Зверь лютый. Книга 35. Измена

В разных историях об этой женщине повторяются два её ответа на один вопрос:

— Почему ты не уехала?

Один:

— Я — королева Франции!

Другой:

— Я люблю его!

Мечты юной девушки о любящем муже, детях, счастливой жизни... Двадцать лет заключения, нищеты, оскорблений... За что?! — А вот.

На что похоже история Ингеборги Датской, внучки Ингеборги Русской, которая внучка Мономаха? — На историю Матильды Тосканской, о которой я уже? Бракосочетание, неоднократные неудачные попытки молодого супруга "исполнить супружеский долг", обвинения женщины в колдовстве, доказательство способностей мужчины множеством любовниц...

Индивидуальная несовместимость конкретных мужчины и женщины? У московских рюриковичей сходный эпизод, куда менее расцвеченный очевидцами, отмечен у Семеона Гордого.

Расторжение брака, приведшее Францию к интердикту, есть следствие персональных особенностей конкретных людей. Их сугубо личных реакций. А вовсе не интересов "нации и государства". Причины не политические, а физиологические. Нормальный историк просто не может принять такие обоснования.

"А нас-то за что?".

За что страдали миллионы французов, лишённых крещения, отпевания и венчания?

Увы, правители — люди. И когда у них "не встаёт" — встают большие проблемы у управляемых ими народов.

"Феодализм — политическая система, при которой власть передаётся половым путём".

Общий интерес хомнутых сапиенсом по теме: "кто, с кем и как" в феодализме приобретает смысл важной политической проблемы. Личные сексуальные девиации правителя толкают его народ в бедствие.

* * *

Елена Ростиславовна попала в ситуацию, сходную с ситуацией Ингеборг. Но чуть иначе. Термин "ведьма" применяли и к ней. В религиозном смысле: как производный от "православная", хотя она, естественно, была перед свадьбой "крещена в лоно". В ходе обычной брани, в ряду "дура", "шлюха", "дрянь", "уродина" и подобных.

Казик вовсе не падал в обморок, не бился в припадке, как рассказывают о Филиппе, не потерял способности осеменять свою супругу. Но не скрывал презрения к ней. Бесчестная, сучка, гулящая, давалка, курвень курвущая... Эти и подобные эпитеты вовсе не обрушились на голову княгини во всём своём многообразии сразу же по утру в первый день супружества, как польская форма германского "утреннего дара", но приумножались и разнообразились постоянно. Изо дня в день втаптывая её самооценку в "ниже плинтуса".

Брак — династический. Обе стороны понимают, что и невеста, и жених несколько... не высшего сорта, но вынуждены соблюдать внешние приличия. Болеславу важен союз, или хотя бы нейтралитет Великого Князя Киевского. Что позволило ему организовать поход на пруссов 1166 г. Вот тогдашний разгром ляхов — это уже сами. Ростику же в Киеве нужно "удерживать в рамках" племянника Жиздора с Волыни. Поэтому всё, что хоть как-то укладывалось в рамки "милые бранятся — только тешатся", вызывало лишь мягкое увещевание тестя.

Забавно, что подобная "династическая второсортность" в паре Ярославна (Фрося Остомысловна) — Игорь (Полковник) дала не только крепкий семейный союз, но и вершину Древнерусской литературы — "Слово о полку Игоревом".

Разные люди из одинаковых обстоятельств делают разные выводы.

В отличие от Ингеборги Елена сразу же забеременела. И просто не имела сил твёрдо настаивать на своём. "Гормональная перестройка организма" делала её поведение неустойчивым. Потоки слёз и упрёки воспринимались окружающими как капризы, обычные для женщин в таком состоянии.

Болеслав Кудрявый, на глазах которого всё происходило, поспешил отправить прибывших с княжной слуг обратно на Русь. Мотивируя это недостаточностью королевской казны для содержания такой оравы бездельников. Не "датские послы", которые сразу же "норовили улизнуть", но результат одинаков: Елена осталась одна на чужбине. Да ещё и в "интересном положении". По счастью, срок рождения дочки заставил заткнуться сплетников, намекавших на ублюдочность ребёнка. Но пол... Феодалам нужны наследники. Девицы же — расходный материал для брачной дипломатии.

Казик поспешил исправить эту досадную неудачу и, после очередного осеменения, Елена родила мальчика. Назвали Казимиром. Через два года он умер.

Казик — потретил. Новый малыш по имени Болеслав уже топает ножками по детской горнице в Вислице. В РИ в 14 лет он свалится с яблони. Насмерть.

Для Казимира брак был навязанным. Свидетельство его унизительной зависимости. Кудрявый использует его как затычку, как бессловесного малоценного слугу.

— К немцам в заложники? — Казик! Поехал!

— Материнскую вдовью долю делить? — А ты-то здесь причём?

Отношение к брату переносилось на навязанный им брак — "скрепя зубами", и на персонализированное его выражение — жену.

Добавлю, что и княжна допускала промахи. Что естественно для всякого человека в новом месте. Увы, такое служило основанием не для доброго научения, а для насмешек, оскорблений и ущемлений.

Глава 702

В Смоленске Елена была любимой и старшей дочерью Великого Князя. Её право гордо носить голову ни кем не подвергалось сомнению. Её мнение имело значение, даже старший брат не рисковал спорить с ней, памятуя о её остром язычке и резком, самостоятельном характере.

А здесь... мужчина на 12 лет её старше, много сильнее, владеющий оружием, как и положено рыцарю, очень хорошенький со своей узкой тёмной бородой, тёмными волнистыми волосами, усами и глубокими выразительными карими глазами, с манерами имперского аристократа, приятный и весёлый в общении, просто даёт ей пощёчину. Когда она выражает своё мнение. А когда она настаивает, меланхолично добавляет ещё наотмашь.

— Твоё дело, курва русская, помалкивать. Пока не спросят.

Казик не проявлял к жене сильных чувств. Не ненависть и ужас, как у Филиппа к Ингеборге. Равнодушное презрение. Переходящее в раздражение по любому поводу. По поводу её существования.

Устраивать навязанной жене какие-то страшные муки он не мог: старший брат не велел, союз с Великим Князем Киевским был важен для Великого Князя Краковского. Да и особой потребности не испытывал: Казик пользовался популярностью среди местных жительниц. И из-за своей довольно смазливой внешности, и из-за "столичности" — опыта жизни в Германии. Пусть и в заложниках, но при дворе самого императора.

Чужесть княгини, попытки вести себя самостоятельно, как ей было прежде свойственно, "прирождённый схизматизм", отсутствие невинности, о чём Казик в подробностях рассказал придворным на следующее после консумации утро, превратили её в мишень, в дичь на той непрерывной "королевской охоте", которую устраивает толпа бездельников-придворных во всяком замке владетельной особы. "Ату её!".

Отмечу, что положение Ростиславы Андреевны в Саксонии было бы сходным, если бы отношение Генриха Льва к ней не было производным от отношения к её матушке, Софье Кучковне, если бы не пришедшие с нею сотни слуг. Герцогиня Ростислава могла, хоть и в ограниченных рамках, быть собой. Княгиня Елена не имела для такого ресурсов.

Князь с княгиней жили на корме его брата-короля, потому и королевская семья, и вся челядь в Кракове с восторгом принимали участие в травле младшей невестки. Законный супруг не только не мог, но и не хотел защитить её от потока всевозможных мелочных гадостей, обрушившихся на совершенно неготовую к этому девушку.

Одна. Совсем одна. Подобно Фросе Ярославне в Пожони, лишённая дружеского общения и пастырского утешения, Елена, однако, оказалась в ещё худшем положении.

"Три тяжкие доли имела судьба,

И первая доля: с рабом повенчаться,

Вторая — быть матерью сына раба,

А третья — до гроба рабу покоряться".

Казимир не был, формально, рабом. Он — князь. Но положение его до обидного подчинённое. И вот такому, "на подхвате", нужно покоряться до гроба, как требуют венчальные клятвы, и рожать сыновей. По требованию пана нашего короля Болеслава Кудрявого.

Нищета, в которой она оказалось, была, отчасти, хуже, чем у Ингеборг. Та, "чтобы выжить, вынуждена была продавать свои платья и на вырученные деньги покупать себе пищу". Здесь нищим был её муж. Который сам существовал на "голодном пайке", на "милости" жадненького Кудрявого. Казимир сам продавал вещи жены. Или дарил их своим любовницам.

Очередные фаворитки князя назначались придворными дамами княгини, не скрываясь носили её вещи. Иногда просто воровали что-либо приглянувшееся. Пока было что.

После смерти Ростика, поражения мятежа Казимира и высылки в Вислицу, последние ограничения хотя бы внешней благопристойности отпали. Тихая мирная деревенская жизнь. В клубке злобных гадюк.

Дамы, занимаясь рукоделием, с удовольствием делились в её присутствии рассказами о любовных успехах её мужа. В простых и понятных терминах обосновывая отсутствие его интереса к ней, законной жене. Удовлетворяя капризы своих прелестниц, князь заставлял жену прислуживать им, даже пребывая с очередной своей "милой склонностью" в опочивальне на супружеском ложе.

Принять на руки сброшенную "милашкой" одежду...

— Ты разложи там аккуратно. Тебе чего, трудно? Не испачкай, дура.

И, раскладывая за занавеской прежде собственное, а ныне уже "милашкино" платье, слушать скрип супружеской постели под супругом на какой-то девке. Не поднимая глаз, поблагодарить за милостивое:

— Ну, чего встала? Иди отсюда.

Выскочить с красными от стыда щеками в прихожую, под насмешливые взгляды слуг. И — радоваться. Что отпустил, что не заставил "оказать мелкую услугу", вроде "подать в постель кубок вина для поднятия сил", не принялся делать ей следующего ребёнка под присмотром и комментарии "милашки", не...

Супруг имеет множество возможностей доставить супруге неприятных ощущений. Дядя "нашего всего" как-то заморил жену голодом насмерть в обычной сельской усадьбе на Псковщине. Заподозрил любовную связь с молодым гувернёром.

А уж тут-то... князь. Самовластный. Пусть только в границах деревеньки Вислица.

Смерть отца, единственного по-настоящему дорогого и уважаемого ею человека, была не только горькой личной потерей. Последняя защита от произвола мужа и Пястов вообще — исчезла. "Муж волен в жене своей". Она ожидала чего-то... ужасного.

Но ничего резко не изменилось.

Для резких действий нужны сильные эмоции, которых у Казика в отношении жены не было. Достаточно было не давать повода для их возникновения. "Жена да убоится мужа своего". Она... "убоялась". Старалась не нарываться, вести себя максимально тихо, незаметно, превращаясь потихоньку в "серую мышку".

Человеческая личность многослойна. Наросшая "мышиная шкурка" сдавливала прежний яркий сильный характер и острый ум, мучая их подобно волосам или ногтям, врастающим в кожу. Меняя, но не уничтожая. В РИ княгиня Елена сумела, после смерти Казимира, найти способ прекратить династическую войну в Польше и сохранить право на трон за своим сыном. В АИ получилось иначе. О чём позже.

К детям её не пускали, друзей-подруг у неё не было. На каждом шагу она сталкивались с презрением, с оскорблениями и утеснениями. В Вислице на это наложилась уже прямая нищета: Кудрявый срезал содержание мятежного братца. "Чтобы не бунтовал, дурень". А тот даже и имеющееся немногое предпочитал тратить не на жену.

"Если жена шопоголик, то муж голожопик". Здесь и без шопоголизма — все "голожопики".

И тут, вдруг... Подарки. Дорогие. Невиданные. Прямо ей. Которые тут же, на глазах у всех, очередная "милашка" мужа забрала себе.

Горечь новой жгучей обиды пробила скорлупу привычной апатии, наросшей на её душе за эти годы. Она разрыдалась у себя в светлице.

Отплакалась. Успокоилась.

"Плетью обуха не перешибёшь".

"Так судил господь".

Беспросветное, безнадежное существование. Ожидание конца. Сиди и жди. Когда ж, наконец, всё кончится.

"Апокалипсис" — мечта. "Страшный Суд" — манящее будущее.

Ничего сделать она не могла. Но внутри, в закоулках души, появилось полузабытое чувство. Надежда. На что-то. На "перемену участи". Хоть какую-то.

С братом Романом она была в отношениях неприязненных, после смерти отца, которого так глупо подвела добрачным сексом, у неё не оставалось во всём мире близких людей.

Но вот возник виновник её бед. Которого она за эти годы многократно вспоминала, проклинала, ненавидела, казнила себя за то... за всё.

Сгубил жизнь её молодую. Мерзавец. Трус. Подлец. Поиграл и сбежал.

Разумом-то она понимала, что произошедшее — стечение обстоятельств, что она сама...

"Пока сучка не всхочет — кобель не вскочит" — русская народная мудрость.

Но так было приятно, естественно взвалить все вины на Ваньку! Который, поди, и сдох уже. Брат-то потьмушников посылал. Раз не нашли — значит...

А тут, оказывается, он, юной девичьей судьбы погубитель, живой! Он-то и есть тот странный "Зверь Лютый", про которого иной раз обрывки разговоров доносятся и до её ушей. Это, оказывается, он, её Ванечка, всяких подвигов насовершал. Стал третьим князем на "Святой Руси", хотя, вроде бы, сидит где-то на Не-Руси. И он о ней не позабыл! Вот, поклон передавал, подарки прислал.

Э-эх... А как хорошо с ним было... Уж и не вспоминается... А, может, он меня заберёт отсюда? — Куда?! Кем?! — Да хоть кем! Вон, Агнешка пишет, что ей в его дому хорошо. А? На её место? Да хоть к ней в прислужницы! Лишь бы из этого беспросветного ядовитого болота!

Нет. Зачем я ему? Старая, детная... Кому нужна женщина, которая даже своему законному не нужна?

"Женщина начинает стареть в двадцать три года" — формулировка французского классика 19 в. на Руси 12 в. есть всеобщее ощущение. Жизнь прошла. Пора начинать. Превращаться в ветхую развалину.

Но — надежда. Не конкретно, а так, огоньком в тумане. Что и как — непонятно. Но какой-то свет где-то там... может быть...

Надо... надо что-то сделать... чтобы как-то... переменить нынешнее состояние.

Княгиня не знала не только "как" сделать, она не знала "что". Что она хочет? Только — чего она не хочет. Вот этого всего.

Тем временем природа шла своим обычным ходом, январские холода сменились февральскими метелями и мартовскими оттепелями. К концу зимы в Вислице узнали о победе её брата Ропака в новгородском походе.

Она не могла ни сбежать, ни написать послание. Ни, даже, просто сказать пару слов гонцам с глазу на глаз. Но "если женщина хочет"... Уж в который раз я убеждаюсь, что даже и морские демоны из "1001 ночи", не в состоянии остановить её устремлений.

Перекусывая нитку в вышивке очередного церковного покрывала со св. Войцехом, княгиня окинула взглядом напоследок полотно и задумчиво произнесла:

— Жаль. Жаль, что до сих пор не отомстили злобным язычникам, погубителям святомученика. А ведь можно и брата моего позвать. У него-то нынче дружина большая да без дела.

— Чегой-то?

— Чегой-то — чего? Большая? Новгород — город сильный. Малым войском такой не взяли бы. А без дела — так взяли же. Новых войн вроде не видать. Боголюбский крепкую власть имеет. На Святой Руси — мир. Гридням делать нечего. А на пруссов идти — им и честь, и добыча. А дай-ка ты мне тот моток красных ниток.