плаксивость, и плохая координация и т.д. и т.п.

Да, что тут рассказывать, если уже и соседский драчливый петух вдруг стал для меня эдаким Голиафом! Стыдно признаваться, но в какой-то момент в свой двор я стал попадать исключительно через дыру в заборе, а не через калитку, где с самого утра меня подкарауливала наглая птица. Я, конечно, пытался дать ему бой. И не раз и не два, но все тщетно! Всякий раз деревенский петух превращался в самую настоящую бешенную фурию, у которой отрастали дополнительные когти, здоровенный клюв и здоровенные крылья. «Вот, же урод, словно специально пасет меня у калитки… И, главное, здоровый ведь какой или это я такой слабак что ли? ». По этой причине, после каждого своего выхода из избы мне приходится двадцать раз оглядываться по сторонам, не подбирается ли ко мне пернатый вражина?

Заметьте, и это всего лишь петух! А ведь был еще и монстроподобный гусь, который вообще никого не чуял! Ни собак, ни коров, ни людей. Бросался на любого, кто косо смотрел на него или на его гусынь. Его я вообще старался обходить за несколько сот метров.

Словом, по причине моей детской слабости некоторые части села оказались для меня закрытыми или, мягко говоря, труднодоступными. «Бл-ть, как черту какому-то, приходиться лазить по оврагам, кустам и буеракам! А то и по деревьям прятаться. И ведь, черти какие, и дубину даже деревянную не боятся!».

Но особой проблемой, идущей от моего детского тела и соответственно возраста, была, конечно, неспособность связно разговаривать. Я прекрасно мычал. Так мычал, что сельские коровы обращали на меня внимание, принимая, по всей видимости, за своего. Вдобавок, как я выяснил, мне удавалось выговаривать некоторые слова. Правда, детское горло быстро уставало и после длительных словесных упражнений начинало выдавать одни сплошные хрипы… Словом, для «прокачивания» навыка общения, без которого, в принципе, было не обойтись будь ты хоть «семь пядей во лбу», я начал каждый вечер тренироваться разговаривать. Проделывал я все это скрытно, таясь от своих новых родственников.

… В тот вечер, когда проблема с бабулей, наконец-то, начала разрешаться, я, как и обычно, забрался в дальнюю часть двора. Здесь у задней бревенчатой стены дома я уже успел в высокой крапиве вытоптать небольшой пятачок, где собственно и расположился. За несколько вечеров у меня уже сложилось несколько упражнений, с которыми я и работал.

— Лы-ы-ы-ы-ы-ы, — негромко пытался я рычать, чтобы зазвучала буква «р». — Л-ы-ы-ы-ы-ы-ы. Чёлт! Не идет… Лыцаль, лыцаль, лано, лов, — говорил я, растягивая слова, но все равно ничего не получалось. — Чёлт! Чёлт! Плоблема…

Помучившись так с полчаса, меня вдруг осенило. «Стоп! Что это я пыркаюсь? Помниться как-то наш всеми любимый доктор Малышева говорила про работу логопедов… Чего уж она там трендела-то?». Перехваченные когда-то с экрана телевизора фразы вспоминались с трудом. «Кажется, логопеды советовали в таких случаях говорить распевно или просто не париться и петь. Точно! Они советовали петь!». Я обрадованно потер руками. Что ни говори, а наука должна прост обязательно помочь в таком вопросе!

«Сейчас, сейчас, мы что-нибудь затянем». Я потоптался на своем пятачке, окруженном высоченной крапивой, но в голову ничего не шло. «Бл-ть, уж не Киркоровское ли гуано затянуть? Хотя «Цвет настроения синий» вроде и ничего». Как на грех, ничего адекватного не припоминалось. Там, в свое времени, я не был особым меломаном, хотя в машине многое и приходилось слушать. «Дожил… Нужно петь, а ничего не идет в голову!».

В конце концов, я нашел песню, а точнее меня нашла песня. Если честно, в тот момент я с чувством хлопнул себя по лбу, не понимая, и как я раньше не додумался до этой единственной песни. А по-хорошему, какая еще песня должна была мне вспомниться в преддверии тяжелейшей в истории страны войны?! Только одна, и называется она, «Священная война»!

Боже, как я пел! Я не пел, я жил этими словами! За каждым звуком великой песни перед моими глазами вставали сгоравших в танках советских танкистов, вгрызавшихся в противотанковых рвах в мерзлую землю женщин, орущих от диких перегрузок пилотов, встававших во весь рот под пулеметные очереди советских пехотинцев (что-то близкое можно найти вот на этом примере — https://youtu.be/VWVC67o-tv8)… Едва речитативом я начал напевать первые слова песни, как буква «р» каким-то чудесным образом начала звучать. И каждый новый раз она звучала все четче и четче.

— Вставай страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною

С проклятою ордой!

В какой-то момент слова песни — марша, песни — клятвы, песни — призыва я уже пел в полный голос. Правда, голос этот был детским и писклявым, однако напор и мощь песни все равно чувствовалась…

БАМС! Вдруг с силой хлопнула дверь нашей избушки! Я тут же заткнулся и нырнул в самую гущу крапивы, откуда прекрасно просматривалось наше крыльцо. «Вот же старая карга! Я, дурень, и не заметил, как она вернулась». Прямо перед входом, что-то бормоча себе под нос, лежала бабуля. Корячясь, она крепко обнимала какой-то сверток, в котором я, к своему изумлению, узнал оклад ее самой оберегаемой иконы «Владимирской Богородицы». «Чего это она?». Высунувшись из крапивы, я с изумлением следил за ней. «Она же с этой иконы буквально пылинки сдувала, а тут куда-то тащит ее… Подожди-ка, она чего-то там бормочет». Я по-пластунски, осторожно отодвигая стебли крапивы, пополз в ее сторону.

Наконец, в ее бормотаниях я что-то стал различать.

— Ой, что же это тако? Матерь Божия…, — шептала — бормотала бабуля, бережно укутывая полураскрытую икону. — Заговорила… Боженьки мои, чудо-то какое… Дождалась, Боженьки мои, дождалась, — было слышно, как она начала всхлипывать. — Богородица заговорила… Плохое что-то пророчит. Темную орду пророчит… Надо скорее к матушке Фросе бежать… Боженьки мои… Что же это тапереча будет?

Расслышав, что это она там бормочет, я немного «прифигел». «У бабули, что шифер поехал? Какая еще Богродица? Какая там темная орда? Мать его, да это же…». Меня аж пот с головы до ног пробил от пришедшей в головы мысли. «Это что же получается, бабуля приняла мое пение за голос Богородицы?». Резко вскочив, я подбежал к стене избы, где несколькими минутами ранее занимался своими тренировками. «Черт побери! Отдушина в стене! Мать ее…». Прямо в бревенчатой стене избы располагалось отверстие, примерно с кулак взрослого человека. «Вот это я дал! Бляха муха! У нее же от всего этого мозги могут набекрень съехать… Она ведь совершенно искренне верит!». В этот момент, меня осенило! «Вот же он, ключик! Черт меня дери, это же самый настоящий золотой ключик... И как бы это ни было гадко, но я должен буду это использовать в своих целях. Иначе, я … мы все здесь сдохнем под немецкими танками».

4. Попытка — не пытка

Отступление 6.

г. Вязьма

Колхозный рынок вблизи железнодорожного вокзала.

Пронзительный паровозный гудок разнесся над толпой. С шипением, выпуская клубы белого пара, прибывал московский поезд.

С рынка, придерживая чемоданы, авоськи, а то и обыкновенные холщовые мешки, уже бежали будущие пассажиры — те счастливцы, у кого были заветные билеты. От них не отставали и те бедняки, кому достать билет так и не удалось, и оставалось надеяться на милость и добрую волю проводника.

Сам же рынок, казалось, и не заметил их потери, потому что на им смену уже бежали другие. И эти, так же, как и первые, сразу же бросались к неровно стоявшим прилавкам с товаром, просто сидевшим на земле продавцам. Они деловито копались в мелкой картошке, пожухлой зелени. То и дело трясли доставаемой из кошельков мелочью, яростно торгуясь за каждый металлический медяк.

— Да, она же вся проросшая! Еще и подгнившая поди..., — мяла в руках картошку интеллигентного вида женщина в видавшем виды платье. — Надо бы сбросить за такое, а?

— Где гнилая? Ты что, милАя? — цыкал через дыру в зубах, плюгавенький мужичок. — Картошечка первый сорт!

Чуть в стороне от них почти с таким же успехом торговались старые, уже не раз латанные, сапоги, на которые нацелился пузатенький покупатель в большой кепке.

— Гляди, дядя, якая подошва! Гляди, гляди! — пузачу чуть не в зубы тыкали одним из сапогов. — Як у слоняки. Знаешь, поди таку животину, что в африке сбитает... Да этим торбозам сносу нет, — нахваливала их красномордая бабища, продолжая трясти сапогами. — Их еще внуки твои носить будут, и меня вспоминать. Бери, не сумлевайся!

Отворачиваясь от этой парочки, мы вновь погружаемся в бурное многолосье рынка, которое словно библейское чудовище говорит множеством голосов...

— Грибочки, соленые грибочки! Миленькие мои, кому нужны грибочки?! Сама солила! — выкрикивал задорный голос молодухи. — Ядреные, хрустящие...

— Да, куда ты грабельки свои тянешь, мил человек? — кто-то чуть не шипел низким голосом. — Не видишь, что ли, товар-то знатный!

— За колечко, говоришь... Ну-ка, покажь, — из-за пазухи вылезла рука с небольшим свернутым платочком, внутри которого блеснуло тоненькое колечко с красным камушком. — А, говоришь, ничаво нет... Муженек чай еще купит.

Но вдруг, среди всего этого множества самых обычных голосов, спорящих и договаривающихся о вещах и еде, тебе слышится что-то странное и непонятное. Ты делаешь шаг в сторону, выходя из плотного, толкающего людского потока, и оказываешь в нескольких шагах от двух бабушек, плотно закутанных в темные, почти черные платки. В этих, сухоньких бабульках в потрепанной одеженке, не было ничего необычного, в отличие от их разговора.

— … Твоя правда, Марфа, твоя правда, — качала головой одна, что постарше. — Совсем худые времена, совсем, — повторяла она по нескольку раз один и те же слова¸ словно забывал а их. — Истинный крест, не спроста все это...

— … Храмы то порушили совсем. А кто рушил? Кто? Сами же... И не отмолишь-то грех такой, — подхватила вторая бабуля. — Матушка Фрося говорит, что антихристово время наступает... Сказано в Евангелие, что когда придет человек с черным ликом и в черных одеждах, то кровь прольется по земле, — с придыханием говорила она. — Орда проклятых филистимлян придет с запада...

— … Икона Богородицы даже замироточила. Сказывают, как начали читать «Отче наш...», так капельки кровушки на ее глазках и появились, — голос второй перешел на шепот. — А потом голоском она свои ангельским запела осанну...

И вскоре уже забыв этот перехваченный кусочек разговора, ты наслаждаешься жарким летним деньком, безоблачным небом и прохладной водой протекающей невдалеке речки. Однако вечером ты вновь и вновь вспоминаешь этот последний разговор и что иррационально страшное и чужое наполняет твою душу, заставляя тебя вздрагивать в ночной тишине от любого шороха.

Отступление 7.

с. Старая Падь.

По наезженной до состояния бетона грунтовке быстро пылила полуторка. Мимо мелькали ухоженный поля с колосящейся рожью, с другой стороны уходили вдаль совхозные коровники. Вдруг, шофер в сдвинутой на бок полотняной кепке, из под которой рвался высокий кудрявый чуб, высунулся из окошка и яростно замахал рукой.

— Эй! Стой! — со стороны коровников на тропке виднелась тоненькая девичья фигурка с холщовой сумкой на перевес. — Настька, ты что-ли?! — чумазое лицо паренька засветилось искренней радостью. — Точно ты!

Обернувшись, Настя тоже весело засмеялась и вприпрыжку побежала к машине.

— Мишь, на станцию?! — она мило сморщила свой носик, умоляюще сложив ладони вместе. — А? — едва же тот утвердительно кивнул, она радостно закричала. — Ура! Мишаня, ты меня просто выручил. А потом куда?

К ее радости, сразу же после железнодорожной станции Михаил должен был по совхозной надобности отправиться и до самой Вязьмы. Девушка захлопала в ладоши и быстро уселась в кабину, положив свою сумку на колени.

Почти всю дорогу молодежь болтала обо всем и ни о чем. В их разговоре звучала и городская десятилетка, где Настя должна была скоро начать учиться, и клуб, в котором сегодня вечером должны были показывать новый кинофильм, и даже мороженное, которое в такую жару так сильно хотелось попробовать...

На станции, через которую шла дорога на Вязьму, девушка управилась быстро. Пока Михаил доливал воду в закипевший радиатор, она добежала до почтового ящика, стоявшего прямо на перроне, и, бросив туда небольшой конвертик из серой бумаги, вернулась обратно.

В городе же им пришлось расстаться. Мишка, выполняя поручение председателя, поехал получать новый агрегат к вышедшей из строя косилке, а Настя направилась на окраину города.

— Подумать только, — еле слышно шептала она себе под нос, идя по широкому тротуару. — По слову этого сопливого мальчишки, я еду куда-то за тридевять земель... По алгебре видите-ли он мне поможет. Хитренький какой! — наморщив лоб, она вспомнила, что в новой школе ей придется подтягивать не только алгебру, но и физику с химией. — Пусть тогда и с другими предметами помогает...

Настя перешла дорогу и вышла к городскому парку, пыльному, со старыми неухоженными деревьями, через который ей так не хотелось идти.

— И чего это я его слушаю? — остановилась она и топнула ногой. — Барин какой... Видите-ли, брось эти письма на окраине города. Так они раньше дойдут..., — писклявым голосом она начала передразнивать своего названного братца. — И чего он придумывает?! Меня хочет поди позлить. Эх, негодный мальчишка!

И девушка, вспомнив вдобавок о сверкающей чистотой и белизной увиденной ею тележке мороженицы, повернулась обратно и побежала в центр города.

— Там и главпочтамп близко, — окончательно решила она. — Брошу там всю эту пачку... А то, видите-ли, он статьи в газеты пишет, а я носись по всему району.

А в сумке ее, в которой она еще недавно носила аккуратно сложенные школьные учебники и тетрадки, толстой стопкой лежали ровные серые конверты с почти одинаковыми надписями — «прошу доставить письмо в редакцию газеты...». Надписи лишь отличались названиями газет, среди которых были как советские гиганты — «Красная звезда», «Правда», «Комсомольская правда», так и несколько областных и районных газет.

Правда, некоторые из конвертов выглядели несколько толще других. И если бы вы, совершенно случайно, смогли бы вскрыть один из них, то к своему удивлению обнаружили бы на нем совершенно другую надпись — «В Наркомат внутренних дел. Совершенно секретно».

______________________________________________________________

с. Старая Падь

Заброшенная покосившаяся избенка, крыша которой от времени и непогоды уже давно пришла в полную негодность. Кирпичная труба едва выглядывала из под кривой шапки бурой соломы.

Полисадник возле дома густо зарос сиренью, придавая избе с выбитыми окнами вид давно не стриженного хулигана. Плотные лапы кустарников, переплетенные друг с другом, почти полностью закрывали тропинку, которая когда-то вела к крыльцу дома.

Однако, если же сойти с этой тропки и, не побоявшись, протиснуться сквозь густой кустарник и стеной стоявшие одеревеневшие стебли крапивы, то можно было увидеть уютную полянку. Это было небольшое пространство хорошо вытоптанной травы, в центре которого стоял перевернутый деревянный ящик с кучей какой-то бумаги на нем.

… Я осторожно отодвинул большую ветку сирени и вновь, уже не помню в какой раз, посмотрел на проселочную дорогу, которая вела в сторону железнодорожной станции.

— Черт побери, — раздосадовано прошипел я, опять никого там не обнаружив. — Настюха уже давно должна была вернуться. Неужто дылда длинноногая, все напутала и ее повязали, — признаться от такой мысли, у меня все похолодело внутри. — Она может... Сто раз ведь ее предупреждал.

Да, я все-таки решился громко заявиться о себе и назвать вслух ту самую Дату! Именно, поэтому я уже второй день сижу в этом облюбованном мною логове с самого утра и до вечера, обложившись тетрадными листками и серыми почтовыми конвертиками.

Вчера я почти полдня, буквально в поте лица, корпел над первой партией писем, адресованных почти двум десяткам лиц. Достоверно не зная особенностей функционирования советской почты, в общем, и системы перлюстрации корреспонденции, в частности, я решил не плодить лишних сущностей. «Кто его знает всю эту машину? А вдруг какой-нибудь излишне впечатлительный товарищ что-нибудь накосячит и письмецо до Самого не дойдет? А, значит, надо подстраховаться...». Словом, я решил настрочить десятки писем в редакции крупнейших газет, областных управлений НКВД и, естественно, самому товарищу Сталину и поднять самую настоящую волну, чтобы слухи о начале войны прошлись по самым верхам страны. Потом же, согласно своим собственным законам жизни, эти слухи, многократно усилившись, должны были дойти и до самого низа. «Надеюсь, потом, когда наступит день «Х» и придет большая серая немецкая задница, это знание спасет хотя бы кому-нибудь жизнь».

Всю первую партию писем, конспирации ради, я запаковал в несколько конвертов. На лицевых я надписал адреса крупных советских газет, в которые, как думает Настя, я отправляю знакомые ей стихи. Я, естественно, показал ей пару таких писем-обманок, чтобы у нее даже соблазна не возникло сунуть свой любопытный длинный носик в одно из них. Хотя, такого качества за ней я и не наблюдал, но подстраховаться конечно же стоило... Во внутренних же конвертах примерно в половине случаев я написал совершенно иные, грозные, адреса — «Москва, Кремль, т. Сталину. Лично в руки!», «Москва, Кремль, т. Берии. Совершенно секретно», «Минск, НКВД. Не вскрывать», «Киев, НКВД. Не вскрывать». Не сомневаюсь, что главные редакторы газет дальше сделают всю грязную работу за меня и отправят письма именно туда, куда мне и надо.

— Нет, Настюха, девка с мозгами, — я вновь высунулся из своего убежища, за обладание которым днем ранее мне пришлось выдержать самую настоящую схватку с сильным и опытным противником — ободранным коричневым псом. — Она все сделает, как мы и договаривались. Ведь на кону алгебра, химия и физика, — усмехнулся я, в очередной раз подумав о великой силе науки и про себя поблагодарив школу, где я учился в свое время. — Кто еще ей сможет помочь с этими предметами? Чай не дурочка, понимает... Там обучение платное и не забалуешь.

Осторожно, вернув ветку сирени на место, я вернулся к своему импровизированному столу — еще крепкому деревянному ящику, на котором лежали бумага и конверты. Мне предстояло подготовить очередную партию писем, которые должны были убедить Сталина в том, что я не душевнобольной, не шутник или идеологический диверсант и знаю ОЧЕНЬ МНОГО. «Конечно, кто в здравом уме сразу поверит в такое? Товарищ Сталин? Товарищ Берия? Честно говоря, я бы и сам не поверил, если бы мне кто-нибудь, совершенно непонятный, сообщил о скором начале Войны».

— Да... Такие посты, как правило, дураки не занимают..., — многозначительно промычал я, обдумывая содержание второй партии писем. — Не та закалка. Попробуй в таком гадюшнике выжить? Да, за это орден сразу давать нужно! — я вновь замолчал.

Вопрос о втором послании был слишком серьезным, чтобы относиться к нему с бухты-барахты. Совершенно ясно, что если здесь самого Сталина не впечатлить чем-то убойным и проверяемым, то любые сообщения от меня будут считаться если не намеренной дезинформацией, то уж бредом точно!

— Что-то убойное, тогда он скорее поверит и в остальное.., — сев по-турецки, я облокотился на ящик. — …

Смотря правде в глаза, шокировать Сталина каким-то фактами, датированными 22 и далее днями, бессмысленно. Не особо подходила также информация о каких-то внешних, международных событиях, которые легко можно было принять за происки разведок буржуазных государств — идеологических противников Союза. Нужно было что-то сугубо личное — такое, что знал только Он или круг наиболее близких Ему людей... К счастью, у меня было кое-что подобное (спасибо, увлечению брата).

— Дай-то Бог памяти, что уж там братишка рассказывал про предвоенное времяпровождения Сталина...Гм..., — я машинально начал малевать что-то карандашом на бумаге. — Так, так, что же там у него было?

Так я мучил свою память до тех пор, пока в ней не всплыли кое-какие интересные подробности майских и июньских дней жизни товарища Сталина и его близких. «Что уж там брат рассказывал про мемуары охранника вождя.. как его там, блин... Власика и еще одного... э-э-э-э... Рыбкина, нет, Рыбина, точно!». Были там несколько анекдотических и просто обычных историй, о которых посторонние просто не могли знать. Надо было лишь об этом в письме доходчиво рассказать. «Главное с датами не напутать. Кто там знает, сколько будут эти письма идти? Два, три, четыре дня? А может их вообще, со страху, за сутки на стол к вождю доставят?! Короче, мне нужны пара — тройка фактов, которые не особо устареют в течение двух недель».

— Кажется, есть такое..., — я потянулся всем телом; детскому телу были совершенно не по нраву такие долгие неподвижные сидения и ему адски хотелось подвигаться. — …

Обслюнявив карандаш, я наклонился над своим кривым столом и, подтянув ближе первый тетрадный листок, начал.

«Уважаемый товарищ Сталин, надеюсь, что мое первое письмо до Ваших рук. Я уверен, что у вас возникли сомнения в достоверности изложенного. В этой связи, хочу изложить некоторые факты, которые должны случиться с Вами в самое ближайшее время.

… А 13 июня, когда Вы сядете за стол обедать, обратите внимание на левый, ближний к Вам, краешек скатерти. Вы увидите, что ее кончик испачкан красным. Думаю Вам не составит особого труда выяснить, что это были пролитые при открывании бутылки с вашим любимым вином.

… Вечером же, когда вы посетите театр, обратите внимание на то, что один из ваших личных охранников немного прихрамывает на правую ногу. Он будет, конечно, отнекиваться, что абсолютно здоров и у него ни чего не болит. Однако, даже легкая пальпация голени покажет, что у него довольно сильный ушиб ноги и ему скорее всего нужен будет осмотр грамотного хирурга.

… 16 июня около девяти вечера у Вас может резко повыситься давление и у Вас закружиться голова. К счастью, это будет не что-то сердечное, а всего лишь недомогание, которое довольно скоро пройдет. Старайтесь в этот момент, прилечь и не подвергать себя особым нагрузкам.

Надеюсь, эти приведенные мною примеры Вас, товарищ Сталин, убедят, что к моим словам стоит прислушаться. Поэтому хочу еще раз повторить, 22 июня ровно в 4 часа утра без объявления войны немецкие войска перейдут границу, а самолеты фашистов начнут сбрасывать первые бомбы на наши аэродромы! Прошу Вас, прислушайтесь к этому сообщению, чтобы вновь не повторились страшные разгромные поражения Красной Армии первых месяцев 1941 г.».

Высунув от усердия язык, я в конце снова поставил свою подпись — «Посланник». А что, должен же Он знать, от кого идут эти письма? Должен! И это имя ни чем не хуже, чем «Оракул», «Касандра» и т. д.

— Так, надо бы это продублировать на всякий случай... Или нет? Все-таки, после первой партии, к каждому такому письму должно быть особое отношение. Сто процентов, не должны ничего потерять! — отложив немного затупившийся карандаш, я с наслаждением выгнул спину; затекла. — Кстати, не пропарил ли я своего почтальона?

От этой мысли я чуть не подскочил вверх. Не получилось. С кряхтением распрямив затекшие ноги, я подполз к зеленой стене и отогнул одну из веток.

— Ого, да, я меня просто бешеная чуйка! — довольно пробормотал я, разглядывая вышагивавшую по дороге знакомую девичью фигурку. — А вон и грузовик отъезжает. Значит, она с тем же пацаном и назад добралась. Хорошо! Так, идет, вроде не кукситься... Рядом с ней не видно кровожадных энкеведешников. Ха-ха-ха.

Несмотря на пробивший меня смех, где-то в моей подкорке все равно сидело и зудело понимание совершаемой ошибки. Не понимать, что такой способ связи в этом времени, может быть чреват фатальными последствиями, мог только полный идиот. К счастью, полным идиотом я себя не считал! Идиотом, вроде, тоже...

— Посмотрим, посмотрим, что, птичка-косичка, ты нам принесла? — я начал лихорадочно собирать все свои материалы — конверты, листки, карандаши, и упаковывать их в специально припасенную тряпицу; эти улики надо было пока спрятать до того момента, как я освобожусь. — Я, надеюсь, не длинный и вооруженный хвост...

К счастью, разговор с Настей не принес мне плохих новостей. По ее словам, она в точности выполнила все, что я ей сказал. Слово первая партия писем должна потихоньку ехать по своим адресатам.

Успокоившись, я приступил к подготовке другой своей операции, итогом которой должна была стать «вербовка» или «приручение» нашей бабули.

… В процессе поиска к ней ключика, я пару дней пытался за ней осторожно походить. Однако, слежка провалилась! Бабуля оказалась мне, ребенку, просто не по зубам. Она была, как вечный двигатель, постоянно в движении. С самого утра и до позднего вечера бабуля ходила по своим многочисленным товаркам, пациентам, которых лечила всякими травками и еще, как выяснилось, молитвами.

Все же мне удалось узнать кое-что, что было с ней непосредственно связано… Оказалось, в окрестностях Вязьмы в многочисленных селах и деревушках нашли приют почти по полсотни монахинь бывшего Свято-Предтеченского монастыря, взорванного еще в начале Гражданской войны толи красными, толи белыми. Многие из монахинь, даже самого преклонного возраста, решили не отказывать от монашеского образа жизни и продолжали все эти двадцать лет придерживаться монашеского правила. Весь день они проводили в молитвах и послушаниях.

Наша же бабуля оказалась одна их тех, кто всячески поддерживал монахинь. Она собирала для них продукты и одежду, а потом самолично и отвозила все собранное. По этой причине бабушка и пропадала целыми днями. «Бабуля-то наша оказалась настоящим энтузиастом. Я же думал, она просто молиться в молельный дом ходит…».

Когда все это узнал, мне пришла в голову одна интересная идея. Тогда, она мне действительно, показалась очень интересной и многообещающей. «Главное, что она верующая! Как говориться в нашем времени, она фанатично верующая… Прошлый случай с иконой и моим пением это полностью подтверждает».

Пожалуй, придуманный мною план мог родиться только в голове человека XXI века, ценности и ориентиры которого были изрядно расшатаны прогрессом и, мать ее, цивилизацией.

— Значит, верующая? Хорошо! Значит, устроим тебе мироточение иконы, — я тихонько подобрался к избе и убедился, что там никого не было. — Настюха опять походу со своими девчонками, а наша бабуля где-то бродит.

Я быстро шмыгнул внутрь дома и подошел к лавке, под которой у меня еще с утра был припрятан обломок ножа. Это был небольшой кусок металла с длинной рукояткой из оленьего рога, которым я и полоснул себя по пальцу.

— Ай! Бл-ть, как больно-то, — действительно, оказалось очень больно, чертовски больно. — Вот уж и не думал.. Где тут у нас лавка?

Подвинув лавку к стене, на которой и располагалась полка с иконой, я с трудом взобрался на нее. Из-за болевшего пальца это оказалось сделать гораздо сложнее, чем раньше.

— Так…, — я встал на лавку и подобрался к иконе вплотную. — … Что мне так гадко-то?

Через неровно пляшущий огонек лампадки на меня укоризненно, но в тоже время ласково, смотрели уставшие, словно сияющие изнутри, глаза Богородицы. Неизвестный художник так мастерски изобразил ее чуть полное лицо с длинными волосами, спадающими ей на плечи, что оно казалось живым.

— Изви… ните…, — прошептал я, дрожащим пальцем касаясь глаз матери Бога. — Изви… ните…, — и возле ее глаз остались крошечные красные капельки крови, действительно, словно слезы. — Черт…

Дальше, я уже кубарем слетел с лавки и, не разбирая дороги, понесся прочь из избы. Мне вдруг так стало гадко на душе, что хотелось где-то спрятаться, свернуться калачиком и тихи-тихо плакать. Именно это я и сделал, забравшись в свое укромное убежище.

… Когда я возвратился, было уже за полночь. Пробираясь в потемках по комнате, я сразу же обратил внимание на то, что лампадка возле иконы не горела. Более того, не было и самой иконы! «Значит, сработало!». На небольшой полочке, заботливо накрытой светлой вышитой тряпицей, совершенно ничего не было. Красный угол был совершенно пустым. «Похоже, наша бабуля вновь умчалась к своим, чтобы поделиться этой новостью. Значит, дело сделано и осталось лишь ждать, когда эти новости о страшной войне выстрелят среди простого народа… Вот же гадство! — глубоко вздохнул я. — Не для себя ведь все это сделал, а чтобы людей предупредить… А на душе так хреново, что просто беги».

Забравшись на печку, где обычно и спал, я закутался в какие-то старые тулупы, пахнувшие кислой овчиной, и попытался забыться сном. Получилось не сразу. Сон ни как не шел. Я то и дело ворочался с боку на бок, вздыхал, сопел. В голове моей, не переставая крутилась всякая всячина — огромные укоризненные глаза иконного образа, разгорающийся огонек лампадки, скрюченная фигура бабушки. В конце концов, утомившись, я все же отрубился.

… Однако, ближе к утру я неожиданно проснулся, словно что-то меня толкнуло. Я откинул тулуп и резко сел. Вокруг было совершенно тихо; ни звука не раздавалось. Лишь где-то в дальнем углу избенки надоедливо посвистывал сверчок.

«Чего-то не пойму…». Протерев глаза, я по уже годами заведенной привычке машинально вскинул левую руку, чтобы посмотреть на часы. Еще советские, подаренные батей, они больше двадцати лет служили мне верой и правдой, став своеобразным амулетом. «Часы… Где? Сперли? Черт побери, какие, к лешему часы?!». После нескольких секунд бездумного осматривания кисти руки, до меня вдруг дошло. «Часы, часы… Боже мой, как же я мог забыть?!».

От неожиданно осенившей меня мысли я схватился за голову и еле слышно застонал. «Недоумок! Пророк хренов! Письма он расписался… Я же про Жукова забыл! Завтра, завтра, на вокзале в Вязьме, где будущий маршал Победы выйдет из поезда подышать воздухом, у него «тиснут» его наградные часы». Этот эпизод был прекрасно описан в фильме «Ликвидация», в котором случай с часами Жукова был перенесен из Вязьмы в Одессу. «Точно! Константинович должен сегодня поездом выехать из Москвы. Кажется,… это была инспекция по войскам Западного военного округа, должная проверить какие выводы были сделаны местным командованием из январских военно-стратегических игр. Да, точно! В моем времени это была довольно громкая история. Оказалось, что местное командование совершенно не чесалось по поводу исправления недавно выявленных косяков. У них там была какая-то охренительная задница! Танки без горючего и запасных частей, старшие командиры в постоянных отпусках, самолеты на аэродромах стояли без маскировки. Насколько я помню, «в шоколаде» были лишь погранцы, которые, черт побери, через пару недель и лягут в землю, не тронувшись с места… Словом, Жуков на месте должен был выдать знатных «люлей». К сожалению, громоздкой и неповоротливой Красной машине этот пинок окажется слишком поздним, санкционировав дополнительную неразбериху в командном составе и реорганизацию в структуре войск. А к 22 июня эта неразбериха окончательно выйдет боком всей стране, лишив инициативы все высшее командование приграничных округов».

Я сидел, не шелохнувшись, боясь спугнуть эти мысли. «Хрен с этими моими письмами. Пока они еще дойдут, пока еще в них поверят, уже война будет в самом разгаре! Немец попрет так, что будет уже не до моих предсказаний… Короче, не хрен, ломиться через парадные ворота, если можно спокойно постучаться в задние. Жуков, по всем видимости, адекватный товарищ и просто обязан прислушаться к моим словам. Тем более, они полностью соответствуют его выводам по итогам военно-стратегической игры, в которой он, по сути «играя за немцев», полностью разгромил советские приграничные войска».

С каждой минутой раздумий, мне все больше и больше нравилась мысль обратиться именно к Жукову, который, как считали историки, имел определенное влияние на самого Хозяина Кремля. Я, конечно, знал и о тех собаках, которые «вешались» на Жукова… О наклеиваемых на него «истинными историками» таких ярлыков, как «Генерал Любой ценой», «Товарищ Только вперед», «Завалить противника трупами бойцов» и т.д. Знал и об этом и о многом другом, но Жукова, по-прежнему, считал одним из победителей.

«Да, именно на вокзале Вязьмы у него должны утащить часы. Вроде, какой-то пацан — беспризорник подойдет и спросит закурить, а потом пропадут часики… Это должно произойти уже завтра! Времени совсем не осталось». Я лихорадочно вспоминал расписание поездов, идущих через нашу станцию на Вязьму. «Стоп! Кажется, в семь утра с копейками московский поезд делает у нас короткую остановку. Потом до самой Вязьму он идет примерно два — три часа, как повезет… И если я на станции сяду, то что-то и может выгореть… Черт, и письмо уже поздно писать! Неужто, придется ему все открыть? Он, конечно, адекватный, спору нет, но у него тоже есть свои тараканы. И как бы, они не выкинули завтра какой сюрприз!».

Открыться, конечно, рано или поздно придется. Я в этом совершенно не сомневался! Однако мне не хотелось делать это именно сейчас, пока я был, как говориться, «со спущенными штанами». Вот, с момента появления «запасного аэродрома», уже можно было бы поговорить и в открытую. А пока же…

«Ладно, будем ловить момент на месте. Сейчас, главное, убедить Настюху, «выгулить» меня до станции и сесть на поезд… Похоже, придется подключать тяжелую артиллерию в виде Есенина. Прошлый раз это прошло. Она от нового стиха «чуть от радости не описалась». По крайней мере, было очень похоже. Ха-ха-ха! Как она тогда хвалилась перед подругами — такими же чокнутыми, как и она. Каюсь, я пока подслушивал все их ОХИ и АХИ, на земле валялся от смеха».

… В итоге, будить медвежонка женского пола, залёгшего в спячку после долгого ночного гуляния с подругами, пришлось с листком в руке. Едва, она проснулась и как клещ вцепилась в очередной стих своего любимого поэта, я ей быстренько выдал новую легенду о своих статьях, которые «кровь из носу» нужно было разослать в советские газеты. Мол про советских вундеркиндов они пишут с удовольствием, но пока просили никому про это не рассказывать. Потом же, ближе к началу нового учебного года, в газетах и появятся статьи про советских вундеркиндов, ну и про меня тоже. К счастью, ссылка на редакторов крупнейших советских газет успокоила Настю и придала больше веры моим словам.

— Ладно уж, мучитель, пошли, — вот она уже тащили меня, как на буксире, за руку, к одному из домов. — Здесь дядько Бушан живет, а он каждое утро на станцию ездит. Сына возит на работу. Чай возьмет и нас.

Сама дорога на телеге и четвероногом одре, которые с виду еле передвигал ноги, заняла около часа. И как говорил сам дядько Бушан, еще крепкий старик разбойного вида, «это моя кормилица ичсо спит. А вот если бы в обед или вечор поехали, то и за половину часа на месте были…».

И вот лес расступился и показалось одноэтажное здание станции, с двух сторон оседлавшее железную дорогу, на которой уже стоял поезд.

«Вот же старый пень! Из-за его шуток и прибауток едва не опоздали на московский». Мы с Настей шустро спрыгнули на деревянный настил и побежали к поезду. «Вот же монстр! Я раньше и не думал, что он такой здоровый!». Паровоз, плюющийся перегретым паром и черными клубами дыма, выглядел настоящим гигантским драконом, который с высоты своего роста с презрением смотрел на крошечных людишек. «К такому и подходить страшно!». Признаюсь, я на мгновение застыл на месте, пораженный такой мощью.

— Что встал, как столб?! Пошли быстрее! — шипела Настя в полголоса, вталкивала меня в медленно трогавшийся вагон. — А то здесь останемся…

И вдруг я начал подниматься в воздух! Какая-то сила подхватила меня за шиворот и с силой втащила внутрь пульмановского вагона.

— Настька, ты что ли? — меня поставили на пол и я оказался лицом к лицу с высоким мощным мужчиной со здоровенными усищами. — В город, смотрю, собралась, — на подножку прыгнула и сама девчонка. — Твой что ли? — кивок на меня. — Баба Маша как? В порядке? Ворчит помаленьку.

Настюха была здесь как рыба в воде. Быстро тараторя, она буквально вываливала на проводника кучу новостей.

— В город, Николай Сергеевич, в город. Вон Гришаня к нам на лето мальчонку привез. Так хочу ему город наш показать, мороженым угостить! — она осторожно подталкивал меня в сторону коридора. — А с бабой Машей все хорошо. Не болеет… А вы то как?

Так, слово за слово, они болтали пока поезд не набрал скорость.

— Давайте-ка, в первое купе идите и сидите там как мышки. А я вам потом чайку с пиленым сахарком принесу... И не шумите. Слышишь, Настька? У меня в вагоне тут московские генералы в купе. Всю ночь гудели, а сейчас почивать изволят, — проводник негромко добавил. — Давайте, идите. А я пойду пройдусь…

От всего окружающего меня необычно антуража — медных, яко начищенных ручек, высоких потолков, строгой форменной тужурки проводника с высокой кепкой, я опомнился лишь в купе, куда меня буквально втащила Настюха.

— Вот садись здеся, — она усадила меня на мягкий толи диван толи скамейку. — Не балуй! Слышал, что Николай Сергеевич сказал... Он бабушку нашу хорошо знает. Она его в прошлом году от лихоманки спасла, — сама она села напротив и подложила под голову теплую кофту. — А я пока прикорну тут. Ехать еще часа три. Высплюсь…

Выдав всю эту довольно длинную тираду, девушка через несколько минут уже во всю сопела своим носиком. Если честно, мне тоже чертовски хотелось спасть, но сейчас… я не имел права терять ни единой минуты.

— Значит, у меня где-то два часа чистого времени, чтобы подобраться к Жукову и поговорить с ним. Вопрос, как это сделать? — я осторожно подошел к высокой двери купе, на которой было прикреплено большое зеркало, и медленно приоткрыл дверь. — Вроде тихо…, — так же осторожно я и закрыл дверь. — Походу, действительно, все дрыхнут… Рано или поздно они все равно встанут. Раз в моем времени у него на вокзале в Вязме часы тиснули, значит, скоро наш генерал должен встать. А потом…, — тут я хитро улыбнулся, ибо пришедшая в голову мысль показалась мне довольно смешной. — Потом его определено придется посетить гальюн или как он здесь называется? Вот там-то с ним и поговорим.

Я вновь приоткрыл дверь и, оставив щелку, стал ждать. За те примерно полчаса, времени, показавшиеся мне мучительно долгими, я и сам чуть не отрубился. Несколько раз засыпал прямо у двери и практически вываливался в коридор.

— Ого, кто-то зашевелился, — наконец, с той стороны послышался шум по-хозяйски открываемой двери. — Так… Кто это там у нас такой красивый?

В проеме показалась невысокая коренастая фигура в широченных галифе и белой майке, через которую были перетянуты узкие подтяжки. Через руку мужчины было перекинуто полотенце. В другой руке он держал какую-то толстую кисточку со стаканом. «Это же помазок. Бриться собрался его благородие». Я почти полностью высунулся из своего купе, пытаясь понять, он это или не он.

«Хрен его знает…». Вдруг, мужчина повернулся к двери в купе и что-то произнес. В этот момент я почти увидел его лицо. Точнее, увидел лоб! Широченный высокий лоб, жуковский лоб! «Он! Георгий Константинович Жуков собственной персоной. Прошу любить и жаловать! Бриться намылился… Остальные в купе, а значит, пока не высунуться. Удача! Сейчас, главное рылом не щелкать».

Я быстро шмыгнул за дверь и, стараясь не издавать ни звука, пошел в ту часть вагона, где только что скрылся генерал.

«Да, у нас тут не толчок, а настоящие хоромы». Я на глаз прикинул размеры туалета и приятно ими поразился. «Ни хреновые, оказывается, в свое время были вагоны! Бл-ть, царские! Ого-го! Жуков-то у нас еще и поет…». За плотно прикрытой дверью слышалось не только журчание воды, но и негромкое пение. Правда, разобрал я что-то только про Красную армию и какого-то барона. Остальное он как-то пробурчал. «Судя по времени, через полтора часа мы буде на месте. Значит, управиться мне нужно за десять максимум пятнадцать минут. Ну что-ж, приступим!».

Сняв с себя рубашку с длинными рукавами, я напялил ее на голову на манер ковбойского платка и вплотную подошел к двери. Открывалась она наружу, и, к счастью с моей стороны была даже щеколда, которую я тут же задвинул.

— Эй! — звук моего голоса ткань рубашки глушила слишком сильно, поэтому пришлось ее немного отодвинуть от лица. — Эй! — вновь крикнул я и осторожно стукнул по двери. — …

— Занято! — с той стороны раздался громкий недовольный и явно командирский голос. — Не понятно, что ли…

«Ну, что-же, занято так занято. Тогда попробуем жестче».

— Гражданин Жуков! — я добавил в голос металл; уж не знаю как это получилось, но через рубашку мой голос стал явно звучать не по-детски и совсем не по доброму. — Вы меня слышите? Хорошо. Тогда слушайте внимательно.

На той стороне практически мгновенно все стихло. Казалось, он и дышать перестал.

— Сидите тихо и не пытайтесь открыть дверь. Это в ваших же интересах. Меня вы не знаете, — я старался говорить короткими рубленными фразами, при этом иногда чуть растягивая слова, словно русский не был моим родным языком (сейчас все могло пригодиться, чтобы ввести в заблуждение относительно моей личности). — Зато я знаю про вас очень много или почти все. Помните, почти два года назад осенью на западном берегу Халхин-Гола вы крепко выпивали со своим закадычным другом. Вы праздновали победу над японцами… Надеюсь, вы не забыли, что вы говорили о военном таланте товарища Сталина?

На той стороне вообще все умерло. Эти сведения об опасном разговоре в том памятном месте, с которого и взошла звезде военного гения Жукова, я почерпнул со страниц одной книги мемуаров. И, если честно, то сейчас я совсем бы не хотел оказаться на месте нашего генерала. Он прекрасно осознавал, что могло ему грозить даже за малейший намек о тех событиях. В эту секунду, было уже не важно, что и как он говорил на той пьянке. Важно, было то, чтобы все это вообще оставалось в тайне.

— Успокойтесь, товарищ Жуков, никто ничего не узнает. А сейчас, слушайте внимательно. Возможно, то о чем я вам расскажу, спасет жизнь не только вам, но и многим тысячам советских бойцов, — я на пару секунд замолк, переводя дух; знаете, как тяжело разговаривать, закрывая рот тканью. — В результате вашей инспекции выясниться, что командование приграничных войск Западного военного округа совершенно не сделало ни каких выводов из недавно проведенной военно-стратегической игры. Вы вскроете множество и других нарушений и недочетов, устранить которые вы уже физически не успеете. 22 июня ровно в 4 утра немецко-фашистские войска перейдут границу Советского Союза и начнут полномасштабное вторжение. Одновременно с сухопутными ударами, воздушным бомбардировкам будут подвергнуты и десятки советских городов — Минск, Киев, Вильнюс…

Я говорил и говорил, пытаясь за короткий срок вывалить на Жукова максимально возможный объем информации о скорой войне. Говорил я сумбурно, скача с одного на другое.

— … Вы и без меня знаете, что на новой линии западной границы укрепленные районы совершенно не готовы. Во многих местах лишь приступили к строительству укреппунктов. В других успели завести орудия, но забыли поставить снаряды к ним. На старой линии границ, наоборот, многие позиции уже перестали быть полноценными огневыми точками. С них снято вооружение, убраны броневые заслонки с дотов.

С болью в голосе я рассказывал о разбомбленных аэродромах, на которых сгорели, даже не успев взлететь, новейшие советские самолеты.

— … Большая часть аэродромов расположена в открытых местах и уже давно сфотографирована немецкими разведчиками. Почти везде отсутствует или совершенно не достаточно зенитное прикрытие. Вы что, с неграми из Африки собирались воевать? Думаете, немец будет здесь церемонии разводить?

В какой-то момент я почувствовал, что мое время практически истекло и мне пора бежать обратно в своей купе. Тогда я закончил этот разговор словами о Брестской крепости.

— За все эти ошибки командования, ваши просчеты и дружеские попойки, через несколько недель заплатят кровавую цену защитники Брестской крепости, которые несколько месяцев будут в полном окружении сражаться с врагом. И они будут абсолютно уверено, что доблестная Красная Армия вот — вот придет к ним на помощь… Вот и все, что я хотел сказать. А вы, товарищ Жуков, посидите минут двадцать спокойно и не выходите, а то никому здесь не поздоровиться…

5. Из огня да в полымя

Отступление 8

Москва, ул. Большая Лубянка, административное здание Наркомата внутренних дел СССР.

Кабинет Л. П. Берия.

Народный комиссар Внутренних дел Советского Союза с нескрываемым раздражением тряс в воздухе парой листков.

— Это что такое? Я тебе спрашиваю? — взгляд его нехорошо прищуренных глаз буквально метал молнии, обещая все немыслимые кары. — Вы что там вообще мышей не ловите?

Прямо перед ним навытяжку стоял начальник управления НКВД по Смоленской области Хромов Виктор Яковлевич. Этот высокий мужчина с крупными чертами лица то краснел, то бледнел под взглядом всесильного наркома.

— У тебя же там целая вражеская группа диверсантов окопалась! А они и в ус не дуют, — и в это мгновение маленький Берия почему-то казался гораздо выше почти двухметрового Хромова. — Это надо же… только за одни сутки было выявлено двенадцать писем, в которых содержалась паникерская информация. Ты что совсем не понимаешь? Это же в чистом виде клевета на советских руководителей и на товарища Сталина лично?! — листки в руке Берии снова взлетел к верху. — Эти подонки хотят посеять панику в приграничных районах! И, как я вижу, им это прекрасно удается…

Нарком несколько раз прошелся по кабинету, переводя дух. Потом подошел к своему столу и оттуда вновь угрожающе зыркнул на своего подчиненного.

— Сроку тебе, Хромов, неделю! Докладывать не будешь каждые два дня о проделанной работе. Через неделю, чтобы эта сволочь была у меня здесь, — он с силой хлопнул по столу, сваливая на пол резную подставку под карандаши. — Делай, что хочешь… Хоть у каждого почтового ящика ставь по милиционеру, хоть шерсти всех бывших под гребенку, но результат мне обеспечь. Понял?

Тот судорожно что-то прохрипел, пытаясь вытянуться еще больше.

— Товарищ народный комиссар…, — сведенное судорогой горло Хромова с трудом пропускало звуки. — Внутренних дел, как выяснилось, писем было больше…, — при этих словах лицо Берии исказилось. — Один из работников почты сообщил, что в тот день в районе центрального отделения почты было брошено в почтовый ящик пятнадцать похожих конвертов.

— …, — выругался Берия, расстегивая верхнюю пуговицу кителя и освобождая шею. — Еще два письма. Целых два письма где-то гуляют… [нечетко произнесенное ругательство на мигрельском языке]... Хромов, разберись со всем этом! Слышишь, разберись?! Увеличить число патрулей возле учреждений. Усилить проверки приезжающих на станциях! Чтобы больше ни одна сволочь не смогла голову поднять! Ты меня понял?! И достань мне этого писаку, пока не стало поздно … для тебя.

Отступление 9

[выдержка] Василевский А. М. Дело всей жизни / мемуарная литература. — М. : Политиздат, 1989. — 239 с.

«… Я тоже был на том памятном заседании в Кремле, по результатам которого было смещено все высшее военное и политическое руководство Западного особого военного округа. Лишились своих должностей командующий войсками Западного особого военного округа генерал армии Д. Г. Павлов и начальник его штаба В. Е. Климовских, которые были взяты под стражу сразу же после окончания заседания.

Признаюсь, для всех нас тогда это было самым настоящим шоком. Ведь многие из нас, кто участвовали в январских военно-стратегических играх, еще помнили, с какой теплотой и уважением по отношению к Павлову тогда высказывался сам Сталин. После катастрофических допущенных Павловым в игре просчетах Хозяин лишь снисходительно пожурил его за них. А тут мгновенное лишение должности, всех званий, наград и последовавший за этим арест.

… Не меньшим открытием для нас стали и результаты генеральной военной инспекции боеготовности войск Западного особого военного округа, о которых в свойственной ему резкой и безапелляционной манере доложил Георгий Константинович Жуков. Он рассказывал о настолько ужасных вещах, вскрытых в ходе инспекции, что это не укладывалось в голове… О сотнях новейших танков, которые были не способны тронуться с места или проехать несколько километров без поломки. Об отсутствии в танковых частях запасов горючего, боекомплекта. О крайне низкой профессиональной и боевой подготовки танкистов, артиллеристов, летчиков. О полном разгильдяйстве в отношении маскировки аэродромов с новейшими самолетами. О процветании в некоторых военных частях пьянства.

Однако, больше всего меня поразило другое. Ведь, о проблемах с двигателями и трансмиссией у наших новых танков были известно и раньше. Оказалось, что после объявления учебной тревоги абсолютное большинство механизированных соединений Западного особого военного округа оказалось целые сутки не способно выдвинуться к заданным рубежам. С командованием многих из них даже вообще не удалось наладить связь. Это были ужасные свидетельства, особенно в преддверии войны с грозным и опытным противников, который в совершенстве изучил все приемы и методы современной войны.

А ведь войсковые соединения Западного особого военного округа считались одними из самых боеспособных. Сюда последние месяцы массово шли самые современные танки и самолеты. На всех совещаниях и заседаниях генерал Павлов неустанно рапортовал о растущем профессиональном и военном мастерстве вверенных ему войск. Его, как грамотного руководителя не раз ставили нам в пример.

… Сталина в таком взбешенном состоянии я ни разу не видел. Взяв слово после доклада Жукова, он буквально рвал и метал, обвиняя генерала Павлова в том, что из-за своего разгильдяйства и преступной халатности тот фактически оставил без прикрытия всю западную границу страны... И тогда мы даже предположить не могли, насколько пророческими окажутся слова Иосифа Виссарионовича».

______________________________________________________________

с. Старая Падь.

Последние несколько метров до околиц я уже еле передвигал ноги, цепляясь, словно за спасательный круг, за руку сестры. «Эти секретные операции, думаю, меня когда-нибудь доконают, — шептал я про себя. — Бл-ть, как же хреново быть ребенком!». Налившиеся свинцом ноги, наконец, начали окончательно отказывать, заплетаясь в немыслимые узлы.

— Ба! Вот они! Вы только полюбуйтесь на них! — а бабка нас уже встречала настолько противным и скрипучим голосом, что меня аж покоробило. — Этот-то сопливый чурбак с глазами, а ты? Слышишь меня? — Настя, крепко держа меня за руку, встала как вкопанная на дорожке. — Где это вы вдвоем шляетесь? Настька, дурында, что молчишь? Куда еще шастали?

Та негромко промямлила про подружек и с недовольной гримасой посмотрела на меня.

— Гуляли они..., — ворчала бабуля, поворачиваясь к дому. — А то и видно... Давайте-ка, в дом. Поснедайте там, чаво я приготовила, а то ехать скоро надо.

Я мысленно застонал. «Какая еще поездка? Ноги вон того и гляди отвалятся! За ягодами что-ли опять... Рано вроде еще...».

В доме я сел на лаву и с облегчением вытянул гудевшие от усталости ноги. «Боже, как же это классно! Валялся бы так и не вставал». Глаза мои закрылись от наслаждения.

— С молочком вона ешьте, — бабка появилась в двери и сразу же приметила мою безвольную тушку. — Куда же ты его такого водила? Что-то он совсем квелый... Хе-хе, заездили мальчонку, — проскрипела старушка. — … К полудню нам на станции надобно быть. Слышь, Настька? — та с забитым ртом кивнула в ответ. — В Дубок поедем. Матушка Фрося просила в тамошний скит икону передать.

Не сразу до меня дошло, о чем вообще она говорит. Я лениво крутил горячую картофелену, пытаясь ее очистить от липкой кожурки. «Опять поезд. Черт! Какие-то Дубки еще... Название какое-то смешное...». И оно мне показалось немного знакомым, словно слышал его недавно. «Дубок, Дубок... А, тот проводник из генеральского поезда что-то про эту деревушку говорил. Точно, оттуда он родом!». Наконец, я вспомнил... и тут же обомлел, припоминая и остальное.

— Кхе, кхе, кхе, — кусок картошки, что я куснул в процессе раздумий, тут же колом встал у меня в горле. — Кхе, кхе, кхе! — никак не мог откашляться я и начиная задыхаться. — Кхе, кхе, кхе! — кусочки злополучного, буквально, раздирали горло. — Кхе, кхе, кхе!

Наконец, то ли Нася, то ли бабуля, с силой ударили меня по спине, возвращая мне способность свободно дышать и … плакать. Да, да, я заплакал! «Да, что же это такое?! Бл-ть! Бл-ть! Что же за невезуха такая?». Организм ребенка мгновенно откликнулся на испытываемые мною чувства досады и разочарования, щедро поливая рубаху слезами.

«Сначала, этот дуболом Гришка, притащил меня под Вязьму, под которой через месяц начнется самая настоящая мясорубка. Теперь еще и бабка его, старая карга, отчудила! В Дубки намылилась! В скит! Иконку передать! Иконку, мать ее! За пять дней до 22 июня! В Дубки, что все лишь в тридцати километрах от Бреста! Охренеть!». Слезы у меня текли, не переставая. Уставший от постоянного стрессового состояния детский организм поддавал все большего и большего жару. «Старая, ты совсем с дуба что-ли рухнула?! Это же Брест! Брестская крепость! Да уже от этих только слов поджилки трясутся! Брестская, мать ее, крепость! Понимаешь?! Брестская крепость!».

— Настька! — обеспокоенно вскрикнула бабка, подходя ко мне ближе. — Чаво это он канючит? Ругала что-ли его?

Словом, через пару часов мы опять оказались на той самой станции. «Что-то я становлюсь настоящим путешественников в этом мире! — подумалось мне. — Буквально летаю … К сожалению, только не в ту сторону, в которую надо!».

Забравший нас с перрона поезд, стоял всего ничего. Мы едва успели зайти внутрь вагона, как он уже начал движение.

— Что Митрич, по старой памяти, найдешь для нас местов-то? — бабака уже калякала с проводником. — До Бреста с тобой поедем.

— Конечно, найдем! — мужчина аж расплылся в улыбке, показывая все свои немногочисленные металлические зубы. — Все сделаем в лучшем виде. Для вас, баба Маша, обязательно найдем.

«Бабулю, все что ли тут знают?». Тихо охреневал я от такого приема. «И там у ней связи, и здесь все схвачено! До станции аж с ветерком нас доставили, едва только она мужичка какого-то попросила. И здесь тоже самое!».

Настюха мне, конечно, кое — что рассказывала о нашей бабуле… И лечиться к ней по мужским и по женским болезням большие люди ходят, и монахиней она подкармливает, и с председателем местным что-то мутит. «Прямо, не бабка, а крестный отец! — давался я диву. — Вот с кем, пожалуй, тут и надо разговаривать о войне! Она-то уже всех на уши поставит!». Подумав об этом, я и замер. Эта мысль, вдруг, мне настолько понравилась, что я чуть не выматерился! Хорошо, удалось сдержаться.

— Вот, Мария Ермолаевна, прошу вас сюды пожаловать, — подхватив под ручку нашу старушку, проводник вел ее вперед по коридору. — У нас тута одни военные, командиры. Что-то последние пару дней все как с цепи сорвались. Один состав за другим, один за другим… Но есть у меня тута местечко одно свободное. Вас туда и определю. Вот, прошу!

Не знаю, уж чем ему бабуля угодила, что вылечила, но мужик постарался! Купе было просто шикарным по местным меркам. По обоим стенкам стояли широкие лавки с высокими спинками. Кожа на них была с коричневатым отливом, хорошо сохранившейся. У самого окна стоял столик с витыми ножками. Ну, просто мечта, а не купе!

— Спаси тебя Бог, Митрич! Угодил, так угодил, — морщинки на лице бабушки разгладились; она его несколько раз перекрестила в воздухе. — А вы, сорванцы, что встали столбом? Садитесь. Настька, давай-ка, накрой пока на стол. Откушаем, чтобы дорожка наша была лепой…

На стол легла немудренная пища. Яиц с десяток, кусочек сальца с мясными прожилками, аккуратно завернутый в чистую тряпицу. Рядом пристроилась краюха каравая с темной коркой. Пара луковиц и коробочка с солью. Вот, пожалуй, и все.

— Отче наш…, — бабушка привычно зашептала молитву. — …

Настя тоже что-то забормотала. Один я сидел на лавке, молча.

— Можно, к вам?! — дверь купе неожиданно открылась, заставляя меня вздрогнуть. -…

В проходе стоял какой-то военный, из-за плеча которого явно проглядывало виноватое лицо проводника.

«Ух ты, перец какой красивый нарисовался!». А посмотреть, действительно, было на что... Вошедший младший лейтенант с перекрещенными металлическими пушчонками на петлицах выглядел настоящим орлом. Ярко начищенные сапоги (да, в них смотреться можно, как в зеркало), до синевы выбритый, ладно сидящая форма. В добавок и взгляд такой жесткий, несгибаемый... Словом, «слуга царю, отец солдатам»!

Высокого роста, крепкий, с широченным разворотом плеч, едва только войдя, он сразу же заполнил собой почти все помещение. По ощущениям даже тесно стало.

— Здравствуйте, товарищи, — лейтенант улыбнулся. — А меня к вам определили. Так что принимайте.

Военный аккуратно пристроил в углу купе пузатый сидор, выглядевший довольно тяжелым. И рядом поставил небольшой фанерный чемоданчик, оббитый потертой кожей.

— А это от нашего стола вашему, — достав из своего чемоданчика несколько свертков, он широким жестом выложил их на стол. — Вот печенье и... даже шоколадка, — темная плитка, как это не странно, была обернута в простую бумагу, ничем не напоминающую этикету. — А тебе, боец, монпасье…, — он протянул мне небольшой светлый леденец.

Настюха, вот бедовая девка, сразу же цапнула со стола кусок шоколадки. Не долго думая, я тоже, спрятав в кармашек своей рубашонки леденец, взял небольшой кусочек плитки и сразу же отправил его в рот.

«М-м-м-м… Что сказать?». Смаковал я шоколадку долго, растягивая время столько, сколько мог. Когда еще удастся в этом времени шоколад попробовать… А то я всю эту деревенскую диету был на без сахарной диете! Лишь один раз удалось мед перехватить и все! «Черт… Что-то не то». Странным образом для этого тела, но я прекрасно помнил вкус нормального, качественного шоколада, который тая на языке, оставлял приятное послевкусие. Здесь же я чувствовал что-то другое и, как это ни странно, отчетливо мне напоминающее какую-то химию. «А, вспомнил! Да, это же один к одному напоминает вкус той шоколадки из Финляндии, которую я пробовал в далеком 96, кажется, году… Тот же неестественный, зверско приторный вкус! И тает, в добавок, еле-еле».

Я растерянно смотрел на Настю, которая с чувством неземного блаженства посасывала этот кусочек шоколадки. «Она, что совсем не чувствует, что это дерьмовый шоколад?! Хотя, откуда ей, бедняжке, знать-то? Поди и шоколада нормально и не видела».

— Я же только из училища, — лейтенант тем временем уже расположился на лавке, оббитой неплохо сохранившейся, правда местами хорошо протертой кожей, лавке. — Вот, теперь на границу еду, — он положил ногу на ногу и с добродушным видом стал нас рассматривать. — Ты, мать, что не пробуешь? Хороший шоколад. Настоящий.

Бабка что-то в ответ пробормотала, но к угощению не притронулась.

— Тоже в Брест едете? — лейтенанта нисколько не смутила такая угрюмость; он продолжал буквально излучать доброжелательность. — Такая красавица, наверное, отличница? — переключился он на зардевшую от смущению Настю. — Молодец. В Бресте в школу ходишь?

«Разговорчивый, какой перец, — что-то меня начало напрягать такое поведение парня. — Чего он привязался… Брест, да Брест? Брест, да Брест? Какая ему на хрен разница?!». Тут мой взгляд остановился на его блестевших сапогах, а потом задержался на подошве одного из них. «Сапожищи, конечно, знатные у него. В таких по любой грязи форсить можно. Вон как густо гвоздиками подбиты. Такие точно не сносишь. Оказывается, знатно тут сапоги делают…А гвоздики-то какие необычные… Какие-то многогранники что-ли». Действительно, занимательные были гвозди, шляпки которых представляли собой то ли шестиугольники, то ли семиугольники.

«Мать тв… Да, это же не наши гвозди!». Я моментально вспомнил многочисленные хитрые приемчики нашей контрразведки, которым в первые месяцы войны удавалось довольно быстро вычислять заброшенных в наш тыл диверсантов. Это и, уже набившие оскомину, блестящие скрепки из нержавейки на удостоверениях, и шелковое белье, и те самые квадратные гвозди на подошвах сапог… «Черт, а может хрень все это! Ну выдали всему выпуску такие на складе. Наши вон с Германией до последнего торговали. Читал, что уже началась война, а где-то еще пытались отгрузить немцам то ли зерно, то ли металл». Я вновь уставился на эти злополучные гвозди, но лейтенант переменил позу, и подошва исчезла с моих глаз.

«Сначала этот непонятный химический шоколад, теперь еще квадратные гвозди… У немцев вроде пищевая химическая промышленность был охренительно развита. Заменители всего делали: и кофе, и чая, и шоколада… Или это моя параноя?!».

Но я уже смотрел на нашего гостя совершенно другими глазами, выискивая в нем что-то такое, что могло бы выдать в нем диверсанта. «Рослый, выбритый, чистый и чуть надушенный… Ну и что? За собой следит, аккуратист. Может, он лучший в училище и все делает от «а» до «я»… Что еще?». Однако, ничего в голову мне не шло. Командир-артилерист был совершенно обычным, нормальным. Качать его, как в фильме «В августе 44-го» мне никак не удавалось. «Хотя… Что это у него баулов-то столько? Чемоданчик и сидор?! Это что за приданное? Ну, пара белья, мыльно-рыльные принадлежности могут быть у выпускника. Из училища едет. Значит, обрасти имуществом просто не успел еще. Не семейный, в добавок. Что у него там может быть? Тушенки пару банок, хлеба каравай, картоха?». Тут я вспомнил, что лейтенант с напряжением стаскивал свой сидор с плеча. «Значит, тяжелый. А для такого лося, тяжелый — это сколько килограмм? 5, 10, 15 кг.?».

Я буквально приклеился взглядом к этому мешку с лямками, далекому предку современного рюкзака. Под влиянием всех этих раздумий, я вроде бы даже стал различать какие-то углы в сидоре. «Что же там за херня? Ящик? Коробка? Бл-ть, что же я туплю?! Рация! Конечно, рация! Размер, вроде, подходящий. Да и время самое то! 18-е! Сейчас спокойно приедет, снимет комнатушку в городе… И в этой же самой форме даст всем жару. А если еще он не один, а с друганами?». С каждой новой секундой нарисованная мною картина опасного врага становилась все более живой и явной, заставляя меня верить все сильнее.

Однако, как бы мне не хотелось, но сделать я ничего не мог! От слова совсем! Правда, когда он на несколько минут вышел оправиться, я все же осторожно пнул ногой по этому сидору. «Бл-ть! Он что там камней что-ли наложил? Больно ведь... Походу, все-таки рация... Вот же гад! Вообще, охренел! Ничего не боится. Наглый! Не по лесам шарится, а в купе едет, — честно говоря, я до глубины души поразился самообладанию этого человека, если он, действительно, был немецким диверсантом».

«Черт, черт, надо хотя бы попытаться». Я всю ночь не мог толком спать, строя в голове самые фантастичные планы разоблачения и поимки хитрого врага. К сожалению, я промучился так до самого утра, но так ничего и не придумал. Оставалось, положиться на волю случая.

Выходили мы из вагона все вместе. Наш попутчик о чем-то рассказывая соседям из другого купе медленно спустился на перрон и остановился около вагона. Он положил рядом с собой чемоданчик и закурил, словно чего-то ожидая.

Я же бледнея от отчаяния, что ничего нельзя сделать, во все глаза всматривался в снующим мимо людей. Видит Бог, я уже хотел, наплевав на все, заорать «ловите шпиена»! Однако, тут мне все же повезло. Я увидел …

— Вот! Точно! — еле сдерживаясь, чтобы не запищать от радости, прошептал я. — Патруль!

Возвышаясь над гомонящей, толкающейся толпой на перроне стоял высокий худой капитан с красной повязкой на правой руке. Взгляд его быстро пробегал по проходящим мимо него людям в одну сторону, а потом возвращался обратно. Чуть позади него стояла пара бойцов комендантского взвода — один щуплый красноармеец, а второй невысокий крепыш. У обоих за плечами висела винтовки.

Не долго думая, я отпустил подол платья Настюха и нырнул в толпу, которая бурлящим поток проносилась возле стоявшего поезда. С первых же метров я не один и не два раза пожалел, что еще кроха и не могу своим весом проложить себе путь. Да, меня, как надувной шарик толкали, пинали жирными бедрами, чемоданами, кошелками, какими-то мешками. Я едва успевал уворачиватьс от некоторых особо опасных предметов, проскальзывая между снующими пассажирами.

— Дядя… Дядя, — наконец, я пробился к патрулю и настойчиво дергаю капитана за роскошные галифе. — А-а-а-а-а!

Однако, в шумной разноголосице перрона мой детский голосок был совершенно не слышен. Теряя терпение от того, что враг мог уже исчезнуть, я дергал за штанину сильнее.

— О, малец! Товарищ капитан, смотрите! — первым на меня все-же обратил внимание не командир, а один из его красноармейцев — коренастый крепыш. — До вас тут просятся.

И тут капитан обращает на меня внимание. Он приседает на корточки и внимательно рассматривается меня. «Матерый товарищ… Глазищами так и зыркает, — я изо всех сил пучил свои оловянные глазки, делая испуганный взгляд. — Такого глазками кота из Шрека можно и не пронять».

— А-а-а! — я вновь прочищаю голос и несколько раз тыкаю пальцем в сторону нашего попутчика. — Тама, тама, — говорю я требовательно, правда, писклявый голос совершенно сводил на нет весь этот тон. — Тама плохой дядя! — я вновь ткнул пальцем в сторону своего вагона, где вроде еще виднелся тот лейтенантик. — Он пуф — пуф — пуф, — надув щеки, я довольно правдоподобно изобразил стрельбу из пистолета. — Плохой, злой дядя, — и чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений, я вновь ткнул пальцем в сторону того парня. — Пиф — паф злой дядя!

Видит Бог, я ожидал от капитана почти всего. И громкий ржач, и добродушное ворчание с похлопыванием по спине. Мол, давай-давай, до свидания! Не беспокой взрослых дяденек! Но, последовавшее дальше, оказалось для меня некоторым шоком…

— Говоришь, плохой дядя, — на лице капитана не было и намека на улыбку или сарказм; наоборот, он говорил совершенно серьезно, словно ему каждый день трехлетние дети сдают тепленькими немецких диверсантов. — Пиф — пав, значит, — я тут же ожесточенно закивал головой. — Тимонин!

Вышедший из-за его спины боец, уже тянулся по стойке смирно.

— Что лыбу давишь? Видишь, ребенок надрывается?! А вдруг что-то серьезное…, — он говорил спокойно, размеренно, а сам то и дело косил в сторону вагона. — Эх, Тимонин, не был ты в Манчжурии! Там вот такие пацаны, от горшка два вершка, столько всего знаю, что тебе и не снилось! И, вообще, было распоряжение. Проверять всех подозрительных! Всех, высоких и низких, бородатых и лысых! Понятно тебе? Давай-ка мухой вон к тому младшему лейтенанту, — он кивнул головой в сторону. — Вон, к артиллеристу! И вежливо, с уваженьицем, попроси у него документики. На сидор за спиной погляди. А мы пока тут посмотрим…

Сам же медленно встал и тихо пробормотал:

— Говорят, устами младенца глаголит истина... А ты, дружок, у нас где родителей потеря… Проклятье, улизнул, чертенок!

Естественно, я не собирался околачиваться рядом с ним. «Ищи, товарищ капитан, дураков в другом месте! — винчиваясь ужом в толпу, приговаривал я про себя. — Я лучше с партера на основное действие погляжу… А вот у нас и Тимонин».

Не удалось вскарабкаться на массивное каменное основание старинного фонаря, который словно древний маяк возвышался над перроном. Отсюда было неплохо виден наш вагон и улыбающийся младший лейтенант, который что-то рассказывал красноармейцу с красной повязкой. Вот, из нагрудного кармана гимнастерки он вытащил какой-то листок или бумажку и протянул ее Тимонину, который, кажется, начал ее изучать.

— Чего он там заснул что ли? — в нетерпении топтался я на каменном пятачке, чувствуя, что у меня затекают ноги. — Сказал же тебе старшой, что сидор его нужно потрясти! Сидор, глухой!

Наконец, Тимонин закончил изучать квиток и вновь что-то спросил. Потом кивнул головой. Лейтенант в ответ громко рассмеялся и спокойно стащил с плеча сидор, ставя его на землю.

— Ах, вот ты где, маленький негодник! — в этот самый момент, когда все могло разрешиться, мое ухо вдруг обожгло огнем. — Мы тут места себе не находим, а он гуляет! Потеряешься ведь! Слазь давай!

Меня уже тащили вниз, когда я бросил последний взгляд назад. Лейтенанта уже на старом месте не было, а Тимонин стоял, навалившись на вагон. «Как же так? Пустышка что ли?! А шоколад, а гвозди?». Красноармеец же вдруг начал сползать по стенке вагона вниз. Но меня уже, схватив в охапку, тащили прочь от перрона…

С перрона в большим трудом нам удалось выбраться. Еще один отправлявшийся на восток поезд штурмовало уж слишком много народа. Подозрительно много народа.

Бабушка, ступив на каменную брусчатку возле одного из высоких домов, на несколько минут остановилась. Подслеповатыми глазами она что-то довольно долго изучала на прибитом к забору указателе. Наконец, видимо ничего не разобрав, она вцепила из проходящих мимо людей какого-то солдатика — высоко, худого, на котором гимнастерка со штанами болтались как на вешалке.

— Запамятовала я что-то, мил человек. Кружусь, кружусь здесь. А ты, вижу, все здесь знаешь, — красноармеец, совсем еще мальчишка, похоже недавно призванный, важно расправил плечи, стараясь казаться старше и еще выше. — Подскажи, где бы мне племянника свого найти. Тута он где-то служит. Начальник, — солдатик еще сильнее наморщил лоб. — Ефим Моисеевич Фомин. А?

Красноармеец ответил не сразу. Коснувшись висевшей через плечо винтовки, он пару мгновений шевели губами, словно вспоминая всех «Ефимов Моисеевией» в Бресте и гарнизоне. Однако, тут до него дошло, что начальник и Фомин здесь может быть только одним человеком.

— Товарищ комиссар..., — разинул он рот. — Конечно, мамаша, конечно. Знаю, где сейчас находится товарищ полковой комиссар. Здесь у него место расположения. Давайте, я вас провожу.

Судя по тому, с каким пиететом, он посмотрел на бабушку, Фомин здесь был, действительно, большим начальником. «Похоже, это тот самый Фомин, что был одним из руководителей обороны, — прокручивал я в голое, пока мы шли по улице. — Возглавлял часть гарнизона, когда бойцы пошли на прорыв. Сам же, кажется, попал в плен, где его кто-то выдал... Да-а, херовая судьба!».

Оказалось, до того здания, где заседал комиссар было три или четыре сотни метров. Но «чапали» мы до него минут пятнадцать... Наконец, мы оказались перед старинным двух этажным домов с небольшими окошками. Весь из красного мощного кирпича с характерными украшениями, в свое время до, видимо принадлежал какому-то купчине.

Красноармеец провел нас внутрь, по коридору и, отдав честь какому-то военному за столом, исчез за большой дверью.

— Ефим Моисеевич, туточки до вас! — открыв дверь, с характерным говором доложил красноармеец. -... Есть! Проходите мамаша, — он посторонился, пропуская на внутрь. — …

Мы вошли, и тут я впервые увидел в живую одного из легендарных руководителей обороной брестской крепости — полкового комиссара Фомина. Вставший при виде нас командир, был невысокого роста, худощавый, с темными волосами. Особенно запомнились в это мгновение его глаза — глубоко посаженные, иссиня черные и … воспаленные, словно он не спал много часов подряд. Чуть позже, мы узнали, что комиссар, действительно, не спал уже больше полутора суток, еще держась лишь на одной силе воле.

— Я вас слуша..., — начала, он не сразу узнав бабулю. — А! Тетя Маша! Что вы здесь делаете? — и, если честно, я в его голосе, совершенно не услышал радости; даже, наоборот, в голосе явно сквозила какое-то нескрываемое беспокойство. — Да, еще с детьми... Как же так?

И дальше оба они, красные как помидоры, бабуля и ее племянник о чем-то яростно спорили. Первая степенно, но напористо, второй сильно жестикулируя...

Фомин пытался отправить нас обратно на вокзал и посадить на первый же поезд на восток. Он через слово говорил «НАДО», «СРОЧНО», «ОЧЕНЬ ВАЖНО», напирая на какие-то обстоятельства и при этом не произнося о них вслух. Наконец, когда бабуля его в конец достала своим упорством и желанием во чтобы-то ни стало добраться до злополучных Дубков, комиссар выдал:

— Тетя Маша скоро война, — произнес он сквозь зубы, чуть ли не рыча. — Война, тетя Маша. Немец попрет прямо здесь. Другой дороги тут нет, — он сверлил ее красными воспаленными глазами. — Вот прямо тут, в этом самом месте, снаряду будут рваться.

Бабка же тихо перекрестилась и с окаменевшим лицом забормотала:

— Значит, правда, война. Прости меня Господи, — тонкие пальцы старушки еще сильнее прижали к груди сверток с иконой. — Значит, предупреждала это нас Матушка — заступница..., — Фомин с удивлением на лице, пытался понять, о чем это его тетя говорит. — Говорю Ефимушка, Матушка наша Заступница, Богоматерь, кровавыми слезами плакала. Предупреждала нас грешных, что грядут страшные антихристовы времена..., — бабуля, растирая слезы, схватила комиссара за рукав. — Помоги Ефимушка, дай машину. Мы только до Дубков и обратно. В скит нам нужно. Матушка Фрося наказ дала. Никак нельзя ослушаться, — и по ее глазам было совершенно понятно, что старая женщина не отступится; если надо, она и пешком пойдет в это, расположенное в лесу, село. — Помоги...

— Хорошо, хорошо, — он все-таки уступил напору бабушки, которая перла вперед словно тяжелый танк, твердя об одном и том же. — Дам я машину, чтобы вас докинули до этих чертовых Дубков. Сегодня же дам, — тут он подошел к женщине вплотную и негромко добавил. — Тетя Маша, только я прошу вас... Через сутки уезжайте оттуда. Я послезавтра я снова вышлю машину, чтобы забрать вас. Понимаете? Ровно, через сутки! Ни минутой позже...

После этого разговора бабушка, забрав Настюха, ушла в какой-то только ей известный магазин, оставив меня на пару часов в приемной у своего племянника. Фомин же, выдав мне тяжеленную металлическую модельку танка в качестве игрушки, уже через пару минут совершенно забыл обо мне. И это было неудивительно, его телефон звонил практически непрерывно!

— … Как нет транспорта?! — кричал Фомин в телефонную трубку, устало растирая глаза. — И что? А я вам его откуда возьму, рожу что ли? Ты, что не понимаешь, что все подследственные до завтра должны быть вывезены из Бреста?! Понимаешь, значит. Тогда и решай проблемы, раз понимаешь! Чтобы к 16 ноль-ноль машины были на месте!

Кинув трубку на месте, комиссар откинулся на спинку кресла и несколько секунд с силой тер грудину в районе сердца.

— Машков! Еще чаю давай! — во второй комнате, где за столом разбирал горы каких дел его заместитель, тут же кто-то вскочил. — И заварки клади не жалей, а вырубает.

Я же тихонько сидел в углу на колченогом стуле и медленно елозил игрушкой по матерчатой оббивке стула, стараясь лишний раз о себе не напоминать. «Бл-ть, я вынул счастливый билет... Здесь же крутятся все самые последние новости. И чем я дольше тут просижу, тем больше, соответственно, узнаю».

— Фомин! — раздраженно произнес он в трубку, когда вновь раздался звонок. — Да! Да! Транспорт будет! Всех вывезем. Архив? Сколько там мешков? — напряженно слушая, комиссар медленно выстукивал по столешнице стола костяшками пальцев какой-то незнакомый ритм. — Ладно, в кузов все покидаем. Должно влезть... Слушай, Палыч, что там у нас с семьями комсостава? Ну? Что? — он аж побагровел от услышанного, медленно вставая с места. — Идиот! Какая провокация? Это сообщение пришло по спецсвязи! Быстро, слышишь, быстро, поднимай свой зад! Оповестить членов семей командиров! В течение суток! Сколько их там? — в трубке видимо что-то мычали в ответ. — А кто знает? Черти в лесу?! Да?! Завтра же начать эвакуацию! Ты что... Какое еще барахло? Бросить все!

Эбонитовая трубка вновь упала на место, а комиссар никак не мог успокоиться.

— Совсем мышей не ловят там... Пол Бреста уже снялась с места, а эти, как клуши, расселись и зад свой греют, — бормотал он, вновь потянувшись к груди и начав ее усиленно растирать. — Барахло еще надумал с собой забрать... Дурак! Тут людей бы успеть вывезти, — взгляд его поднялся к стене и с ненавистью остановился на отрывной календаре, где красовалась «горящая дата» — 19 июня 1941 г. — Дурак!

Машинка у меня в руке почти остановилась, едва касаясь седушки. «Вывозят зеков семьи офицеров. Похоже, письма мои все-таки дошли туда, куда нужно. Или может сработал вариант с Жуковым. Уж больно он тогда в туалете потрясенно молчал, когда я начал ему рассказывать обо всем этом приближающемся дерьме... А, собственно, какая на хрен разница! Главное, поверили и началась хоть какая-то движуха».

К сожалению или к счастью, вскоре меня вновь забрали из приемной. Бабушка, расцеловав племянника и перекрестив его (отчего тот поморщился), с какими-то свертками направилась на выход из здания. И уже через полчаса мы отправились в путь по старинной брусчатке многострадального города.

6. Удавка затягивается

Отступление 10.

г. Москва

Совершенно секретно. Служебная записка. Штамп «Секретно-политический отдел Главного управления государственной безопасности НКВД».

«... Автором всех образцов несомненно является одно и то же лицо. Об этом говорят общие признаки почерка, проявляющиеся в большинстве букв рукописи и характеризующие ее исполнение в целом.

… Почерковедческая экспертиза всех представленных образцом (под номерами от 1 до 15) указывают на высокий уровень владения письменной речью. В образцах крайне редко встречаются орфографические и пунктуационные ошибки. ... Отмечается высокая степень лексических и стилистических навыков письма.

Выделенные характерные черты почерка позволяют говорить о том, что автор представленных образцом получил качественное образование, предположительно в высших образовательных учреждениях. ... Богатство словарного запаса, характер употребления термином и понятий … указывает скорее на гуманитарную специфику образования автора, чем на естественно-научную.

… При этом степень и характер сформированности письменно-двигательного навыка идут в разрез с предположением о хорошем владении общими письменными навыками. Многочисленные структурные, геометрические и динамические характеристики букв и слогов (неровные переходы между буквами, неравномерный нажим письма, нечеткие структурные элементы письма) указывают на … Следует предполагать, что у автора образцов был перелом кисти...

Предположительно, объект является мужчиной сорока — пятидесяти лет, получившим образование одном из высших учебных заведений царской России. Перенес перелом кисти ...

Отступление 11.

г. Москва

Кремль, кабинет Сталина

Застывшее в воздухе напряжение, казалось, можно было резать ножом. Стоявший у края стола невысокий полноватый человек в круглых очках дико потел. По его покрытому красными пятнами лицу с выпученными глазами стекали крошечные капельки пота.

— Знаешь, Лаврентий, — прямо напротив него, буквально в нескольких шагах, стоял другой человек, медленно и хорошо выверенными движениями, за которыми чувствовался значительный опыт, набивал курительную трубку табаком. — Когда мы назначали тебя на такую должность, то были уверены, что ты справишься с этой ответственной работой в отличие от твоего предшественника, — Сталин на мгновение оторвался от своего занятия и укоризненного взглянул на Берию; и, казалось, в его взгляде не было ничего кроме отеческого сожаления, но застывшего наркома вновь «сердце провалилось в пятки». — Вот скажи мне, товарищ Берия, — тот явно вздрогнул. — Я совершенно не понимаю...

Из раскуренной трубки медленно клубился едва заметный дымок характерного едкого запаха. Хозяин кабинета начал медленно прохаживаться вдоль стола, то и дело посматривая на своего гостя.

— Правда, не понимаю..., — в его голосе вновь прорезался явные акцент и, действительно, послышалось искреннее недоумение. — Как столько сотрудников целого наркомата, на который страна никогда не жалела никаких средств, не могут найти одного единственного человека? Вот объясни мне это, товарищ Берия?

Нарком сглотнул возникший в пересохшем горле ком. Он ясно понимал, что с каждой новой секундой его молчания шансов еще раз услышать в уст Сталина наименование «товарищ» у него остается все меньше и меньше.

— Товарищ Сталин, — хрипло начал, едва не скатываясь на сипение. — Сотрудники наркомата работают круглосуточно. Специальная группа ответственных работников, имеющих большой опыт оперативно-розыскной работы, уже выехала в город Вязму. Обнаружено, что именно в почтовые ящики Вязьмы были выброшены все обнаруженные письма. На настоящий момент нет никаких сомнений, что здесь действует не один человек, а целая организованная группа.

Берия прекрасно понимал, опираясь на опыт подготовки и последующего разгрома липовых, а иногда и не совсем липовых диверсионных или террористических организаций, что Сталин скорее поверит в существование полноценного заговора, чем в добрую или злую волю одного человека. Поэтому, и старался «копать» именно в этом направлении.

— Я уверен, товарищ Сталин, это полноценный заговор, — теперь уже пришла очередь хозяину кабинета вздрогнуть; правда, было непонятно, это произошло от страха или от удивления. — Возможно, это даже дело рук военных. Пока конечно, нет доказательств, но многое указывает на нечто похожее с Тухачевским... Письма нельзя было подготовить, не владея большим объемом оперативной и стратегической информации о состоянии Красной Армии. Особенно настораживает факт того, что авторы письма наиболее осведомлены о состоянии войск Западного военного округа, — тут он сделал крошечную паузу и вновь продолжил. — Насколько вы помните, товарищ Сталин, Западный военный округ возглавляет Павлов, близкий друг генерала Жукова. Тем более последний не так давно был у него..., — Берия попытался «закинуть удочку» на предмет применения к некоторым военным особых методов. — Вот если бы начать разработку...

Однако, дальше случилось то, что нарком ожидал меньше всего. Сталин вдруг выругался.

— …, — неожиданно с чувством выдал он матерную конструкцию. — Лаврентий, … , ты совсем...?! — посеревший от страха Берия покачнулся и едва устоял на ногах. — Совсем? Какой, к …, Павлов?! Какой Жуков? Какая, к …, группа?

Сталин резко схватил лежавшие на столе бумаги и с силой их кинул в лицо наркому.

— Бл-ть, нет никакой группы! Понимаешь, нет! Нет! — слова он словно гвозди вколачивал. — Вот, это слова твоей же группы! Все это писал один человек! И бросили в одном городе, в один почтовый ящик! И, бл-ть, многое же из этого оказывается правда! Ты понимаешь?! Какая, к черту, спецгруппа? Да, с него пылинки сдувать нужно! Пылинки!

Сталин же, для которого много из этих писем и впоследствии тайного доклада Жукова, оказались настоящим откровением и, более того, жестким ударом по его самолюбию. Конечно, вслух он не говорил, какой он гениальный полководец, но где-то в глубине его души бродили похожие мысли. А, оказалось, что страна-то со всеми ее десятками тысяч танков, самолетов и пушек и не готова к современной войне...

— Хоть землю рой, но найди его...

_______________________________________________________________

Окрестности г. Бреста.

Грунтовая дорога на северо-запад, к границе.

Затуманенными глазами я смотрел на петляющую грунтовку, на, деревья, наступающие на дорогу, и все более отчетливо понимал всю бессмысленность этой поездки. «Да, что же это я? Так и брошу все? Поеду в это проклятое село, в белорусскую глухомань, и спрячусь там по женской юбкой?». Ведь, получится все именно так! Все самые тяжелые годы он просидит в безопасности, в тепле, сытости, пока остальные, в том числе и его родственники, будут молча умирать в окопах, за рычагами танка и станка.

И он так живо себе представил эти картины, что даже, не ожидая от себя, заскулил. Тихо, тоскливо... Тут же на лоб ему легла суха рука бабушки и раздался ее глубокий с легкой хрипотцой голос:

— Умаялся совсем. Вон аж глазки закрываются. Потерпи, потерпи, родимый, доедем чай...

Однако, доехать до места им в этот день так и не удалось. Примерно, через пару километров на дороге нам встретился милиционер. Размахивая пистолетом, он кричал, что впереди какие-то уголовники напали на сельсовет и срочно надо в город за помощью. Словом, через час — полтора мы были снова в городе, у Фомина.

Тот еще утром отправил свою семью на восток, поэтому разместил нас в своей квартире. Тогда же он сказал, что придет поздно и просил сразу же ложиться спать и его не ждать.

...Больше ждать я не мог и решил действовать этой же ночью.

И выждав для верности с полчаса, ока все уснут, я тихо выбрался из кровати, осторожно пробравшись через закутавшуюся в одеяло Настюху. «Развалилась, как мамонт. Не пройти, не проехать... Чертова дверь, хрен откроешь». Через дверь я уже попал в длинный коридор, в конце которого горел свет. «Фомин-то пришел, кажется... Хорошо».

Помня, что спешка нужна лишь при одном деле, я не торопясь заглянул из коридора на кухню. Увиденное там меня сначала насторожило. Полковой комиссар сидел у раскрытого окна с зажженной папиросой и негромко разговаривал с … самим собой.

— Что Ефимушка, не ожидал такого бардака? — ворот его кителя был широко расстегнут, демонстрируя голую шею. — Бл-ть, десять лет готовились — готовились, готовились — готовились, а оказалась, ни хрена-то мы и не готовы! Вот так-то!

На столе перед ним стояла початая бутылка водки и наполненный на половину стакан.

— Как же так, Ефим? — запрокинув голову, он медленно выцедил стакан. — Скажи мне, как же так могло случиться? В газете пишут, по радио говорят, инспекционная рожа с высокой трибуны говорит, что все в порядке, все хорошо.

Комиссар явно был пьян и сильно на взводе, вдобавок.

— И сам ты, мил друг Ефимушка, тоже писал туда, — пьяно улыбаясь он посмотрел на потолок. — Что все в порядке во вверенных тебе соединения. Писал ведь? — самому себе же он вновь кивает. — Писал, а как же?! Войсковые соединения … стрелковые части, — время от времени он икал, заглатывая слова и целые предложения. — Демонстрируют высокие успехи в военной подготовке и политическом... И способны единым мощным ударом нанести поражение любому врагу... Бл-ть! А на самом деле, Ефимушка?

Фомин дотянулся до бутылки и вылил остатки водки себе в стакан.

— На самом деле..., — он крепко сжал пальцами стакан и несколько секунд пристально всматривался в запотевшее стекло. — Хм... На самом деле крепость одна большая ловушка. Дивизии, артиллерия, танки, мы все это даже приготовиться не успеем... Здесь же все, как на ладони.

Я высунулся из-за угла коридора, внимательно следя за комиссаром. Чувствовалось, «клиент практически дозрел» и скоро его можно было брать голыми руками. Однако, тут я потерял равновесие и, буквально, вывалился на середину кухни.

— Ого, малец?! — удивленно пробормотал Фомин, наклонившись чуть вперед. — Значит, разбудил я все-таки тебя. Иди-ка ты спать, пока бабуля не заругала. Она ведь так приложить может, что держись, — мужчина добродушно мне подмигнул. — В гражданскую одна троих деток поднимала. А когда мои все родичи от холеры сгинули, взяла и меня к себе. Вот какая бабуля! — он ладонь сжал в кулак и с силой им тряхнул. — Кремень!

Я же, сделав, насколько только мог грозное лицо, медленно подошел к столу и взобрался на второй стул. Наверное со стороны мой нахмуренный лобик, вздернутые брови, смотрелись и комично, но в тот момент я думал иначе.

— Смотри-ка, силён. Не трусишь, — тут комиссар опустил голову и, обняв ее ладонями глухо произнес. — А я, брат, трушу… Страшно мне.

Я положил свои маленькие кулачки на стол и приготовился внимательно слушать его. Чувствовалось, Фомин достиг той стадии опьянения, когда ему требовалось с кем-то поговорить.

— Сутки назад из Москвы пришло предупреждение о том, что немцы в ближайшее время немцы готовят крупную провокацию. С применением танков, артиллерии и самолетов, — он горько усмехнулся и посмотрел прямо мне в глаза. — И, знаешь, что было приказано делать крепости? Ха-ха… Держаться и не поддаваться на провокации. Понимаешь, держаться и не поддаваться на провокации. Ха-ха, — я продолжал молчать, выжидая тот самый единственный момент, когда станет пора «ставить свои две копейки». — Не-ет, чует мое сердце, не будет никакой провокации. Нет. Будет совсем другое… Что-то другое… Всю последнюю неделю город стоит на ушах. Из своих нор всякие недобитки, сволота полезла. Милиция не справляется, пришлось вводить дополнительные военные патрули. С той стороны [границы] бегут десятки перебежчиков и все, как заводные твердят одно и тоже…, — я насторожился. — Война! Вот-вот начнется война! А мы тут со спущенными штанами…

«Вот, он этот момент!». У меня ойкнуло в сердце. «Сейчас или никогда»!

Я наклонился вперед, почти ложась на столешницу, и глухим (насколько только мог) голосом произнес, сверля его глазами:

— Прекрати ныть, комиссар! Ты же мужик, а не баба! Что ты скулишь, как побитая собака!

Раньше я всегда считал, что выражение «трезветь на глазах» это всего лишь такая фигура речи. Однако, в то самое мгновение, когда я произнес первые слова, с лицом Фомина прямо на глазах стали происходить удивительные вещи.

Его квадратная челюсть медленно поползла вниз. Лицо же с выпученными от дикого удивления глазами начало то бледнеть, то краснеть.

— Что? — он попытался встать со стула, но у него ничего не получилось. — Что … ты сказал? — рукой комиссар вцепился в край стола, попутно сметая на пол бутылку и стакан. — Допился… Кто ты?

Усмехнувшись, я оскалился словно пес.

— Это не важно, — продолжал давить я. — Совершенно не важно. Главное другое, комиссар. Для тебя главное это время! — ошарашенный мужик совершенно ничего не понимал. — Время до первых артиллерийских залпов по крепости! Время до того, как ты, Ефимушка, вместе с оставшимися в живых защитниками крепости попадешь в плен! Время до твоего расстрела…

Глаза комиссара при слове «плен» сверкнули огнем, и он заскрипел зубами.

— Врешь, паскуда! Врешь! — шипел Ефим, вставая с места. — В крепости больше дивизии бойцов, почти батальон танков и две гаубичные батареи. Любой… любой, кто сунется к нам, получит такой удар, что не соберет зубов!

Честно говоря, в эти несколько мгновений, пока Фомин разъяренным медведем нависал надо мною, я чуть было не обделался. Уж больно жутким было выражение его лица: перекошенный рот, бешенные глаза.

— Ты головой-то подумай, — я отстранился чуть назад; когда перед тобой такое пышущее злостью лицо, лучше быть от него на расстоянии. — Крепость — это каменный мешок, из которого лишь несколько выходов. До границы здесь жалкие километры. Для орудий — это раз плюнуть!

Я торопился рассказать ему все, что знал. Нутром чувствовал, что комиссар вот-вот потеряет терпение.

— Немец же здесь каждый камешек знает! Они с 39-го года тут каждый сантиметр зарисовали, каждое здание. А немецкая разведка? Сколько вы непонятных личностей за последнее время ловили? А? — Фомин уже не хватался за стол, а тихо сопел; видимо, что-то из моего рассказа его все-таки зацепило. — А самолеты с крестами не летали? Все ваши склады, все объекты инфраструктуры, — я уже шпарил как по написанному в проспектах Брестского музея, в котором был несколько месяцев назад. — Нанесены на немецкие карты и будут разрушены первыми же залпами орудий. Вы же как на ладони! Полчаса артподготовки, и дом комсостава, склады с продовольствием, оружие и бронетехникой, превратятся в руины! — я говорил и говорил, быстро, захлебываясь; а перед моими глазами стояли живые картинки кино, где полураздетые красноармейцы с безумными перекошенными лицами бежали в сторону врага. — О чем вообще говорить, если у вас в крепости даже колодца нет! А когда взорвут водопровод, что пить будете? Из речки? Так туда не подойти, все просматривается и простреливается..., — выдохнувшись я замолчал. — ...

Что думал в эти мгновения комиссар, я не знал и не мог знать. Не знал я и того, насколько он поверил в мои предупреждения. Однако, я видел, как с него спала вся злость, как опустились его плечи и потухли глаза. «Давай, давай, Ефим, шевели мозгами! Ты же командир, а не пенек с глазами! Думай, думай, крепко думай...».

Так молча, мы сидели где-то минут пять — семь. Я буравил глазами стол,. Он все пытался закурить, но непослушные пальцы никак не могли зажечь спичку. С каждым очередным движением спичка ломалась.

— Так, вот что я решил, — наконец, комиссар что-то для себя решил. — Завтра, я договорюсь с теткой, чтобы вы еще на денек задержались. Чтобы вскоре не случилось, ехать к границе вам нельзя. Я попробую уговорить ее ехать обратно... И еще, — он внимательно посмотрел на меня. — Завтра я пришлю за тобой машину. Тетке скажу, что обещал тебе экскурсию. Ей ни слова! Понял?! Завтра решим, что с тобой делать. Если все правда, то я должен доложить наверх... А сейчас, иди спать. Мне надо подумать. Давай, вперед.

Не чего не говоря, я сполз со стула и, шаркая ножками, пошел к коридору. Уже на выходе из кухни я обернулся и заметил, как комиссар что-то быстро — быстро строчил в своем блокноте...

Добравшись до своего места, я тут же вырубился и проснулся лишь тогда, когда меня кто-то начал сильно трясти.

— Вставай, соня. Быстрее. Время уж скоро к обеду, а ты все дрыхнешь, — оказалось, это Настюха меня трясла меня за плечо. — Там машина из крепости пришла. Боец такой ушастенький внизу стоит. Говорит, его командир тебе экскурсию в крепость обещал. Быстрее поднимайся.

После таких слов я буквально подпрыгнул над постелью. Правда, потом пришлось еще минут десять сражаться с детской одеждой. Какие-то колготы, то ли брюки то ли шорты, словно деревянные ботинки...

— Ну, здравствуй, — внизу меня, действительно, ждал лопоухий красноармеец, улыбающийся во все свои зубы. — А, товарищ полковник, говорит племянника моего встретить надо. Ух, руку-то как жмешь! Силен! — рассмеялся боец, когда я с серьезным видом протянул ему свою ладошку. — Давай-ка, залазь в кабину. Чай не ездил еще на таком! Машина зверь! Полторы тонны берет, — не унимался паренек, продолжая болтать. — Держись, сейчас поедем... А что молчишь? Машина не понравилась? А товарищ полковник, рассказывал поговорить ты силен...

В пути мне все же пришлось что-то пищать одними междометиями. Детское горло все равно надо было тренировать, а таким болтуном делать это было лучше всего.

И все же, я вздохнул с облечением, когда мы добрались до ворот. Судя по характерным башенкам это были Тереспольские ворота.

Сильный руки красноармейца спустили меня с кабины, и я оказался в нескольких шагах от дощатой поверхности моста, ведущей к краснокаменной твердыне… Брестская крепость.

Словно возникла из средневековья часть крепостной стены вместе с высокой двух этажной башней. Массивная, приземистая, таращившая во все стороны амбразурами окон, она смотрелась грозной преградой на пути любого врага.

— Сильно?! А то! Крэпасц, она матушка, така, кого хочь напугает, — рассмеялся боец, замечая мой ступор. — Пошли, малец, товарищ комиссар, ждет наверное уже.

Его голос доносился ко мне словно из тумана. Он был ватным, не четким. «Что он там гундосит? Бог мой, это же Холмские ворота…». Я шел, еле передвигая ноги, и не мигающими глазами всматривался в красную громадину. «Они же совершенно целые!». Было совершенно дико видеть все это целым, совершенно неповрежденным!

Я же прекрасно помнил другими эти ворота и стены, в моем времени покрытые, словно сыр трещинами, выемками, зазубринами, выщерблинами.

— Отстаешь, малыш! — не унимался смеющийся боец, протягивавший ко мне руки. — Давай, быстрее.

Сейчас крепость казалось картинкой, сверкающей новизной и прилизанностью. Кирпичная кладка и брусчатка под ногами блестела после дождя, контуры бойниц и окон были ярко подведенные белой краской. И даже нависавшие над воротами две башенки казались изящными и игрушечными.

— Давай-ка мне руку. Вот, так, — потерявший терпение боец схватил меня за руку и потащил, словно на буксире. — Молодец.

Вот таким живым прицепом я и оказался на внутри крепости — там, где уже завтра должен был начаться огненный ад.

-Вот здеся постой, — мой усатый нянька доел меня до какого-то двух этажного здания и, оставив одного на крыльце, исчез в здании. — Я мигом!

«Мигом он… Иди, иди, а я пока осмотрюсь». Я с любопытством таращился по сторонам, с трудом узнавая здания и постройки крепости. Многое, что в моем времени просто не сохранилось, сейчас возвышалось во всей красе. «Казармы… Все блестит, покрашено, побелено, подметено… А это что за здание? Его я что-то не помню. Это же будущая церковь! А сейчас это клуб и сегодня в нем, вроде, должны кино про Чкалова показывать… А эти красавцы куда еще собрались?».

Мимо меня залихватской песней вышагивала колонна красноармейцев. Четко печатая шаг, улыбаясь.

— Митька! Митька, твою за ногу! — раздался вопль позади меня, когда колонна начала исчезать в воротах. — Куды это вас? — мой нянька сломя голову слетел с крыльца и подбежал к конопатому бойцу, маршировавшему последним. — Мы же сегодня Чкалова должны смотреть.

Я тоже подошел к ним ближе.

— В полевой лагерь выводят нас, — огорченно махнул рукой конопатый боец. — Эх-ма, все люди как люди, а мы в поле сидеть будем, комаров кормить. И нагрузили ведь как верблюдов. Лейтенант приказал по четыре боекомплекта на руки выдать.

Ремень его, действительно, оттягивали не две, как обычно, а четыре поясные сумки с боеприпасами.

— Неделю назад ведь уже выводил нас в полевой лагерь. Теперь вообще очередь второго батальона, — прокричал конопатый и бросился догонять своих, которые уже были на середине моста. — …

— Да, дела…, — задумчиво проговорил мой сопровождавший, встречая глазами направлявшуюся к воротам еще одну колонну бойцов. — Суббота ведь, а тут такое… Да и в штабе какой-то бедлам. Все носятся как наскипедаренные! — пробормотал бормотать он, ни к кому не обращаясь; видимо, любил он поговорить сам с собой. — Я у них спрашиваю, начальство что ли какое к нам в гости едет? А они только руками как кочеты машут… Ух, вот ты где! — его взгляд, наконец, выцепил меня. — Товарищ комиссар занят. Сказал, чтобы я тебя тут поводил по крепости и все показал. Мол племяш мой пусть погуляет… Слышал? Погуляем?

Я сразу же ожесточенно замахал головой. Побродить по крепости в компании такого говорливого сопровождающего, это было именно то, что мне нужно. «Видимо, вчерашняя беседа с Фоминым прошла не напрасно и он начал суетиться. Вон из крепости часть войск выводит… Интересно, что все-таки он задумал? Чтобы выводить войска нужен приказ, а его никто не отдаст, пока снаряды не начнут падать им всем на головы!».

— Тама! — сразу же начал я рулить, раз уж представилась такая возможность; пальцем я ткнул в сторону видневшихся казематов, в которых, насколько я помнил, были устроены склады с продовольствием. — Хочу! Тама посмотреть.

Повернув туда, мы медленно пошли мимо кольцевой казармы. Старинное здание даже внешне внушало к себе уважение. А если в добавок знать толщину его несущих стен, то уважение к крепости взлетало просто на недосягаемую высоту.

— И чего там смотреть? Казематы они и есть казематы, — боец, державший меня за руку, с явным интересом смотрел то ли в сторону столовой то ли в сторону клуба. — Вон туда лучше посмотри! Видишь какой красивый дом.

«Емеля! Какой это тебе дом?! — я повернул голову влево и увидел местный клуб, бывший Свято-Николаевский храм; это было массивное, приземистое здание с широким чуть обрубленным куполом. — Это клуб! И чего это его туда тянет? А! Кино... Понятно. Но нам надо поглядеть на склады».

Подходя к углубленным в землю казематам, от которых лишь кирпичные входы-морды выглядывали на белый свет, я заметил какое-то странное шевеление. «А комиссар, действительно, не робкого десятка оказался... Смотри-ка». Я тут же сильно (насколько мог) дернул за руку лопоухого бойца, пытаясь тянуть его в сторону склада, откуда доносились голоса на повышенных тонах.

— Ну, не могу, товарищ капитан! Не могу! Не положено. Бумагу треба с печатями. Чтоб все чина чинарем! — чуть не плакал полный мужчина в мятой гимнастерке, висевшей на нем мешком. — А сейчас никак... Я же говорю, начсклада уехал еще вчера, — спиной он стоял к металлическим воротам, закрытым на здоровенный замок. — Будет только завтра. Завтра, товарищ капитан, и получите продукты. Суббота ведь.

Напротив него стоял высокий плотный капитан, в окружении двух бойцов. А в паре метров от них стояла полуторка, из полураскрытой двери которого выглядывало удивленное лицо бойца.

— Один упорол куда-то, второй бумага нужна. Бл-ть, все через задницу! Ладно сейчас будет тебе отдельный приказ..., — капитан рубанул рукой воздух и повернулся к стоявшим сзади него бойцам. — Вы двое стойте здесь и следите, чтобы этот боров никуда не делся. А то спрячется, снова будем его искать. Понятно? А я в штаб приказ выковыривать.

Проводив взглядом удалявшегося командира, я повернулся в другую сторону. Здесь уже смотреть было нечего.

— Какой непоседа, — боец послушно повернулся вслед за мной, видимо, понимая, что со мною до столовой он так и не дойдет. — Ладно, пошли дальше...

Я же в сотне шагов от нас заметил еще один грузовик, из которого десятка два красноармейцев что-то разгружали. Это были какие-то ящики, кажется. Небольшие ящики, в которых вряд ли хранились винтовки или автоматы. А судя по тому, как пригибались бойцы, ящики в добавок были и тяжелые.

— Туда, — затыкал яростно я пальцем в ту сторону. — Хочу.

С шумным вздохом за моей спиной мы побрели вперед, к грузовику.

— Эй, славяне, чего в казарму тащим? — проводник мой наконец заинтересовался такой активностью возле своей казармы. — Уж не монпасье ли? — засмеялся он, кивая стоявшим в кузове бойцам. — Угостите?

— Монпасье... Ха-ха-ха, — из кузова тут же раздалось ржание дву или трех здоровых глоток. — Угостим. Так угостим, что без зубов останешься.

— А он, братцы, взрывчатку заместо сахару в чай класть будет, — добавил кто-то снизу, и ржание стало еще сильнее. — Иди сюды, насыпем тебе кулечек.

Обидевшийся боец, повернулся к штабу, и не обращая внимания на мой недовольный скулеж, потащил меня за собой. У того самого двухэтажного здания с крыльцом он вновь на несколько минут исчез и почти сразу же появился.

— Давай, брат, пошли. Ждут тебе уже, — он подхватил меня, и перенес через высокие ступеньки. — ...

Едва войдя в кабинет, я аж присвистнул. Фомин, видит Бог, выглядел как загнанная лошадь. Прямо без слез и не взглянешь. Красный как у вампира глаза, мешки под ними, ввалившиеся щеки. «А мы ведь виделись с ним только вчера. Он получается всю ночь не спал, а потом еще днем носился...».

— Садись, племяш, — усмехнулся он одними губами; остальное же лицо как было так и осталось неподвижной каменной маской. — Наконец-то, нам с тобой удалось поговорить... Видел, как все закрутилось? — я кивнул головой; к чему этот вопрос, если кутерьма в крепости видна даже невооруженным глазом. — Думаю, без особых вопросов мне удастся вывести из цитадели два стрелковых полка и все бронемашины. С танками же засада, — с досадой продолжил комиссар. — . Командир уперся как бык. Видите-ли ему особый приказ нужен... А остальным, что приказ не нужен? А мне? — закипал Фомин. — А то, что я без приказа вывожу из места дислокации целые соединения, это хвост собачий?! Это трибунал! Хорошо, пока еще волна не поднялась. Лишь слух гуляют среди бойцов и командиров...

Я все это время сидел почти не дыша, как мышь. Внимательно слушал все, что он с горечью рассказывал. «А комиссар-то, не робкого десятка оказался. Красавец просто! Взять на себя такое, что мама не горю... А писали, что они все тут были запуганные, безинициативные. Ни хрена! Вон, настоящий орел напротив меня сидит!».

— … Знаешь, я проверил то, что ты рассказал про водопровод. И правда, несколько снарядов в это здание, и весь гарнизон останется без воды... Проклятье, это же все на виду было! — чуть не выругался он, сжимая ладони в кулаки. — Мне тут нашли парочку местных, которые смогли показать, где в крепости раньше колодцы были. Уже сейчас в тех местах бойцы начали рыть. Не знаю успеем ли, но все же... Была у меня еще одна идея, — задумчиво произнес Фомин. — После твоих слов о каменном мешке, я подумал, что крепости не помешает еще один выход. Это должен быть такой проход, через который можно было бы в нужный момент ударить по врагу и скрыться в лесу, — я заинтересованно перегнулся через стол; «уж не подкоп ли он решил вырыть?». — Если крепость будет взята в кольцо, то уходить имеет смысл лишь на восток. Туда у нас ведут лишь одни ворота, через которые голым буром не пройти. Все положат за милую душу. Ставь на мост три — четыре пулемета и дивизию положить можно... Я вот что придумал. А если взорвать восточную стену одной из кольцевых казарм. Потом через пролом махнуть к реке и дальше...

В этот момент в дверь кабинета постучали и одновременно со стуков за моей спиной появился тот самый капитан, что недавно скандалил с интендантом у склада. Вошедший командир был весь пунцовый от злости, словно наэлектризованный.

— Товарищ полковник, — вытянулся командир. — Склад с продовольствием закрыт. Начсклада в Вязьме еще с прошлого дня, а помощник его ключи не отдает. Говорит, режьте меня, но без приказа не открою!

Фомин резко подвинул к себе чистый листок с чернильницей и начал что-то писать.

— Приказываю, в целях повышения боеготовности подразделений, дислоцированных в … создать в местах расположения каждого отделения недельный запас продовольствия, — громко прочитал он написанное. — Подпись, полковой комиссар Фомин. Левашов, вот приказ! — капитан взял сложенный вдвое листок бумаги. — Если этому куркулю и моего приказа будет мало, сажай его в холодную. Понял?!

Тот козырнул, но почему-то не спешил уходить. Капитан несколько мгновений мялся, но потом спросил:

— Товарищ полковник, по крепости ходят слух, что скоро немец перейдет границу... Но у нас же договор о ненападении. Ведь по радио говорил сам товарищ...

— Товарищ капитан! — Фомин вскочил с места, прерывая Левашова. — Что бы ни случилось, вы командир Красной Армии. Вы давали присягу защищать Родину! Вам понятно?! — помрачневший капитан вновь встал по стойке смирно, а Фомин, тяжело, вздохнув упал обратно на стул. — Извини, Сергей, — негромко произнес комиссар, когда первый порыв злости прошел. — Весь как на нервах... Там, — он выразительно подчеркнул голосом это слово. — Есть мнение, что завтра немцы готовят крупную провокацию. Так сказать, попробуют проверить нас на прочность. Предположительно, — тут комиссар бросил взгляд на меня. — В провокации примут участие не только пехотные части, но и моторизованные и воздушные. Ударить, капитан, могут так, что у нас не только сопли, но и кровь потечет... И еще... Левашов, ружкомнаты в казармах сделали? Хорошо! Проверь, чтобы сегодня бойцы спали в одежде и с оружием в руках. Ясно? Выполняй.

Едва же капитан скрылся за дверью, Фомин «сдулся» в прямом и переносном смысле. Еще недавно грозный и решительный полковой комиссар вдруг превратился в обычного уставшего мужчину, которые боится того, что может вот-вот наступить.

— Все! Теперь, окончательно все закрутилось! Если завтрашнее воскресенье пройдет спокойно, то меня уже ничего не спасет, — сейчас, с глазу на глаз, он совсем не скрывал, что боится любого развития событий: и оказаться правым, и оказаться не правым. — Слушай, племяш... А, знаешь, почему я тебя вообще вчера стал слушать?

Я вновь замер. Признаюсь, этот вопрос я не раз себе задавал и вчера и весь сегодняшний день. Почему мне поверили? Почему полковой комиссар фактически пошел на преступление, без приказа и весомых оснований начал выводить соединения из крепости?

— А все просто. Твои слова ведь стали для меня последней каплей! — с красными, с лихорадочным блеском глазами, Ефим Моисеевич в эти секунды казался мне смертельно больным человеком, который изливал душу священнику. — Последнюю неделю с той стороны пришло уже больше десятка перебежчиков. Сначала шли местные жители, которые сочувствовали нам. Потом перешли границу и сдались пограничникам сразу трое немецких пехотинцев. Сразу трое, понимаешь?! И все они, словно заведенные, талдычили одно и тоже! Одно и тоже! Скоро война! В ближайшие дни война! — от сильного волнения пальцы комиссара гуляли по столу, словно живые: они то схватят карандаш, то чернильницу. — Три дня назад к вообще перешел целый офицер... Я видел карту развертывания первого эшелона немецких войск... А штаб округа … Ха-ха, — он засмеялся, но это было карканье, а не смех. — У них на все один ответ! Не поддаваться ни на какие провокации! Не отвечать стрельбой! Сидеть тихо, как сурки! Один раз, мне вообще предложили, для избежания инцидентов, отобрать оружие у бойцов. Ты понимаешь? Ха-ха-ха... И ведь не у нас одних такое. Я разговаривал с одним знакомым летчиком. Это наши соседи. У них же еще хуже! Нарушителей границы не сбивать! Огня не открывать, — с горечью в голосе продолжал он изливать душу. — А они по головам ходят! В наглую.

Я не отрываясь смотрел на комиссара. «Вот, значит, как... Я просто оказался в нужное время в нужной точке, — промелькнуло у меня в голове. — А ведь он мог и не поверить».

— А тут появился ты. Ребенок. Сопливое дитя, едва выглядывающее из под табуретки, — вновь усмехнулся он. — И заговорил со мной. Не замычал, не загугукал. Ха-ха-ха. А начал рассказывать мне о войне, о том, что вот-вот должно произойти... Я же чуть не поседел вчера, когда понял может произойти с моей семьей. Они ведь сначала и семьи комсостава запретили эвакуировать. Только два дня назад пришло распоряжение начать эвакуацию...

7. Никогда не вставай на пути мчащейся лошади.

Отступление 12.

г. Москва

ул Грановского, «Дом на набережной».

За окном уже давно стемнело. Ночная Москва, чуть подсвеченная фонарями улиц, выглядела таинственной незнакомкой, скрывающей свое лицо за темной вуалью.

— А-а, — вздрогнул лобастый мужчина, разметавшийся по кровати. — Стучал что ли? Саша, ты ничего не слышала?

Лежавшая под бочком мужчины, женщина подняла заспанную темную головку и хотело что-то сказать. Однако, вдруг снова раздался стук. В дверь, действительно, кто-то настойчиво стучал.

— Проклятье! — в лунном свете стало заметно как побледнел мужчина. — Саша, одевайся! — он уже стоял у окна и с напряжением всматривался вниз, где, как ему показалось, он стоял темный автомобиль. — Это за мной..., — произнес он уже шепотом.

Фигурка молодой женщины, мелькнув красивой белоснежной сорочкой, тоже оказалась на ногах.

— Слушай меня внимательно, — генерал армии, Георгий Константинович Жуков крепко сжал плечи своей супруги и горячо зашептал. — Это точно за мной. Видно, кому-то очень не понравились итоги моей инспекции и они решили от меня избавиться. Они же идиоты, Сашенька! Идиоты! — из глаз испуганной женщины непрерывным потоком текли слезы. — Слушай меня внимательно... Как только за нами закроется дверь, срочно собери все документы и ценности. Не реви, не реви, — стук тем временем становился все более нетерпеливым и настойчивым. — Успокойся, родная. Возьми самое — самое ценное. Не собирай все барахло! Соберешься и мигом на вокзал, где возьмешь билет в Саранск. Слушай внимательно...

Через несколько минут Жуков, уже в галифе и чистой майке, уже стоял перед открывающейся входной дверью, за которой маячили несколько широкоплечих фигур в мундирах.

— Капитан Говоров Никита Сергеевич, Наркомат внутренних дел, — у Жукова нестерпимо закололо в груди. — Товарищ генерал, извини за поздний визит. Дело особой государственной важности.

«Все, — Георгий Константинович собрал всю свою волю в кулак. — Это конец. Сейчас, в воронок и … поедем «пить кофе» к этому подонку Берии». Однако, молодой капитан вдруг ПОПРОСИЛ РАЗРЕШЕНИЯ пройти внутрь.

— Георгий Константинович, давайте поговорим на кухне. Мне срочно нужно прояснить некоторые детали вашей недавней инспекции, — Жуков, наклонив широкий лоб чуть вперед, пропустил капитана в квартиру. — Это не займет много времени...

Недоумевающий генерал провел ночного «гостя» на кухню, где они расположились за столом.

— Товарищ генерал, вот документ, подтверждающий мои полномочия, — в руки Жукова легла бумага с очень характерными фразами «ОБЕСПЕЧИТЬ МАКСИМАЛЬНОЕ СОДЕЙСТВИЕ», «ОСОБАЯ СЛЕДСТВЕННАЯ ГРУППА» и очень характерными размашистыми подписями «СТАЛИН», «БЕРИЯ». — Прошу вас вспомнить необычные события, произошедшие с вами в поезде?

Жуков мгновенно вспотел. Ему вспомнился тот страшный разговор, когда его закрыли в туалете. «Суки, кто мог рассказать? Сергей? Костя? — перебирал он в памяти своих коллег по инспекции, с которыми будучи навеселе кое-чем поделился. — Бл-ть, кто из них! Больше некому!».

Отступление 13

СССР.

Львовская область

Солнце уже уверенно карабкалось по облакам, как сверху одной из таких пушистых и белоснежных куч к земле стремительно спикировала тройка стальных птиц. Юнкерс-88, многоцелевой самолет люфтваффе, действительно, напоминал какую-то хищную птицу. Высокая скорость, прекрасные летные качества позволяли этому железному охотнику с легкостью догонять любого тихохода и быстро уходить от более грозного противника.

— Курт, — светловолосый бомбардир, висевший на кожаных ремнях в нижней полусферы прозрачной кабины, внимательно всматривался вниз, тщательно фиксируя знакомые ориентиры. — Мы над Западным Буком! Давай на 10 — 12 градусов правее, мы немного отклонились от курса.

Сверху от пилота раздалось что-то утверждающее, но сильный шум в кабине жадно ловил любой чужеродный звук, быстро вплетая его в громкую какофонию других звуков — свиста, скрипения, гудения и т. д. Однако, легкая дрожь грозной машины, чуть завалившаяся вправо, сигнализировала, что пилот все услышал.

Бомбардир успокоенно повис на ремнях, продолжая разглядывать проплывавшие далеко внизу огромные куски желтоватых хлебов, отливавших яркой сочной зеленью густых дубрав. Он думал, как это все непохоже на то, что открывалось ему в воздуха в родной Баварии. Там было настоящее лоскутное одеяло, словно сотканное руками искусной мастерицы из геометрически правильных квадратиков и прямоугольников земляных полей. Здесь же были гигантские пространства, которые, совершенно искренне не понимал он, по совершенно непонятной причине достались «иванам».

— Командир! До цели осталось меньше минуты, — он уже различал окончание леса, за которым, как отмечал разведчик, находился один из многочисленных приграничных аэродромов русских. — Полминуты!

Точно, вот он! Бомбардир уже видел ровные ряды крылатых птиц — самолетов, стоявших словно на параде в открытом строю.

— Пять секунд! Четыре..., —

«Это будет слишком просто, — успел он подумать, прежде чем дернул за рычаг открытия бомболюка. — ...».

— Два... Один..., — первые бомбы великой войны с хрустом отцепились и начали падать со своего насеста. — Есть поражение цели! Еще!

И прежде чем юнкерс снова нырнет в облака и направиться домой на дозаправку, немец увидел, как на исковерканные самолеты заходят еще оставшиеся два самолета их тройки.

… Однако, если бы вся их троица смогла опуститься чуть ниже, то их глаза предстала бы несколько иная картина, чем видимая сверху. Изрытое воронками поле было, действительно, буквально уставлено несколькими десятками монопланов с красными звездами на крыльях. Правда, что это были за самолеты?! Могли бы они вообще подняться в воздух? Без моторов? Без винтов? У некоторых из них вместо или правого или левого крыла была наскоро натянута темная перкалевая ткань, лишь сверху похожая на настоящую поверхность крыла.

А из нескольких блиндажей, уже бежали техники в темных комбинезонах с небольшими канистрами в руках. Им нужно было, как можно скорее, поджечь хотя бы несколько из разбитых самолетов, чтобы иллюзия разгромленного аэродрома была максимально достоверной.

____________________________________________________________

г. Брест. Окраина

Бывшая коммунальная квартира, бывшие жильцы — семьи членов комсостава Брестской крепости уже эвакуировались.

Я открыл глаза и непонимающе уставился в деревянный потолок, с которого, из деревянных щелей сыпался какой-то мусор — то ли опилки, то ли солома.

— Что это за мусор? — откинув одело, я начал потянулся к своим валявшимся здесь же колготам. — О! Бл-ть! Сегодня воскресенье!

Неожиданно наш дом неуловимо тряхнуло и на меня снова посыпалось сверху какая-то дрянь. Через несколько мгновений раздался какой-то глухой звук, сильной напоминавший взрыв.

— У-у-у-у! — диким зверем заскулил я, кляня свой организм, который плевать хотел на все и хотел спать дальше. — Война! Бл-ть! Война!

«Охренеть! Проспал! Проспал начало Великой Отечественной!». Я же вчера почти до двух ночи смог досидеть, буквально придерживая закрывающиеся веки. Ну, до конца я верил в то, что мои «писульки» хотя бы что-то изменили! А, оказалось, ни хрена! История словно тяжелый локомотив — титан вновь пошла по точно таким же рельсам в ту же самую сторону. «Все начинается заново, боже мой!».

Одеяло ракетой слетело с меня и спланировало куда-то в конец комнаты. И через мгновение я уже был на ногах и, не обращая внимания мотавшуюся на правой ноге не до конца одетые колготы, несся по коридору, голося как недорезанный поросенок.

— Вставайте! Вставайте, вашу мать! Настюха! — но было пусто в одной комнате, в другой тоже никого не было. — Где вы все? Але?!

«На кухне же! Бабка же хотела отправиться первым поездом. Точно! Там обе сидят». Я еще сильнее припустил по длинному, казалось, бесконечному коридору. «Бл-ть, поворот! Скользко-то как!». Разогнавшегося детское тельце просто чудом не впечатало в стену.

— Война! Война! Мать вашу! Что сидите? — с новыми силами начал я орать, залетая на огромную коммунальную кухню и видя сидящих за столом бабулю с внучкой. — Какого вы хрена расселись?

В те первые минуты войны, я был словно безумный. До меня ведь только сейчас, ясно и бесповоротно, дошло, что я вот-вот погибну не от разрыва бомбы, так от артиллерийского снаряда. Это понимание с такой силой ударило по детским мозгам, что я меня буквально снесло башню... Наверное, в эти секунды я казался по-настоящему безумным! Эти выпученные красные глазки, вскосмаченные волосенки, ночная рубашка, едва доходящий до колен, мотающиеся сзади колготы. Словом, на кухне я предстал в виде классического сумасшедшего!

— Батюшки мои! Мальчонка заговорил! А я-то думала, немой немой, а смотри-ка..., — бабка, не вставая, не переставал креститься, с изумлением рассматривая меня. — И голосистый какой! Орет словно оглашенный матюгами одними. Тьфу, прости Господи!

Настюха же меня не подвела. Моя говорливость, естественно, ее совершенно не впечатлила. Она это и так знала. А вот то, о чем я орал, она сразу же выцепила.

— Баба, баба, Димка про войну говорит. Слышишь, ка за окном громыхает? А если, это не учения? Настюха, чувствуется, была сильно напугана. — Сама же вчера говорила, что тревожно что-то в городе. Не как, мол, раньше. Пусто, по многим домам ветер один гуляет... Может в крепость пойдем, к дяде Ефиму?! Там бойцов и командиров много, силища.

Бабуля вновь перекрестилась и что-то прошептала одними губами. «Молитву, что-ли читать начала, — подумалось мне».

— Ой, не знаю Настька, не знаю... Помоги, Богоматерь, заступница, — но вдруг он решительно встала и начала собирать в котомку какие-то припасы со стола. — Давай-ка, Настька, точно в крэпась пойдем, к Ефимушке. Он-то подскажет что делать или, не дай Бог, оборонит. Собирай вещички свои и малого. А ты, — тут она чуть нагнулась и, нахмурившись и собрав в кучку все свои морщинки, грозно так погрозила мне костлявым пальцем. — Не лайся боле! Не лайся, слышишь?! А то за ухи твои оттаскаю и по губам бесстыжим отшлепаю. Понял?

«Бляха муха... По губам она меня отшлепаем, — до меня с трудом доходили ее слова (видимо, адреналин здорово дал мне по мозгам). — Да, нас сейчас всех грохнут! Через какой-то час немцы уже будут в городе и сразу же возьмут крепость в кольцо. Валить надо из города и как можно скорее! Бл-ть! Быстрее, на восток! Поближе к Москве! Бл-ть, недоумок, не мог сразу Сталину признаться..., — я все еще продолжал пялится в глаза бабки, словно не понимал того, что она говорила мне. — Сейчас бы сидел в Москве в бункере и пломбир трескал!».

Тем временем бабуля и Настя, подхватив оторопевшего меня под ручки, вытянули на улицу, которая начинала напоминать разворошенный муравейник. В разных сторонах города к небу поднимались клубы черного дыма. С гулким грохотом, продолжали разрываться снаряды, то и дело отдаваясь звоном выбиваемого стекла и испуганными людскими криками.