День непослушания

Кстати, Закон не возбраняет пользоваться услугами "петухов". "Петух", он на то и "петух", чтобы удовлетворять запросы черной масти. Где на киче взять бабу? А "петухи" всегда под боком. Униженные, обиженные. "Обиженка" — так их и зовут.

И малец рассказал. Оказалось, все "хачи" сейчас базируются совсем недалеко, в общежитии "Бакланки" — так на Горе называли общежитие профессионально-технического училища. Там обычно учились совсем отмороженные, те, кого выперли из школы, или хачи, которых в "Бакланке" абсолютное большинство. Почему в "Бакланке" столько хачей — Глад не знал. Да по-большому счету и знать не хотел. Он принимал это как факт — есть "Бакланка", и есть там толпа хачей, которых надо гонять, а лучше — убивать. Всех, до единого — ибо не люди, а мразь, грязь под ногтями, гавно собачье засохшее — вот кто эти черножопые нелюди!

Глад никогда не задумывался — а что же они ему такое сделали, что он их так ненавидит. Ну да — один раз крепко отмудохали, но он и до того их ненавидел, до избиения.

И родаки их ненавидели, хотя внешне на людях никогда не позволяли себе выражать презрение к "черным". Всегда вежливо, с улыбкой здоровались с семьей чеченцев, живущих рядом на лестничной площадке, и даже отпускали радостные сюсюкающие замечания в адрес мелкой соседской чеченской девчонки, черной, как сажа, бормочущей свои тупые каркающие речи, непонятные нормальному человеку.

Слышали бы эти чеченцы, что говорили в их адрес Гладовы родаки, сидя на кухне и попивая чай! Ооо...сравнение с животными — было самым мягким из их высказываний! И Глад тут был совершенно согласен со своими родителями. Животные! Настоящие животные! Генетический мусор! Улыбаются, рожи свои делают приветливыми, а сами так и норовят башку отрезать! Будь его воля — атомную бомбу бы бросил на них всех!

Рраз! И нет Кавказа!

Рраз! И казахов нахрен!

Почему казахов? Да пошли они все! И калмыки тоже. Все пошли нахрен! Все!

Пацаненок хачиковский рассказал интересную вещь. Итак, хачи уже объединились, и сейчас тусуются в общаге "Бакланки". Пособирали туда девок, что нашли на улицах, и сделали из них шлюх. Ну и курочат потихоньку близлежащие магазины. Как сегодняшняя троица. Верховодят в "бакланке" чечены, главный из них Аббас, с ним его два брата — Ибрагим и Джамал. Они сами не из "бакланки", а приехали сюда с семьей. Те двое, что кодла растерзала тоже были чеченами, братья этого пацана.

Аббас и его братья начали собирать по улицам всех чеченов, дагов и азеров. Ну и армян до кучи — они хоть и не мусульмане, а все-таки с Кавказа, свои. Еще к ним прибились татары и какие-то нерусские. Все теперь живут по адатам, то есть по укладу, установленному у чечен с самой старины. По ним — девки добыча джигитов, а тех, кто не подчиняется, не хочет жить по адатам — в расход. Сегодня убили троих русских пацанов, а может и не русских. Но Аббас сказал, что они русские. Эти пацаны не хотели принимать Ислам, не хотели жить по адатам, потому их зарезали. Девки ублажают джигитов, они общие. Девки все русские, кавказские девки правильные, их шлюхами делать нельзя. Это не по адатам. А иноверцев можно.

Рассказ пацаненка постоянно прерывался выкриками кодлы, слушающей допрос, и Гладу даже пришлось рявкнуть на них, выпалив матерную тираду такой грубости, что вообще-то за такие слова можно и на перо насадить. Настоящие сидельцы, как рассказывал Петрович, практически не ругаются матом. Потому что за вроде как безобидное: "На пошел ты на х...!" — можно легко получить заточку в брюхо. Ведь ты практически предложил человеку стать петухом, а за такое только смерть. Если он не потенциальный петух, конечно.

В общем, когда допрос закончился, кодла горела жаждой мести и мечтала рвать этих "хачей" на мелкие кусочки. Чего они русских угнетают, твари?! Пусть едут на свою Чечню, и там письку дрочат, козлы-нохчи вонючие! Духи гребаные!

Вообще-то этот Аббас сделал то же самое, что хотел сделать Глад. Только раньше. Как это он так ускребся — непонятно. Раньше вышел из комы? Наверно. И это вот было обиднее всего! Теперь подминать под себя район будет гораздо труднее. Гораздо! Как бы и самого в расход не пустили. Их там, как сказал этот мелкий козленыш — человек тридцать.

— Так, пацаны! — начал степенно Глад — сдается мне, что черные не люди. Это петушня! А с петухами как надо поступать?

— Е...ь! Е...ь их! — завопила кодла, и Глад важно кивнул головой:

— Верно. Петухи, на то они и петухи, чтобы обслуживать людей. Ну что...он ваш! Петушара...

Кодла завопила, рыдающего мальчишку схватили, бросили на прилавок, и...понеслось веселье. Продолжалось все около часа, и на мальце попробовали все извращения, что выплеснулись из мозгов распаленных алкоголем и похотью парней. Но не убили — Глад запретил. Он придумал развлечение поинтереснее.

Когда всем уже надоело терзать почти потерявшего сознания мальчишку, окровавленное тело поставили на ноги, и Серый полил его сверху донизу "Жидкостью для розжига". Воняло керосином, и Глад криво и довольно улыбался — любил он это дело! Раньше были только кошки да собаки, неосторожно подпустившие к себе Глада, но вот до людей дело так и не дошло. Но ему нравилось читать о том, как где-то, в каком-то городе одноклассники подожгли пацана или девчонку, и те бегали, полыхая, как живые факелы. Классное, наверно, зрелище!

Мальчишку вывели из дверей магазина, Глад щелкнул зажигалкой, которую нашел тут же, за прилавком, и вполголоса приказал:

— Беги. Отпускаю!

И поднес огонь к мокрой спине мальца.

Синее пламя вспыхнуло ярко в наступающих вечерних сумерках, мальчишка вскрикнул от невыносимой боли, потом побежал. Пламя охватило его всего — начиная с ног, и заканчивая головой. Но на удивление, он все еще бежал — страшно, утробно крича и размахивая руками. А потом упал, корчаясь на земле как червяк, и уже не крича, а только как-то тихо мыча и постанывая.

— Класс! — довольно выдохнул Серый — Видали? Живучий скот! Другой бы сразу сдох, а он метров десять пробежал, не меньше!

— Да он и щас живой — удивленно заметил жилистый парень с кривым носом, видимо сломанным в раннем детстве и почему-то не поставленным на место. Звали его Гвоздь, ясное дело — от фамилии. Гвоздев он был. Мать его воспитывала одна, Глад знал их семью. Алкаши, одно слово. Но парень так-то дельный, крепкий. Таких нужно привечать, к себе поближе держать. Он один из первых пришел к кодлу, как и Серый.

— Точно, живоой! — восхищенно протянул Серый, глядя на красно-черный, шевелящийся кусок мяса — ты поглянь, у него вся кожа сгорела, а все шевелится! Точно, нелюди какие-то эти хачи!

— Нелюди! Нелюди! — зашумела кодла, и вдруг кто-то из нее крикнул:

— Атас, пацаны! Хачи!

Глад ощерился, сжал в руках мачете и громко крикнул:

— К бою, пацаны! Порубим нелюдей!

— Порубим! — прокричали два голоса и неуверенно затихли, а Серый негромко буркнул:

— Глад, их человек тридцать! Валить надо! Щас нас самих тут накуй порубят!

И тут откуда-то грянул выстрел. Россыпь крупной дроби хлестнула по кодле, кто-то упал, кто-то закричал и запрыгал на одной ноге, видать ранен. И Глад тут же понял, осознал всей своей звериной сутью: "Бежать! НАДО БЕЖАТЬ!"

— За мной, братва! — он рванул прочь от магазина, он шевелившегося и тихо натужно стонущего комка красной плоти, от смерти, бегущей через дорогу и вопящей "Алла акбар!" Мозг Глада сработал как надо, а тренированное тело понесло его вперед с такой скоростью, что кодла тут же отстала, пыхтя и матерясь пытаясь его догнать. И вряд ли им удалось бы уйти, если бы хачи не задержались возле сожженного мальчишки, который все еще пытался подняться на четвереньки протягивал руки к пробегавшим собратьям.

Как ни странно, глаза у него видели, а может услышал знакомые крики, в любом случае — он позвал своих и они остановились, с минуту решая, что делать — бежать за убийцами или же помочь единоверцу. А пока решали — Глад успел уйти далеко со своей веселой кодлой. Не достанешь.

Но не вся кодла успела уйти. На месте остался один из пацанов — не самый авторитетный, но один из тех, кто был с Гладом с самого начала и ходил с ним на промысел — обирать пьяных, долбить бомжей, гоп-стопить лохов. Витек Коновалов его звали, погоняло "Конь". Дробь-нулевка, выпущенная из вертикалки двенадцатого калибра вошла ему в колено, прямо под чашечку. Он стоял немного боком к стрелявшему, так что по случайности, по закону подлости, ему почему-то досталось больше других. Одна дробина в колено, и две — в ляжку и в зад. Те, что в ляжку и в зад — ерунда, только кровили. Но вот та, что в колено, вывела его из строя начисто.

Хоть он и просил кодлу его не бросать, вопил вслед, но куда там! Никто его не слышал. А если бы и слышал — что они, идиоты, подставляться под ствол? Своя шкура дороже!

Когда кодла скрылась за углом пятиэтажки, преследовать ее больше не стали. Высокий черноволосый парень с узким, хищным лицом встал на колени над обожженным мальчишкой, и что-то спросил по-своему, по-чеченски. Тот тихо ответил, можно сказать проскулил. Аббас снова задал вопрос. И снова мальчишка ответил. В этот раз он говорил дольше, и лицо Аббаса бледнело и бледнело. Наконец, мальчишка замолчал и закрыл глаза. Похоже, что он потерял сознание. Тогда Аббас достал из ножен длинный узкий нож, что-то сказал, провел рукой по лицу, как это делается на молитве, и осторожно, почти нежно воткнул нож мальчику под лопатку. Тот даже не дернулся. Возможно, что был уже мертв, а может просто ничего не чувствовал — разве сравнится боль от вонзившегося в сердце ножа с болью тела, на котором сгорела кожа? Эта боль, от ножа, была болью милосердия. Болью, заканчивающей земное существование. И пусть теперь Аллах примет душу несчастного, погибшего от рук неверных.

— Алла акбар! Алла акбар! Алла акбар! — трижды произнес Аббас, и вся толпа нестройно повторила:

— Алла акбар! Алла акбар! Алла акбар!

— Джихад! Резать русаков! — почему-то по-русски, жестко, с пафосом сказал Аббас — Джихад! Все русаков, кого увидите — убивать! Девок — в гарем! Если будет возможность захватить живьем — брать, но не рисковать! Если есть опасность — убивать на месте! Сдавшихся — на базу! Там с ними поговорим.

Вообще-то было легко объяснимо, почему Аббас говорил по-русски. Хотя и ненавидел русских истово, со всей силой своей волчьей души нохчо. У него отец и старший брат погибли в чеченской войне. И здесь он оказался не просто так — Кадыров, пес русских, выжил их семью из Чечни, объявив террористами, и даже снес бульдозером дом, в котором жил один из его братьев, примкнувший к священному джихаду и расстрелявший кадыровского полицейского.

Когда дело раскрылось, их убивать не стали, но дом снесли и приказали убираться, куда хотят. Хоть в Африку. Если останутся — тут им и конец. И они уехали. Три брата, мать, сестры.

Так вот — в его тейпе теперь были не только чеченцы, которых здесь было совсем мало. Тут были и дагестанцы, и татары, и калмыки — кого только не было! А как отдавать приказы? На чеченском? Так они его не понимают. А русский язык, само собой, знали все. Так что выбора не было — между своими, нохчо, на чеченском, общие приказы — на русском.

Аббас поднялся, подошел к русскому, который испуганно таращился на парня с окровавленным ножом в руке. Тот встал над ним, и укоризненно помотал головой, поцокал языком:

— Ц-ц...вот как неприятно, правда? Больно, наверное? Бежать никак нельзя, да? Сейчас ты нам расскажешь — кто такие, откуда взялись, где сидите. Все расскажешь!

Он рассказал. Все. До последнего слова. И когда его повесили на дереве, его кожа свисала почти до земли, отделенная от самого пояса и до шеи. Такое делали духи в Афгане, Аббас читал об этом, и всегда мечтал повторить такое с русаком. И повторил.

А называли это афганцы "Красный тюльпан" — снятую с живого человека кожу они завязывали над его головой, и при этом человек был еще жив. Жив был и Конь, и даже почти в сознании. На грани сознания и черной тьмы забытья. И ему — то ли снился сон, то ли всплывали видения — кухня в пятиэтажке, мать жарит рыбу. Раскаленное масло скворчит, и Витек глотает слюни — есть охота! В школе набегался! И хочется пить. Очень хочется пить...

До утра он не дожил. Умер уже часа в три ночи, когда обескровленное тело отказалось поддерживать жизнь. Но к тому времени сознания в нем уже не было.

Сожженного мальчика чеченцы подобрали и унесли с собой, чтобы похоронить утром, а этой ночью запланировали набег на дедсад "Ручеек", где вроде как должны были засесть бандиты русаки. Окружить всем известный "Ручеек", не дать уйти этим уродам — дело не сложное. Их всего девять человек, а нохчо — тридцать четыре. Никто не уйдет! Откуда узнал про "Ручеек"? Так Глад шепнул, когда издевались над мальчиком. На свою голову шепнул.

12 июня, вечер. Настя Самойлова.

Мать Лены Самохиной была совсем еще молодой женщиной, можно сказать — почти девушкой. Моложе Настиной матери. И такая же красивая. Она лежала в спальне, спокойная и безучастная ко всему на свете, какими безучастными бывают только мертвецы. Ее одели во что-то строгое, вроде как официальный костюм — темно-коричневый, с юбкой ниже колен. Кружевная белая блузка, и...почему-то кроссовки. Белые кроссовки "Найк", почти такие же, как у Насти.

Настя с недоумением посмотрела на эти кроссовки, потом на свои, и Лена, заметив ее взгляд, как-то странно-виновато ответила на незаданный вопрос:

— У нее с ног туфли слетали. Не налезали. Мы с папой решили надеть кроссовки. Все лучше, чем с босыми ногами, ведь правда же?

Настя промолчала. Чем лучше? Какая разница мертвецу, в чем его хоронят? Она всегда искренне считала — если...нет — когда она умрет, так ее толкни ногой в яму — да и хрен с ней! Какая разница мертвецу, в чем и как его хоронят? Ее в этом теле уже не будет! Она улетит! Куда? Да хрен ее знает — куда! Может на небеса, как говорят попы, а может переселится в другое тело — как пишут фантасты. А может и вообще растворится в информационном поле. Только ее бывшей оболочке уже все равно, куда бы Настя из нее не делась.

— А что вы собирались с ней сделать? — глухо спросила Настя, не глядя на новую знакомую.

— Я не знаю — тихо ответила Лена, и всхлипнула — Папа сказал, что может все-таки обойдется...тогда мы ее отвезем на кладбище и похороним, как положено.

Настя не спрашивала, что означало "обойдется", и так ясно — что. Отец Лены надеялся, что не умрет. И не дошел до квартиры.

— Теперь я не знаю, что делать! — безжизненным голосом сказала Лена — Папа умер, мама умерла...телефоны ни один не отвечают. Я звонила бабушке, они с дедушкой в Ленинском районе живут, так они трубку не берут. Тоже, наверное, умерли. Я ждала папу...

Настя оглядела Лену внимательно, снизу доверху — красивая девчонка. И ухоженная. Ясное дело — ее любили, ее холили и лелеяли. И куда вот теперь ей деваться? В самом деле — куда?

Хмм...а Насте — куда? Голова кругом!

Стоп! Интересно, а может одни девочки выжили?! Нет, правда — как в том старом кино, как там оно называлось...черт, голова не варит...нет, не вспомнить. Только там в будущем остались одни женщины, и размножались типа почкованием. Польский фильм, или чешский. Ну и попали в будущее двое замороженных мужчин. И развлекались там. Только вначале их чуть не кастрировали. Глуповатая комедия, конечно, но вообще-то очень похоже — там из лаборатории вырвался вирус и убил всех мужчин. А женщины стали выживать — как могли! Запросто ведь может такое быть! Почему бы и нет? Сейчас каких только вирусов проклятые ученые не выращивают! Всякую дрянь!