Золото апачей

— В таком случае, самое легкое и, к тому же, безопасное, это ждать. Решено?

— Ну, поскольку те, кого это касается самым непосредственным образом, согласны, значит, решено.

— Когда будем ужинать? Я долго ждал, и голоден, как медведь.

Они направились к тому месту, которое сделали своей "столовой". Огонь весело пылал, и теперь, с наступлением холодных сумерек, это было особенно приятно. Чарльз ощутил аромат приготовленной пищи и свежесваренного кофе, и только сейчас почувствовал, как сильно он проголодался.

— Как здорово снова оказаться здесь, — сказал он. — Мне не удалось найти животных, но, по крайней мере, я сделал все, что мог.

— Это так, — согласился Герберт. — Но не кажется ли тебе, что нам нужно позаботиться о припасах? Что если завтра утром отправиться за дикими индейками?

— Прекрасная идея, — поддержал его Чарльз. — Припасы нам необходимы.

Они ужинали и разговаривали, причем разговор их касался настоящего, и никогда прошлого, которое казалось невообразимо далеким. Костер угасал, от него остались только мерцающие угли. Луна скрылась, горы утонули во мраке. Из каньона, казалось, волнами накатывала темнота. Она скрыла жилища на скалах, и в ночи осталась только яркая точка, по обе стороны которой замерли человеческие фигуры. Они затерялись среди необъятной черной пустоты, среди вершин жалобно завывал ветер, но мальчики не испытывали ни страха, ни отчаяния.

Где-то вверху над ними раздался слабый, странный звук, невыразимо холодный и скорбный, растворившийся в густой тьме, окутавшей каньон.

— Что это было? — воскликнул Герберт.

— Волк, — коротко ответил Чарльз.

Они замолчали, вновь наступила тишина; они сидели и смотрели на угли, которые затухали и рассыпались маленькими искрами. Ветер выл и стонал в каньоне, но от этого не возникало ощущения одиночества или заброшенности. Позади них, в слабом свете потухающего костра, изредка проглядывали отверстия в жилищах, словно входы в пещеры, где некогда обитали первобытные люди. На всем континенте вряд ли можно было отыскать более призрачное и сверхъестественное место. Оно не находилось в пустыне, оно располагалось вне мира, мистическое и нереальное. Здесь время не просто остановилось, оно вернулось вспять на десятки тысяч лет. Высоко в небе мерцали звезды, но внизу, в каньоне, не было видно ни искорки света. Это был огромный мир, в котором еще не зародилась жизнь.

Как и договаривались, на следующее утро они отправились на поиски диких индеек, пока рассвет еще не добрался до гор, и ночной воздух был еще холоден. Помимо револьвера, каждый взял с собой ружье.

От жилищ к вершине холма вела едва заметная тропа, но Чарльз хорошо заметил ее во время предыдущего подъема,так что они уверенно двигались, цепляясь за выступы скал и карликовые сосны. Было холодно, на западе все еще царил мрак, но на востоке, из-за гор, появлялась волна света.

Они спешили, потому что скоро должно было взойти солнце, и было важно застать индеек на деревьях, сонных и неповоротливых от ночного холода. Вскоре они поднялись на вершину скалы и на некоторое время замерли, глядя на горы, террасами поднимавшиеся на севере, в то время как на юге пустыня была скрыта серым туманом. Здесь, как и в ущелье, не было ни одного человеческого существа, кроме них.

При свете дня, и во мраке ночи, этот мир был — миром без людей.

— Сосновый лес, в котором обитают индейки, не более чем в четверти мили, — сказал Чарльз. — И я уверен, что мы их там найдем. Мой единственный выстрел вряд ли напугал их настолько, чтобы они не вернулись сюда.

Герберт ступал очень осторожно, он чувствовал охотничий азарт. Он дышал разреженным воздухом горного гребня, и собирался оправдать доверие товарища, доказав, что умеет управляться с ружьем.

Перед ними раскинулся сосновый лес, темно-зеленый, местами черный в предутренний час, и, пробираясь сквозь кусты, Чарльз мог различить глянцевые синие перья на ветвях сосен, казавшиеся сейчас темно-синими пятнами. Он указал на них Герберту, и они стали осторожно подкрадываться.

— Как думаешь, сможешь подстрелить одну, на ближайшем дереве? — спросил он.

— Хотелось бы попробовать, — ответил Герберт. Его глаза сверкнули.

Он поднял ружье и выстрелил. Птица упала на землю, и Герберт издал торжествующий крик. Чарльз тоже выстрелил, и, пока перепуганные индейки метались между деревьями, они подстрелили еще три. После чего подняли свою добычу, которая была больше, чем просто охотничий трофей, — она была сокровищем, от которого зависела их жизнь.

— Как я стреляю? — спросил Герберт.

— Это говорит само за себя, — ответил Чарльз, поднимая индеек.

Это были прекрасные, упитанные птицы, которых им хватило бы на некоторое время. Они могли высушить их мясо на солнце, точно так же, как вялят мясо бизона или оленя, и добавить его к своим запасам.

— Думаю, пока мы здесь, нам следует немного осмотреться, — сказал Чарльз. — Мы можем повесить индеек на ветку дерева, и они будут в безопасности, пока мы не вернемся.

Герберт с готовностью согласился. Перспектива изучения новой местности его привлекала, поскольку виды были чрезвычайно красивы. С того места, где они находились, каньон был невидим, а фиолетовая гора за его пределами казалась продолжением той, на которой они стояли. Белые пики, протянувшиеся на севере, сияли белизной и возвышались, торжественные и безмолвные, как сама вечность. На юге, — Старый Тандергаст теперь находился слева от них, — не было ничего, кроме серых волн пустыни, катившихся вдаль и исчезавших в тумане. Мальчики словно бы стояли на острове, окруженном океаном, по которому никто никогда не плавал. Но они не думали об этом.

— Думаю, эти сосны простираются на многие мили, — сказал Чарльз. — Знаешь ты это, или нет, но самый большой лес, имеющийся в Соединенных Штатах, расположен в Северной Аризоне, и мы, наверное, находимся в нем, или где-то на его краю.

Во многих отношениях это была очень живописная местность. Сосны вздымались перед ними бесконечной чередой, иногда располагаясь так, будто были высажены человеком. Не раз они находили маленькое озерцо с прохладной водой или ручей, который устремлялся в заросли, чтобы затем сорваться с высоких скал ущелья или каньона. Почва была сухой, встречались многочисленные кустарники. Воздух был напоен запахами сосновой и кедровой хвои, и им казалось, что их силы с каждым шагом возрастают.

— Это было бы великолепным местом для поселения людей, в чьих домах мы живем, — сказал Герберт.

— Возможно, — отозвался Чарльз. — Но, с другой стороны, оно было бы менее безопасно, а безопасность для этих людей была превыше всего — превыше удобства, красоты и прочего.

— Да, я знаю. Я тоже это понял. Просто мне здесь очень нравится, и чем дальше — тем больше.

Чарльз понимал его. Они продолжили свой путь среди сосен. Местность пошла под уклон, и Чарльз вдруг остановился, схватив Герберта за руку.

— Стой! — воскликнул он.

Скала у их ног разверзлась на бесконечную глубину, словно от удара огромного меча. Придерживаясь за тонкую сосну, росшую на самом краю, они заглянули вниз, но расселина была настолько узкой, что они не смогли разглядеть дна.

— Здесь, наверху, от скалы до скалы не более пятидесяти футов, — сказал Чарльз, — но это все равно, как если бы их разделяла целая миля. Мы отрезаны от другой стороны. Мы как будто на острове, что свидетельствует о мудрости жителей деревни на скалах.

— Да, они жили, будто в птичьем гнезде.

Они повернули на запад и продолжили свои исследования, с таким интересом, будто прибыли в горы Аризоны именно с этой целью. Они прошли, наверное, около двух миль, когда Чарльз внезапно остановился. Герберт, не ожидая сигнала, сделал то же самое. Он действовал инстинктивно; его первой мыслью было, что Чарльз увидел врага, возможно, блуждавшего здесь одинокого апача. Но он ошибся.

— Олень, — прошептал Чарльз. — Смотри вон туда! Его нам хватит надолго!

Прекрасный молодой олень стоял среди сосен. Он находился на расстоянии выстрела, но Чарльз не хотел рисковать и стал подползать ближе, стараясь держаться так, чтобы ветер не донес до животного запах человека и не вспугнул его. Ему был нужен этот олень, чтобы обеспечить их продовольствием на длительный срок. В нем ожили первобытные инстинкты. Возможно, им придется провести в каньоне месяцы, оставшуюся часть жаркого сезона и зиму, а потому упустить этого оленя было попросту нельзя. Живя дикой жизнью, он постоянно совершенствовал свои навыки; ему удалось подкрасться и метким выстрелом свалить животное.

Теперь им следовало прекратить свои исследования и заняться разделкой. Они ликовали. Если им удалось найти одного оленя, значит, здесь могут быть и другие. У них появился еще один источник пищи, и это была большая причина для радости.

Наступал вечер, когда они закончили с разделкой, после чего, подвесив тушу оленя на шест, они направились через сосновый лес к каньону. Крайне трудно было спускаться по крутой тропе на террасу, но Герберт, ловкий, подвижный, справлялся неплохо, так что вскоре они оказались в своем жилище, со своей добычей. Там они поместили ее на ветки дерева, росшего в расщелине, после чего разожгли огонь, радуясь счастливому дню.

В эту ночь, горный лев, привлеченный соблазнительным запахом, щекотавшим его ноздри, голодный, снова спустился по склону на террасу. Здесь он обнаружил еду, свисавшую с дерева, но также почуял запах людей, которых боялся, а потому, бросив на оленя тоскливый взгляд, отступил, снова поднялся по скалам и скрылся в сосновом лесу. Жизнь горного льва, давно уже поселившегося в оставленных жилищах, была потревожена, и он чувствовал то, что у людей называется несправедливостью. Новые же жители спокойно спали. У них все было хорошо. Для них наступили дни работы и отдыха, — работы по приведению своего жилища в более комфортный вид. Герберт, рожденный на Востоке, постоянно открывал в себе что-то новое. Его ум стал более острым, его мышцы крепли. Он по нескольку часов мог заниматься физическим трудом, к которому прежде был неспособен, с каждым днем жизнь, которой они жили, становилась все интереснее. Его юность позволила ему кое-что забыть. Ужасная сцена в долине постепенно стиралась из его памяти. Джордж Карлтон был жесток, и мальчик не любил его, а потому боль утраты слабела с каждым днем.

Однажды, когда его товарищ спустился в каньон, Герберту пришла в голову мысль подняться на скалы в поисках диких индеек. Эта птица, дикая или домашняя, играла важную роль в жизни прежних обитателей скальных жилищ; значение дикой индейки для нынешних обитетелей невозможно было переоценить.

По уже знакомому пути Герберт поднялся на вершину скалы и снова задержался на краю, откуда мог взглянуть на огромную панораму гор, леса и бирюзового неба, с серой полосой пустыни на юге. Он окреп, стал ловчее, но после подъема ему требовалось восстановить дыхание, и он некоторое время оставался на краю, вдыхая полной грудью. Он не знал, что его усталость объясняется теплым воздухом. Против него существовал заговор, — заговор гор, неба и духов пустыни, сплотившихся против него. От далекой серой пустыни, голой и однообразной, волны горячего воздуха катились к северу, обволакивая черные базальтовые скалы. Часть волн разбивалась об эти скалы, но оставшиеся, поднимаясь на невообразимую высоту, катились дальше на север, где встречались с потоком холодного воздуха. В глубине каньона завывал ветер, но мальчик не обращал на него внимания, он думал только о стоящей перед ним задаче.

Герберт добрался до соснового леса, но индеек, среди деревьев, на которых они привыкли отдыхать, видно не было, и он отправился дальше. Он искал и не находил их, и был очень огорчен этим; его гордость была уязвлена, он не хотел возвращаться с пустыми руками и продолжал поиски. Мальчик не заметил, как далеко он удалился по плато, утратив все ориентиры, и оказался в странной, незнакомой, пересеченной местности, покрытой переплетением карликовых кустов. Здесь он остановился и, с некоторым опасением, принялся осматриваться. Здесь он ощущал себя чужим. Ветер, обдувавший его на скалах и в лесу, совершенно стих. Горячий плотный воздух окутал его, близился вечер.

Дух пустыни завлек его сюда. Заговор земли, воздуха и неба состоялся, ему предстояло подвергнуться последнему испытанию. Стон ветра на севере усиливался, время от времени переходя в пронзительный свист, горячий воздух пустыни все еще поднимался волнами, чтобы, встретившись с холодным, опадавшим с белых вершин, образовать большие облака и снова подняться к небу над плато.

Но стонавший в ущельях ветер еще не достиг вершины, на которой стоял Герберт. Кусты и скудная трава были безжизненными, тяжелый воздух — неподвижным. Его охватило чувство приближающейся опасности. Первобытные инстинкты вновь пробудились в нем. Минуту или две он испытывал нечто вроде страха. Дух пустыни, с ее тишиной, надвигающейся темнотой и жарким, опаляющим дыханием, был подобен дракону, готовому к нападению, и он это понял. Заговор против него полностью удался.

Он огляделся, полностью сознавая угрозу, и хотя первобытный инстинкт, предупреждавший его, никуда не делся, первобытная сила, дававшая ему защиту, также проснулась в нем.

Громкие голоса пустыни угрожали ему. Ветер в каньоне и ущельях кричал, издавал странные стоны в сосновом лесу. Далеко на севере раздалось низкое, глухое ворчание грома. Над вершинами кедров и сосен сверкнула молния, на мгновение окрасив деревья призрачной белизной. Но стоило ей погаснуть, и мир погрузился в коричневую тень, став уродливым и отталкивающим.

Унаследованные инстинкты населили сосновый лес ужасными призрачными существами, первобытными зверями, искавшими его, но он не боялся их. Горячий воздух внезапно сменился холодом, двигавшимся на юг волнами, спадавшими с белых вершин. Эти волны катились по лесу, разрывая переплетения ветвей. Иногда со страшным шумом падало дерево, вспыхивали молнии, настолько яркие, что Герберт невольным движением прикрывал глаза руками. Раскаты грома превратились в непрерывный рев, каньоны и ущелья эхом вторили ему.

Никогда прежде Герберт не оказывался в самом центре грозы, этого грозного явления природы. Он плелся сквозь чередовавшиеся свет и тьму, пока не обратил внимание на то, что вспышки молний переместились дальше, а гром стал глуше. Затем хляби небесные разверзлись, и хлынул потоп.

Он боялся, что его унесет; ему казалось, он погрузился в море, он услышал рев воды, несущейся по плато. Он остановился и, ухватившись за невысокий кустарник, прижался к нему, превратившись в подобие камня, чтобы противостоять потоку. Он промок и замерз, но почувствовал прилив гордости, ибо сила его и выносливость были таковы, что буря не могла его одолеть. Он держался за ветки, он не был слаб и не испытывал страха.

Далеко на севере первопричины, породившие буйство природы, теперь старались унять его. Волны холодного воздуха перестали скатываться с вершин, а сами они, седые, спокойные и величественные, очистились от дымки и облаков. Рев в каньонах и ущельях перешел в стон, а затем — в шепот. Опустошенные облака, превратившись в туманный пар, плыли и исчезали над горячей пустыней. В небе появились широкие просветы, мир возрождался из темноты и мрака. Земля, горы и небо снова стали благослонными.