Сказ о космических ушельцах

Постепенно, по мере становления нового общества, интерес к этим огромным корпусам проявили советские организации. Для экспорта нефти, зерна, внешних закупок и даже для сдачи во фрахт иноземцам — суда были нужны. А начиная с 1925-го года стали возникать разные экзотические проекты — от достройки их в виде линкоров, до перестройки в авианосцы!

В 1926-м году внешний интерес к этим коммерческим проектам пропал. Остался только извечный интерес британской имперской разведки к уничтожению потенциально сильных вражеских боевых кораблей чужими руками. Лучше всего— самих аборигенов!

Троцкий тут вовсю проявил себя "политической проституткой", но на его предложение быстро разобрать корабли на металл "для нужд народного хозяйства" очень удачно не нашлось денег (Мне тут вспомнился "бизнес" устроенный самостийными украинскими постсоветскими чинушами на уничтожении атомного авианосца "Ульяновск". Когда подписали относительно выгодный контракт на разделку его в металл, с продажей оного американской фирме. Но кто-то из составителей, получив маленькую взятку, внёс в текст неточность. И после того, как раздельщики прошли "точку невозврата", к этой закорючке придрались... Пришлось самостийщикам попрощаться с прибылью, дорезая корабль чуть не себе в убыток). А к самому Иудушке возникли нехорошие вопросики. Дело отложили, в тайной надежде на новы виток интереса "иностранных инвесторов" к этой "панаме". Троцкий вылетел из ЦК в том же 1927-м, но чуть раньше известной мне даты. А тут и подкрался Мировой Кризис 1929-го года. Корпуса остались ржаветь у стенки. Такой был первый опыт моего "волшебного" влияния на Мировую Историю. Он дал большой материал для анализа.

Быт двадцатых годов был очень труден, потому старался помочь тётке во всём, даже носил за ней медицинский чемоданчик на вызовы. Очень скоро завоевал любовь всех соседок, как "очень хороший мальчик". А что оставалось делать— смотреть как немолодая тетка, надрываясь, тащит на себе и дом, и работу? И это без мужа, сгинувшего на Империалистической где-то под Сморгонью? Приходилось изображать из себя доброго малого.

Жизнь тянулась и крутилась. Дом— двор— улица. Иногда— поездки куда-то. Мы жили в половине дома, другую занимал пристанционный медпункт. Обстановка и оборудование— бедноваты. Лекарства — почти все "народные", этакий матёрый "натюр-продукт".

Время шло, я рос. Ездил по окрестным и дальним деревням к родственникам, всевозможным дядьям— сватьям, несколько раз к дальним родственникам ездили на поезде— благо сотрудникам железной дороги был бесплатный проезд. Люди вокруг были полуголодные, измученные, но работящие и неунывающие. Ведь впереди проглянуло хорошее время, и люди тянулись к нему всеми силами.

Глава 2

Сказки северной деревни.

Тётка со мной чаще всего ездила в ближнюю деревню к дядьке Толе. Большое, зажиточное село, почти не разорённое войной и разрухой. Суровые и работящие северные мужики.

Каждый раз по приезде всё начиналось, как в русской сказке— "Ты гостя накорми, напои, в баньке попарь, да спать уложи". Хорошие там люди...

* * *

Ужасные, сакральные, массовые и общедоступные, любимые и ненавидимые, обыденные и полезные— такими эпитетами можно определить храмы Великих Божеств. Этим же канонам должны отвечать и Языческие Святилища. Но где они?

Где распространённые, хорошо известные в истории, любимые народом и ненавидимые служителями Врага Рода Человеческого Храмы? Те самые, где горит Священный Огонь, где творятся таинства Жизни и Смерти, где преображение Тела и Души происходит в соприкосновении с силами Огня, Воды, Воздуха и Жизни?

И вместе с тем, все Вы хорошо их знаете! Это БАНЯ! Обычная русская (и не только русская) баня, тихо притулившаяся на задворках почти каждого русского (и не только русского) дома, та самая, куда не вызывая подозрений довольно часто ходят все. Где огонь, вода, ветви берёзы, отвары из трав, веселящие напитки (квас), преображение тела и души. Где исполняются гимны (в Древней Греции— песни, исполняемые в обнажённом виде), где все равны в наготе и цели. В деревенской бане рождались, лечились, зачинали детей, обмывали покойников, мирились и прощали обиды. Баня— это и есть сакральный Центр Русской Жизни, и не даром даже русские христиане идя в баню снимали крестик— не стоит столь мелким поганить столь Высокое!

Баню ненавидели христианские иерархи, не даром одним из первых актов новых христианских властей в Римской империи было закрытие всех бань, средневековая европейская инквизиция усердно истребляла банщиков. Ни к чему хорошему это не привело, потому во времена Возрождения и Просвещения баня возродилась первой. Она спасала от вшей и клопов, уменьшала размах эпидемий. Это было очень важно для государства, и потому из многих запретных достижений древности баня была реабилитирована в первую очередь. И на смену отроду не мывшимся, заедаемым клопами и вшами, неграмотным, тупым и лживым рыцарям средневековых орденов пришли другие. Они прошли через баню, и она, отмыв им тело, чем-то затронула и отмыла душу. Очищенная и обнажённая душа трепетно потянулась к Свету и Правде. Это был конец безраздельному царству Церкви с её лживыми догматами, тупым следованием мёртвой обрядности, человеконенавистническими ценностями.

Церковь потрясли расколы и протесты, она перестала быть смёрзшейся грязной глыбой придавившей Человечество, из под её треснувшего фундамента проклюнулись ростки здравого смысла и Прогресса.

Такова Сила Чистоты и Ясности. Баня вернула их заблудшей части Человечества... Баня— это не столько очистка тела от наслоений отмёршей кожи, очистка кожных пор, массаж и восстановление кровообращения в периферийных капиллярах, не только контрастные тепловые процедуры (из парилки— в прорубь!), и не столько воскресно— предпраздничные мужские посиделки. Баня— это Священный Ритуал и Великое Таинство ПРЕОБРАЖЕНИЯ! Грязного в чистое, старого в новое. Граница и переход. Общедоступная Тайна. Недаром мистические переживания в парной бывают столь сильны, что люди приближаются к Просветлению сами того не ведая.

Просветляйтесь! И Лёгкого Вам Пара!

...Особенно любил ездить к дядьям на деревню летом — там на реке была восхитительная рыбалка. Ловили всё, вплоть до вкуснейших хариусов, на червя и овода, иногда на кашу. Рыбья мелочь шла на уху, всё относительно крупное прямо тут, в одной из многих рыбацких коптиленок, коптилось "про запас" с крестьянской основательностью.

Часто возвращался из подобных поездок с парой ароматно пахнущих мешков, угощая по пути всех уважаемых знакомых. Тётка ласково величала меня "добытчик", и рассказывала о моей хозяйственности всем товаркам. Впрочем, такая основательность была общепринятой. Времена были такие.

Изнутри увидел ранее советское общество. Народ жил спокойно, без надрыва. Лихие передряги царских времён, войны, революции, интервенция... На фоне этого НЭП был не худшим из зол. Правда, непманов недолюбливали...

Как раз к учебному году в 1925-м открыли новую школу. В стране продолжался демографический взрыв 1923 года, ради этого пришлось провести очень много необычных компаний— от "Долой стыд!", до движения воинствующих безбожников. Задача была очевидна— обеспечить секс-революцию и восстановления народонаселения, подорванного голодом, эпидемиями, эмиграцией и войной. Ради этого избавились от Церкви, с её закостеневшими и неадекватными догмами, перетрясли общественную мораль. Ведь в горниле войны исчезло почти целое поколение мужчин. Но в нашем классе учеников было мало.

Учился вполне легко, стараясь не щеголять излишней образованностью. Удавалось неожиданно просто— я даже не мог подумать, что критерии образованности могут столь разниться в пределах одного века! Так что моё "очень высшее" образование не давало мне почти ничего! Орфография, каллиграфия, даже программа математики— всё было настолько иначе по форме, что хорошее знание мной содержания почти ничем не помогало. Не "проколоться" было легко— немного молчаливости и сосредоточенное созерцание мира вокруг... Хотя, читать я "научился" ещё до школы.

Школа хороша была новыми друзьями, а также — изменением моего общественного статуса. Новые друзья появились не сразу, а вот новые обязанности— моментально.

В стране шли большие и сложные процессы. Их живо обсуждали в обществе. Невооружённым взглядом была видна идущая "информационная революция". Если ещё недавно быть безграмотным было почти нормой, то новое общество задало новый образ Человека. Ему старались соответствовать. Хоть в нашей школе на курсах Ликбеза было много люде среднего, а то и пожилого возраста, но с нами, первоклашками, они почти не пересекались, у них было вечернее обучение. А результаты этого были видны почти сразу. Занятно было видеть нескольких немолодых мужиков, вечерком по слогам читающих свежую газету, вывешенную на стенде у клуба. Даже те, кто читать пока не научился, немного хитрили и, ссылаясь на плохое зрение, просили вслух почитать газету. Всем вдруг стало интересно— "А что там, в Большом Мире?". Я честно читал, звонким голосом, и даже "с выражением". На это собирались степенные бородатые мужики с ближних окрестностей, слушали внимательно, а потом долго— долго обсуждали, постепенно всё больше уходя от смысла обсуждаемой статьи к злободневным местным новостям.

По мере наступления осени, с её непогодой, и приближения зимних холодов, подобные посиделки всё больше перемещались в поселковый клуб, открытый в здании церкви. Там каждая новая газета сначала вычитывалась вслух кем-то из добровольцев (не всегда целиком, только самое интересное), а потом долго и въедливо обсуждалась.

Первый класс, потом второй, третий, четвёртый. Страна бурлила новыми идеями и лозунгами, обсуждала индустриализацию и коллективизацию, давала ответ на ультиматум Чемберлена... Жизнь тоже шла, несколько раз с тёткой ездил в Ярославль, Рыбинск, и даже Ленинград. В поезде с дымящим, извергающим пар паровозом. После поездки все пассажиры были заметно подкопчены.

Каждая поездка была познавательна, позволяла увидеть страну. Не только как пейзаж за окном, но и оценить некую общую картину благосостояния. Нищета была заметной— деревянные домики под потемневшей тёсовой или соломенной крышей, крестьяне, живущие будто веке в XV, тощие коровёнки и лошадки, шикующие непманы с сальными лицами.

В городах было голодновато. Потому часто с "дядьками" из депо ездил в город продавать сельские товары. Деревенские колбаса, сыр, яйца, моя копчёная рыба— всё шло на "ура!". Обратно привозили выменянные или купленные промтовары— ткани, металл, галантерею и бакалею, скобяные товары и даже, иногда, керосин. Но чаще— лекарства, книги, а то и вещи с барахолки.

На этом фоне хорошо закончил начальную школу, и перешёл в среднюю. Тогда же вступил в пионеры.

Согласно своим коварным и далеко идущим планам увлёкся радиолюбительством. Благо, это было очень модно в среде молодёжи, но... Как, скажите на милость, увлекаться ЭТИМ в заштатном городишке? Начал с теории— в библиотеки неожиданно нашлась подшивка журнала "Радиолюбитель", вплоть до первого выпуска, вышедшего 15 августа 1924 года. Позже, в 1930 году, он был переименован в "Радиофронт". Узнал очень много нового. Неожиданно выяснил, что полупроводники разрабатывались в СССР ещё во времена Ленина. А кристаллический детектор, или самодельный диод, можно сделать самому из кристалла сульфида свинца или сульфида кадмия, в который упирается тонкая проволочка из металла, можно просто швейную иглу ткнуть. Положение проволочки на кристалле можно было менять, добиваясь наибольшей громкости звучания детекторного приёмника. Получался простейший диод Шоттки. Неожиданно узнал о "кристадине" — полупроводниковом транзисторе, который можно было сделать самому. Правда, долговечностью он не отличался.

Читал с интересом, как сложно закрученный детективный роман. Для начала собрал детекторный радиоприёмник, за деталями пришлось на тендере его паровоза с дядькой Афанасием ехать аж в Череповец. Приёмник работал, а вот сделать с что-то большее, не имея оборудования и навыка, было затруднительно. Но с кем начинать осваивать практику? Ответ нашёлся легко, достаточно было одного взгляда на крыши. Оказалось, что по "Закону о свободе эфира" и велению времени, в СССР развелось великое множество радиолюбителей. Наши местные последователи Попова выдавали себя с головой длиннющими шестами над крышами со сложной паутиной антенн. Живший в доме наверху соседней улицы товарищ Никифор (так его называли все в посёлке), Никифор Петрович Селин, оказался отцом моего одноклассника Петьки. С Петькой Никифырычем мы быстро, за лето, сошлись на почве разговоров о радио, после чего меня пригласили в святая святых.

Дом у товарища Никифора был старый, но прочный, на каменном фундаменте, четыре окна на улицу, с большим двором. Сам он работал на станции связистом, поддерживал в порядке столь нужную для организации движения проводную связь. На видном месте висел

портрет наркома НКПС с подписью:

"Рудзутак Ян Эрнестович"

Это было в духе времени. Сам товарищ Никифор был относительно молод, немного за 30, повоевал в Гражданскую (слушая его рассказы пришел в недоумение, он описывал систему РЭБ -радиоэлектронной борьбы. С глушением диапазонов связи противника помехами, пеленгацией его станций, радиоразведкой), демобилизовавшись, окончил курсы связистов и был послан в наш городок. Перевёз сюда семью, обзавёлся хозяйством. Человек был степенный, со "шкиперской" бородкой, солидно покуривавший маленькую трубку -носогейку.

Жена Пелагея Ивановна— типичной хозяйка, работящая, степенная как и муж, немногословная. Работала на станции в буфете. Петя был старшим ребёнком, две младшие дочки, тихие и спокойные, белоголовые, с пронзительно— голубыми глазами, даже в повадках напоминающие отца. Петька же был изрядный сорванец, шобутной и подвижный, неусидчивый. Вечно что-то затевающий, но редко когда это доводивший до конца.

На чердаке дома была оборудована радиостанция. Мощная, самодельная коротковолновая, с таинственным свечением в стеклянных колбах радиоламп, позволявшая держать связь со всем миром. На стене приколоты карточки подтверждений связи. Целая стена! Из Австралии, Индии, Боливии, Греции... Тут же монтажный стол, керосинокалильный паяльник, стеллажи с радиодеталями. Впечатляло.

Сам Никифор считал, что у Петьки "ветер в башке", был этим недоволен, но уже как-то смирился.

Я немедленно полез с расспросами, демонстрировал детскую "осведомлённость" и начитанность. Товарищ Никифор быстро разговорился, стал показывать рацию, объяснять методику связи, тонкости любительских "разговоров с эфиром". Оказалось очень увлекательно.

В ту же весну я вступил в пионеры. Вообще-то пионерия была "нашим ответом ихним скаутам". Очень многое было скопировано оттуда. А вот идеология создавалась вновь.

Как раз в это время стали сворачивать НЭП. Потому ближайший к станции нэпманский ресторанчик— вечную головную боль милиции, бывшее "Чайное заведение купца второй гильдии (далее— совсем неразборчиво)", как гласила сильно полинявшая и ржавая местами вывеска, закрыли в первую очередь. Было за что — его хозяин, Изя Саломянский, толстоватый и лысоватый вечно потеющий "деловой человек" с бегающими сальными глазками, вечно засаленным воротником и обшлагами поддёвки, щедро посыпанной перхотью, попался на банальной скупке краденого и торговле самогоном. За нарушение госмонополии, неуплату налогов, вкупе с антиобщественным поведением могли дать ему, как социально чуждому, очень много. Но он как-то отвертелся через апелляцию, получил десятку с запретом в дальнейшем на проживание в городах, и поехал в недалёкую Карелию на лесоповал.