Приключения Звездного Волка

Постепенно я впал в полную прострацию, перестал видеть не то что космические — земные сны и читать сказки, отправлял только уж самые естественные потребности, не размениваясь на мелочи и вяло протестуя таким образом на тяготы режима.

Главврач же, глядя на меня, лишь хмурился, и однажды я случайно услышал брошенную им в кого-то из персонала тяжелую фразу: 'Не жилец...'

И, знаете, эта тяжелая фраза, сколь ни странно, принесла облегчение, как-то меня встряхнула. Кто не жилец? Я не жилец? Ну, это мы еще посмотрим!

Внешне я продолжал интенсивно деградировать: начал делать под себя, пускать пузыри и часами ковыряться в носу — для отвода глаз тюремщиков. Зато внутренне я весь собрался, стал как натянутая пружина, по ночам занимался гимнастикой — благо няня от меня ушла, сказав, что не в силах дольше выдерживать мое моральное падение.

Глупая девушка, под загаженной оболочкой она не смогла распознать незаурядную личность, свободолюбивую натуру и стальную волю не сломленного невзгодами, болезнью и врачами ЧЕЛОВЕКА!

И желанный час настал. Ночью, когда вся лечебница спала глубоким сном, я выплюнул кляп, перегрыз веревки и достал из-под матраца автогенные пассатижи, которые спер у старика садовника. В мгновение ока перекусил кандалы и провода сигнализации, шедшие от ночного горшка к узлу связи. Тишина...

Следом я перепилил решетку на окне и вытащил спрятанную за шкафом палочку-выручалочку. (Она была найдена на помойке, устаревшей конструкции, с севшими батареями. За бутылку машинного масла, которую я увел в гараже, роботы-операторы котельной зарядили их, и теперь палочка летала как новая.)

Главная проблема, если вы помните, заключалась в том, что палочки не могут преодолевать больничный забор.

Так вот, эта проблема была мной теоретически гениально решена, и теперь оставалось только экспериментальным путем блестяще подтвердить предварительные умозаключения.

Ветераны из соседнего корпуса — старая гвардия! — которых даже на прогулку выносили в клетках и намордниках, поделились со мной некоторыми практическими наблюдениями. Не хотелось бы утомлять вас сложными физико-математическими выкладками, но вкратце дело обстояло так.

Стена представляет собой положительно заряженный полюс мощного магнита. Палочка-выручалочка тоже заряжена, и тоже положительно. Понимаете? А одноименно заряженные полюса что делают? Совершенно верно, — отталкиваются! Значит, надо просто поменять заряд палочки на противоположный. Как? — элементарно: вы садитесь на палочку, имея при себе какой-нибудь металлический предмет, заряженный со знаком минус. Таким образом, создается новая электромагнитная система: палочка — металл, и уже с общим отрицательным знаком. И такой седок на палочке будет стеной отныне притягиваться! Понимаете? Не зря, ох не зря нам никогда не давали кататься на палочках в кандалах...

А какой металлический предмет наиболее всего подходил для моих целей и, не будучи чересчур громоздким и большим, в то же время обладал бы достаточным электромагнитным зарядом? Тут не было и тени сомнения — только горшок. Я надел его на голову, прихватив веревочкой за шею, — чтобы не дай бог не потерялся во время полета, — оседлавши палочку, влез на подоконник, включил генератор и прыгнул в черноту ночи.

Внизу замелькали редкие огоньки: это светились котельная, энергоблок, узел связи и другие подсобные здания. Ветер свистал в ушах, я обгонял ночных бабочек и летучих мышей — и упивался волей и почти забытыми ощущениями свободного полета.

Решив поупражняться, прежде чем пойти на штурм стены, я стал описывать круги над корпусами, парком и старым прудом. Палочка работала отлично — я тряхнул стариной и заделал несколько 'мёртвых петель' и 'бочек', а потом даже вошел в штопор и, хотя, правда, с трудом, но все-таки с честью из него вышел.

Но тут, видно что-то почуяв, на земле забрехали больничные собаки. Ух-х, это, скажу вам, были такие твари — гораздо хуже синих волков с Ганимеда! Они подпускали к себе только самых старших братьев милосердия, да и то не всегда. Больные поговаривали, что их боится даже главврач, хотя это, по-моему, враки, главврач никого не боится.

Так вот этих-то зверей, как в санатории ифритов, выгуливали по ночам в парке (для обеспечения спокойного сна пациентов, как нам объясняли), а утром лазерами и водометами загоняли обратно в вольеры.

Лай вывел меня из состояния блаженной эйфории и вернул к реальной действительности. На альтиметре — всего сто футов. Забарахли сейчас палочка — и от меня останутся только рожки да ножки, да и то вряд ли, собаки-то голодные. И я взмыл ввысь и приготовился штурмовать твердыню.

Медленно, но верно палочка набирает ход. Вот до стены двести метров... вот сто... Только бы не подвел горшок! Сбавляю газ... Но что это? Скорость не снижается, а вроде бы даже растет. Пораженный внезапной догадкой, я пытаюсь затормозить палочку. Тщетно, стена неумолимо приближается, и я вот-вот врежусь в ее облицовку...

Нечеловеческим усилием воли проявляя чудеса пилотажа, я все же успеваю в последний момент вылететь из опасной зоны. Неужто неудача?! Меняю угол атаки и набираю максимально возможную высоту, в надежде все-таки вырваться из зоны притяжения белокаменного чудовища...

Опять неудача, потолок палочки слишком мал. А внизу уже до хрипоты заходятся в лае медицинские собаки. Сейчас прибегут санитары и на служебных палочках, которые гораздо мощнее и более скоростные, в два счета догонят меня, и тогда... Что же делать?!

И вдруг я увидел щель. Она невелика, не шире полутора сажен, — наверное, днем здесь работали каменщики, ремонтировали стену к зиме... Да, это последний шанс! Если я им не воспользуюсь, — значит, я и не заслуживаю лучшей доли, значит, я и не достоин иной участи, как закончить свое жалкое существование в этом лечебном учреждении, умерев в один прекрасный день под безжалостной клизмой какого-нибудь практиканта или захлебнувшись манной кашей.

...И я пошел на последний круг. Палочка разогналась до предельной скорости. Дрожащими от волнения руками развязываю веревочку, которой горшок привязан к шее. Сейчас или никогда!.. Сейчас или никогда!.. Вижу щель! Щель всё ближе и ближе, до нее уже сто метров... пятьдесять... двадцать... пять....

И — за мгновение до того, как меня, согласно законам физики, непременно должно просто размазать по стенке, — я разжимаю колени, срываю с головы горшок и отшвыриваю подальше в кусты... Всё, магнитная система нарушена, исчезают дьявольские силы притяжения и отталкивания, и я просто по инерции с разгона бьюсь о ненавистную стену совсем рядом с заветной щелью...

Ну, собственно, на этом, друзья, можно ставить точку. Я очухался до того, как подоспели собаки, и поскольку никаких функциональных повреждений, кроме привычного сотрясения мозга, не получил, то спокойно выскользнул в щель и заковылял куда глаза глядят...

К рассвету я дошел до одинокого хутора, вежливо разбудил хуторян и попросил поесть и что-нибудь из одежды — пижама висела на мне лохмотьями. В этот момент раздался глухой отдаленный взрыв. Хозяин хутора, крепкий старик лет ста восьмидесяти, загадочно прищурился:

— Так стреляет квантовая пушка в психической лечебнице, когда бежит кто-нибудь из умалишенных. Единственный раз я слышал этот звук еще ребенком.

Однако я сказал, что ничего про то не знаю, что я космонавт, мой корабль потерпел крушение над лечебницей, экипаж погиб, и мне одному удалось спастись.

Хуторянин скептически оглядел остатки моей полосатой больничной робы, длинную бороду, спутанные, ниже плеч, волосы и буркнул, что что-то не видали тут за последние сто лет никаких крушений и никаких космонавтов. Но он оказался славным малым: дал свою старую рубаху и порты, накормил, а после приставил меня к хозяйству — следить за ульями.

Но это был бы уже совсем другой рассказ. А тогда, по прошествии года, однажды ночью я сбежал от доброго старика на его допотопном фотонном геликоптере, прихватив пару ульев, и явился к своему начальству. Мое появление наделало много шума, долго заседала квалификационная комиссия, и меня признали 'ограниченно годным' к исполнению особо важных межзвездных заданий — помогла Мама, которая подключила к этому делу всё, что у нее осталось в Мировом Совете.

И я снова начал летать, и я снова начал выполнять самые ответственные поручения. Но скажу вам по секрету, друзья: наверное, в душе я так и остался космоголиком — на Землю меня тянуло всё меньше и меньше...

ПОСЛЕДНЯЯ ОПЕРАЦИЯ

Эх... а теперь...

А теперь позвольте приступить к рассказу о самом последнем славном деле моей жизни, в котором мне выпало счастье участвовать, в которое я вложил все свои силы, знания, талант и даже душу, но которое, к сожалению... А впрочем, слушайте и решайте сами.

Я тогда пас коз на Амальтее. Не удивляйтесь, Амальтея — это Амальтея, кого зря на нее не пошлют, и козы там особенные (как, впрочем, и козлы).

Тамошняя коза вырастает порой до двух гектаров, а в холке будет повыше гипертраулера класса 'X', если его поставить 'на попа'. Ну и, извиняюсь, не при дамах будь сказано, — вымя.

Вот из-за вымени-то меня и послали. В Содружестве случились определенные трудности с молоком, а я же еще перед путешествием на Пастушью Сумку приобрел в общении с козами некоторый бесценный опыт.

(До меня на Амальтее уже побывали наши первые старые специалисты. Да только они приняли у коз за молоко не молоко и успели наделать и отправить на Землю триста контейнеров того, что приняли за молоко, в виде порошка, а уж на Земле, когда стали обратно гнать из этого дела молоко, поняли, что это не молоко, и чтобы не засорять природу, забросили всё в космическое пространство; до пространства, однако, малость не добросили, зато добросили до атмосферы, и потом на Земле почти полгода шли специфические дожди — каждый день, в каждом полушарии, во время вечерней дойки. В народе эти дожди прозвали Козьими.)

А у меня, повторяю, опыт уже был, и меня назначили на Амальтею старшим пастухом, а в помощь дали младшую пастушку.

Рискуя отвлечься от главной темы рассказа, я все же не могу удержаться и не поведать в двух словах, как мы там жили и работали.

Ну, жили понятно как — как все живут на вновь осваиваемых далеких и загадочных планетах, а вот работали следующим образом.

Тамошние козы — довольно смирные, за исключением козлов. Упаси вас бог попробовать подоить козла: я один раз в сумерках по ошибке попробовал, — и вспоминать не хочется. А с козами все было гораздо проще: пастушка отвлекала животное пленительной игрой на арфе, а я при помощи пневматических присосков цеплял мю-мезонную помпу куда надо с вертолета и следил за наполнением цистерн. Козам эта процедура скоро даже стала нравиться, и они охотно шли на зов моего рожка, а если мы с пастушкой вдруг про них забывали, все стадо собиралось у стен фактории и призывно бекало.

Но вдруг однажды пастушка пришла с дежурства в котельной весьма возбужденная и, краснея, сказала, что теперь нас семеро и все — пастушкЕ, чему я немало удивился. Нет, вообще-то близнецы в наше время дело обычное, но пятерня — все-таки еще редкость, хотя, впрочем, когда я был начальником секретной геологоразведочной партии на Каллисто, мне там одна геолог... Но ладно, ближе к делу!

Итак, время шло, пастушкЕ росли (пастушке я сказал, что пока хватит), как вдруг однажды нам спустили (или подняли) план по шерсти — в Содружестве случились определенные трудности с шерстью.

Я раскинул мозгами и, придя к выводу, что ничего в этом страшного нет, набросал эскиз принципиально нового агрегата, наподобие маленького трактора с гравитационным приводом, чтобы не падал с козьего брюха, и ножами для стрижки лишней шерсти. Проект свой так и назвал: 'Стригущий лишай — 1'.

По моим замыслам на Земле в два счета соорудили комбайн и с первой же оказией прислали к нам на Амальтею.

И — закипела работа. Теперь мы отправляли на родину не только молоко, но и шерсть. ПастушкЕ вымахали уже с меня ростом и в разгар уборочной, когда я брал бюллетень, целиком и полностью заменяли отца на тракторе.

Но вдруг мирное течение нашей жизни было нарушено. Мировой Совет, вообразив, что экономичнее будет обрабатывать шерсть на месте, прислал мне в помощь ткача и ткачиху. Ткача я сразу же посадил на трактор, дал норму выработки, а сам отправился инструктировать ткачиху. На рассвете (ткач еще пахал) я пришел домой, и меня застукали пастушкЕ. Мы поговорили у родного крылечка, и на следующий день я подал в Мировой Совет рапорт об отставке с просьбой разрешить мне вернуться на Землю для отдыха и лечения, тем более что за время работы я сумел вырастить и воспитать очень крепкую и очень надежную смену.

Просьбу удовлетворили. С лихвой. Корабль с красным крестом, прилетевший за мной, выгрузил пять юных пастушек с богатым приданым и увез на Землю меня и мою старую пастушку, которая на прощание сказала, что я подлец, что я сломал ей жизнь, но она еще молода и потому хочет поработать теперь с кем-нибудь хлеборобкой.

Ну а я на Земле устроился в госпиталь, и вот тут-то обо мне вспомнило одно ведомство, в котором лет двадцать назад я случайно немножечко поработал...

Когда с туловища сняли гипс и я уже без посторонней помощи мог кормить рыбок в аквариуме и пользоваться унитазом, меня проведал наш Экселенция.

В палату его принесли в горшке, в виде кактуса (очевидно, сейчас он занимался каким-нибудь особо секретным делом), и оставили ведерко с птичьим помётом, подкармливать Экселенцию во время беседы. Ведро было больше Экселенции раз в двадцать, но класть помёт требовалось почти постоянно, потому что, находясь в оболочке дикого растения, он продолжал тем не менее сохранять пищевые запросы человека-генерала и крупного деятеля Мирового Совета.

Убедившись, что мы остались одни, генерал шепотом протелепатировал, что за ним, кажется, давно и безрезультатно охотятся вражеские спецслужбы, но дело не в этом, а в том, что он, узнав, что я больше не работаю пастухом, решил отправить меня на очень важное, но трудное задание.

Суть же задания состояла в следующем.

Некая планета (даже по прошествии стольких лет я пока не могу открыть ее названия) вот-вот должна была свернуть на наш путь развития. Однако это 'вот-вот' длится уже лет триста — на той планете затянулось, говоря по-научному, мрачное средневековье. И гораздо дольше, чем положено, там режут, насилуют, грабят, воюют и верят в бога.

Не первый век планета находится под внимательным дружелюбным наблюдением Великого Содружества, но, странное дело, — высококлассные агенты наши неизменно оказываются там несостоятельными перед коварством недалеких, в общем-то, аборигенов, тупое скудоумие (или наоборот), хроническая простота нравов и боязнь всего нового, светлого которых постоянно загоняют в лужу наших лучших бойцов невидимого фронта. Вот, к примеру, одна моя очень хорошая знакомая держала там шикарный придорожный трактир со всеми услугами, и надо же было случиться, что после того как у нее переночевала манипула Красных Орлов и она, помахав на прощанье Орлам в окно платочком, собралась, по инструкции, принять противозачаточные пилюли и отстучать шифрованное донесение в Центр, в опочивальню влетел старшина манипулы, забывший, скотина, под подушкой меч.