Да, это так. Чёрный Мамонт сам никогда не ест мяса мамонта, даже близко к нему не подходит. Нельзя. От него должно пахнуть, как от настоящего мамонта, он хранит в своём чуме мамонтовый навоз, он ходит ногами по такому навозу и натирает подмышки; люди, когда на него злятся, могут в сердцах обронить, что от него воняет... Мамонтом воняет... А он даже не ест мяса мамонта. Он вообще мало ест и другого мяса. Зато много ест того, что ест сам мамонт. Задолго перед охотой начинает поститься. Придут мамонты, не придут, а он уже не ест мясо, он собирает себе, словно женщина, травы и зёрна, кору, корешки, он варит кашу, как женщина, или вовсе ест сырым, а если мамонты вдруг не придут, люди скажут, что он виноват, это он не усердно постился. Он, мол, во всём виноват. Он даже жену потерял ради них — и всё равно виноват.
Чёрный Мамонт снова вздохнул. Что-то не так он делает. Он сейчас должен сосредоточиться, должен представить охоту, должен увидеть, как будет, а он... он, кажется, готов увидеть свою бывшую жену. Как та ушла от него. Не родила ни сына, ни дочь. И ушла. Потому что не хотела жить в отдельном чуме, не хотела пол из мамонтова навоза, не хотела подчиняться всем его запретам, но хотела быть как все. А ему так нельзя. Быть как все. Не получится.
Закрыл глаза Чёрный Мамонт. Хочет мысли свои успокоить. Хочет охоту представить. Как раньше делал. Многажды делал. Должно получиться. Получится. Только он должен быть как скала, как камень сидеть, как сук дерева, не шелохнуться. Все мысли изгнать, все до одной, быть в пустоте, и в той пустоте — там увидит, должен увидеть, увидит... Он вдруг и вправду видит. Не мамонтов видит, а Белое Облако, своего старого учителя. Тот снова с ним, как когда-то давно, когда тот учил, долго-долго учил.
Белое Облако, добрый старик, улыбается. Он пас мамонтов для людей. Долго пас. Но состарился. И теперь у него ученик. Теперь он объясняет тому, что есть всё вокруг, что есть этот мир.
— Всё только сон.
— Какой такой сон? — ученик не понимает, ученик морщит лоб и тужится.
— Страсти Великого Духа.
— Какие страсти?
— Ну как?.. — добрый старик улыбается. — Вот что видит охотник? (Повёл вокруг рукой, степь охватил). Трава. Вот что есть трава?.. Трава — это страсть.
Ученик тужится:
— Какая страсть?
— Страсть земли к небу. Разве не видишь, как она тянется к солнцу? Солнца хочет трава, всегда солнца. А когда устаёт от хотения солнца, тогда хочет дождя. И потом снова солнца... Но вот идёт бык. Или олень. Или лошадь. Что есть олень?
— Что?
— Тоже страсть.
— Какая? — тужится ученик.
— Страсть к поеданию травы, внутри которой страсть к небу. Подобное поедает подобное. Одна страсть поедает другую. А там идёт лев. И что есть лев?
Ученик видит льва вдалеке, по степи идёт лев и рычит, а он тужится, он не может понять, Белое Облако говорит за него, добрый старик:
— Страсть... к поеданию мяса, которое...
— Ну да! — кажется, он, наконец, понимает. — Все страсти охотятся друг за дружкой!
Старик улыбается. Он прямо тут. Он говорит:
— Мамонт тоже одна только страсть. Самая наглядная. Самая-самая.
— А мы тогда как? — не выдерживает ученик. — Мы тогда что? Что есть человек? Неужто и он тоже страсть?
— А как же... — смеётся старик. — Страсть к наблюдению за страстями Великого Духа.
Смеётся старик. Добрый старик. Смеётся прямо тут, в пустоте, а ещё рычит лев, который есть страсть к поеданию страсти, а ещё... ещё вдруг хохочут гиены, дразнят льва, молодого — и Чёрный Мамонт не понимает, опять не понимает: откуда гиены, зачем?
Открыл глаза Чёрный Мамонт, глядит теперь в степь. Оттуда гиены, из степи. И лев тоже оттуда. Молодой лев идёт впереди, он как пастырь, а четыре гиены бредут за ним следом. Чёрный Мамонт вдруг ощущает испуг, у него ёкнуло сердце. Кажется, здесь дурной знак. Это ведь ему знак. Лев как пастырь гиен. Но гиены враги. Они хотят погубить своего пастыря. Это знак для людей, для Чёрного Мамонта, шаман не зря сомневался, шаман, значит, был прав. Надо спускаться Чёрному Мамонту. Надо назад возвращаться. Надо сказать людям в стойбище, что не будет охоты. Надо сказать... Дурной знак.
Только медлит Чёрный Мамонт спускаться. Сидит и глядит, как шествует лев. Гордо шествует по степи. Важный лев. Молодой ещё. Важный. Вот зарычал. Оповещает. Всех вокруг оповещает. Вот рвёт траву задними лапами, разбрасывает от себя. Мочится. Оставляет свой запах. Степь должна пахнуть хозяином. Этот лев тут хозяин. Но хохочут гиены, не соглашаются. Сзади преследуют льва. Подошли к его меткам. Мочатся поверх. Вот сейчас лев развернётся и бросится в бой, вот сейчас их накажет, несчастных и наглых — нет, не наказывает, не обращает внимания, идёт дальше, а Чёрный Мамонт глядит как зачарованный и всё хочет понять: какой это знак? Может быть, не плохой? Может, всё же хороший? Не хочет он сейчас спускаться, не хочет нести людям печальную весть, хочет только хорошую. Но хорошей ведь нет. Пока нет. Ничего он не видел. Охоты не видел, а Белое Облако... что хотел сказать Белое Облако, о чём напоминал?.. Всё есть страсть. Да, Чёрный Мамонт кивает. Сам себе кивает. У него тоже есть страсть. Непобедимая. С тех пор как ушла от него жена, у него не было женщины, он оставался один, один сам в своём чуме, один-одинёшенек. Долго так было. Долго и тоскливо. Женщины на него не глядели, и он на них не глядел тоже. Но на прошлых оргиях, когда всё меняется, когда можно всё, он тогда взял Чёрную Иву и с тех пор о ней одной только и думает. Вот с кем было ему хорошо, так хорошо, как не бывает вообще, кажется, что не бывает, невозможно представить, пока вдруг не испытаешь. А когда испытаешь — уже не забудешь! Он не забыл. Эта женщина должна жить в его чуме. Должна быть рядом с ним всегда. Эта женщина не убежит. Эта не скажет, что воняет мамонтом. Эта поймёт, как много он делает для людей, как старается. Без неё ему не жить! Никак не жить... Но у неё есть муж — значит, он должен быть лучше, чем её муж, он должен быть самым-самым, но как же он тогда принесёт печальную весть?.. Чтобы люди ругали его? Чтобы недовольно шептались за его спиной? И муж этой женщины тоже?.. Она взяла цветок из его рук, она приняла его страсть, не стала морщиться, не фыркнула, что пахнет мамонтом — и она должна быть его, он должен так сделать, он не хочет опять оставаться один, ему надоело, не жить ему одному... Ждёт Чёрный Мамонт, не спускается. Ждёт другого знака, хорошего. Потому что люди должны уважать Чёрного Мамонта, а не ругать. Потому что он их не бросит. Это люди его сами бросили, а он их не бросит. За всё то, что он для них сделал и ещё сделает, за всё то они должны отдать ему женщину, Чёрную Иву, у которой есть муж, который охотник, который... Нет, Чёрный Мамонт не может спуститься. Люди станут над ним насмехаться, люди скажут, что он недостойный пастырь, а он ведь достойный, он самый достойный, он так долго учился у Белого Облака и после столько раз уже сам водил мамонтов — и на этот раз проведёт, сам проведёт, даже без знаков, потому что так надо, потому что нельзя по-другому, никак нельзя. Значит, так будет.
Сидит Чёрный Мамонт. Не шелохнётся. Если станет упорным, если так просидит до утра, что-нибудь будет. Может быть, сжалится дух Мамут, ведь духи любят, когда их так просят, любят людское смирение, а Чёрный Мамонт смиренно сидит, как подобает, он весь как скала, как кремень, из которого высекают искру, из него самого можно высечь искру — пусть приходят и высекут, все, кто хотят, пусть приходит любой. Он будет ждать, сколько надо. Любой.
Пустота. Всё исчезло. Недвижно. Безвидно. Одна пустота. Но в пустоте поднимается ветер. Ветер густеет, становится твёрдым, и тогда проливается дождь. Капли дождя бьют и бьют по твёрдому ветру, от этих ударов рождаются искры, множество искр, искры сыплются всюду, сверкают, слипаются, из них получилась земля. Из других капель, не столкнувшихся с ветром, получилась вода. А круг ветра стал небом. Земля хочет покоя, небо шлёт перемены. Дух Мамут не пришёл, но другой дух явился. Неведомый. Панталык его имя. Он как кожа змеиная, та, что сброшена, как сухой длинный лист, что скрутился верёвкой. Панталык может людям помочь вместо духа Мамута. Панталык говорит, Чёрный Мамонт знает, что делать. Не раз и не два он вёл мамонтов. И опять проведёт. Сам теперь проведёт. Не спросясь у Мамута. Может сам приказать всякому мамонту. Панталык дозволяет. Панталык не Мамут. Можно сесть на него, тогда он повезёт, он покажет тех мамонтов, всех их покажет в степи. Чёрный Мамонт вдруг вихрем несётся над степью, как пылинка, как сухой старый лист, и он видит сверху всех мамонтов, всё их стадо. Устали они. Изнурены. У них малый детёныш. Дух Мамут опекает младенца. Чёрному Мамонту будто бы страшно, он как будто робеет — и вдруг толчок. Резкий толчок. Он очнулся. Сидит на помосте. Звёзды взошли. Ночь над ним в самом разгаре. Он не спустился. Он высидел. Принял решение.
Близится утро. В последний раз взглянул Чёрный мамонт на небо и стал спускаться. К вечеру вернётся в стойбище. А ночью... ночью они с шаманом должны сказать людям, что будет Охота. Медлить нельзя.
Чёрный Мамонт спустился на землю. Размял хорошенько затёкшие ноги и направился к стойбищу. Но вдруг замер на месте. Сзади за ним кто-то идёт. А у него нет оружия.
— Чёрный Мамонт, это Канюк. Важные вести у нас. Похоже, не будет того, что задумали. Детёныш родился.
Канюк... Вот оно что... давно уже ждал, пока он сидел, а он не заметил. Хороший охотник Канюк, умеет подкрадываться, только много берёт на себя, чересчур много. "Не будет того, что задумали". Как бы не так! Чёрному Мамонту это решать, не Канюку. И Чёрный Мамонт решил, уже всё решил. И Канюк лишь подтвердил, что он решил правильно.
— В стойбище не сообщили ещё?
— Канюк идёт в стойбище.
— Нет, — возражает Чёрный Мамонт. — Пускай Канюк возвращается к своим разведчикам. Чёрный Мамонт услышал его весть. Чёрный Мамонт уже об этом знает. Наше дело не отменяется. Ничего не отменяется.
"Как это?", — вздрогнул было Канюк, открыл рот и осёкся. Ничего вслух не сказал, промолчал. Чёрный Мамонт ведь главный для этой охоты. Как скажет, так всё и будет. Сказал возвращаться — развернулся Канюк и пошёл восвояси.
* * *
Рыжегривый, великолепный огненно-золотистый лев, в первый раз обходит свои новые владения. Несколько дней назад он явился сюда из предгорий, изгнал прежнего вожака, Одноглазого, и вот теперь гордо шествует по невысокой пожухлой траве. Временами он останавливается, приопускает морду и так сильно вдыхает степной воздух, что его бока втягиваются, кажется, едва не слипаясь. Зато мощную грудь распирает, сколько могут выдержать рёбра и прочная шкура, а затем всё тело льва содрогается в едином порыве и сквозь раскрытую пасть извергается раскатистый рык, от которого пыль вздымается столбом перед хищником, напоминая маленький смерч, а грозный рокот, подобно перекати-полю, катится над землёй до самого небосклона. Вся степь обязана знать своего нового владыку. Всё здесь принадлежит только ему. И если кто-нибудь смеет оспорить права Рыжегривого — пускай появится, он ждёт.
Но никто не появляется. И Рыжегривый как будто презрительно морщится. Его походка степенна, размеренна, и всё остальное у него тоже как подобает. Как подобает настоящему льву. Неустрашимому хозяину.
Он движется в полуночную сторону. Солнце светит ему вслед и слегка досаждает. Жарко. Уважающему себя льву надо бы валяться где-нибудь в тени, но это будет потом. Сначала самое важное. Сначала нужно отметить свои владения. Обойти всё по кругу, со всем познакомиться, со львицами в первую очередь, а заодно и проверить, нет ли ещё тут каких-нибудь львов, одноглазых или двуглазых — с любым он сразится и любого изгонит. Потому что теперь он тут главный и никакого соперника не потерпит. Станет биться до последнего. И победит.
Только некого больше побеждать. Одноглазый удрал, поплёлся прочь, поджав хвост, а другими гривастыми львами не пахнет. Львицами тоже сейчас не пахнет, но Рыжегривый догадывается, где они должны быть. Скоро к ним явится во всей своей красе. Но сначала обойдёт территорию. Обойдёт и проверит. Опояшет цепочкой своих следов и своих запахов. И все львицы, которые окажутся внутри этого огромного круга, все эти львицы станут теперь его жёнами.
Выжженная коричневая степь пылится при каждом шаге. Сухие, шуршащие на ветру пучки травы без цвета, без запаха, как скелеты былого плодородия. Если бы лев мог сочувствовать травоедам, очень впору было бы посочувствовать. Но нет такого в зверином мире, жалости нет. И сочувствия тоже. Каждый чувствует за себя.
Рыжегривый наткнулся на первую загадку. Даже и не загадку, а просто так, интересное. И, наверное, важное. Здесь недавно прошло стадо мамонтов. Пересекло путь льва. Львы не охотятся на мамонтов и не испытывают к ним особого интереса, но в стаде был детёныш, даже два. Рыжегривый ещё раз принюхался, немного прошёлся по мамонтовой тропе и убедился, что он не ошибся. Двое детёнышей, второй совсем маленький, только недавно родился. Детёныши мамонтов — это, конечно, добыча, если только отбить их от стада, но не просто отбить их от стада, да и не нужно это льву. Львицы могут этим заниматься, не хозяин. Львицы могут заинтересоваться этим стадом, значит, будут где-то неподалёку. И, может быть, там он с ними и познакомится.
Рыжегривый решил преследовать стадо. Было видно, что гиганты шли медленно, совсем медленно — приноравливались под малыша. Лев мог идти гораздо быстрее. Ещё можно было понять, что мамонты ищут воду. Осталось несколько отметин от их хоботов прямо на поверхности земли — так они внюхивались вглубь. Под землю. Рыжегривый тоже попытался внюхаться под землю, но он же не мамонт. Ничего он не вынюхал. Только чихнул. Чихнул, поднял голову — и увидел двуногого. Измождённый двуногий стоял с длинной палкой в руке и глядел на него. Словно вырос из-под земли. Словно призрак какой.
Рыжегривый до сих пор ещё не сталкивался с двуногими. Но этот двуногий не выглядел как добыча, хотя и явно был слаб. Лев внутренним чутьём безошибочно распознал, что двуногий его не боится и ожидает, когда он уйдёт. Это льву не понравилось, такая наглость. Ему захотелось рыкнуть, да так, чтобы у тщедушного затряслись поджилки, но он не рыкнул. Втянул только глубже ноздрями запах, понял, что голоден этот двуногий, что хочет пить, что тому нехорошо, он усталый — но всё равно льву не поддастся. Просто так не поддастся. С ним нужно биться. Как с Одноглазым. Если лев его хочет прогнать. Но за что Рыжегривому биться?.. Биться можно за львиц, за территорию, где живут львицы, или хотя бы за еду, а этот двуногий не имел отношения ко львицам и не выглядел едой, он преследовал мамонтов, серьёзно преследовал, не так, как лев, — и Рыжегривый вдруг решил ему не мешать. Взмахнул хвостом и свернул в сторону. Он ведь изначально обходил свою территорию. И сейчас горделиво пошёл дальше, не оглядываясь, словно там, позади, остался комар или мух навозная — пускай остаётся, кто бы он ни был. Рыжегривый уже о нём позабыл. Опять шёл к полуночи, по краю своих владений, как сразу и намеревался, это мамонты его ненадолго сбили с пути, но теперь он вернулся. Здесь он должен оставить свой след. И свой запах под каждым кустом, какой только встретится. Чтобы издалека знали все. Все, кому нужно знать.
