— Смотря какая цель, — улыбнулась она лукаво.
— А то ты не знаешь, — обернулся к ней Имар и ожег черным огнем в глазах. От неожиданности Айями отпрянула и чуть не свалилась с парапета в фонтан, но Имар удержал и к себе притянул. — Скажи, Ама, давать мне зарок или нет?
В ответ она только и смогла, что горячо замотать головой, мол, конечно же, не нужно, и не стоит зарекаться.
До ворот в поселок они добрались, как ни в чем не бывало, будто и не приключилось неловкого момента у фонтана.
— Понравилось? — спросил Имар.
— Да. Твой город раскрылся с неожиданной стороны, — похвалила вежливо Айями.
— Надеюсь, с приятной. Еще пойдем?
И ведь не скажешь "нет", потому что оскорбится. Он со всем своим радушием, пусть и приправленным многозначительными намеками, не поймет капризов Айями.
— Конечно. Как найдется время.
И у калитки расстались: Айями отправилась по дорожке к дому, и он с явной неохотой позволил её пальцам выскользнуть из плена горячей руки.
— До встречи, Ама.
По возвращению домой Айями рассказала об увиденном в городе, и Эммалиэ тоже впечатлилась описанием даганского колорита. А Люнечка, натянув никаб задом наперед и путаясь в длинной пестрой юбке, натанцовывала по комнате.
Эммалиэ сказала, понизив голос:
— Господин Л'Имар благороден, он спас нас от ужасного выбора. Ты нравишься ему, и когда-нибудь он даст тебе это понять.
— Вряд ли я интересна ему как... в ином плане, — сказала Айями, впрочем, неуверенно.
— Послушай меня и продумай, как вести себя и что говорить, чтобы не попасть впросак, если мои предположения подтвердятся. Не оскорби его случайным словом. Их вниманием нельзя пренебрегать, ты заметила? — поделилась Эммалиэ, подразумевая под словом "их" каждого из даганнов.
И то верно. У любого мужчины, будь то даганн или амидареец, вызовет раздражение заносчивая высокомерная цаца. И, упасите святые, затронуть даганскую гордость, лучше сразу съесть ложку перца взамен нектара хику*.
Вспомнился некстати и поцелуй в комендатуре, и ухаживания Имара, и упущенная возможность, о которой он позже остро сожалел. Давно это было, и в другом мире, в другой стране, и не с Филой лин Семина. Как бы повернулась её жизнь, если бы первым в тот зимний день ей попался не господин подполковник, а Имар, вернувшийся из командировки? Как изменились бы их судьбы, дай Айями ему ответ, и Веч вызвал бы тогда сородича на драку и покалечил бы или, хуже того, убил, и с его спины срезали бы клановый знак и изгнали с глаз долой?
Но сейчас всё иначе, Веч на другом конце страны живет счастливо со своей женой, а Имар здесь, в двух шагах в Беншамире, и только слепая и глухая женщина не поймет его намеков.
В другой день, как выдалось свободное время, Имар опять предложил прогуляться по городу в даганских одеяниях.
На этот раз он рассказал об устройстве жилищ. Оказывается, даганны живут большими дружными семьями, дом строится в виде квадрата, в центре которого находится двор, являющийся сердцем дома. Там есть колодец, а в зажиточных домах — скважина, но сейчас в городе проведена вода, и нет необходимости в отдельных источниках. Во дворе есть тренировочный круг для любимого увеселения даганнов — дурацкой мочилки*, которой они уделяют большое внимание. В доме, помимо общих помещений и купальни, есть комнаты для наемных работников, а также мужская и женская половины.
Помимо семейных жилищ возводятся и дома попроще для ведения дел, с мастерскими и лавками внизу и с жилыми комнатами — на втором этаже, в таких домах тоже оборудованы дворы, но позади здания. А караван-сараи строятся по принципу семейных жилищ, но предназначаются для заезжих путников и похожи на гостиницы в Амидарее.
— Наверное, у тебя большая семья, — сказала Айями, разглядывая дома на мощеной улочке, по которой они шли. Бесконечные глухие фасады из песчаника с глухими воротами и редкими узкими окнами, из-за тесноты пространства в улочку не проникали лучи солнца, но толку от этого ноль — тень все равно не давала прохлады из-за горячего воздуха, нагоняемого горячим ветром.
— У нас, даганнов, всегда были большие семьи — сказал Имар с гордостью и начал перечислять, кто живет на мужской половине, а кто — на женской.
— Кто-кто? — удивилась Айями, решив, что ослышалась. — Мачехи? Как так? Разве тебя воспитывала не матушка? Прости, это не мое дело, — зачастила она поспешно.
— Мне непонятно твое смущение, — ответил Имар. — Мачехи — это жены моего отца, первая и третья. Моя мать — вторая жена в его доме. Ама, разве ты не знала о наших традициях? — удивился он, заметив, что Айями остановилась в изумлении, запнувшись на ровном месте. — Разве тебе... эээ... не рассказывали?
И это стал единственный раз, когда он упомянул о Вече, хоть и косвенно.
О Вече они не говорили. Совсем. Как и о том, чем закончилось расследование по бою с амидарейскими партизанами, о выживших и погибших, о наказании, которое он понес, о том, где он сейчас живет и чем занимается. Потому что началась новая жизнь, и прошлому нет в ней места. Забудь о нем, нет его, исчез, умер, у него своя жизнь, а мы напишем наше будущее вместе, — дал понять Имар, об этом же говорили его глаза, его дела. И Айями чувствовала — открой она рот и задай вопрос про другого, всё испортится. Станет хуже, причем сразу же, потому как звери — они такие, на территории может быть только один и второго он не потерпит.
— Я не знала, — промямлила она ошарашено. — Про браки и семьи я слышала, но про многоженство...
— Это наши традиции, причем давние, — сказал Имар твердо. — Раньше у наших женщин были незавидные роли, они полностью зависели от мужчин, были необразованны, не могли самостоятельно зарабатывать, поэтому многоженство — своеобразное покровительство сильных над слабыми. После войны подобный семейный уклад стал более чем актуальным. Жены ведут совместное хозяйство в семье, растят общих детей, имеют право на наследство и другие привилегии.
— И они дружат между собой? — спросила с иронией Айями, и пренебрежительные интонации задели рассказчика.
— У нас так принято. Издревле, — ответил он с прохладцей. — Чтобы женщины не выдирали волосы друг другу и не ревновали, и не устроили членовредительство супругу, предпочтительны браки по сговору. Тогда и супруг относится одинаково ровно ко всем своим женам, никого не выделяя.
— А как же... как же по сговору... ну... — выдавила Айями, не решаясь договорить до конца.
— Как спать с нелюбимым человеком? — улыбнулся Имар. — Говори уж как есть. Не знаю, веками мы так жили и спали, и детей делали. У меня куча сокровных сестер и братьев, и три родных сестры со старшим братом. Правда, он погиб.
— Прости.
— Не извиняйся, это же не твоя вина. От него родились двое детей, матушка предложила снохе оставить их в нашей семье, но та не согласилась, забрала в свой церкал*. Когда вырастут, пусть сами решают, чей клан им ближе.
Айями растерялась от вороха информации, которую и осмыслить-то пока что не могла. Многоженство — несусветная дикость, по её мнению, но ей ли судить. Имар как-то сказал, что у амидарейцев — любовь к смерти в крови, а у даганнов — страстная жажда жизни, выражающаяся в повышенной плодовитости таким вот своеобразным образом.
— Если возле мужчины столько женщин, зачем ему мехрем? — спросила она, вспомнив слова Веча. Давние слова, сказанные в городке зимой, когда их отношения едва-едва начались.
— Не каждый мужчина может позволить себе мехрем, и физически, и материально, — ответил Имар со смешком. — Мехрем — для души и сердца.
Айями посмотрела на него с изумлением. Вешать на свою шею еще одну женщину, имея двух, а может быть, и трех жен, может только отчаянный человек. Но Имар и улыбаться перестал, и смотрел так... обжигающе, что ли. Опалил чернотой в глазах. Отвернулась Айями, смешавшись.
Если даганны заводят семьи, не руководствуясь чувствами, почему имя, произнесенное однажды во сне, прозвучало с невыразимой тоской? "Лайлин, любимая"... Может, это и не жена вовсе, а его мехрем? И ведь уверял, что у него лишь одна мехрем. Амидарейская.
Имар тоже оказался женат. Айями узнала случайно, он обмолвился как-то, назвав её женским, странно произносимым именем, причем не заметил, наверное, по рассеянности. Но странное дело, знание её не уязвило, как тогда, когда она узнала о семейности Веча. Пусть бы у Имара оказалось две жены и даже три, их наличие не трогало, не колыхало в душе струны... ревности, быть может?
— Кто такая О-ри-са? — спросила она, выговорив с трудом женское имя.
— Откуда ты знаешь? — удивился Имар. И смутился, что было непохоже на него.
— Ты сейчас меня так назвал.
— Не может быть, — потер он лоб. — Не замечал за собой.
— Ориса — твоя жена? — уточнила Айями и, получив раздосадованный кивок, спросила: — И дети есть?
— Да, сын. Ама, я постараюсь больше тебя не обижать.
— Обижать? Меня? — удивилась она. — Чем же?
— Называя тебя именем другой женщины. Это непростительно с моей стороны.
— Брось, я не в обиде, — сказала честно Айями и польстила его самолюбию: — Должно быть, она красива и умна, ты бы не женился на глупышке даже по сговору, у тебя не такой характер.
— Она... да, умна, — ответил Имар невпопад, наверное, опять витал мыслями в другом месте.
— А вторая жена у тебя есть? — спросила лукаво Айями.
— Нет, второй нету, — ответил он серьезно, не поняв шпильку. — Я виноват. Мужчине непозволительно путать имена своих женщин.
Айями чуть не подавилась воздухом. И невинное подтрунивание над Имаром перестало быть смешным. Он считал ее одной из "своих женщин". Вот так. И под сомнение не ставил, что может быть иначе.
Теперь она стала обращать внимание на многие мелочи. Как он ведет себя по-хозяйски, как держит её за руку, ведя по городской улице, как смотрит на неё и что и как говорит. И поняла, что на самом деле глупышка как раз она — простая и наивная. Потому что тигр имел намерения отнюдь не платонические.
Оттого и неловкость возникла, и зажатость её, и попытки уклониться от общения с выдумыванием разных поводов по хозяйству. Но Имар отказов не понимал, один раз выслушал и кивнул, второй раз нахмурился, но проглотил, а в третий раз сказал с недовольством:
— Походатайствую, чтобы тебе выделили еще один праздный день. Видно, на фабрике сели на вас и едут, работаешь без продыху, на домашние дела совсем не остается времени.
Закусила Айями досадливо губу, кое-как удалось переубедить его не вмешиваться, наоборот, сделает хуже, выделив её среди прочих работников. Имар уступил с неохотой, взамен вырвав согласие на совместную прогулку по городу.
Эммалиэ, узнав о своеобразной системе семейных отношений в Даганнии, долго пребывала в немом изумлении. И оглянулась — не слышит ли Люнечка — но та увлеченно играла с принцессой Динь-дон, не обращая внимания на разговоры взрослых.
— То, что у даганнов остались здесь семьи, было понятно еще в Амидарее. Но получается, все они — те, что служили в городке, и преподаватель у нас в поселке, и доктор — все они женаты не на раз и не на два? — Потерла она лоб в растерянности. — Постой, и господин Л'Имар тоже женат?
— Пока что единожды.
— И господин А'Веч... он тоже?
Айями пожала небрежно плечами, хоть и болезненно укололи её слова компаньонки, в самое сердце. Откуда же она знала, что нужно задавать вопросы правильно, выясняя правду о семейности господина подполковника? Следовало спрашивать у него не "ты женат?", а "сколько раз ты женат? ".
Дикость что ни на есть самая настоящая. Первобытность. Варварство. Хотя какая ей теперь разница?
— Отец не рассказывал мне о многоженстве, как и муж. У нас в гарнизоне об этом не говорили. А может, не знали. Мне, конечно, дали понять, что даганны — любители женских прелестей, но чтобы настолько...
— Для любования прелестями даганнин, помимо нескольких жен, имеет мехрем. Любовницу. Содержанку. Усладу очей и сердца, — пояснила Айями. — Это престижно и повышает статус мужчины.
— Получается, господин Л'Имар... он хочет... чтобы ты и он... — сказала Эммалиэ ошарашенно и умолкла, не договорив.
— Он рассчитывает, что я стану его мехрем, — ответила Айями, грызя ноготь.
— До чего же у мужчин всё просто, — пробормотала с досадой Эммалиэ. — И господин А'Веч, предлагая уехать с ним в Даганнию, полагал, что ты согласишься остаться его... э-э-э... мехрем?
— Я собиралась поговорить с ним. И просить, чтобы наши дороги... разошлись по приезду в его страну, — ответила Айями с заминкой, подбирая правильные слова. — Помешала случайность.
— Может, и господина Л'Имара попросить о том же?
— Имар спас нас, — ответила Айями коротко.
И имеет право на благодарность, — прозвучало недосказанное. На особенную благодарность от амидарейки, которая не может предложить ничего взамен. Кроме себя.
Молчала Эммалиэ. Вот как в начале разговора ошеломленно опустилась на стул, так и не вспомнила ни разу о кастрюле c супом, и опомнилась лишь, когда тот забулькал, выплескиваясь на плиту и пузырясь с шипением.
Молчала и Айями. Потому что не знала, как ей быть. Потому и голова разболелась от неразрешимых вопросов.
Как-то вечером Айями, прибираясь в комнате, услышала приглушенные удары в большом отдалении, эхо донесло глухие отзвуки, словно били во множество барабанов, наверное, в городе случился большой праздник. Несмотря на дальность расстояния, вибрация добралась до сердца, заставив его тревожно застучать без причины.
— Что это? — спросила она у Анастэль, встретившись с ней в общем палисаднике.
Здесь же и Люнечка играла в куклы с соседскими девочками. Она было испугалась далеких устрашающих звуков, но старшие подружки, как более привычные, успокоили, мол, не обращай внимания, здесь так принято.
— Даганны поминают таким образом своих усопших, — пояснила Анастэль. — Нечасто, но бывает. Говорят, давняя традиция. Тебе тоже неспокойно на душе? Вот пока не закончат бить, так и муторно, тоскливо делается, наверное, потому что мало веселого в том, чтобы вспоминать о покойниках.
— У нас память о близких выжжена в сердце, и ничем её оттуда не вытравить. Пока мы дышим, живет и память о них, — сказала Эммалиэ, закрепляя прищепками выстиранное белье на веревке. — И для этого не нужно бить в барабаны, распугивая души умерших.
Женщины, не сдержавшись, прыснули. Хотя тема-то скорбная, услышь Имар скабрезный разговор, не понял бы насмешек и оскорбился бы за весь свой народ.
Когда он в очередной раз появился на пороге домика, Айями спросила о недавнем барабанном бое и о том, что такое приключилось в городе.
— Поминание мертвых, — ответил он. — Это древний обычай. Кам*... шаман взывает к духам предков и близких, возвращает их из забвения, и духи шепчут, наставляют нас на правильный путь, помогают принимать решения, оберегают. Нельзя забывать своих близких, ушедших в тот мир. Когда-нибудь я покажу тебе наше капище*, оно находится за городом. Это сильное место. Там и компас не работает, и другие законы природы ошибаются.
