Прыжки через огонь

На пару секунд мне даже стало интересно — что за нелепую дичь нам преподнесут под этим соусом?

— Одна из ярких записей в меню, — прошамкал эксперт, подняв вверх палец, — тускнеющая в течении последних нескольких недель, потускнела настолько, что перестала вызывать появление окна для ввода пароля!

Дослушав до этой «сенсации», я не выдержал и закрыл ролик. В данном факте не было ничего ни нового, ни сенсационного. О том, что один из пунктов в меню огонька тускнеет, было замечено еще в начале лета. И исчезновение возможности вызова окна ввода пароля — являлось одним из самых вероятных исходов трансформации записи.

Конечно, факт сбывшегося прогноза не делал феномен объяснимым. А без объяснения причин — эта метаморфоза была просто одним из множества связанных с огоньками необъяснимых фактов. Одним больше — одним меньше… никакой разницы.

Так почему этот факт вызвал столь бурную реакцию властей? В поисках ответа я досмотрел злосчастное интервью до конца, но ничего интересного так и не обнаружил. Эксперт, путаясь и повторяясь, достаточно точно перечислил все объяснения данного явления, выдвинутые мировым сообществом — от самой популярной, которая объясняла изменение статуса мира его разрушением, до экзотических, вроде подбора пароля путем перебора падкими на подобное китайцами. По этой версии надпись тускнела из-за «цифрового истощения». И, конечно же именно эта версия и заинтересовала журналиста, убившего остаток интервью обсуждением — изнашивается ли цифровая запись от частого использования и если изнашивается, то как?

Пожав плечами, я стер видео к чертям. Слепить из этого дерьма самолетик не смогли бы даже титаны журналистики прошлого, а мне даже не стоило и пытаться. В первую очередь потому, что я сам не верил в криптологическую подоплеку данного скандала. Ну нет, нет в видео ничего секретного и запрещенного к показу.

А причиной запрета являлась, зуб даю, внутренняя кухня телестудии — там тот еще гадюшник, если судить по отзывам. Два метросексуала не поделили собачьего парикмахера — а я на основании этого пытаюсь выстроить теорию заговора.

В этот момент меня отвлек крякнувший коммуникатор. Судя по звуку — мне писал кто-то из знакомых. «Андрей! У нас аврал с передачей. Выходи, платим тройную ставку!».

Ну, хоть что-то, обрадовано подумал я. Вот мне и занятие на день! Я займусь передачей, как в старые, добрые времена. Попутно соберу слухи, толкаясь в толпе прыгунов. Побеседую со знакомыми полицаями. Узнаю причину возникшей спешки. И ко всему прочему я заработаю кучу денег! Тройная ставка — умноженная на мою скорость — обеспечат меня деньгами на покупку учебников.

Обрадованный, я бросился одеваться и через пятнадцать минут был уже в метро.

Ближайший ко мне московский огонек располагался на окраине Битцевского парка, но там он прописался, после скачков по окраинам, всего год назад. И как следствие, еще не успел обрасти инфраструктурой. Именно поэтому я направился к расположенному в Серебряном Бору старейшему московскому огоньку, который обычно использовал в путешествиях.

В вагоне метро, несмотря на послеобеденное время, было почти пусто. «Надо будет упомянуть этот факт в выпуске, — подумал я, — как похорошела Москва, потеряв, за последние четыре года, больше половины населения».

Ничего удивительного в этом не было — практически любой разумный человек, при наличии выбора, предпочтет жить подальше от Москвы. Но если раньше жить вне Москвы могла позволить себе только московская элита — члены семей власть имущих и представители старейших московских кланов, имеющих приносящую доход недвижимость, то теперь эту возможность получили и рядовые москвичи. И немедленно реализовали. Да так лихо, что прошлой зимой город общей оживленностью напоминал блокадный Ленинград — все, способные набрать код доступа, перебрались в теплые края.

Вспомнив о зиме, я поёжился. Именно в прошлую зиму, торопясь на день рождения своего школьного приятеля, я прыгнул, возвращаясь с ГИЗЫ, не в Сербор, где у меня в арендованном шкафчике хранилась теплая одежда, а на Бицу, тогда совсем еще новую. То, что в Москве мороз я знал, но рассчитывал добежать до стоянки такси.

И совершенно без проблем добежал. До такси. Где меня ждала хорошая порция традиционного московского радушия и гостеприимства — радостно скалящиеся таксисты просили за полтора километра пути сотню тысяч рублей — примерно четверть маминой месячной зарплаты.

Для сравнения — обратная поездка, если бы я заказывал такси через запрещенный в Москве «Убер», обошлась бы мне всего в чирик — десять тысяч рублей. Но заказать без смартфона такси к огоньку я не мог. А стоящие на площадке гиены шашечек и зеленого огонька — сговорились меньше сотни за проезд не брать. И сочувственно предлагали походить мне по уставленной их машинами площадке — может дешевле где найду?

Именно тогда в мою гениальную голову и забрела идея — добежать до дома «как есть». Бежать-то недалеко. Летом, без особой спешки, я проходил это расстояние за десять минут.

И я побежал.

И практически моментально понял свою ошибку. Бежать голыми ступнями по льду было чудовищно, невообразимо холодно. А еще лед скользил и резал подошвы. На самой площадке огонька я этого не замечал — власти выстелили её покрытием из вспененной резины и подогревали тепловыми пушками.

Но вернуться, признав свою ошибку, и смиренно потерять час, прыгнув на Сербор, я не мог. Мешала ущемленная гордость, самомнение и прочие мужские тараканы.

Околевая от холода, я бежал, закрыв лицо сложенными чашечкой руками, падал, раздирая в кровь колени и дальше бежал… Спасся я тем, что заскочил погреться в первый попавшийся на пути теплый подъезд, где конечно же нарвался на отправившуюся выносить мусор дряхлую пенсионерку. Бывшую, очевидно, не в курсе произошедших в общественной морали перемен, поскольку обозвала извращенцем, огрев по хребтине тростью.

В вагон, тем временем, словно подтверждая мои мысли об изменившейся морали, вошла парочка ничевоков. Точнее, ничевок и мартышка, поправил я себя, оглядев обнаженную фигурку девушки.

Ничевоками сейчас называли путешествующих через огоньки обывателей, которые, попав в другой город, не утруждают себя покупкой одежды. Это выражение пошло от одного из первых телерепортажей восстановленного после сумятицы первых дней телевидения — обнаружив в ГУМе парочку гуляющих по торговому центру провинциалов, которые переместились в Москву через горящий на Красной площади огонек, репортер ехидно поинтересовался — не стыдно ли им гулять по центру нашей родины с голыми задами?

— Неа, — спокойно ответил мужичок, — нам ничево так.

— Зато Москву посмотрим, — добавила его спутница, — а те, кому стыдно, могут отвернуться и не смотреть.

После чего словечко пошло в народ, плотно прилипнув к этой разновидности путешественников. Обидного в нём ничего не было — как вы уже поняли, я и сам частенько путешествовал ничевоком.

С мартышками чуть сложнее. Поначалу кто-то из политиков употребил выражение «голые мартышки» в адрес путешествующих через огоньки женщин, но со временем так стали называть только тех путешествующих ничевоком девушек и женщин, на которых задерживался взгляд.

Злые языки говорят что многие мартышки выбирают такой стиль путешествия, даже имея возможность одеться. Не берусь судить. Сам я всегда одевался, если на выходе из огонька имелась бесплатная одежда. Но я и не девушка — так что моё мнение по данному вопросу несущественно.

В Москве, кстати, с бесплатной одеждой было совсем никак. Мэрия одно время, когда наплыв посещающих Москву ничевоков был особенно велик, приняла постановление о снабжении всех желающих бесплатными комплектами одноразовой одежды.

Но поскольку около всех московских огоньков имеются торгующие одеждой магазины, в которых цивилизованные туристы приобретали комплекты одежды для посещения города при помощи привязанных к отпечаткам пальцев банковских карт, бесплатная одежда не прижилась. Деньги на её приобретение успешно уходили из бюджета, однако саму одноразовую одежду, переместившись в Москву, найти было нельзя. Она всегда была в статусе «Только что закончилась» — вынуждая туристов покупать втридорога китайский ширпотреб.

Тех туристов, что поскромнее, естественно. Не таких, как вошедшая в вагон парочка — у которых из одежды были рекламные шарфы от Мегафона — которые раздавали всем желающим на выходах из огоньков уже вторую неделю. Войдя, путешественники спокойно уселись в конце вагона, постелив на скамьи бесплатные газетки «Metro Москва» — что выдавало в них бывалых путешественников.

Доехав до Щуки, то есть до станции метро Щукинская, я пересел на идущий прямо к огоньку бесплатный автобус. Основной его задачей, понятное дело, была транспортировка прибывших в Москву господ путешественников в торговый центр Щукинский, чтобы они в тепле и комфорте подобрали себе одежду.

Но организаторы не стали жлобиться, решив не гонять автобус обратно пустым и разрешив попутную загрузку. За что я им, без всякого сарказма, благодарен. Единственным минусом являлась привычка их водителей бесконечно долго стоять на остановке, ожидая чтобы автобус набился с горочкой.

Но в этот раз мне повезло — стоящий на остановке автобус был практически заполнен. Я протиснулся в салон, чувствуя себе немного неловко из-за нормальной одежды. Не люблю выделяться из толпы. Кроме меня практически все остальные пассажиры были ничевоками или погорельцами — еще одной забавной категорией путешественников, прозванных так потому, что, отправляясь в путешествие через огонек, они одевались в поношенное старьё, которое им не жалко выбросить, добравшись до огонька.

В отличии от ничевоков, к которым довольно быстро все привыкли, погорельцы были любимой темой у петросянов из социальных сетей — большую часть информационного мусора, который приносил мне невод, составляли фотографии семей в мешках из-под сахара, старушек, вытягивающих тонкие шеи из вытертых до проплешин шуб, завернутых в газеты детей и девушек, с абажурами от ламп вместо платьев.

Ехать до огонька было всего ничего, так что я даже не стал вытаскивать сотовый, предпочитая смотреть в окно. Погода стояла унылая — низко нависшие тучи собирались разразиться мелким дождиком, но, слава богу, относительно теплая. Что не могло не радовать — если я всё-таки решу поработать.

Выскочив из автобуса, я протиснулся через толпу поспешно раздевающихся и разматывающихся погорельцев — оставлять одежду непосредственно в зоне перемещения считалось дурным тоном — я двинулся обратно, в сторону от огонька. Просто я не особо богат, а арендная плата для окружавших огонек торговых рядов прямо зависит от близости к огоньку, поэтому арендованный мной шкафчик для одежды находился довольно далеко от эпицентра.

Но моментально изменил планы, увидев сидящего на открытой террасе одной из местных кафешек похожего на нахохлившуюся синичку полицая. Этого полицая я знал. Несколько месяцев назад у него пропал ушедший в огонек сын-подросток, и я активно участвовал в поисках — и сам посвятил этому несколько выпусков и упросил своих знакомых из настоящих СМИ разместить портреты на первых полосах и главных страницах.

И хотя пропажа нашлась спустя несколько дней без какой-либо связи с развернутой мной кампанией — поругавшийся с отцом школьник все это время отсиживался на даче у одноклассника — полицай мою помощь не забыл, сказав, что я могу обращаться к нему за помощью при любых жизненных трудностях.

«Таких как сейчас, — подумал я, — ибо полное отсутствие тем для выпуска, вне всякого сомнения, является жизненной трудностью». И войдя в кафешку, быстренько заказал две порции оладушек с кленовым сиропом. Одну из которых поставил на стол перед полицаем.

— О! Оладушки! — деланно удивился полицай и, оглянувшись на меня, добавил, — Привет четвертой власти!

— И вам того же и по тому же месту, — чуть более резко чем хотел, поздоровался я.

Полицаю было под полтинник, и он до сих пор помнил времена, когда люди верили, что журналисты являются реальным противовесом властям, а не просто озвучивают позицию тех, кто больше заплатит.

— Сенсации ищешь? — пробурчал, с набитым ртом полицай.

— Склоняюсь перед мощью вашей дедукции, — вздохнул я, отрезав себе кусочек оладьи.

— Это элементарно, — расплылся в улыбке полицай, ткнув в мою сторону нанизанным на вилку кусочком сдобы, — последняя передача дней десять назад была. Выбиваешься ты из графика, Андрюшенька. Но я тебя, скажу прямо, не порадую.

— Я понимаю, закон не позволяет… — с притворным смирением вздохнул я, устремив взгляд на укрепленную на груди полицая камеру видеорегистратора.

— Нет, не понимаешь, — все так же улыбаясь, продолжил толстяк, — камера нас не пишет. У неё аккумулятор барахлит. Так что я бы рассказал, было бы что рассказывать. Но увы. Ничего интересного. Уныние и запустенье.

— Ну, не скажите, — отбил подачу я, — что-то по любому происходит, раз вас, сотрудников управления, в поля выгнали.

— Та… — неопределенно махнул рукой полицай, откинувшись на спинку жалобно заскрипевшего пластикового стульчика, — начальство блажит. Мартышку отправили искать.

— Ну, ну, рассказывай, — тут же сделал стойку я, — что та мартышка натворила?

Мартышки, ровно как и новости, с ними связанные, очень интересовали мою аудиторию. Один из моих ранних репортажей, когда я в течение нескольких часов следовал за стайкой идейных мартышек по всему миру, до сих пор числится в топах по числу просмотров. Хоть и был постановочным — я заранее согласовал с руководством банды маршрут, вдоль которого меня ждали волонтеры со сменными видеокамерами.

— А нечего рассказывать-то, — вздохнул полицай, — всё, что мне известно, это вот эта фотка, — он развернул черно-белую, явно распечатанную на принтере бумажку с фотографией молодой женщины.

— Симпатичная, — сказал я, слегка покривив душой.

Женщине на фотографии было лет двадцать восемь — тридцать, и она была скорее интересная, чем действительно красивая. На худом лице резко выделялись мимические морщины, говоря о решительности характера. Скрученные в пучок светлые волосы, чей оттенок я не мог различить, намекали на её европейское происхождение. Скандинавка или финка, подумал я.

— Все они симпатичные, — вздохнул полицай, — пока молоденькие…

После чего, привстав, начал выбираться из обхватившего его зад пластикового кресла. Аудиенция была закончена. Быстренько запихнув в рот, чисто чтобы добро не пропадало, остатки оладушек, я вышел из кафе, поспешив в сторону переодевалки, в которой хранил вещи.