Щит. (Меченый-2)

Помочь ему мне было нечем, однако я встал с нар, вгляделся в темноту и кое-как нащупал его лоб.

Он оказался горячим. И таким шершавым, словно вместо кожи его покрывала чешуя.

Я удивился: чтобы получить по голове, надо было сопротивляться палачам. Что, как я убедился на собственном опыте, было проблематично. Кроме того, в случае сопротивления они пользовались мешочком с песком, который не повреждал кожу... Получалось, что...

Чтобы проверить мелькнувшую в голове мысль, я сдвинул руку чуть ниже и криво усмехнулся: на месте, где должны были находиться глаза, пальцы встретили пустоту!

'Перевертыш , наверное. Получил по заслугам...' — угрюмо подумал я. Потом вспомнил о кожевнике, лежащем у противоположной стены, и подумал, что компания в камере подобралась просто замечательная — соглядатай, мятежник и слуга Бога-Отступника!

'Ну, и чем я все это заслужил?' — уставившись в потолок, мысленно поинтересовался я.

Вопрос, адресованный Двуликому, не пропал втуне: не прошло и минуты, как за дверью раздалось еле слышное шарканье.

В камере мгновенно стало тихо: мои соседи, которые еще мгновение назад, казалось, не ощущали ничего, кроме собственной боли, перестали не только стонать, но и дышать.

Щели между заслонкой смотрового окошка и дверью налились алым...

Скрипнуло кольцо на стене, в которое, наверное, вставили факел...

Зазвенели ключи, упавшие на пол...

Приглушенно выругался стражник...

Лязгнул отпираемый замок...

В камере остро запахло мочой...

— Эй, Бездушный! Марш к стене!

...Здесь, в подвале, тюремщики вели себя не так, как на верхних этажах: вместо того, чтобы сначала заглянуть внутрь и удостовериться, что заключенные находятся на своих нарах, они бесстрашно открывали дверь, входили внутрь, хватали нужное тело за первую попавшуюся под руку конечность и волокли в пыточную.

С теми, кто пытался сопротивляться, особо не церемонились: скажем, одному из моих сокамерников, пытавшемуся уцепиться за свои нары, походя сломали обе руки. А потом, вытаскивая в коридор, от души приложили головой о дверь — видимо, чтобы не вздумал уцепиться еще и за нее. Поэтому, услышав свое имя и команду, я решил, что ослышался.

Не дождавшись моей реакции, мордастое создание раза в два шире и в полтора раза ниже меня злобно сплюнуло на пол, приподняло факел и угрожающе зашипело:

— Ты что, оглох? К стене! Живо!!!

Я сглотнул подступивший к горлу комок, несколько раз сжал и разжал пальцы, а потом медленно встал:

— Иду...

Дубинка, зажатая в руке тюремщика, провернулась в воздухе и шлепнула по ноге... своего хозяина:

— Поторопись, Двуликий тебя забери... Или останешься тут!

Услышав последнюю фразу, я облегченно перевел дух: худшего места, чем этот уровень, в тюрьме не было. Значит, в моем деле наметились какие-то подвижки...

...Защелкнув на моих запястьях кандалы, тюремщик снова помянул Двуликого и быстренько вытолкал меня в коридор. Потом пинком закрыл дверь, защелкнул замок и кивком показал в сторону лестницы.

Я неторопливо двинулся в указанном направлении. Неторопливо — это чтобы мой сопровождающий не почувствовал мою радость и не смог в дальнейшем воспользоваться моей слабостью. И, пройдя приблизительно треть коридора, зачем-то начал считать шаги, которые отделяли меня от оставшихся за спиной пыточных...

...Камера, в которую меня переселили, была рассчитана на одного человека. Причем здорового и склонного к побегу: из стен торчали массивные железные штыри, с которых свисали толстенные цепи, заканчивающиеся кандалами. В углу рядом с веткой из пола торчал шест 'Червяка' . А в ногах и у изголовья узких деревянных нар, намертво прибитых к полу, крепились стальные кольца. Видимо, для того, чтобы раскладывать особо буйных заключенных в 'паука' и забывать об их существовании.

Хотя нет, забывать о заключенных здесь, кажется, не любили — от коридора камеру отгораживала не дверь, а решетка с прутьями толщиной в руку, протиснуться между которыми не смог бы даже пятилетний ребенок. А со стены напротив нары освещал пусть тусклый, но светильник!

...Приковывать меня к стене тюремщик не стал. Усаживать в 'Червяка' — тоже: втолкнул в камеру, снял с рук кандалы, захлопнул решетку, навесил на засов тяжеленный замок и ушел. Даже не попрощавшись.

'Изменения в деле есть. Но какие-то странные...' — дождавшись, пока затихнет звук его шагов, подумал я. Потом улегся на нары, закинул руки за голову, закрыл глаза и мысленно процитировал фразу, за которую один из первачей Роланда Кручи однажды заработал пятерик на свинарнике: — 'Немного сна полезно в любых количествах...'

...— Пирожок... С земляникой... Один... — буркнул я.

— Два... — заявила Ларка. И, покачивая бедрами, двинулась к лотку. — Один — с земляникой, а второй — с яблоками!

Торговец сглотнул. Видимо, никогда не видел девушек, разгуливающих по улице в мокрых насквозь нижних рубашках, да еще и надетых задом наперед.

— Ну, что уставился? — возмущенно поинтересовалась сестричка и, не дождавшись его реакции, сгребла с лотка две пышущие жаром сдобы. — Сколько с нас?

— Ч-четыре копья...

Ларка тряхнула волосами и повернулась ко мне:

— Кром, дай ему десятинку !

Я потянулся к кошелю и... застыл: родинка на подбородке, которую мне так нравилось трогать, вдруг посветлела и пропала! За ней куда-то исчез и тоненький шрам на левой брови. А еще через мгновение я вдруг понял, что смотрю не на сестру, а на баронессу д'Атерн!

— Кро-о-ом! Ты меня слышишь? — грозно сдвинув брови к переносице, воскликнула леди Мэйнария. Потом подошла ко мне вплотную, встала на цыпочки, вгляделась мне в глаза и жалобно спросила: — Кро-о-ом, с тобой все в порядке?!

— Да... — сглотнув подступивший к горлу комок, выдохнул я.

Баронесса НЕ УСЛЫШАЛА — сделала шаг назад, сгорбила плечи и... заплакала!

Я метнулся к ней, проснулся и мгновенно оказался на ногах: до меня доносился тихий, на грани слышимости, голос леди Мэй:

— Кро-о-ом? Скажи, с тобой все в порядке?

Метнувшись к решетке, я прижался к прутьям, выглянул в коридор и онемел: в такой же камере, как и моя, только расположенной с противоположной стороны коридора и чуть левее, стояла баронесса д'Атерн! В угольно-черном платье, с роскошной прической и бледная, как полотно!

— Вы мне снитесь, правда? — не веря своим глазам, спросил я.

Леди Мэй отрицательно помотала головой и гордо расправила плечи:

— Нет! Я была у короля, и он признал мое право разделить твою судьбу...

Глава 10. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

— Пришли, ваша светлость! — промямлил тюремщик, остановившись рядом с очередным дверным проемом, забранным массивной ржавой решеткой и вставив ключ в огромный амбарный замок. — Это... э-э-э...

— Я понял! — перебил его граф Грасс. Потом повернулся ко мне и ослепительно улыбнулся: — Леди Мэйнария? Вот камера, в которую вы так мечтали попасть!

Издевка, прозвучавшая в его голосе, вызвала у меня почти непреодолимое желание залепить ему хорошую пощечину. Однако я сдержалась, присела в реверансе и учтиво поблагодарила:

— Спасибо, ваша светлость! Вы так любезны...

— Пожалуйста! Всегда к вашим услугам!

— Не премину воспользоваться при первой же возможности...

— Буду искренне рад...

...Пока мы обменивались любезностями, тюремщик справился с замком, распахнул настежь дверь и замер. На всякий случай вжав голову в плечи и глядя на носки своих стоптанных сапог.

Ждать, пока граф Грасс 'галантно' предложит мне 'располагаться', я не стала — приподняла юбки, царственно вплыла в камеру, неторопливо огляделась и позволила себе небольшую колкость:

— А что, пожалуй, не хуже, чем комната, в которой я провела первую ночь в вашем гостеприимном доме...

Скрип зубов Рендалла, наверное, услышали даже за пределами Аверона. Однако, вместо того, чтобы возмутиться или попытаться что-то объяснить, он предпочел ограничиться двусмысленностью:

— Рад, что вам понравилось...

— Кстати, пока вы еще тут... — медленно повернувшись к нему лицом, буркнула я. — Вы не подскажете, где содержат моего майягарда?

Вместо того чтобы поинтересоваться об этом у нашего сопровождающего, граф Грасс ответил! Сам! Даже не задумываясь:

— Если я не ошибаюсь, то в какой-то из камер чуть дальше по коридору...

Я мысленно отметила эту несуразность и... похолодела: если Кром был где-то по соседству, то он должен был услышать мой голос и хоть как-нибудь дать о себе знать. А раз не дал, значит, был не в состоянии!

'Только бы его не пытали!' — мысленно воскликнула я и, сделав шаг на подгибающихся ногах, обессиленно опустилась на узкие деревянные нары. Забыв о требованиях этикета и тому подобной ерунде.

Следующие несколько минут я истово молила всех известных мне Богов о милосердии к человеку, посвятившему себя спасению чужих жизней, и не слышала ни прощальных слов графа Грасса, ни лязга захлопнувшейся решетки, ни удаляющегося звука шагов. Поэтому, открыв глаза, не сразу сообразила, что осталась одна. Наедине с тошнотворным смрадом, пропитавшим все и вся, холодом, пробирающим до костей и страхом перед тем, что ждет меня и Крома в ближайшем будущем.

'Все будет хорошо! Его величество дал слово, что лично разберется в обстоятельствах дела, значит, беспокоиться не о чем...' — стараясь не смотреть на железный штырь 'червяка', торчащий из пола в каком-то шаге от моих ног, мысленно пробормотала я. И вздрогнула, наткнувшись взглядом на одну из фраз, выцарапанных на противоположной стене:

'Не верь словам — в них весу нет...'

Сглотнув подступивший к горлу комок, я перевела взгляд на соседнюю надпись и поежилась — кто-то из моих предшественников дал на эту философскую сентенцию довольно лаконичный ответ:

'Ты прав. Но уже слишком поздно...'

Мне стало не по себе — в этих словах звучали обреченность и нежелание сопротивляться судьбе.

'Король Неддар — человек слова! Он не позволит казнить невиновного и очень скоро вытащит нас из тюрьмы...' — подумала я, перевела взгляд чуть левее и густо покраснела: череда рисунков в углу камеры напоминала иллюстрации к свитку Олли Ветерка 'Тайны дворцовых альковов', некогда показанному мне Володом. Только, в отличие от иллюстраций к нетленному творению одного из самых удачливых любовников Белогорья, нарисованные на стене переплетенные тела мужчин и женщин выглядели донельзя омерзительно и грязно.

— Какая гадость! — в сердцах воскликнула я и похолодела: прямо под последним рисунком бежала череда изломанных, с трудом узнаваемых букв, складывающихся в слово 'больно'...

Мысленно обозвав себя дурой, я вскочила на ноги, метнулась к решетке, отгораживающей камеру от коридора и вжалась лицом в холодные, как лед, прутья:

— Кро-о-ом! Кро-о-ом, ты меня слышишь?

На мой горячечный шепот никто не отозвался, и я, сглотнув, чуть повысила голос:

— Кром, с тобой все в порядке?

Откуда-то справа послышался приглушенный стон и я, почему-то решив, что это — голос Меченого, всхлипнула:

— Кро-о-ом? Скажи, с тобой все в порядке?

Слева что-то скрипнуло... и за прутьями решетки, расположенной на противоположной стороне коридора, появилось лицо Бездушного.

Оглядев меня с ног до головы, он ошалело вытаращил глаза и с надеждой в голосе спросил:

— Вы мне снитесь, правда?

Не увидев на его лице ни следа побоев, я обрадованно замотала головой:

— Нет! Я была у короля, и он признал мое право разделить твою судьбу...

— Что?!

— Я, как твоя гард'эйт, буду ждать суда в таких же условиях, как ты...

— Зачем?!

— Ты — мой майягард! И... я обязана тебе жизнью...

Меченый закусил губу, зажмурился и... рявкнул на всю тюрьму:

— Вы мне ничем не обязаны! Вам надо было остаться в доме у графа Грасса и жить своей жизнью...

— Выйти замуж, нарожать детей и забыть о своей клятве? — возмущенно спросила я.

— Да! Тюрьма — не место для дворянки...

Чувствовать его заботу было безумно приятно. И я мгновенно забыла про кошмарные запахи, холод и свой страх перед будущим:

— Я знаю... Но поступить иначе не могу...

— Почему?

— Перестану себя уважать... — твердо сказала я.

— А, может...

— Кро-о-ом? — перебила его я. — Не надо, ладно? Вспомни себя: из Атерна ты мог уйти без меня. В Меллоре мог отдать меня Серым. В Сосновке — оставить меня на потеху оранжевым. И мог не вернуться в охотничий домик, увидев такое количество лесовиков... Однако ты не ушел, не отдал, не оставил и вернулся...

— Ваша милость, я...

— ...делал то, что должен?

— Да... — глухо буркнул Кром.

— Вот и я делаю то, что должна...

— Но ведь я — Бездушный! Я — Нелюдь, почти завершивший свой Путь! У меня впереди нет ничего, кроме Темного Посмертия!!!

У меня задрожали колени и пересохло во рту. Однако отказываться от данного слова было поздно, и я, мысленно умирая от ужаса, заставила себя улыбнуться:

— Что ж, значит, я разделю его с тобой...

— Вы... — начал, было, Меченый и замолчал. Потом отпрянул от решетки и... пропал!!!

У меня оборвалось сердце, а на глаза навернулись слезы: человек, ради которого я села в тюрьму, не хотел со мной даже поговорить!

В это время заскрипела дверь на лестницу, и в коридоре раздался возмущенный рев:

— Шевели граблями, боров!

Я снова прильнула к прутьям решетки. Как оказалось, зря — через мгновение мне в лицо пахнуло запахом паленого мяса, и мимо камеры проковыляло нечто, лишь отдаленно напоминающее человека.

Обряженное в жуткие лохмотья, с ног до головы покрытое запекшейся кровью, 'нечто' на каждом шагу взмахивало безобразными культями, оставшимися обеих рук, и глухо стонало.

С трудом оторвав взгляд от его лица, на котором вздувалось свежевыжженное клеймо вора, я сделала шаг назад, шарахнулась пяткой о торчащий из пола штырь и ойкнула от боли.

— О-о-о!!! У нас тут пополнение? Ух-ты, какая розочка!!!

Между прутьями решетки протиснулась перевитая мышцами ручища и потянулась к моей груди!

Я отшатнулась, со всего размаху шлепнулась на нары и... тут же оказалась на ногах:

— Тварь, ты что себе позволяешь?!

— О-о-о, какие мы гордые! Ты, эта-а-а, подожди минутку — я засуну борова в его камеру и мы с тобой потолкуем...

— Слышь, тело! Только попробуй ее тронуть — прокляну!!!

Услышав голос Крома, я мгновенно успокоилась. И высокомерно уставилась на тюремщика:

— Слышал?

— И че, мне па-ара бояца? — язвительно поинтересовался здоровяк.

— Угу! Человек, который к тебе обращается — слуга Бога-Отступника! Он забирает жизни и лишает Посмертия...

— Жизни забираю и я... — хохотнул тюремщик. — Значит, Посмертия мне не видать, как своих ушей! Так что пусть проклинает — чай, не первый и не последний...

— Он...

— Слышь, роза, ты лучше подумай о себе. И о том, как меня порадовать... — стряхнув с себя маску благодушия, вызверился здоровяк. — А то я могу и разозлиться...

Глава 11. Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя.