| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
‒ Ну зачем обязательно Зорька... Это даже, совсем напротив, необязательно... Вообще девушки как биологический вид. Вот скажи, ‒ с энтузиазмом развиваю тему, ‒ ты в папин диплом с оценками когда заглянула ‒ до моего рождения или после?
‒ Э-э-э... ‒ ошеломлённо тянет мама, ‒ я?
‒ Ну да, мне-то зачем?
Она что-то такое вспомнила и порозовела.
‒ Ты это кончай выдумывать, оценки какие-то...
‒ Есть кончать с оценками! ‒ довольно согласился я. ‒ И вообще, что у нас сегодня на праздничный ужин планируется?
Мама пару раз озадаченно моргнула:
‒ Тьфу на тебя, язык длиннющий! Совсем заболтал. Ты не думай, что я тебе эту "тройку" так спущу! Ты у меня учебник наизусть зазубришь, от корки до корки, с выходными данными вместе! Вот подожди, папа приедет...
И под эти ритуальные обещания мы переходим на кухню. Пройдя к столу, мама вытряхнула из матерчатой сумки добычу и азартно нависла над ней. Сероватая бумага распахнулась, и я увидел легендарную синюю птицу. Судя по застывшему в глазах выражению, она так и умерла непокорённой. Чем-то, то ли горделиво заброшенной вверх головой с топорщащимся гребнем, то ли свободно распрямлённой позой, она походила на непреклонно прошедшую по жизни старушку-раскольницу. На кур двадцать первого века смахивала не больше, чем жилистая дворняга ‒ на разожравшегося ротвейлера. Элегантно вытянутые тонкие синюшные лапки были обтянуты кожей с топорщащимися кое-где жёсткими остями. Насквозь просвечивали тугие жгуты сухожилий и мышц, накачанных, видимо, за время предсмертного перегона строем из Сибири на Синявинскую птицефабрику. Судорожно скукоженные когтистые лапы молили о скорейшей отправке к задней стенке морозилки, где они упокоятся в жутковатом, навевающем мысли о Дахау, штабеле себе подобных до первомайского студня.
‒ Ты иди и дверь закрой, я её сейчас опаливать буду, ‒ озабоченно сказала мама, открывая форточку.
‒ Почём килограмм трофея? ‒ поинтересовался я, разглядывая размашистый карандашный росчерк "два двенадцать" на углу обёртки.
‒ Два тридцать.
‒ Меньше килограмма...
‒ А с чего им больше быть? Кормят впроголодь, а яйца всю жизнь неси. Бедняга ‒ тощая, как цыплёнок.
Мама засунула руку в курицу и начала что-то там нашаривать.
‒ Да, а у нас классы объединяют. Из двух наших восьмых делают один девятый, остальные ‒ в училища и обычные школы, ‒ поделился я главной новостью дня.
‒ Чёрт! Да разве ж можно такое под руку говорить?! Разорвала из-за тебя желчный пузырь, теперь горчить будет... ‒ Мама огорчённо рассматривала выдернутую из тушки печень.
‒ Дрогнули руки у Никиты Кожемяки, и порвал он шесть воловьих шкур, ‒ речитативом продекламировал я.
‒ Да ну тебя, одно расстройство. ‒ Мама наконец оторвалась от курицы и повернулась ко мне: ‒ Так что там с объединением?
‒ На классном сегодня Тыблоко объявила. Сказала, что пройдут тридцать два лучших по среднему баллу ученика, мол, всё будет честно.
Мама небрежно отмахнулась:
‒ Ну это понятно, иначе-то как?
Я задохнулся от неожиданности. Как может быть иначе?! Да легко, мать-перемать... Перед глазами внезапно поплыла красноватая пелена ярости, и я сцепил челюсти, чтобы из меня не вырвалась полыхнувшая ненависть. Вдох-выдох, вдох-выдох...
‒ Э, ты чего, Дюш?
‒ В ухе стрельнуло что-то... ‒ Для убедительности я потёр правое ухо. ‒ Всё, прошло. Так вот, меня сегодня с физры пораньше отпустили, и я с Тыблоком обедал. Она сказала, что у меня всё о'кей, если не съеду в последней четверти сильно.
‒ Готовься, ‒ сказала мама спокойно, ‒ будем три шкуры с тебя спускать.
‒ Всегда готов! ‒ вскинул я руку. Учёбой меня теперь испугать сложно. Так бы вот всю жизнь учился и учился...
Долгожданный скрежет ключа в замке раздался, когда по "Времени" показывали награждение хоккеистов ЦСКА золотыми медалями. Я, впившись взглядом в экран, рассматривал молодые лица легенд ‒ Харламов, Жлуктов, Фетисов, Цыганков, Петров, Михайлов, Викулов, Лутченко, Третьяк...
Мама, радостно взвизгнув, опрометью бросилась в коридор и повисла на папе, я терпеливо пристроился позади. Потом дошла очередь и до меня. Привстав на цыпочки, я вдохнул знакомый запах трубочного табака и подивился отсутствию привычной седины в бороде.
Оторвавшись, рассмотрел внимательнее. Папа был молод, бодр, элегантен и окружён каким-то нездешним флёром, слегка выпадая из советского антуража. Пожалуй, выражением глаз: сквозь радость встречи и облегчения от окончания дороги просвечивают лёгкое недоумение и какая-то светлая тоска по мельком увиденному, словно у мальчонки-подпаска, издали посмотревшего на игры приехавших на лето в имение барчуков, ‒ ему в эту сказку попасть не светит при любом раскладе.
Я ещё раз взглянул отцу в глаза и принял на себя ещё один долг, которым так часто пренебрегал там. А для начала пусть испытает радость от дарения подарков любимым.
‒ Пап, пап! Мы по тебе скучали! Мама так вовсе места себе не находила ‒ видишь, как меня в сердцах шлёпнула? Признавайся, что ты нам привёз?!
Папа, смеясь, обнимает нас вместе, потом пытается провести медицинский осмотр прямо в коридоре.
‒ Да всё в порядке уже, ‒ уклоняюсь я. ‒ Всё прошло, как с белых яблонь дым. Давай, сим-сим, открывайся, мама извелась вся!
‒ Да-да, ‒ подключилась мама, нетерпеливо приплясывая, ‒ иначе никакого ужина!
Папа обречённо потянул носом, а потом начал, радостно блестя глазами, одаривать эксклюзивом. Ну да, по советским меркам ‒ выше только звезды. Маме достались маленький флакончик какой-то туалетной воды, кусок ароматизированного мыла и что-то из предметов туалета.
Мне же торжественно вручили брусок двухкассетного магнитофона, десять 60-минутных кассет "Super Сhrome", кассету для чистки головки, футболку с трилистником "Адидаса" и пять одноразовых шариковых авторучек "Bic".
‒ У-у-у, здоровски! Спасибо, пап, ‒ старательно изобразил я восторг ‒ практики лицедейства у меня в последние дни было предостаточно. ‒ Ого, израильская! ‒ Я указал на синюю шестиугольную звезду на этикетке футболки.
‒ Хм, ‒ папа с сомнением посмотрел на политически неблагонадёжную полоску ткани, ‒ не заметил. Спороть бы её надо...
‒ Зачем?
‒ Скажут, что экономически поддерживаем противника.
‒ Ага, туалетную воду от страны ‒ члена НАТО можно, а футболку из Израиля ‒ нет?
‒ Эх, Дюш, кто может знать заранее, что этим дубам в голову придёт? На твою детскую демагогию всегда найдётся демагог с тридцатилетним стажем, который со ссылками на Маркса с Лениным как дважды два докажет, что ты ‒ враг народа и сионистский диверсант, да так ловко, что и сам в это поверишь.
‒ Ничего у меня не детская демагогия, а самая что ни на есть настоящая... Спарывать?
Папа ещё раз взвесил на чутких внутренних весах все обстоятельства и махнул рукой:
‒ Оставляй. Только никому не хвастай, тогда можно будет сказать, что не обратили внимания.
‒ О'кей. А себе что взял?
‒ Да ничего. Что там брать-то на эти недельные командировочные? Да ещё подарки для работников ЦК надо было купить, а то в следующий раз на конгресс могут и не послать... Хорошо хоть им немного надо, тех же авторучек "Bic" вязанку да шоколадку начальнице.
‒ Занёс уже?
‒ Угу, сегодня прямо из аэропорта туда и заехал. Прошёлся по кабинетам, поулыбался, раздал да выклянчил у тёток проездной на самолёт до Ленинграда, а то бы только завтра поездом приехал. Со Старой площадью надо дружить...
Я разложил привезённые подарки на своём столе: магнитофон, стопку кассет, пучок шариковых авторучек, вражескую футболку ‒ и разглядывал, постепенно наливаясь злостью. Нет, не понимаю... С какой стороны ни посмотри, всё равно не понимаю. Ладно, были люди идеи. Но ведь многие отказались от своей страны ради возможности покупать такое барахло. Похоже, нас развели, как индейцев Северной Америки, за горсть бус и несколько зеркалец.
Вскинул глаза на своё отражение в тёмном стекле. Лица не видно, только контур упрямо наклонённой вперёд ещё детской фигуры. Эх, малыш... Куда ты лезть собрался? Это колесо тебя разотрёт и не заметит. А, может, ну его на фиг?
Я устало отвернулся. Завтра, всё завтра... А сейчас ‒ спать.
Глава 4
Воскресенье 20 марта 1977, утро
Ленинград, Измайловский проспект
Отодвинув от стены "Ригонду" и разложив мануалы, я уже полчаса терзал мозг, пытаясь понять, как поженить отечественный выход CШ-5 и непонятную распайку на входе двухкассетника. С ходу запись не пошла ‒ значит, надо перепаивать переходник. В гадской западной инструкции про распайку ни слова. Можно, конечно, пойти методом перебора, там всего-то три контакта используется, но всё равно вариантов получается немало.
‒ Воскресенье ‒ день веселья, песни слышатся кругом! С добрым утром, добрым утром и хорошим днём, ‒ насмешливо пропело радио.
Я посмотрел на него недобрым взглядом и задумчиво почесал затылок. Что-то нет желания полдня перепаивать контакты... И опять хочется есть. Это просто напасть какая-то ‒ голод приходит к молодому растущему организму по несколько раз на дню, как по расписанию. Скоро там мама завтрак приготовит? Нервно выдернул паяльник из розетки, задвинул на место "Ригонду" и, проскользнув мимо мучающего пружинный эспандер отца, пошёл на разведку.
‒ Ты что пришёл? Рано ещё, позову, ‒ попыталась выдворить меня мама.
‒ Учиться, ‒ соврал я, не моргнув глазом, потихоньку прокрадываясь к столу с варёной колбасой. ‒ А то только и умею, что чайник вскипятить, макароны сварить и консерву открыть. Давай говори, что делать.
‒ Куда руки потянул, проглот! Аппетит испортишь, положи, поло... Всё, больше не бери. Иди сюда, на, три сыр.
‒ Мой аппетит невозможно испортить, на нём знак качества негде ставить. ‒ Довольно жмурясь, я проглотил кружок колбасы и пристроился к тёрке.
Мама тем временем поставила на огонь большую сковороду и бросила на неё добрый кусок сливочного масла, граммов так на сто. Поверх мягко легла сероватая гора крупнокалиберных макарон. Божечки мой... Где ты, здоровое питание, в каких далях?
Дзинь... Доставка. Ага... У нас в СШ-5 схема 2-3-5, земля, левый и правый, а там 2-1-4 стандартно должно было. В голове проявилась схема распайки переходника. По-ня-тно...
Меня начала бить крупная дрожь, пришлось бросить сыр и вцепиться в столешницу. Невидяще уставился на мелкие потеки масляной краски на стене и принялся считать про себя от десяти в обратном порядке. Уф... Покосился на маму: ничего не заметила ‒ увлечённо строгает в стопку бутерброды. Взял сыр и начал сосредоточенно тереть. Вжих... вжих... вжих. Очень медитативное занятие, но руки всё равно дрожат.
Заработало! Восторженно матерюсь про себя, по лицу ползёт довольная улыбка. Мать-мать-мать, заработало...
Захлопнул за родителями дверь и, повернувшись, прислушался к пустой квартире. Ни-ко-го. Отлично, никого не хочу сейчас видеть и слышать. Пусть родители катаются себе на катке ‒ час до стадиона Ленина, час оттуда, там ещё часа три. Замечательно, а мне надо причесать мысли.
Возбуждённо прошёл в свою комнату и попытался набросать план первоочередных дел. Ни фига не получилось, мысли скачут, как стая растревоженных белок. Чертыхнувшись, полез под душ. Минут пять массажа горячими жёсткими струями ‒ и я уже почти человек. Ладно, план подождёт, это я погорячился, сначала надо определиться с целью. Пока не было брейнсёрфинга, думать о ней было рано, но теперь пора.
Заварил по правилам, до пенки, краснодарский чай и, устроившись с ногами в кресле, погрузился в воспоминания.
Перестук колёс, полутьма купе, запахи затянувшейся вечеринки. Колышутся неясные тени, напротив ‒ самый главный собеседник в моей жизни.
‒ Во-первых, я не кто, а что. Явление в процессе... ‒ Он покрутил кистью в воздухе, подбирая слово, ‒ самосборки. Я ‒ тень, которую отбрасывает в прошлое одно вероятное явление, частью которого может стать человечество.
‒ Забавно, ‒ подумав, откликаюсь я. ‒ А временного парадокса в такой самосборке нет?
‒ Нет. Способность к самосборке ‒ мой атрибут, поэтому парадокс не возникает.
‒ Шулерство какое-то, ‒ ворчу я.
‒ Так только кажется. Впрочем, это не особо и важно. Суть в другом. Одним из условий моей реализации является формирование человечеством определённой общественной формации. В этом ‒ мой интерес, ‒ вкрадчиво говорит он. ‒ К сожалению, это маловероятный исход. Поэтому я инициирую запуск альтернативных временных потоков, пытаясь достичь результата хотя бы в одном из них, этого будет достаточно.
‒ То есть они всё-таки есть, альтернативные временные потоки?
‒ Да, когда я их создаю.
‒ Хм... ‒ приподнял я бровь. ‒ И, наверное, вы хотите предложить мне поработать на вас в одном из таких потоков... Так?
‒ Вы поняли абсолютно верно.
‒ Осталось понять, хочу ли я, чтобы эта редкая формация случилась. Может, человечеству лучше обойтись без неё?
Собеседник грустно усмехнулся:
‒ Если человечество не погибнет, то эта формация обязательно возникнет. Проблема в том, что пока не получается не погибнуть. Но решение возможно, иначе бы я здесь сидеть не мог.
‒ Погодите-погодите, не понял... ‒ Я потрясённо замотал головой. ‒ Что значит "не получается не погибнуть?"
‒ То и значит. ‒ Лицо его болезненно дёрнулось. ‒ В базовом, нулевом потоке и во всех временных потоках, которые я уже создавал и наблюдал, человечество погибает примерно на этой стадии развития. Мой опыт подсказывает, что и здесь опять произойдёт нечто подобное в течение ближайших ста ‒ ста пятидесяти лет.
На словах о "ближайших ста" первой выскочила радостная мыслишка: "На мой век хватит, не так много мне и осталось". Я гадливо стряхнул её и внимательно посмотрел на Владимира. Что я могу знать о его мотивах? Говорит ли он правду? К чему меня подталкивает? Зачем?
‒ Два вопроса. Мм... Даже не знаю, с какого начать... Первый ‒ если вы имеете возможность активно вмешиваться, то что мешает действовать самому? Судя по всему, ваши возможности весьма велики. Ведь так? И второй вопрос ‒ отчего человечество гибнет? Есть какая-то единая причина или всякий раз по-новому?
‒ Увы. Мои возможности фундаментально ограничены. Я не могу лично оказывать значимое воздействие на события в созданном мной временном потоке. И не могу, кстати, создавать произвольное количество реальностей. Число возможных альтернативных реальностей зафиксировано одной из констант мультиверсума. Да, оно значительно, несколько десятков тысяч, но около восьмидесяти процентов попыток мной уже использовано. Безрезультатно.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
