— Видел.
— Вот и тебе так же надо. Шины, соответственно. Полный фарш внутри. Кресла вместо тех табуретов, что сейчас, приборную панель, музыку. Можно даже — цветомузыку. Главное — там механика кругом. Там просто нечему глючить. Импортные нас взяли красивыми обёртками и дерьмом в них, а нам надо — от обратного. Наше, неубиваемое — в красивую обертку. Понял?
— Кажись — понял! — закричал Вадик. И даже собрался бежать, пока 'мысль из головы не ушла', но у Алёнки разве вырвешься из её захвата?
— Вот и будет тебе фурор! — усмехаясь, продолжил Бабуин, — Тент снимешь, хромированные дуги, кенгурятник, гирлянду развесишь. Хоть на шашлыки, хоть на охоту, хоть с бабцами на речку, хоть на стрелку — ставь на дуги станковый пулемёт, да кроши всех в капусту для засолки в зиму. Это же армейский вездеход! А Диман умеет с ним обращаться, два года полкана возил. Главный прикол будет, когда ты будешь Крузаки из луж вытаскивать, посмеиваясь.
А вот девочкам все эти 'железки' были мало интересны, даже Алёнке, они услышали другое:
— Думаешь тренды изменяться? Кокошник? А без него — никак? Сарафан!!!
Кто про что, а девочки, даже фиминистически настроенные — про шмотки.
— А то! Всегда так ведь. Помнишь 'Прощай, амиго, о-о! Нас так долго учили любить твои запретные плоды'. Помнишь? Поэты — они немного ежанутые все. Некоторые — больше других, тех — лечат. А некоторые умело маскируются под нормальных, слегка пристукнутых. Под нас с вами.
Взрыв хохота. Их уже окружила немалая толпа. 'Завод' решил эмигрировать в 'ХХ век'. Как слух прошёл, что Бабай валит в 'Двадцатый' — так народ и подорвался.
— Так вот, — повысив голос, когда их стали нагонять группки людей, продолжил Бабуин, — Поэты, из-за того, что как кошки, живут разом в двух мирах — в нашем и в их, ёкнутом, вместе с духами и призраками отца Гамлета, умеют нюхом чуять то, что изрядные мыслители головами не всегда способны уловить. Вот и автор этих строк учуял такую особенность, что если человека слишком долго пихать чем-то, то он неизбежно захочет чего-то противоположного.
— Бабуин! — крик из-за подстриженных кустов, мимо которых они проходили, — Ты заморочал! На пальцах разжуй!
— Не разжуй, а то получишь буй! — огрызнулся Санёк, но разжевал: — Если любого из вас неделю пичкать самым вкусным тортом, то вас от него тошнить будет и захочется огурчика. Самого кислого, бочкового, побродившего, чтобы — вырви глаз!
— Эт точно! — взрыв смеха. — Толкай дальше!
— Вот и нас так учили, так учили красивым импортным обёрткам, что нас от их засахаренного дерьма уже тошнит. Маятник качнулся в обратную сторону. Хочется чего-нить нашенского, кисленького, солёного, да — терпкого! Но! Мега-монстры убер корпораций уже подсуетились. Трудолюбивые биороботы-рисоеды, те самые, что 'кули бы и не поработать?', уже строчат на своих швейных машинках нам косоворотки, наши триколоры с медведями, с Совковыми серпо-молотами и 'Всегда-готов!' флагами, заодно. Бабло не имеет идеологии, морали, совести и принципов. Оно — просто бабло. И мегамонстры не имеют идеологии, морали и совести, делают бабло на всём. На нас.
— А мы — всё? — гоготнул кто-то.
— А разве нет? — серьёзно ответил Бабуин. — Кто они без тебя, суслик? А?
— Я — никто! — ответил тот же голос, зло, яростно, о — наболевшем, — Я — население, избиратель, налогоплатильщик. Я — никто. И звать меня — никак!
— Точно! Никто! Именно в этом тебя убеждали так давно и так упорно. Ты, теперь, даже не винтик в большой совковой машине. Уже — не винтик! Ты — никто. И вот маятник качнулся! А суслик, оказывается, щука — личность! Тебя уже стало напрягать то, что ты — никто. Именно про это сказали 'Всё или ничего!' Ты — ничего. И — всё! И — разом!
— К чему ты клонишь, Бабай?
— Ни к чему. Лишь к тому, как нас всех изощрённо имеют. У нас появилось подспудное желание прикоснуться к истокам. А они — уже подсуетились. И опять подсовывают нам их поделки. Вместо наших, исконных.
— Ну, ты дал, Бабуин! — хохот нарастал, — Прикоснуться к истокам! Ха-ха-ха! Слышь, народ! Айда все в деревню!
— Рассмешил, Санёк!
— Вот ты юморной, Ёкарный Бабай! Косоворотки, сюртуки и кокошники!
— Да где ты теперь 'исконное-то' найдёшь?
— Ха-ха! Нас и так 'ватниками' обзывают!
— И чё?! А я вот люблю ватник! У меня на даче — незаменим просто! Легко, тепло!
Дальнейший сабантуй участия самого Бабуина уже и не требовал. Как всегда, брошенная в народ идея, как брошенная в толпу девка — вызвала дикое брожение, бурление. Настолько обсуждаемое было важным и острым для молодых людей (другие в клубы не ходят), что они забыли — куда и зачем шли, встали и орали, стараясь перекричать друг друга. Проезжающие водители, заинтригованные, притормаживали, послушав — бросали машины, часто с заведёнными моторами и открытыми дверями, спешили высказать свою точку зрения, поорать — о своём, наболевшем. Об отменённой пенсии, о квартплате, о зарплатах и ворах во власти. Покричать: 'Доколе!'
Кто-то уже бренчал гитарой, и пели хором: 'Да, я ватник, я тот самый колорад! Потомок победившего солдата!'
— Пошли из этого дурдома! — Алёнка поволокла всех из толпы.
— Весь мир дурдом, все люди — психи, а Солнце — чёкнутый фонарь! — ржал Бабуин.
Он был доволен произведённым эффектом. Он испытывал особое удовольствие от подобного действа. Любил бросить в толпу какую-нибудь мысль, вложить в человека какую-нибудь необычную, будоражащую, нетривиальную идею и, смотря за метамарфозами идеи в сознании человека и человеческого сознания с этой идеей внутри — кайфовать.
— Ты — извращенец! — зло процедила Алёнка, считав Бабуина, — Как можно любить трахать людям мозги?
— Я? — искренне удивился Бабуин, — Любить? Ни в коем разе, братишка, ни в коем разе! Нравиться мне не то, что их мозги имеются. Не одним мою они и вытряхиваются, заметь! Мне нравиться, что они — есть. Мозги — есть. Что они — живы, не умерли, не закостенели, что 'потерянное поколение' имеет не только свое мнение, отличное от провозглашённого официальными рупорами башен противоракетной обороны, но оно, мнение это — довольно живое и зубастое. А то, что я провоцирую коллективное бессознательное? Так у них иммунитет будет. Когда средства массовой истерии, рекламы и дезинформации врубятся на полную мощь, то единственное, чего они добьются — массового приступа тошноты. Мне нравиться наш народ! Он — уникален, на мой взгляд!
— Бабуин! — тихо сказал Ханк, — Ну и сука же ты!
— А то! — охотно согласился Санёк, — А не был бы я сукой, то не подсказал бы тебе, заметь, бесплатно, по-свойски, креативную идею. А был бы я не сука, а умелый и расчётливый делец, то я бы нанял бы твоего же Димана, кинув тебя, как лоха, и стал бы клепать переделки тривиальных козликов и тебе же, барану, их бы и впаривал. Ты же, как истинный лох, легко бы повёлся на красивую картинку, забыв завет Кузькиной мамы: 'Зри в корень!'
— Да, кстати, Саш, а что ты в самом деле так не сделал? — спросила Алёнка.
— Браток! — изумился Бабуин, — Ты меня удивляешь! Уж ты-то должна знать, что я — сука, раздолбай, лентяй, неумеха, пьянь и отморозок! Ну, ты же что? Забыла? Я же — сиволапый мужик, чернь рассейская, полный неумеха и дикарь. Ах, да! Я же — ватник. Я тот самый колорад. Что упрямо отказывается принимать цивилизацию. И каждый раз обламывает рога, вместе с шеей, всем цивилизаторам подряд, несущим нам свет просвещения.
— Тьфу на тебя! — искренне обиделась Алёнка и повернулась к Коляну, — И ты — тоже?
— Я? — не менее искренне удивился Колян, — Я такой же, как все.
Бабуин истерично ржал. До болей в животе.
На входе в '20-й век' их встретил Четвертак, посмеялся над Ханком и его 'большой черной машиной', видя, что Вадик пришёл пешком. И разочаровал их. Оказалось, что Енот уже уехал. Предположительно в 'Легион'. Видя идущую следом за пятёркой Бабуина толпу, разреженную, но накатывающую, как нашествие зомби, Четвертак, вдруг, поменял свои планы.
— Они текут, подобно реке, — сплюнул Четвертак, — Я вас подкину, там моя ласточка стоит. Ханка, хитрая морда, ты не влезешь, сам как-нибудь. На своём Крузаке доедешь.
И, смеясь, скрылся за дверями, в бухающей басами задымлённости клуба.
Оставив матерящегося Ханка, пошли в указанное место. Наткнулись на забор из 'досок' железнодорожной снеговой машины. Пока нашли проход, Четвертак их уже ждал со своей пассией. Расселись. Девушка Четвертака — впереди, Бабуин с Коляном и с их девушками на коленях — сзади.
— Бабуин, ты никак с Енотом всё уровнял? — спросил Четвертак.
— Я и не морщил с ним ничего, — отмахнулся Санёк, — Он немного попутал, я ему доходчиво объяснил, что такое поведение в отношении родных мне людей недопустимо. Он — понял. Всё — ровно.
— Гля! — тихо выругался Четвертак, — Вот, Санёк, чего не могу понять, то это как ты так можешь сложное сделать таким простым.
— Никак! — пожал плечами Бабуин, — Знаешь, жил один такой мужик, старик Аким, так он и вывел универсальный закон жизни. Называется 'бритва старика Акима'...
При этом Алёна прыснула в кулак.
— Да? — удивился Четвертак, — И чё это за закон?
— А гласит этот закон следующее: 'Нехер плодить сущности там, где они бы и нахер не нужны'. Понял?
— Нет. — Ответил Четвертак.
— Вот за что я тебя, Четвертак, уважаю, — сказал Санёк, — Что ты и есть воплощение этого закона. Сразу — 'нет'. Другой бы — промолчал бы. Или соврал, что ещё хуже. Чтобы выглядеть умнее, чем есть на самом деле. А ты — сразу — 'нет'. За что и уважаю.
— Так если я не понял, что ты там ляпнул? — удивился Четвертак.
— Вот и Аким говорит — проще надо быть, люди и мухи к тебе сразу и потянуться.
— Не слушай его, Юра, — вмешалась девушка Четвертака, — Он издевается над тобой.
— Это ж Бабуин, — пожал плечами Четвертак, — Он иначе просто не умеет. А сам говорит — 'не плоди сущностей'.
— И он очень и очень упростил эту теорию, — продолжила девушка, — Это — примитивизм, искажающий изначальный смысл. До полной противоположности высказыванию. Я тебе потом объясню.
— Мне не надо, — поморщился Четвертак, — Как там на самом деле. Мне нужно, как Бабуин скажет. А то потом вся братва будет умничать, а я один буду глазами хлопать, как карась. А ведь меня оставили тебя ждать, Санёк. Енот тоже тебя ждёт. Только он просил Мокрого с хвоста сбросить. Есть подозрение у братвы, что подтекает Вадик. Рад был увидеться, Санёк. Я запомню, что не надо городить херню там, где она и нахер бы не нужна!
Видя, как у девушки Четвертака отпадает челюсть, они покинули машину. Их ждали. Коляна и девушек проводили к столикам, а Бабуина — в кабинет заведующего клубом.
Вернулся Санёк довольно быстро. Буркнул, что всё в норме, что всё — ровно, но он что-то очень устал. И не прочь расслабляющего и тонизирующего душа и массажа.
— Санёк! — смеялась Алёнка, — Ты неисправим! Где твои манеры? Ты бы ещё поручика Ржевского включил: 'У меня — как у коня! Айда на сеновал!'
— Тухло тут, — поморщился Бабуин, — Правда, устал. Потому и манёвры, тьфу, манеры — кончились. Иначе вам грозит тащить мою бессознательную тушку. Енот угощал коньяком. Говорит — врунишкин коньяк, настоящий.
— Ну, ты нахаляву...
— Я и говорю — с минуты на минуту — устану, — раззявился во все 32 Бабуин.
— Ко мне или к тебе? — спросила Алёнка у подруги. Оля — смутилась. Алёнка кивнула, — Понятно. Ко мне.
Зуммер будильника. Как всегда — не вовремя. Всегда. Заставляет тебя открыть глаза, смотреть на этот мерзкий мир.
Хотя... Бабуину в это утро было не так противно выныривать в реальность, как обычно. И посмотреть было на что.
Это только тупые малолетки, даже 40-50 годов отроду, думают, что чем моложе женщина, тем лучше. Да, бесспорно, детская припухлость в сочетании с недетскими выпуклостями в нужных местах выглядит — очаровательно. Молодость, сочность, свежесть. Но, Бабуин уже переел красивых обёрток. Он жаждал внутреннего содержания. Безусловно, кое-где провисает, кое-где излишне выпирает. Но, в этом — своё очарование. Потому как идёт всё это в комплекте с уже не пустой головой. Пустая голова — вакуум. Алчный вакуум, стремящийся засосать в себя всё, что его коснётся. Страшная штука!
А вот зрелая женщина — уже совсем другая история. Она знает, что она — уже не торт. Нос — не задирает. Но, она — не вакуум. Она точно знает, чего именно хочет. Не всего и сразу, а — чего именно. Более того, знает не только как этого добиться, каким путём, каким способом. Обычно, надо им от противоположного пола чего-то конкретного. Но, природа так устроила, что удовольствие женщины — приносит с собой в комплекте особое удовольствие и её партнёру.
Это — очаровательно. И это очарование придаёт фигуре, как раз — особое очарование. Самый смак. Именно — комплектности. Полноты чувственности, полноты удовольствия.
Вот и в это утро к Бабуину прижималась такая вот, чувственная, женственная. Которой от Санька нужно было только то, что у него именно тут, именно сейчас, голого, сонного, было в наличии. И ничего более надобно не было. Ни внимания, в этом их понимании, чтоб мужик с ума сходил от придирок и капризов, ни денег, ни прочих материальных благ. Ей нужен был только сам Бабуин. Вон, даже будильник на полчаса раньше поставила, чтобы отхватить от Санька ещё полчасика.
— Красавица, — тихо шептал Бабуин, — Я как бы уже не гуттаперчевый мальчик. Не могу после столь жадной ночи так вот...
Поцелуи Оли спускались всё ниже. А Бабуин оказался, вдруг, вполне себе молодцом! И даже — слишком.
Чтобы оттянуть приятное, продлить удовольствие, Санёк прибегнул к давно проверенному способу. Ещё создатель Адама сказал ему, что дал ему две головы, но крови дал достаточно для наполнения лишь одной из них. Типа — выбирай. Девочка — или умная, или — красивая. Когда красивая — пофигу, что она там несёт, у нас — пониженное давление в мозгах, мощности процессора катастрофически снижены.
Работает и обратное — чтобы оттянуть накатывающее на Бабуина приятное завершение приятного процесса, он заставлял себя упражняться в логике. За что прослыл среди подруг долгоиграющей флейтой.
На полчаса раньше поставила будильник. Ночная смена значит кончается в 7.00. до дома ей добираться с двумя пересадками. К 8.00. Значит, мужа уже дома не будет — ему тоже до работы добираться. Дочь — уже в школе.
— Куда ты спешишь, сладкая? — тихо спросил Бабуин.
Оля мотнула головой, встряхивая прилипшие к лицу волосы, неистово, яростно скакала, закусив губу. Чувствуя, что не в силах сдержаться, Санёк опять занялся упражнениями.
Мужик у неё хороший. Работящий, домашний, не пьёт. Возможно, любит её и её дочь. Это второй её муж. Первый на работе убился. На стройке. Только вот... Ах, вот оно что! Столько лет они живут, а ребёнок всё один. А мужик-то — хороший. И хватает им на жизнь. Богат не тот, у кого всего много, а кому — хватает. Он не лодырь, она, хоть и бюджетница, но зарплату получает стабильно и без задержек. На возвращение долгов государству, на коммуналку и остальные обязательные платы — хватает. Как квалифицированный медработник — калымит. Так вот куда ты спешишь! Почему так отчаянно хочешь извержения партнёра!
