Хейсар. (Меченый - 3)

Пока из таверны доносился гомон подвыпивших постояльцев, время еще как-то двигалось. А когда угомонились даже повара, оно окончательно остановилось. И я начал сходить с ума.

Сначала обострился слух — я начал слышать не только дыхание Мэй и шелест простыней и одеяла в те редкие моменты, когда она шевелилась, но и стук ее сердца. Через какое-то время появились запахи — аромат мыльного корня, чистых волос и кожи. Причем так остро, как будто я лежал рядом с ней. А следом за запахами — образы: волосы, разметавшиеся по подушке, бледное заплаканное личико, темное пятнышко на прокушенной губе, вздрагивающий подбородок, тоненькая шейка и руки, безвольно лежащие поверх одеяла.

Я слышал, чувствовал, видел ее. И совершенно точно знал, что она точно так же слышит, чувствует и видит меня.

Сколько времени мы провели, утопая друг у друга в душе — я не знаю. Зато помню, что боль, став совершенно невыносимой, сменилась отчаянием. Отчаяние, постепенно достигнув какого-то предела — мрачной решимостью. А решимость... решимость ударила в сердце вспышкой боли.

Самой настоящей, заставляющей неметь левую руку и отдающейся в мизинец.

Я сжал зубы и остался лежать. А Мэй встала.

Встала, постояла и пошла ко мне. Обуреваемая чем-то непонятным.

Когда я приподнялся на локте и посмотрел на нее — не помню. Помню только ее взгляд, отблески мерной свечи на заплаканных щеках и улыбку.

Не добрую, не нежную, не злую — сумасшедшую!

И рождающийся в моей душе страх...

...Когда она склонилась надо мной и потянулась к моим волосам, я зажмурился, затаил дыхание и на миг вывалился из реальности. Поэтому, услышав шелест стали, не сразу понял, что это — мой собственный кинжал, который я положил в изголовье вместо отданного Латирдану посоха.

А когда понял, то рванулся к Мэй. Изо всех сил. И вцепился в ее запястье за мгновение до того, как она ударила себя под левую грудь...

— Вот и все... — выпустив из пальцев клинок, устало выдохнула она. — Ты меня спас. Значит, сделал последний Шаг и должен уйти...

— Что?

— Я уйду с тобой...

Глава 12. Бельвард из Увераша.

Первый день третьей десятины первого травника.

...Глава ирригардского братства Пепла усиленно строил из себя короля — восседал на кресле, явно скопированном с малого трона Латирданов, демонстративно поглаживал рукоять короны и смотрел не на Бельварда, а сквозь него. Увы, ни все вышеперечисленное, ни одежда, явно сшитая на заказ у лучших портных Аверона, ни дорогие перстни, унизывающие пальцы, не давали самого главного — врожденной уверенности в себе: Сулхар по прозвищу Белый держал голову, как черный, спину — как черный и даже кивал, как черный.

Хотя нет, не кивал — таращился в противоположную стену и шевелил губами. Так, словно говорил сам с собой.

Минуту. Две. Пять. Десять. Потом начал кусать ус, не замечая, что в глазах Бельварда разгораются икорки гнева.

Минут через пятнадцать смотреть на бесстрастное лицо Серого порядком надоело, и юноша, сжав кулаки, повторил свое предложение:

— Мне нужны две твои лучшие пятерки. Если они сделают дело, ты получишь две сотни золотых...

Сулхар постучал пальцами по крестовине меча и, наконец, изволил посмотреть на гостя:

— Братство не связывается с хейсарами. И с Бездушными — тоже...

— Боитесь? — презрительно усмехнулся юноша.

Серый равнодушно пожал плечами:

— Золото нужно живым. А вы предлагаете нам не только дело, но и месть шаргайльцев с Посмертным Проклятием Бездушного...

— Хейсаров — восемь, Бездушный — один! — возмутился Бельвард. — А две пятерки, которые мне нужны — это целый десяток! Если твои люди не промахнутся, то мстить и проклинать будет некому!

Глава братства Пепла криво усмехнулся:

— А если промахнутся?

Юноша невольно дотронулся до повязки, прикрывающей пустую глазницу, поймал насмешливый взгляд собеседника и разозлился:

— Я, кажется, просил лучших!

— Хорошая пятерка приносит Братству пару сотен золотых. Каждый год. Лучшая — вдвое больше. Ну, и ради чего мне ими рисковать?

Бельвард раздул ноздри, сжал зубы и... ухмыльнулся:

— Хорошо, давай по-другому: ты выделяешь мне столько людей, сколько считаешь нужным. Я плачу пять десятков желтков сейчас, двести пятьдесят — после дела и забываю обо всем, что видел...

Белый проследил за взглядом, направленным на его корону, и нехорошо прищурился:

— Я — ветер в ночи: сегодня — есть, а завтра — нет. Вы — мясо , у которого есть имя, дом и близкие. Разницу чувствуете?

— Ты мне угрожаешь? — взбеленился Бельвард, потянулся к рукояти кинжала и сделал вид, что собирался почесать живот: телохранители главы ирригардского братства Пепла среагировали на его движение уж слишком быстро!

Серый его жеста 'не заметил':

— Нет. Я отвечаю на предложение с намеком...

Юноша сжал зубы, развернулся на месте, шагнул к двери и услышал тихий смешок:

— Не торопитесь уходить — вы меня не дослушали...

...Первая пятерка Серых догнала Бельварда перед самыми Южными воротами. И, подав условный знак, унеслась вперед. Вторая пристроилась к нему сразу после того, как он въехал в лес, а третья и четвертая объявились после заката, как раз перед тем, как Бельвард и его 'свита' добрались до дорожки, ведущей к постоялому двору 'Волчье Логово'.

Как и обещал Сулхар, последние восседали на неплохих тирренских скакунах и щеголяли в одежде родовых цветов баронов Гетри .

Один из них — сухой и на редкость жилистый парень лиственей эдак двадцати, восседавший на коне с грацией степняка, мигом спешился, вытащил из переметных сумок пару увесистых свертков и с улыбкой предложил Бельварду прогуляться 'до ветру'.

Процесс переодевания занял от силы минут пять. А вот работа с лицом — больше часа. Впрочем, дождавшись ее завершения и заглянув в подставленное зеркальце, Бельвард с большим трудом удержался от вскрика — лицо человека, отражающегося в зеркальце, было настолько сильно изуродовано ударом медвежьей лапы, что вызывало безотчетный ужас!

— Аднаглазый, Двуликий меня забери! — ухмыльнулся Серый. — Как есть, Аднаглазый!

— Угу... — поддакнул ему кто-то еще. — Па-ахож...

...Бельвард засомневался. А зря — рассмотрев лицо нового постояльца, хозяин постоялого двора расплылся в ослепительной улыбке и поклонился чуть ли не до земли:

— Смирения, ваша милость! Искренне рад видеть вас снова!

Отвечать на вопросы человека, общавшегося с настоящим д'Гетри было глупо, поэтому юноша ткнул пальцем в замотанное шарфом горло и прохрипел что-то невразумительное.

— Простыли? У-у-у... — расстроился толстячок, потом подпрыгнул на месте, вгляделся в полумрак зала и заорал: — Браня! Согрей вина его милости! Живо!!!

Браня, разбитная девица лиственей пятнадцати от роду, собиравшая с одного из столов грязную посуду, нехотя повернулась к дверям, уставилась на Бельварда и вдруг расплылась в счастливой улыбке:

— Ваш-мл-сть, вы? Ой, шо ж я, дурища, стою-то? Ща, уже бегу!!!

Тарелки, заваленные куриными костями, полетели обратно на стол, вслед за ними на него же шлепнулась тряпка — и девка, радостно подпрыгивая, унеслась куда-то в темноту.

— Носит... На шее... — усмехнулся хозяин 'Логова'. — А надысь одному любопытному нос кувшином сломала...

— Что носит-то? — прохрипел юноша.

— Как 'что'? — удивился толстячок. — Колечко, которое вы ей в прошлый раз подарили...

— А почему на шее?

— Дык большое ж...

— А-а-а...

— Ваша милость, вам эта-а-а, говорить-то не стоит... — подал голос один из Серых.

Бельвард 'расстроенно' вздохнул и вопросительно посмотрел на хозяина — мол, куда идти?

...Любимая комната Одноглазого была очень даже ничего: кроме широченной кровати, застеленной белоснежным бельем, в ней оказалось два стола — прикроватный и обычный, аж четыре стула, три сундука для вещей, стойка под оружие и шкаф для одежды. На полу лежала медвежья шкура, окна прятались за занавесками, а три из четырех масляных светильников стояли на красивых металлических подставках.

Пахло тоже здорово — ягодами, травами и свежестью.

Остановившись на пороге, Бельвард удивленно поскреб подбородок — постоялый двор, расположенный в такой глухомани, как графство Ирригард, должен был выглядеть иначе!

Хозяин 'Логова' истолковал его удивление по-другому — виновато опустил взгляд и тяжело вздохнул:

— Сломали ваш кувшин, ваша милость! Его светлость граф Арман со спутницей. Я ездил в город, искал такой же, но не нашел...

— Жаль... — прохрипел юноша, скинул с плеч плащ и, вспомнив о Слизне, неопределенно покрутил рукой.

— Уже готовится, ваша милость! Все, как вы любите! — затараторил хозяин 'Логова'. — Как будет готово — принесу... Э-э-э, принесет... Браня...

...Рыбу Бельвард не любил. Вернее, любил, но терпеть не мог выковыривать из нее кости. Поэтому, увидев перед собой блюдо с красноперками , чуть было не забыл, что он изображает барона д'Гетри.

Сдержал недовольный рык, нехотя отрезал небольшой кусочек, отправил его в рот и удивленно изогнул бровь — в рыбке не было ни одной косточки! Вообще!!!

— М-м-м... — промычал он и улыбнулся стоящей напротив девчушке. Искренне и от души: ужин был великолепен. А та, которая его принесла — была юна, свежа и хороша. Хотя нет, не хороша, а красива. И пусть бедра у нее были чуть шире, чем хотелось бы, а ноги — чуть короче, чем у той же Ульяры, зато грудь была в полтора раза больше, а волосы — намного длиннее и роскошнее.

Поймав его взгляд, девушка засияла и зачем-то перевесила рушник с руки на плечо:

— Вкусно?

— Угу...

— Я помню, что и как вы любите...

Юноша на мгновение прикрыл глаза — мол, спасибо — и, запоздало сообразив, что Браня выделила слова 'что и как' совсем не зря, забыл про еду: девушка, кокетливо улыбаясь, полезла в вырез за копьем и 'ненароком' распустила узелок шнуровки.

Складочка, показавшаяся в вырезе, выглядела так аппетитно, что у Бельварда перехватило дух.

— Вы, эта-а-а, кушайте, ваш-мл-сть... — удовлетворенно сверкнув глазами, хихикнула девица. — И вина горячего выпейте... А я... я никуда не убегу...

Кивнул, не отрывая взгляда от выреза. Отправил в рот еще кусочек рыбы. Запил неплохим белогорским и рванул ворот камзола — Браня, дразняще облизнув губы, распустила шнуровку еще на ладонь и якобы случайно сдвинула вырез в сторону, на мгновение показав ему светло-розовый сосок. Потом тряхнула волосами, танцующим шагом обошла стол, ласково провела рукой по его руке и прижалась к плечу:

— Я соскучилась...

— Угу... — выдохнул он. — Я — тоже...

Девушка хихикнула, коснулась пальчиками его затылка, обожгла шею поцелуем, нежно прикоснулась к щеке и... удивленно поинтересовалась: — Ой, а в чем это вы, ваша милость?

Бельвард непонимающе нахмурился, развернулся к ней лицом, увидел пальцы, перемазанные краской, взгляд, в котором протаивает понимание, и понял, что шрамы, над которыми столько трудился Штырь, приказали долго жить. А вместе с ними — и договор с Сулхаром Белым!

'Что, девок не видел, дурень?' — мысленно взвыл он, в отчаянии сжал кулаки и... вдруг понял, что еще не все потеряно.

Вскочил, левой рукой зажал Бране рот, правой — выхватил кинжал, уткнул ей в горло и прошипел:

— Шуметь не надо... Поняла?

Девушка торопливо затрясла головой.

— Сейчас ты откроешь ротик и позволишь мне вставить в него кляп. Потом я свяжу тебе руки и положу на кровать. Если ты будешь вести себя хорошо, то останешься живой и здоровой. Все поняла?

Браня кивнула, зажмурилась и сглотнула.

— Значит, договорились...

...Убедившись в том, что узлы затянуты так, как надо, Бельвард повернул Браню спиной к кровати, легонечко толкнул, потом метнулся к двери, выглянул в коридор и, наткнувшись взглядом на встревоженное лицо Штыря, криво усмехнулся:

— Мы — заняты. И будем заняты до рассвета...

Серый глумливо ухмыльнулся, потом уставился на его лицо и помрачнел:

— А шрам-то смазался, ваша милость!

— Знаю... Поправишь... Утром...

— Она — ВИДЕЛА!!!

— Мы уедем вместе с ней...

— А что скажет ее хозяин?

— Хм... А ты с ним пообщайся... Скажи, что я приехал, чтобы ее забрать. Что мы с ней поговорили, и она согласилась переселиться в мой замок... — юноша сорвал с пояса кошель, высыпал на ладонь десятка полтора желтков и протянул их Серому: — А это — ему. На новую служанку...

Штырь алчно оскалился:

— Не многовато за девку-то?

— Разберись сам. Останется лишнее — возьмешь себе...

— Ха!!!

— Только учти — если мой уговор с Сулхаром сорвется из-за твоей жадности, то вина за это ляжет на тебя...

Серый посерьезнел, убрал монеты за пазуху и кивнул:

— Сделаю, как надо-ть...

— Я тебя услышал...

...Закрыв за собой дверь и задвинув засов, Бельвард облегченно выдохнул, повернулся к кровати и закусил губу — Браня лежала по-другому: ближе к краю, не на боку, а на спине и явно прятала взгляд!

Мазнув взглядом по торчащему сквозь шнуровку соску, юноша метнулся к окну, проверил запоры и криво усмехнулся — нижний был открыт. А верхний — нет!

— Шустрая... — усмехнулся он. — Даже очень! А ведь мы, вроде бы, договаривались... Ну, и как мне теперь тебя наказать?

Девушка зажмурилась и замотала головой.

— Что, никак?

Кивнула.

Бельвард подошел к кровати, сел на краешек и прикоснулся к аппетитному холмику груди:

— Совсем-совсем никак?

Девушка побледнела и кивнула еще раз.

Юноша облизнул враз пересохшие губы и прилег. Рядом. Так, чтобы чувствовать бедром ее бедро:

— То есть, мне что, всю ночь просто спать?

Она задрожала и пожала плечами.

— Не смогу... — хрипло выдохнул он: — Ты же только что сама дала мне понять, что если я засну — ты убежишь. А это в мои планы не входит. Опять же, уснуть рядом с такой красивой девушкой, как ты, сможет только младенец. Или немощный старик...

Браня открыла глаза, гневно уставилась на Бельварда и демонстративно сжала колени.

Он ухмыльнулся, вытащил из ножен кинжал и положил его на ее правую грудь. Потом выждал несколько мгновений, пропустил пальцы сквозь шнуровку и сжал ладонью левую:

— Выбор понятен?

Девушка тихонечко застонала.

Потом ее колени дрогнули и раздвинулись...

Глава 13. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Третий день третьей десятины первого травника.

...— Пя-а-ать десятков и три со-о-охи... Сы-ы-ы каждой — по ды-ыва ка-а-апья и семь ме-е-едяшек... Па-а-алучаецца... па-а-алучаецца... — Ночная Тишь закатил глаза, потер переносицу и тяжело вздохнул: — Получается о-о-очень много...

— 'О-о-очень много' — это сколько? — ехидно поддел его старший брат.

— Сейчас посчитаю... — Унгар затер ладонью свои же собственные записи, вытащил из сапога деревянное 'перо' и решительно начертил на земле две вертикальные полоски: — Это — копья с одной сохи...

...Как обычно, он торопился. Поэтому вместо пятидесяти трех пар начертил сорок девять — что для него было довольно хорошо. И принялся считать.

Высунутый кончик языка, прикосновения к переносице и пылкие взгляды в мою сторону помогали как-то не очень, поэтому результат у него получился умопомрачительный — девяносто одна монета. Дальше — хуже: вместо пятидесяти трех рядов по семь черточек он нарисовал сорок четыре по семь, четыре — по восемь и две — по шесть.