Слишком много врагов

С пленными японцы традиционно не церемонились. В Китае так вообще офицеры соревновались между собой, кто покажет лучший удар катаной. Здесь пока было не до развлечений подобного рода, но и держать пленных было негде. Не землянки же им копать. Так что майор в сердцах буркнул унтеру: "Делай теперь с ним, что хочешь!", но уже спустившись в землянку вспомнил, что коллега, служивший в какой-то хитрой части где-то под Мукденом, просил его при первой возможности прислать одного-двух пленных русских европейского происхождения, пояснив, что китайцев для медицинских опытов у них хватает, но надо что-то там такое и на европейцах бы испытать. Коллега был человек непростой, со связями в Токио, оказать ему услугу явно стоило, и майор послал переводчика забрать Федора у разгильдяев-разведчиков.

Тот появился более чем вовремя. Злой как черт унтер со своими солдатами отвели Федора за соседнюю сопку и начали что-то обсуждать между собой, показывая при этом то на его мундир, то на сапоги. При этом они щупали ткань и что-то яростно доказывали друг другу. Похоже делили его скромное имущество. Федору это совсем перестало нравиться. Того и гляди напоят... так, что больше никогда уже жажды не почувствуешь. Он лихорадочно пытался что-то придумать, но ничего путного в голову не приходило. Напротив, мысли куда-то разбегались, а вместо них сознание застилало мутная полоса страха и безысходности.

Офицер-переводчик грубо рявкнул что-то солдатам, те молча откозыряли, повернулись и отправились восвояси, а Федору связали теперь еще и ноги и бросили в кузов грузовика, который в составе небольшой колонны этой же ночью отправился куда-то на восток. Похоже, к границе. Японцы все же опасались авиации киевлян и предпочитали грузы по возможности возить по ночам.

Японская колонна, однако, ушла недалеко. Вероятно, в карме Федора на этой войне было что-то препятствующее нормальному автомобильному движению, и судьба навела именно на эту колонну взвод казаков УралСиба, который был выдвинут в числе прочих подразделений командованием экспедиционного корпуса теперь уже в японский тыл.

Вообще события предыдущей ночи не столько даже нанесли реальный ущерб тылам корпуса, как страшно разозлили его командование. Дело в том, что вокруг всей этой монгольской операции, как это часто бывает в армии, развивалась заковыристая интрига. Весь контингент, направленный НКР в Монголию, назывался экспедиционным корпусом, но в его состав входили ударный корпус, в котором и служил Федор, и еще куча отдельных частей и подразделений. Так вот командир ударного корпуса, молодой, но уже прославившийся во время взятия Варшавы генерал-майор, надеялся, что его и назначат командующим экспедиционным корпусом, так как других генералов среди командиров направленных в Монголию частей не было. Он, собственно, и исполнял такие обязанности, поскольку все остальные части были приданы его корпусу. И вдруг накануне приходит известие, что в связи с вторжением японцев состав экспедиционного корпуса существенно увеличивается, он преобразуется в армейскую группу, а из Киева самолетами в Ургу перебрасывается специальный штаб группы и в его составе летят аж три генерала. Причем два из них — генерал-лейтенанты.

Так что командир корпуса очень расстроился. А тут еще эти японцы ночью так выступили. Пощипали тылы, а самая наглая группа умудрилась вообще обстрелять и сжечь один из автомобилей штаба корпуса. Причем тот самый, который перевозил личное имущество его командира.

От такого озвереет любой генерал. Недавний покоритель Варшавы исключение не составил и утром, пользуясь тем, что штаб армейской группы еще не прибыл, раздал всем, до кого дотянулся, и от души. Досталось и командирам двух казачьих полков УралСиба, которых тут вообще вроде бы и не было, хотя на самом деле их сотни, как правило, проводили на монгольской территории чуть ли не больше времени, чем у себя дома.

Казаки даже не очень и обиделись, поскольку по штабу корпуса и окрестностям уже вовсю бродили сильно преувеличенные слухи о том, что у командующего лишних подштанников не осталось — все, мол, сгорело. Издевался народ, конечно, зря — уж что-что а одеть командира во все новое тыловики бы всегда смогли.

Позлословив между собой, казачьи командиры и послали в ту же ночь в тыл к японцам с десяток своих разъездов — конечно, не за подштанниками для командира, но поучить японцев следовало. Да и репутацию свою поднять перед прибытием нового командования тоже стоило.

Вот один из таких разъездов и встретил японскую колонну, в которой перевозили и Федора. Казаков колонна, в целом, разочаровала. Грузовики шли почти пустыми, что, впрочем, не помешало им хорошо и быстро сгореть.

Как сказал Федору командовавший освободившими его казаками хорунжий:

— Прежде, чем лезть на японцев, нам надо сжечь им весь транспорт. Посмотрим тогда, сколько они просидят в своих окопах. Местных ресурсов здесь практически нет, транспорт решает все. А Ваш госпиталь, говорят, не сильно потрепали. Кто-то все же тревогу успел поднять.

— Похоже, только это я и успел, — и Федор рассказал ему о своих приключениях.

— Повезло Вам сказочно, доктор, — хорунжий покрутил в руках пакет, который казаки сняли с тела водителя грузовика, где везли Федора, покачал головой и убрал его в сумку. — Знакомый адресочек. Ходили туда наши из разведки, очень уж у них нехорошие сведения от китайцев появились, да не смогли пройти. Опасное место.

— А Вы понимаете по-японски?

— Есть немного. И по-китайски тоже. Это Вы сюда пришли на время, а нам, чтобы у себя дома спокойно жить, хорошо надо понимать, что у соседей происходит. Вот и сейчас, колонну мы Вашу грохнули, но пойдем не назад, а вперед, в Китай. Японцы-то сейчас начнут все пути на запад и север перекрывать, а мы на восток двинем.

— А я?

— И Вы с нами. Врач нам пригодится, всякое бывает, а Вы, похоже, уже воевали.

— Я только на лошади не очень...

— А где Вы у нас лошадей видели? Два легких броневика и два джипа с прицепами. Я Вам по секрету скажу: у нас и шашки-то в обозе остались. А я свою вообще только с парадной формой ношу.

Так и оказался Федор в составе рейдового отряда. О задании его он предпочитал хорунжего не спрашивать. Тем более, что в составе отряда оказалось еще и два китайца, которых берегли и прикрывали и от пуль, и от нескромного взора. Намного позже, уже в Маньчжурии, доставив, судя по всему, на место последнего из них, хорунжий облегченно сказал Федору:

— Ну, хорошо. Дальше они сами дойдут. Теперь мы японцам подбросили головную боль. Эти ребята — из коммунистов. Наши их подучили, сумели кое-что из денег и оружия туда перебросить с торговыми караванами, и сейчас они должны сработать как детонаторы. Надеюсь, хорошо рванет. Идеология-то у них как раз для такой бедноты как в Китае, самая понятная.

— А не боитесь, что эта идеология опять к нам переберется?

— Нет. У нас справный народ доволен. Есть силы и голова на плечах — можно развернуться. Такие погоду и делают. А им порядок нужен.

К этому моменту они довольно близко сошлись. Хорунжий был намного старше Федора, служил уже второй десяток лет, вышел из рядовых, не раз был ранен и медицину уважал. Федор же отнюдь не был обузой отряду, в паре стычек с японцами вел себя достойно, а случалась нужда — не чинясь помогал по медицине и казакам, и редким монголам, которых они встречали по дороге. К удивлению Федора, монголов они продолжали встречать и после пересечения маньчжурской границы.

Путешествие это продолжалось уже три недели. Только теперь Федор понял масштаб этого театра военных действий. Сломался и остался в пустыне один из броневиков, давно опустели канистры с бензином, которыми были загружены прицепы. Отряд медленно и осторожно возвращался в Монголию, заправляясь бензином из встречавшегося по дороге японского транспорта. Последние 20 километров уже по монгольской территории вообще пришлось идти на конской тяге — в машины запрягли невысоких, но сильных монгольских лошадей. Перед этим долго торговались с их хозяевами. Те были готовы помочь, но ни денег, ни каких-то квитанций, которые им показал хорунжий, брать не желали. Интерес у них был вполне определенный — платите патронами! Пришлось отдать им предпоследнюю цинку.

Наконец, вернулись.

Возвращение Федора из японского плена прошло как-то буднично. Их автокараван на конной тяге встретил в степи колонну снабжения, шедшую в сопровождении взвода мотоказаков Уралсиба. Оказалось, что командовал ими добрый знакомый хорунжего. Останавливаться колонне было особо некогда, но бензином они поделились, и в расположение ударного корпуса Федор со товарищи въехали уже как белые люди.

Палаточный лагерь казаков широко раскинулся несколько в стороне от расположения киевлян. Хорунжий сразу уехал докладывать начальству, попросив Федора подождать его в лагере. Надо было понять, как ему быть дальше, где его госпиталь и что вообще происходит.

В ожидании хорунжего за обедом в огромной палатке другие офицеры немного просветили Федора в отношении того, что случилось за время его отсутствия. Дела шли пока не очень. Неразбериха с командованием, возникшая в самом начале путешествия Федора, на самом деле сослужила войскам НКР очень полезную службу. Командир ударного корпуса без приказа сверху не стал бросать свои войска в наступление на хорошо окопавшихся японцев. Если бы он сохранил командование, возможно, он принял бы иное решение для того, чтобы записать еще одну победу на свой счет, но сейчас все лавры достались бы новому командующему, и генерал-майор рисковать не стал. Вместо этого он провел разведку боем и был неприятно удивлен, как количеством японцев, так и тем, как они успели укрепиться.

Пользуясь последним днем определенной свободы, он отвел основные силы своего корпуса несколько влево, как бы нависнув над флангом японской линии обороны. При этом подвижные части корпуса демонстрировали свое присутствие перед фронтом японской обороны, как бы обозначая возможность удара с этого направления. Именно сюда и подошли другие части армейской группы — пехотные полки, танковая бригада, артиллерия.

Прибыв на место, новый штаб довольно быстро развернулся, составил план операции и нанес удар по фронту японской обороны. Наступление провалилось. Японцы дрались как одержимые, их пехоту приходилось буквально выкуривать из каждой ямы, силы в воздухе были примерно равны, в артиллерии киевляне имели превосходство, но не такое, чтобы полностью подавить сопротивление японцев. А уж во что обходилась перевозка в дружественную Монголию каждого снаряда и говорить не будем. Потери росли, и смысла в продолжении фронтального наступления не было никакого. К счастью, уже к третьему дню боев было принято решение о его приостановке. Теперь войска приводили себя в порядок, совершенствовали оборону, завозили боеприпасы, провиант, топливо. На фронте появились части УралСиба, а в отношении воинского контингента все чаще употреблялось слово "союзнический".

Все было бы, может быть, и не так уж плохо, если бы вся эта монгольская история не вызвала бы резкого неприятия среди общественного мнения НКР. Народ решительно отказывался понимать, зачем ему нужна эта война в далекой пустынной Монголии. Нет, исторические счеты к японцам кое у кого присутствовали, но не до такой же степени, чтобы затевать с ними войну не пойми из-за чего. Лепет государственной пропаганды о "союзнических" отношениях, борьбе с абсолютным злом в виде действительно специфической национальной идеологии островитян и необходимости оказания помощи монголам не убеждал даже самых верных приверженцев властей, критиковался всеми и каждым с самых неожиданных ракурсов.

Особое раздражение у публики вызывали слюнявые газетные репортажи об очередной порции гуманитарной помощи, отправленной детям степей. "Кто бы нам помог!" — обычно вопили в этой связи и те, кому такая помощь была нужна, и даже те, кто в ней в общем и не нуждался. По большому счету, правы были и те, и другие, поскольку "поход на восток" стоил бюджету НКР все дороже и дороже, а иных поступлений, кроме платежей налогоплательщиков, у бюджета и не было. Как это часто бывает, государственный аппарат совершенно не понимал общественного запроса и продолжал генерировать идеи по оказанию помощи монголам. То для них печатали учебники русского языка, то отправляли им груз семенного зерна, не спрашивая толком, есть ли в этом хоть малейшая нужда. Последнюю инициативу пролоббировали военные. Понимая, что долго снабжать все время увеличившуюся в численности группировку автотранспортом не удастся, они выдвинули идею строительства железной дороги до Урги — пусть хотя бы сначала и узкоколейки. Финансовый гетман, услышав про железную дорогу, сразу написал заявление об отставке, но кто же его отпустит. Дорогу военным пообещали, но только после того, как они вышибут японцев с монгольской территории.

Не спасало дела и то, что заокеанские союзники выполняли свои финансовые и прочие обязательства. Их джипы резво бегали по монгольским степям, а вскоре их аналоги — уже волжской сборки — должны были начать пылить и по проселкам средней полосы. Восстановление практически заброшенного после Великой войны военного судостроения на Черном море должно было занять немного больше времени, но судостроители уже шуршали какими-то чертежами, а на верфи пошло новое американское оборудование. Вообще поставки оборудования возросли довольно существенно, и все тот же неугомонный финансовый гетман с цифрами в руках очень убедительно доказывал, что заводы кое-какие нам американские партнеры построят, но вот деньги при этом в основном останутся у них, поскольку заводы поставляются по схеме "под ключ", т.е. оборудование для них производится за океаном. На резонное, казалось бы, возражение, — а где его еще можно сделать? — неугомонный финансист объяснял, что на наших же заводах, которые страдают от недозагрузки и отсутствия заказов. И опять начинал нудеть о своих налогах — сколько, мол, этих налогов можно было бы собрать, если бы большая часть оборудования производилась внутри страны. А для образности еще придумал аргумент о гайке: не обязательно каждую гайку для нового завода вести из-за океана.

Так что какое-то шевеление на основе американской помощи вроде бы наметилось, но говорить о его позитивном влиянии для всей страны явно не стоило.

Так что более или менее умные люди понимали, что идеологически эта война была уже проиграна.

Но Верховный уперся. Он слишком много вложил в эту историю собственного авторитета и сил, чтобы легко от нее отказаться. Да и возраст сказывался. На пороге своего 70-летия он окончательно уверился в собственной непогрешимости, перестал воспринимать критику и альтернативные мнения, а все неудачи относил на счет нерадивости исполнителей. Спорить с ним уже давно никто не решался, да и небезопасно это стало. Более того, через полтора года он готовился торжественно отметить 10-летие своего пребывания на высшем государственном посту и к этому моменту монгольскую историю надо было закончить и только победой. И военные эшелоны в Монголию шли один за другим.