| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ваше императорское высочество...
— Молчи уж, поединщик. Макаров, что скажешь ты?
— Кхгм... Я разделял и разделяю позицию штабс-капитана.
— Хорошо... Я так скажу, ты разделяешь его невежество. Прежде чем пригласить
Николая Яковлевича, я вынужден вам кое-что рассказать о его отце и о нём, —
генерал-адмирал снова начал закипать, — садитесь, чёрт возьми, не стойте как
болваны! Никола, иди сюда! Тебе тоже полезно это знать _полностью_. Кстати,
как там граф Ростовцев?
— Доктор дал ему успокоительное, — сказал входящий Никола, — он ждёт вашего
вызова.
— Ну что ж, пусть пока остынет, а вы послушайте... Дело было в междуцарствие
двадцать пятого года, после смерти моего дядюшки. Вечером двенадцатого декабря
в приёмную моего отца явился офицер, которого он знал как адъютанта командующего
гвардейской кавалерией, с пакетом от своего командира. Вскрыв пакет, отец
обнаружил внутри другой, содержащий доклад этого адъютанта — Якова
Ростовцева. Сообщение о существующем обширном заговоре не называло имён, и
рекомендовало отцу отказаться от немедленного вступления на престол, уверяя,
что в противном случае в стране вспыхнет междоусобная война. Вызвав из приёмной
Ростовцева, отец попытался расспросить его. Яков Ростовцев был заикой, из-за
сего недостатка неспособным к строевой службе. Он вновь категорически отказался
называть имена и принять награды. Отказываться от престола отец не мог,
междуцарствие и так затянулось. Из Зимнего подпоручик Ростовцев поспешил к
своему другу князю Оболенскому, гле застал Рылеева и других, и поставил их в
известность о своём поступке. Понятно, что он рисковал жизнью. Что там
произошло между ними — Бог весть, но, как известно, через день мятежники
вышли на площадь. Ростовцев пытался останавливать бунтующих солдат, и был
жестоко избит. Рылеев, Трубецкой и некоторые другие так и не явились на
площадь. Князь Оболенский был выбран своими сообщниками диктатором всего за
какой-то час до того, как заговорили пушки. В первые же часы после подавления
мятежа император послал флигель-адъютанта в $полковничьем$ чине к избитому
$подпоручику$ Ростовцеву спросить о здоровье, и поблагодарить его матушку за
сына. Его пригласили поселиться в Зимнем, но он отказался. Его шеф, не особенно
скрывавший своих симпатий заговорщикам, перевёл Якова на строевую службу. То-то
он натерпелся. Через три года дядюшка Михаил Павлович взял его в адъютанты,
а ещё через несколько лет назначил своим помошником по военно-учебным
заведениям. Когда командование гвардией принял нынешний Государь, генерал
Ростовцев был уже начальником штаба военно-учебных заведений, и тогда стал
близок моему брату. Между прочим, Яков Иванович переписывался с Оболенским
ещё когда тот был в Сибири, их дружба продолжалась до самой смерти диктатора
на час.
Вот так, господа дуэлисты. Лондонской пропаганде верить — себя не уважать.
Я сблизился со старшим Ростовцевым в период подготовки крестьянской реформы,
а когда тот умер, занял его место в особом комитете по крестьянскому вопросу.
Вдову с сыновьями государь возвёл в графское достоинство. Грязная сплетня о
роли отца не давала покоя и Николаю Яковлевичу. В шестьдесят втором* флигель-
адъютант императора полковник граф Ростовцев взял отпуск и выехал в Лондон,
где имел объяснение с господином Герценом, обвинившим его отца, попытался
вызвать на дуэль князя Петра Долгорукого, известного эмигрантского э-э...
бумагомараку. Жаль, но та дуэль не состоялась... За контакт с лондонскими
агитаторами по возвращении в Россию Ростовцев был разжалован и изгнан со
службы. Сравнительно недавно мне удалось добиться его восстановления. Такой
вот человек граф Ростовцев. Делайте выводы, господа.
Молодые офицеры переглянулись.
— Я готов принести свои извинения графу, — произнёс Павел. Макаров выразил
свое согласие с словами премьера** кивком.
* 1862 г.
** Участник дуэли по отношению к своему секунданту.
— Хорошо. Тогда, Никола, пригласи доктора и того писклявого лейтенанта.
— Какого лейтенанта, батюшка?
— А кого я сабли посылал собирать?
— Мы и собрали, я и Макаров. Не было никакого лейтенанта.
Генерал-адмирал, подняв бровь, искоса взглянул на сына.
— Как это не было? — Константин Николаевич скептически оглядел Николу, — ты
ещё и расстройством памяти страдаешь?
— Да хоть у господ офицеров спроси...
— Очки мне втираешь, мерзавец?
— Зачем вам очки, ваше императорское высочество? Вы же, папенька, пенсне
носите...
— Ваше высочество, — вмешался Макаров, — ведь действительно не было, хоть у
графа спросите, хоть у доктора.
Баканов, как самый провинившийся снова стоя у самого рояля, лишь молча кивнул.
Великий князь понял, что со всех сторон окружён заговорщиками...
— Ладно... зовите графа и доктора. Макаров, английским языком владеешь?
— Так точно, ваше императорское высочество, читаю.
— Прочти вон те газеты и обрати внимание на тон прессы. Могу заранее сказать,
что он сильно изменился за последний месяц, и не в лучшую для нас сторону.
"Таймс" ещё кое-как терпима, а "Кроникл" и "Дейли Телеграф" в выражениях не
стесняются, можно подумать, что не мы близимся к Царьграду, а турки к Москве
подошли. Вот эта статья в "Таймс", подписанная О.В., если и не выражает взгляды
главы кабинета, то достаточно близких к нему кругов... Каперанг Копытов о том
же доносит из Лондона. По его мнению, кабинет эрла Биконсфильда не против
повторить Восточную войну. А тем временем наш дорогой граф Шувалов, — Никола
фыркнул:"Редкое животное — скотина граф"; — груши околачивает в Париже, а не
по месту службы*.
* Генерал-адмирал ехидно намекает на то, что проживавшую в Париже любовницу
П.А. Шувалова, с 1874 г. служившего послом России в Британии, герцогиню
Монтойя в России называли "_Дюшес_" (фр. герцогиня), что одновременно означает
и сорт груш. В России даже ходила фраза "Наш лондонский посол очень любит
некоторые груши, особенно дюшес".
Вернулся Никола с доктором и графом на буксире. Великий князь поднялся с
вращающегося табурета.
— Граф, штабс-капитан готов принести вам свои извинения. Вы их примете?
Павел переглянулся с Макаровым.
— Прошу простить меня, Николай Яковлевич, я был совершенно неправ.
Он протянул Ростовцеву руку.
— Прав был Суворов, и небывалое бывает, — сказал граф, пожимая её, —
забудем это недоразумение.
Выслушав сей диалог, генерал-адмирал шумно вздохнул и сел обратно за рояль.
— Ступайте к чёрту, господа, и оставьте меня наедине с музыкой...
Глава 7
Ястребы
Понедельник, 5 декабря 1877
Ореанда, Одесса
Завтрак съешь сам,
обед раздели с другом,
ужин отдай врагу.
Мудрость.
Представьте себе утро, например, в Английском клубе Столицы. Малый газетный
зал, два джентельмена, сидя в смокингах, под запах дорогих сигар читают
корреспонденцию, разносимую лакеями в сюртуках.
В накрытой к завтраку малой зале Ореанды, скажем фразой на век более молодой,
в обстановке, максимально приближенной к Английскому клубу, сидели двое
завтракающих по всем правилам этикета и и, немаловажно, медицины.
Никаких сигар и почта только после окончания трапезы. Но порядок был немного
странноват. На удивление оба были не во фраках, положеных некурящим джентельменам.
Один сидел в мундире Волынского полка гвардии его императорского величества
Александра II. Второй облачился в партикулярное платье. Трапезу прерывали ради
разговора, который был далёк от классической беседы завтракающих британских
лордов.
Поковыряв вилкой в салате, младший дал знак и предпочел разрезать ножом для
бумаг пачку свежеподанных в руки газет. Старший по возрасту вдумчиво
рассматривал конверты с штампами Императорской почты.
— Князь, я сегодня получил от вашего корреспондента из гостиницы телеграмму и
еще письма от него же. Пакет его высочества не вскрывал. Что-то расписался этот
ваш серб, не находите?
— Что вы, уважаемый, он как раз не так и многословен, все рисунками заполняет.
— Да, и опять после этого будут ваши дамы да "матрасы", от кислоты уже сейчас
во дворце не продохнуть. Разное баловство запрещено высочайше!
— Позволю себе уточнить, сотрудники не запрещены, а "матрасы", как вы изволили
выразиться, официально разрешены, ибо в действующую армию идут, и только
попробуйте мяукнуть при Милютине — с костями съест.
Старший проглотил отповедь.
— М-да. Три четверти письма неизвестный мне шифр. Фигуры рыбины. Никола,
вчерашняя корреспонденция на столе. Буде прийдут еще шифрованные неизвестными
шифрами письма — доложу Константину Николаевичу.
— Ради Бога, без обид, можете хоть самому государю, — Никола потянулся за
новым пакетом. — что пришло и откуда?
— Да уж без обид, обязанность такая. Два письма и телеграмма из гостиницы,
телеграмма из Вены, ещё одно отечественное, флотским шифром, если я правильно
понимаю, из Санкт-Петербурга. Адресаты IC и Д соответственно.
— Прекрасно. Бандероли были?
— Да, чертежей два футляра. Опять рыбины какие-то странные, одна поболее кита,
другую за завтраком работному люду подавать впору. Что там ваш батюшка для
непонятной мне reconstruction* императорской яхты задействовать собрался — вот
им как раз хватит.
Чудны дела твои, Господи. Опальный племянник Государев с тканями шелковыми
химичит. Змея запускать собрались?
— А вот это, "дядюшка", дело сугубо секретное, и по нему прошу обращаться
сугубо к государю или к _Papa_. Змея так просто не запустишь, "матрасы" —
дело военное, милютинское, так что потише, цербер должен знать меру разговорам.
Лучше скажите, грузы, что сюда прийти должны, их привезти готовы?
— Пришли в Севастополь, заказы перегружаются на пароход и будут здесь завтра
к вечеру. В "Золотые пески" перевозят всё, кроме тары с кислотой. Ой, ваше
высочество, творите вы недоброе, кислоту сюда возить. Что финансисты
на ваши художества скажут?
— Ничего не скажут. Оплачивается из отцовского кармана.
— А Демидова Александра, урождённая Абаза, это куда? Запрещали же вам с бабами
водить шуры-муры.
— Вы бы, Николай Яковлевич, Шурочку всуе не поминали, а то ещё явится, вы
перенервничаете, и мне вас потом из очередной дуэли э-э... вытаскивать...
Граф Ростовцев покраснел и умолкнул...
После личного доклада царю вице-адмирал Николай Андреевич Аркас не скрывал
недовольства. У помазанника Божия случился очередной приступ осторожности,
чёрт дери, миролюбие в разгар войны взыграло. Тем более, что появился в
Ливадии светлейший князь Горчаков, старый рамолик*, вечно боящийся мнения
просвещённой Европы, тудыть её за ноги да об грот-мачту... Даже генерал-
адмирал, на чью поддержку проекта контр-адмирала Пилкина** по минированию
выхода из Босфора и ряда турецких портов Аркас твёрдо рассчитывал, умыл
руки. Вновь инспектировав после доклада государю укрепления Керчи, Севастополя
и Очакова, Аркас снял в последнем нерасторопного командира батареи и заменил
его собственным флаг-адъютантом. После почти двухнедельной поездки, адмирал
вернулся в Одессу, где и застал откомандированного от начальства вольнопёра
— мальчишку Джевецкого с солдатским Георгием на груди, и сумасбродным
прожектом обороны морских крепостей, и ладно бы кораблями, а то какими-то
лодками, да ещё и подводными. Давеча геройский командир парохода "Великий
князь Константин" снова потребовал из арсенала дорогущие английские
самодвижущиеся мины, хорошо, хоть Диков*3 наладил их производство перед войной
в мастерских флота в Севастополе. Бог знает, что творится на Черноморском
флоте, и самое неприятное, что с ведома генерал-адмирала. И угораздило же его
высочество раз за разом наезжать в Ореанду, прямо во время войны. Небось, у
себя под носом, на Балтике никакого бардака не потерпит; а здесь, на Чёрном...
* маразматик.
** заведующий минной частью морского министерства.
*3 капитан второго ранга, заведующий минной частью Черноморского флота.
Немолодой уже адмирал не слишком любил Одессу, несмотря на все её
архитектурные красоты. Он с удовольствием перенёс бы штаб обороны с
Ришельевской куда-нибудь подальше. Да и вообще уроженец тесной и сонной Керчи,
парусной закваски моряк не жаловал шумный город, с его вечной сутолокой,
бурлящим беспорядком, афёрами и гешефтами, и это несмотря на то, что он создал
и полтора десятка лет возглавлял Русское Общество Пароходства и Торговли.
То ли дело почти родной Николаев, где он и царь, и бог, и главный морской
начальник, а купчишки-подрядчики знают своё место и смотрят ему в рот...
Привычные лязг верфей и гул заводов, строгие стены Адмиралтейства, белые
тополя над Ингулом, византийский силуэт Георгиевского собора, помнящий еще
светлейшего князя Потёмкина...
Нынешнее положение на море, когда командир бывшего торгового парохода с
паровым катером на шлюпбалках диктует волю своего государя могучему, но
перетрусившему противнику, уже не казалась столь противоестественным, как в
самом начале кампании. Макаров, Дубасов — герои без всяких "но". И всё же
душа адмирала лежала к белокрылым линейным кораблям, на худой конец к большим
броненосцам, да где же их взять...
Но всё меняется. На лирику у человека с большими орлами на погонах и золотым
аксельбантом свиты его величества не было времени. Времени не было совсем,
возраст давал о себе знать, только за делами не замечались проблемы со
здоровьем...
Сегодня с утра Николай Андреевич осмотрел новую трехорудийную батарею.
Новейшие чудовищные крупповские одиннадцатидюймовые пушки с непривычно
длинными хоботами стволов шевелились за своими брустверами, словно щупальца
легендарного Кракена, грозы кораблей. Эта батарея, как и предвоенной постройки
четырехпушечная, вместе с батарейными плотами образца 1856/71 года и минными
заграждениями были основным оплотом обороны Одессы от вражеских кораблей.
Плавбатарея "Вице-адмирал Попов", в испытаниях которой Николай Андреевич
принимал пару лет назад деятельное участие, вызывала некоторое сомнение в
своих способностях; постоянно барахлили орудийные станки, переделанные под
слишком тяжёлые аж двенадцатидюймовые пушки. Жаль только было Аркасу, что не
было возможности их проверить в боевой обстановке — турки вряд ли подошли бы
к батареям ближе четырёх миль, опаслив главный турецкий флотоводец Гобарт-паша,
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
