Неторопливые скачки через пропасть

П. Борисов, Э. Костин

ШАГИ ИМПЕРИИ

Авторы выражают свою искреннюю признательность всем, кто помог им в создании этой книги.

Посвящается майору Станиславу

Даты до 1901 года даны по старому стилю, кроме тех случаев, где это

оговорено специально.

Добро всегда победит зло,

поставит на колени и зверски убьёт.

Присловье одной маленькой девочки.

Пролог

Недоброе утро

Воскресенье, 16 октября 1877

Брестовец, ставка командующего Рущукским отрядом А.А. Романова

(наследника цесаревича)

Бабочка машет крылышками в Пекине,

а погода меняется в Нью-Йорке.

Рэй Бредбери

Ранним утром в русском лагере близ городка Брестовец было тихо. За традиционным болгарским тыном рядами стояли палатки, на краю лагеря у коновязи переминались с ноги на ногу лошади, позвякивала сбруя. Солнце еще только собиралось вставать, на востоке даже не появилось и намёка на рассвет. До смены холодного караула звезд на тлеющее утреннее небо оставался ещё как минимум час. Турки сквозь оседающий туман изредка постреливали в сторону русских окопов.

Командование размещалось в городских домах. В одном из домов, в комнате, попахивающей, как многие другие, дегтем, потом, перегаром и сырой промозглостью, около печки на покрытом ковром топчане, поверх одеял прямо в форме лежал крупный мужчина лет тридцати. Внезапно он заворочался, старый топчан заскрипел всеми своими частями. Пробудившийся открыл глаза, прекрасные видения сменились смутной в свете лампады явью грязных потолочных балок. Прекрасно знающий, что желания с реальностью пересекаются редко, он был все же немного разочарован, потому что и в этот раз его сон, перенесший его тремя тысячами верст севернее, оказался всего лишь мечтой.

Личный денщик, обычно появляющийся и по невысказанному желанию, сегодня так и не материализовался. Лежащий вспомнил, что с вечера отослал его к солдатам с некоторой суммой денег, дабы выпили за здоровье батюшки-царя. Мужчина считал, что наутро просыпаться рано очень полезно для здоровья — лишнее выветрится, можно снова "смазать мозги", а запах пропадет еще до того, как явится денщик, из этих соображений того и отправляли ночевать к солдатам с намеком прийти утром по расписанию. Неожиданно пришла мысль, что без отца и

завтракается всегда проще — никакой простокваши, а если учесть, что сегодня приходится ехать чёрти куда, вставать-то все одно надо было не позднее семи. В связи с предстоящей поездкой последовала мысль, что затеянные некстати раскопки помешают-таки удачному началу дня.

Позавтракать при данных обстоятельствах можно было и в седле, по пути к раскопкам, да и ополоснуться бы тоже поутру не мешало, но прежде оставались другие заботы.

Снова заскрипел престарелый топчан, грузный и не особо поворотливый тезка своего отца, глуповатый дылда, обжора и выпивоха, как про него пошептывали за спиной, на самом же деле сильный и неглупый, пусть иной порой и несколько застращанный воспитателями наследник могучей империи сел, спустил ноги на пол, намотал портянки, вставил ноги в растоптанные сапоги. Поднявшись же, подошёл в красный кут к иконам, подлил масла в лампадку и снова опустился, теперь уже на колени.

Столь рано трудно было что-то обдумать, следовало вначале привести ворох мыслей в порядок, привычно творя молитву.

...Помилуй безбожников сих, ибо не ведают они, что творят.

"/Нашли время покойников раскапывать древнючих, вечно неймется.../"

За тёмными окнами послышался молодой голос двоюродного брата Кости, намедни вдруг приехавшего — явно ради этой экспедиции.

— Ваше императорское высочество, Саша, идем же, уже и лошади готовы, выедем поздно — нас солнце припечет, это пока туман ехать легко.

— Костюха, ранний ты уж больно, кавалер георгиевский. Лучше свистни денщика, умыться надо, — был ответ. Мысленно же цесаревич изрекал совсем иные слова, _"...в господа бога душу мать язвить твои копания, вместе с выдумками твоего полоумного папаши!.."_

Господи, помилуй раба своего грешного, что ж это я так, помилуй мя Боже, грехи мои тяжкие... Ладно, раз уж решил, еду, — и Александр, встав с колен и мимоходом отряхивая штанины, вышел из дома, глянул на висящую высоко в небе среди редких туч и просвечивающую через уже прозрачную дымку ущербную луну.

— Который теперь час?

— Скоро шесть. Саша, денщик твой, небось, дрыхнет еще, ты ж его до восьми утра отослал. Давай я тебе воды на руки солью.

— Лей. Времени действительно маловато.

Александр скинул заношенную рубаху, умылся, утерся рушником, и в этот момент запыхавшийся адъютант подскочил к цесаревичу и забарабанил скороговоркой.

— Ваше императорское вы...

— Тише, Козлов, без формальностей.

— Ва... Кони, оружие и инвентарь готовы. Разрешите подвести Мишука?

Александр повернулся к кузену, надевая свежую гимнастерку, поданую денщиком Константина.

— Ты сам готов?

— С Павлом твоего приказа ждем.

— Ну, с Богом!

С чего бы это быть пышным раннему завтраку, поедаемому в седле... Бутерброды с курицей уминались на неспешных рысях. Ехали небыстро, сторожко, не отрываясь от охранения. Казачьи разъезды давно изучили местность, топографически снятую переведённым некогда из гвардии поручиком Гонвельтом, но башибузуки были опасны не числом или уменьем, а непредсказуемостью и презрением своим к европейским законам войны.

Цесаревич Александр Александрович, привычный к физическим нагрузкам и пешим переходам, к ружью и седлу (хотя норовистых лошадей и не любил), обдумывал тем временем события последних дней, в том числе и недавнюю гибель на рекогносцировке у реки Ломи родственника, молодого князя Сергея Лейхтенбергского, вполуха слушал доклады подчиненных.

— ...крепости блокированы надежно, но начисто прервать сообщения между турками сложно, всех голубей не перестреляешь. Лодки патрулируют и вдоль побережья,

но в безлунные ночи турки неоднократно проскакивали мимо постов, — это был начальник штаба отряда граф Воронцов-Дашков.

Цесаревич немного смутился. Он все же надеялся, что старые турецкие крепости удастся блокировать наличными силами, но часть войск пришлось передать под Плевну для уничтожения войск Осман-паши, засевших в ней еще летом, и тем завязавшем гордиев узел в русском тылу, на пересечении стратегических дорог. Гарнизоны же крепостей, ныне связанные отрядом цесаревича, без осады могли выпустить на коммуникации иррегулярную конницу, лишая всю русскую армию надежных тылов. Пора было вспомнить о сегодняшних делах.

— Эй, Пасхо! Где там Баканич?

Высокий смуглый крепыш прискакал галопом на зов цесаревича.

— Как там этот серб, что пароходы на переправу гнать пытался?

— Телеграммой сообщили, он в Вене, после кишинёвского госпиталя повторно прооперирован, толку мало — глаз выбит пулей. Сейчас на выздоровлении в санатории, в Россию просится.

— М-да. Кутузов... Жаль. Мог бы стать ценным агентом, но теперь у Вены на примете. После войны, впрочем, надо будет позволить ему въезд в Россию, этот человек может принести немало пользы; эй, Черевин, — Александр обратился к начальнику личного кортежа, ехавшему в седле с заметной раскачкой, — ты где уже с утра нализаться успел?

— ...Везде, ваше императорское высочество, наливают, с-сволочи...

Цесаревич, и сам тем же грехом страдавший, полковничьи мысли понял, и даже не пожурил.

— Черевин, выписать сербу этому паспорт — от моего имени...

При виде цели путешествия все немного пришпорили лошадей. Засечённый и обмеренный ротмистром Иваншиным и поручиком Гонвельтом холм в полуверсте от деревни Гюрджево, поросший разнотравьем, господствовал над почти ровной местностью, и самой природой был приспособлен для выпаса овец, а заодно и для наблюдения за происходящим вокруг.

Пластуны-кубанцы вдесятером выбили с холма пол-роты турок и унаследовали старую кошару и турецкие окопы. Они же и нашли древние украшения на костях; ротмистр Иваншин, @инструктированный аж самим Семёновым* еще перед началом боевых действий, доложил по инстанции, что и дошло до Императорской Академии Наук, к счастью, своевременно.

Несколько стрелковых ячеек, сходу вырытых пластунами, подкрепленными полусотней, разрослись в сеть окопчиков. Самый большой превратился в археологический раскоп, медленно приоткрывающий завесу истории над временами былыми.

Всадники неспешно приближались к цели, объезжая дугой мирную деревню — от греха подальше. Над несколькими домами в Гюрджеве курился лёгкий дымок, видимо, готовили обед для работающих в поле болгар. Русских там же в поле, как казалось, никого не было, по-видимому, выставленные @Владимирчуком казачьи секреты были очень недурно замаскированы.

Наконец, кавалькада спешилась у подножья холма, встреченная несколькими пластунами. Люди растворились в паутине окопов, прикрытых брустверами и густыми кустами, а лошадей увели в кошару. @ вставить мелкокаменистую осыпь

* Вице-президент Императорской Академии Наук и вице-председатель Русского Географического общества Пётр Петрович Семёнов, пока ещё не Тянь-Шаньский.

Копали в раскопе пластуны под руководством штабс-ротмистра Иваншина и поручика Гонвельта, но проходил час за часом, дело шло к полудню, а до сих пор никаких открытий планомерно вгрызающиеся в землю по своим секторам археологи-любители не сделали.

Кажется, никаких открытий в ближайшее время не ожидалось, а октябрьское болгарское солнышко, растопив тучи, на подгорных равнинах жарило посильнее петербургского в июле. Командующий отрядом цесаревич произнес, наконец, магическую фразу "отдых, обед по желанию, разрешения испрашивать не требуется". Тут же археологическая экспедиция по большей части преобразовалась в пикник.

Свита цесаревича разлеглась на постеленные на траву бурки и попоны, сам Александр Александрович достал из-за голенища своего огромного заношенного правого сапога неизменную фляжку с французским коньяком, адъютант из сумы достал нехитрую закуску — изрядно заветренную ветчину и огурцы.

— Господа, — пробасил цесаревич, — кто хочет, присоединяйтесь.

Немногие отказались бы от возможности отдохнуть в компании с наследником российского престола и великими князьями, только Иваншин не вылез из раскопа.

— Эй, ротмистр, вы бросите ваше копание? Коньяк вас ждать не будет.

— Простите, Ваше Императорское Высочество, у меня изжога, да и если сейчас солнце досушит стенку раскопа, то будет много пыли. Башибузуков, опять же, ждать должно — давно не заходили в гости.

— Как желаете, Дмитрий Валентинович.

Из раскопа раздавалось шуршание пересыпаемого грунта, в глубине группа деловито суетившихся пластунов удаляла подсохшую землю. Одни отбрасывали её лопатами, другие кинжалами что-то расчищали, контур погребения уже прорисовывался в грунте. С чистильщиков не спускал глаз Иваншин. Слышался неторопливый трёп казаков.

— Дядько Петро, боязно як-то мертвяков тревожить..

— Не боись, Василько, у них нихрена нетути, — отвечал пожилой под дружный гогот, — и хрена тож. Я вот маракую, после войны в бугровщики подамся, ты дывысь тильки, яка красотища прёт, и деньжищ она немеряных стоит. Або в Таврию подамся, або у нас артель наберу. Не зря я с их благородием якый уж рик ковыряюсь. За таки цацки немцы ха-арошую деньгу отваливат.

— Кривошея, кончай трепаться, подметайте.

В раскопе зашелестели вениками из душистой полыни, а дядько Петро заработал кисточкой. Иваншин повернулся к Гонвельту.

— Сергей Владимирович, пора рисовать.

Пластуны вылезли из ямы, устроились на отвалах и закурили, ничуть не смущаясь присутствием высочайшего начальства, завтракающего у них над головами. Коньяк был весьма неплох, но местный овечий сыр и лепешки, которыми гостеприимные казаки угостили нагрянувшее августейшее начальство, был на удивление выше всяких похвал, много лучше, нежели захваченная из лагеря в походном поставце и подвялившаяся по пути ветчина. Теперь можно было взглянуть и на окрестности.

Затесавшийся в свиту жандармский офицер поднёс к глазам трофейный бинокль. С холма было видно, что от деревни мимо холма кто-то медленно едет на осле. В самом большом богатом доме Гюрджева кто-то периодически открывал и закрывал окна, перетряхивая перины. Оттуда бликовали стекла и летела пыль.

Гонвельт, усевшись на раскладной парусиновой табуретке, уже быстро рисовал в своём планшете. Цесаревич, допив коньячишко, достал сигару и взгромоздился на валун, юный брат его, великий князь Павел в компании с Черевиным откровенно зевали, Константин Константинович по примеру топографа набрасывал раскоп карандашом, генерал Воронцов-Дашков периодически снимал фуражку и вытирал вспотевший лоб платком с вензелями. Офицеры вежливо помалкивали, кое-кто, по примеру командующего, уже курил.

Наконец-то открылось богатейшее погребение. Было на что посмотреть. Слева от погребённого, между коленным суставом ноги и стенкой камеры лежал железный меч, как отметил Иваншин, с кольцевидной рукояткой и линзовидным лезвием. В перекрестье сохранились частички древесного тлена, на груди лежала массивная золотая гривна круглого сечения, над левым плечом бронзовое зеркало с звериноподобной рукояткой. В углу погребальной камере лежал большой бронзовый котел с затейливыми ручками, а чуть выше камеры, в стенке обнажился тайник, в

котором нашёлся шарообразный сосуд с ручкой в виде приготовившегося к прыжку зверя. Опытный глаз Дмитрия сразу оценил великолепную работу по серебру. А рядом! Рядом стояла позолоченная серебряная же чаша тончайшей работы с каннелюрами и великолепным орнаментом. По всей камере были разбросаны десятки занятных вещей.

Иваншин поднялся из раскопа.

— Да, господа, я не зря ел свой хлеб сегодня утром. Ваше высочество, обратите внимание, этому захоронению просто нет равных. Мне трудно судить о времени погребения вот так с ходу, но явно более двух тысячелетий, но менее трёх. Скифский князь или знатный фракиец, может быть даже и галл, но последнее было бы невероятно. Точнее пока сказать трудно, я всё-таки историк, а не археолог.

Великий князь Константин Константинович, взволнованный обширной находкой, спросил:

— Позвольте, Дмитрий Валентинович, вынуть эту чашу? Разрешите, я достану и очищу её?

— Конечно, ваше высочество, дерзайте.

Проснувшийся Павел первым спрыгнул в раскоп, а Константин спокойно спустился в яму, натянул перчатки, бережно отделил от грунта чашу и, обмахнув фланелью, протянул кузену.

— Саша, глянь, какая прелесть!

— Впрямь хороша, — снисходительно произнёс цесаревич, — поди, неместная работа? Небось, из Греции привезена.

— Скорее из Скифии, — ответил Константин.

— Вы оба совершенно правы, — отозвался Иваншин, — серебро скифское, а работа греческая, где-нибудь в @Тане сделали. Ваше Императорское высочество, сойдите, ради бога в раскоп, что-то мне не нравится эти отблески в деревне, да и осёл на дороге слишком уж долго упрямится. Сергей Владимирович, вы видели здесь ранее таких чистюль?

Давно дорисовавший уже Гонвельт перевёл свою старую подзорную трубу с пытающегося проехать мимо холма крестьянина на осле на периодически бликующие в Гюрджеве окна, и в этот момент щуплый на фоне цесаревича жандармский ротмистр Стерёгин из конвоя, стоявший позади всех и, оправдывая фамилию, вновь с подозрением оглядывавший окрестности, завопил не своим голосом и попытался в прыжке закрыть собой цесаревича:

— $ЛОЖИСЬ... ТВОЁ ВЫСОЧЕСТВО!!$.

Одновременно раздалось несколько свистящих звуков, что-то звонко защёлкало о камни, потом с разных сторон донесся звук выстрелов, а Стерёгин буквально в полете с ужасом увидел, что цесаревич Александр Александрович Романов, стоявший лицом к раскопу, с булькающим звуком оседает и падает ничком на бруствер с рваной раной в шее сзади.

Гонвельт, скатившись в раскоп, накрыл собой Константина Константиновича, а Павла Александровича сшиб захватом за ногу, не давая подняться. Молодые пластуны метнулись к сложенным в пирамиду винтовкам, лишь Петро Кривошея с ножом в руке нырнул на осыпь, и махом съехал до самой подошвы холма к кустам.

Снова защёлкали пули и загремели выстрелы. Теперь неизвестные стрелки пытались попасть в Стерёгина и Черевина, тщетно старавшихся стащить в раскоп грузного раненого цесаревича.

То ли серб, то ли болгарин Баканич, отчаянно матерясь по-русски, плюхнулся за валун и палил из длинноствольного морского револьвера по ближнему стрелку, прячущемуся за ослом. Наконец, раздались ответные выстрелы и со стороны казаков, а августейшие особы, генералы и офицеры были укрыты за бруствером.

Цесаревич был в сознании, попытался прохрипеть "живой", но из раны фонтанировала кровь, и лицо его заметно бледнело.

— Врача! — завопил кто-то, — Где доктор, мать вашу?!

— Господи, Господи, ваше высочество.., — граф Воронцов поддерживал голову цесаревича трясущимися руками. Иваншин совал ему платок, Черевин рвал рубаху на бинты.

Кривошея быстро полз по направлению к ослу, змеёй прижимаясь к земле.

— Врёшь, бусурман, не уйдёшь, бисов сын! Не таких лавливали...

Саженей с десяти он метнул кинжал в ослиный круп. Животное рванулось, открывая присевшего за ним стрелка, лихорадочно перезаряжавшего карабин незнакомого вида. Со стороны Гюрджева поднялась пыль, взбитая до неба конскими копытами...

Наконец добежавший от кошары фельдшер бинтами и корпией попытался тампонировать рану, но наложенная повязка тут же сползла с бычьей шеи цесаревича. Козлов и Стерёгин подхватили голову раненого из трясущихся рук графа, и чувствовали, как с пульсирующими потоками крови из большого и сильного тела раненого уходит жизнь.

— Может, спиртом залить? — растерянно сказал Козлов, давясь слезами.

— Нельзя, рана открытая, — отмахнул головой снова бинтующий шею раненого фельдшер, — да где ж доктор, я-то что могу...

— Давай, сукин сын, делай что-нибудь, — зашипел Черевин.

— Хо-спо-ди, — выдохнул цесаревич Александр, — от-х-жу... Да-х... Да-хм...

Через минуту или две по склону холма, наконец, взобрались двое казаков из конвоя, сами забрызганные кровью, а за ними есаул Владимирчук.

— Не ушли гады. Того Кривошея достал, второго мы...

— Говорил вам, иродам, живьём... — Владимирчук утёр лицо рукавом, — кого зацепило?

— Я т-тебя, мерзавец! — граф Воронцов тряхнул есаула за газыря синей черкески, — конвоец херов! В Сибирь, на каторгу!

Казак увидел, что здесь уже все было кончено.

Наследник престола умер на руках у соратников, и лежал, перевёрнутый навзничь, с лицом, накрытым платком. Доктор отделался запорошенными поднятой пулями пылью глазами, почему и плутал долго в траншеях, Александру Стерёгину, порвав штанину, царапнуло по икре ноги то ли пулей, то ли отбитым острым осколком валуна, Гонвельт и другие офицеры и вовсе остались целехоньки, а старый скелет безмятежно взирал в небо пустыми глазницами... История же проложила себе /новую/ дорогу...

Часть первая, вступительная. Освободители.

Глава 1

Военный совет

Вторник, 25 октября 1877

Порадим, императорская ставка

Господи, помилуй душу новопреставленного

раба твоего Александра.

Из молитвы.

Поутру государь молился в болгарском монастыре, чудом не разграбленном

турками при отступлении. После заутрени из церкви, не покрывая голов на

холодном ветру, последними вышли высокий сутулящийся генерал в походном пальто

и длинных сапогах и за ним другой — седой с большими бакенбардами, по

бакенбардам второго их и узнали. Это и были государь и граф Адлерберг,

отстоявшие панихиду по .

Позавтракав с военным министром Милютиным, император долго с ним беседовал,

принял прискакавшего из Горного Студня брата Николая — главнокомандующего,

генерала от кавалерии. После посетил раненых, среди прочих и генерал-

адъютанта Тотлебена, которого на днях лягнула норовистая лошадь, и с коим

также имел длительный разговор; вернувшись в новую, порадимскую штаб-квартиру,

встретил по пути во временное своё жилище двух иностранных военных агентов —

как германский генерал Вердер, так и его австро-венгерский коллега полковник

Бехтельсгейм, посланники всё ещё _союзных_ императоров пытались в разговорах

повлиять на русского государя.

Разбитый дорогой Александр II прилег на полчасика, меж тем, в соседнем

помещении собирались члены Военного совета. В три часа пополудни начался

совет.

Государь в походном генеральском мундире, как обычно, сидел во главе

большого, составленного из двух стола, по правую руку имея великого князя

Николая, а по левую — военного министра. Справа от его высочества заняли

места обложившиеся бумагами начальник штаба действующей армии генерал от

инфантерии Непокойчицкий, канцлер, светлейший князь Горчаков, прибывший

на неделе из Бухареста и начальник штаба Рущукского отряда генерал Ванновский,

традиционное место Эдуарда Ивановича Тотлебена между ними осталось свободным.

Напротив императора расположился исполняющий в эти дни должность командующего

Рущукским отрядом тридцатилетний великий князь Владимир Александрович, старший

из оставшихся в живых сыновей государя, рядом с ним были генерал-адъютанты

Рылеев и светлейший князь Суворов. Ближе к государю поместился министр двора

граф Адлерберг, а между министрами Адлербергом и Милютиным скромно размещался

вечно озабоченный делами Империи Николай Владимирович Мезенцев, генерал-

адъютант, шеф корпуса жандармов и главноуправляющий III Отделением Собственной

Его Императорского Величества Канцелярии. Также присутствовали писаря, флигель-

и прочие адъютанты, не исключая великого князя Николая Николаевича-младшего,

бессменного помошника своего отца-главнокомандующего, стенограф и шифровальщик.

В соседней комнате своей очереди дожидался лейб-медик Боткин, почти не

отходивший в эти дни от государя, кучка денщиков и лакеев вокруг самовара.

Палатка в лагере в отдалении, "украшенная" узкими бумажными лентами, и

связанная с миром посредством добрых двух дюжин телеграфных проводов,

исходящих от стоящих рядом столбов, ожидала результатов совета ничуть не

меньше русских и румынских войск. Там находились иностранные военные

корреспонденты.

Открывший совет главнокомандующий великий князь Николай Николаевич-старший

первым предоставил слово генералу Тотлебену, рассказавшему о ходе ведения

работ вокруг осаждённой Плевны. Уточнённые данные о подходе свежих сил и о

потерях за последние дни доложил генерал Непокойчицкий, также приведший

последнюю диспозицию сторон.

Почти обычный ход военного совета неожиданно нарушился, когда внезапно

заговорил главный контрразведчик империи.

— По сообщениям наших агентов, турки перебрасывают части из Сербии, — вдруг

добавил к докладу начальника штаба Мезенцев, — меньшей частью через Нови-

Базар в Черногорию, большей — к Пироту, на Софию.

Дремавший, казалось, до той поры Горчаков скаламбурил по-французски:

— Les Turkes detouchet les montenegrettes en de Monte Negro*.

— Что же наш странствующий полководец Редедя, — криво усмехнулся император,

подразумевая опального ныне генерала Фадеева, — делает вид, что только э-э...

пишет?

* "Турки черногорцев в Черные Горы затуркали".

— Ростислав Фадеев делает что может, но может он сейчас немного, Ваше

Величество, — ответил Мезенцев, — черногорцы на ход войны значительно

влиять не способны, им не по силам.

Милютин поморщился.

— Да что он сделает в Цетинье? — вмешался великий князь Владимир. — Надо

было нам из Белграда его не гонять, глядишь, и Сулейман никуда бы не двинулся,

не рискнул бы.

Государь негромко хмыкнул и спросил:

— Есть сведения, где передовые части Сулеймана-паши?

Непокойчицкий привстал, склонился с карандашом над картой.

— Отмечены здесь и вот здесь, Ваше Величество. Куда пойдет Сулейман-паша,

пока не ясно.

— При такой скорости движения через неделю они доберутся до Никополя, а то и

на Плевну могут ударить, — добавил Милютин, глядя на карту.

— Двояко можно считать, — отозвался Николай Николаевич. — Могут и во фланг

нам выйти, или даже на Шипку ударить, а могут и за Балканами стать.

— Османа деблокировать они пойдут, — снова вмешался в разговор царевич, —

досидимся тут у Плевны.

— Осмелюсь доложить, ваше высочество, — заметил Милютин, — что осада идет

по Высочайше утверждённому плану генерала Тотлебена. Направление софийской

дороги, прикрытое гренадёрами Ганецкого, можно усилить как силами отряда

князя Имеретинского, так и частями гвардии.

— Ага. И с двух сторон их будет расстреливать турецкая артиллерия. —

парировал неугомонный Владимир.

Главнокомандующий поморщился. Пора было осаживать зарвавшегося племянника;

он обратился к нему, лелея планы kindermatt'а* и одновременно доставая

табакерку с причудливыми вензелями, в которых угадывались буквы ЧЕ и РН:

— А в Рущукском отряде что творится?

— Застоялись наши. На камешке сижу, на Силистрию гляжу. После горестных

событий войска рвались в бой, а промедлением пыл их мы остудили. Рущук надо

было брать, и Силистрию, а потом, оставив малые силы, двигать по берегу моря

прямо к Босфору. Османы этого не ждут. Гнать в штыки, по-суворовски.

* Мат в два хода в дебюте шахматной партии.

Невольно все оглянулись на внука великого полководца. Светлейший князь

Александр Аркадьевич от неожиданности закашлялся.

Мезенцев побарабанил пальцами по столу, Милютин, сжав губы, вопросительно

глянул на Ванновского, который, потупившись, смущенно пожал плечами, дескать,

"Я не я и воля не моя, за слова его высочества я не в ответе". Адлерберг и

Рылеев искоса взглянули на императора, молча вертевшего в руках массивный

портсигар и с неодобрением поглядывающего на новую игрушку брата.

Главнокомандующий побагровел и с щелчком захлопнул так и не востребованную

пока табакерку.

— И оказаться под обстрелом турецкого, чёрт его дери, флота. План ведения

кампании не предусматривает ничего подобного. Каждый мнит себя стратегом...

— и Николай Николаевич многозначительно замолчал.

— План ведения кампании не предусматривал и возможности гибели наследника

Российского престола, а благодаря дяде Косте, твоему, между прочим, брату,

дядюшка, и его удальцам, флот турецкий редко в море нос показывает! —

контратаковал царевич.

Окружающие со страхом взглянули на царя, по щеке которого скатилась слеза,

с осуждением и опаской поглядели на Владимира, который понял, что зарвался;

вот только остановиться было уже выше его сил. Приподнявшись, он достал из

планшета сложенный лист, который, будучи развёрнут, оказался картой с

разноцветными пометками.

— Если Вашему Величеству будет угодно развернуть к югу казачью бригаду,

подкреплённую гвардейской пехотой, а вверенный мне отряд получит

дополнительно осадную артиллерию, прибывающую из России, то через неделю мы

сможем взять Рущук и Силистрию, и двинуть большую часть сил вдоль Чёрного моря

на Царьград. Какие там силы прибывают?

— Сейчас прибыли очередные полки гвардии, — раскрывая блокнот, отозвался

Ванновский, — и на подходе шестидюймовый крепостной мортирный парк из Керчи.

Генерал-фельдмаршал гневно уставился из-под набрякших век на Ванновского и,

уловив боковым зрением лёгкий кивок государя, обратился к штабисту племянника.

— Пётр Семёнович, вы автор сей авантюры?

Ванновский промокнул платком мгновенно взмокший лоб и скромно промолчал.

Владимира же понесло.

— План сей ничуть не хуже июльского марша Криденера на Никополь и Плевну. А

лучше он тем, что не затягивает войну сражением за плевненский нарыв!

Главнокомандующий великий князь, оправдывая имя, контратаковал в лоб.

— Интересно, с каких пор начальники отрядов указывают главнокомандующему,

что ему делать? Ваше высочество решили выиграть войну силами одной дивизии?

Совсем не невпопад Владимир вдруг вспомнил услышанный ненароком разговор

промежду штабными офицерами о том, что на военном совете после третьей

Плевны, перед прибытием Тотлебена, новоиспечённый тогда генерал-лейтенант

Скобелев-второй, вошедший в Плевну и выбитый из неё, не получив подкреплений,

позволил себе в присутствии высочайших особ императора и главнокомандующего

наорать на старших по чинам и должностям — на начальника штаба генерала

Зотова и на пожилого командира гренадерского корпуса генерал-лейтенанта

Ганецкого, и августейшие особы дескать, морщились только при самых матерных

пассажах, ибо Скобелев прав был на все сто; впрочем, большая часть

ответственности за просчёты на самом деле была на брате императора. Об этом

инциденте уже полтора месяца шёпотом говаривали по всей балканской армии, и

слава Богу, что громкий тот скандал так и не дошёл до журналистов. Сейчас,

похоже, дядюшка-командующий неправ был полностью.

Посчитав свою правоту неоспоримой, Владимир рявкнул, закусывая удила:

— Так усильте её, чёрт побери, гвардейскими полками, которые иначе бестолково

лягут под Плевной!

Грохот брошенного царём на стол портсигара прервал перепалку.

— Довольно! Могу ли я оставить аг'мию на вас, — император от волнения

заметно картавил, — если даже в Моем пг'исутствии вы не единомысленны?!

Великие князья мгновенно замолчали. Бледнеющий Николай Николаевич нервно

поправил бакенбарды. Владимир, взнуздав себя, сел, шумно дыша.

С некоторых пор стоявший в дверях юный великий князь Константин

Константинович, одетый в форму Гвардейского флотского экипажа* и с Георгием на

груди, неожиданно подошёл к царю. Все, кто не принимал участия в перепалке,

и потому дышавшие негромко, дабы не нарушить возникшей хрупкой и обманчиво

мирной тишины, и вовсе затаили дыхание, не зная, каких вестей ждать.

Подавая телеграмму, Константин громко сказал:

— Ваше величество, известия с Кавказа. Крупная победа над турками.

Присутствующие облегчённо выдохнули.

Государь пробежал телеграмму глазами, широко, истово перекрестился и

огласил оную.

"... Соединенные отряды генералов Геймана и Тер-Гукасова в непрерывном

девятичасовом сражении разбили войска Ахмед-Мухтара— и Измаила-пашей у

Деве-Бойну под Эрзерумом. Турки бежали, бросив лагерь, оружие и припасы.

Михаил."

Все благополучно перевели дух, задвигались стулья, оживлённо зашевелились

бумаги, кое-кто заулыбался.

* "На наши деньги" гвардейский полк морской пехоты.

— Доставай па-троны, — шутливо скомандовал император. Курящие раскрыли

портсигары, Адлерберг поднес царю спичку.

Князь Горчаков, отмахиваясь от струящегося с двух сторон дыма, повернулся

влево.

— А помните, государь, предложение лорда Дерби?

Александр, всласть затягиваясь, с благодарностью посмотрел на старого

канцлера.

— Да, да, господа, британский министр иностранных дел еще до этой нашей

кавказской победы обращался тут кое-с-чем... Я получил из Лондона любопытное

письмо от Шувалова. Англичане предлагают мирное посредничество на условии

ограничения прав Румынии и содержания турецкого гарнизона в Белграде.

— Вот румыны-то обрадуются, — иронически произнес светлейший князь Суворов.

Все заулыбались, даже так и не остывший Николай Николаевич-старший хмыкнул,

представив реакцию отсутствующего к счастью на совещании князя Кароля.

Обстановка ещё несколько разрядилась.

Владимир, попыхивая манильской сигарой, сказал:

— Штучки из британского репертуара.

— Англичанка гадит, как всегда, — пробормотал кто-то из присутствующих.

Царь несколько смущенно улыбнулся и вновь нахмурился, потушив тлеющую

сигарету.

— Но теперь, после нашей кавказской победы, печальный долг безусловно

вынуждает меня вернуться в Петербург. План кампании остаётся в силе со всеми

тезисами Эдуарда Ивановича, на коии я всячески уповаю, — кивая вначале

Владимиру, а потом оборачиваясь к Милютину, — нечего и говорить, ты, граф,

остаешься здесь, безусловно пособляя главнокомандующему. Господь нас да не

оставит в милости Своей.

Присутствующие осенили себя крестным знамением.

— Вы свободны, господа, за исключением ваших высочеств, и ты, канцлер,

останься, — Александр II повернулся к графу Адлербергу, — Владимир

Александрович, распорядись обедом.

Через несколько минут комната опустела. Предпоследним вышел, оглянувшись на

государя, генерал Рылеев, за ним, плотно прикрыв двери, вышел Николай

Николаевич-младший, которого царь отослал, незаметно подав записку.

Император подозвал другого племянника и, понизив голос, пожал ему руку:

— Спасибо, Костя, вовремя ты вмешался, — и, повысив голос уже "на публику",

добавил. — Завтра ты проводишь меня до Дуная. Поедешь с Мезенцевым, по

берёзкам-то соскучился, поди?

Константин, смущённо покраснев, начал:

— Да, Государь, но мой бедный брат...

Царь положил руку ему на плечо.

— О нём я поговорю с твоим отцом в Петербурге. Ну, юный мичман, — Александр

Николаевич слегка усмехнулся, — хочешь быть лейтенантом? Сейчас ступай.

Константин снова покраснел, кивнул и, щелкнув каблуками, вышел.

Александр Второй развернулся, обежал взглядом брата и сына, скользнул глазами

по деликатно уткнувшемуся в бумаги Горчакову.

— Эх, петухи... Толк-то будет? Долго мне ждать?

Владимир, краснея, протянул руку дяде.

— Прошу прощения, ваше высочество, я, кажется, погорячился.

— Кто смолоду не горячился, — вымученно улыбаясь, выдавил из себя

главнокомандующий, неохотно пожимая протянутую руку.

Император при виде этой сцены невесело усмехнулся и обратился к брату:

— Николай, ты останешься к обеду?

— Прости, государь, но я должен ехать в войска, готовиться к смотру.

— Ну тогда езжай, — развел руками Александр. Провожая князя к дверям, он

вполголоса добавил, — извини моего молодца, я его приструню.

— Да ладно уж, лишь бы он голову в омут не совал, Скобелев-третий, — сказал

Николай Николаевич и вышел вон, лязгая подкованными сапогами со шпорами.

Александр Николаевич Романов вновь достал из портсигара отсыревшую сигарету,

размял её, бросил тяжёлый взгляд на сына, и, прикурив от протянутой им шведской

спички, устало опустился в кресло.

— Горяч ты чрезмерно, Володя. Молодость, конечно, из тех недостатков, что

проходят слишком быстро, но это не повод очертя голову кидаться на старших.

— Накипело, батюшка, — неуступчиво отозвался великий князь, — высказал,

что думал. Я человек военный.

— C'est jeunesse distant par droiture militaire, tendis que la sadesse

est diplomatique a contraire*, — в очередной раз скаламбурил Горчаков.

* (фр.) Юность по-военному пряма, только возраст дипломатичен.

— Государственный человек обязан быть дипломатом, на людях тем паче, уж

ты-то, князь, знаешь, — возразил канцлеру царь и снова обратился к сыну, —

сколько человек было свидетелями твоей непростительной горячности, Володя.

Круги широко разойдутся, ты об этом не думал?

— Я о брате думал. План этот ещё Сашка, — молодой великий князь

перекрестился, — разрабатывать начал, хоть у Ванновского спроси.

— Дело отнюдь не в Ванновском. Тебе сейчас вверена почти треть армии, ты

должность исполняешь... Кстати, сегодня Николай должен был тебя представить в

командиры Рущукского отряда, теперь думаю, не слишком ли ты молод... Горяч

генерал-лейтенант, на главнокомандующего, как на пашу налетел, не гусарский,

чай, полковник, картой как саблей машешь.

Владимир опустил взгляд.

— Ну, ну, потупил взор, как красна девица. Ты пойми, всё очень и очень

непросто. Паче того, с нас, с Романовых, спрос особый, попомни моё слово.

— Господь, да ты, Государь, кто ещё спросит?

— Россия спросит, — глубоко затягиваясь, ответил царь, — история.

— Сейчас историю делаем мы, разве не так?

— Делаем... да скверно... Угодны ли Господу наши деяния?.. Тяжела Его десница,

ох тяжела... Не рискуй людьми, и собой не смей!..

Владимир скептически хмыкнул.

— А что собой? У Александра наследник есть.

— Тебя бы на моё место, в Петербург поехать, Минни в глаза взглянуть, и что

матери сказать, — по щеке императора снова скатилась тяжёлая слеза. — Вово,

подумай, мы с ней второго сына хороним. Понимаешь, что это такое?

— Знаю, папа, и мы с Михенью по весне Сашку-маленького схоронили... А всё же,

ужель я совсем неправ, возьмём же Царьград, войне конец.

— Прав-то прав, Аника ты воин, сил на Царьград пока нет, — глубокомысленно

заметил император, тщательно туша сигарету в пепельнице.

— Аника-воин у нас дядюшка Низи, верховный из него, правду сказать...

— Ты, что ли, был бы лучше? — Государь рассеянно достал очередную сигарету.

— Да хоть князь Александр Барятинский, победитель Шамиля, прославленный

полководец, и авторитет военный...

— Барятинский сам из службы ушёл, я его в шею не гнал, слишком люблю, он как

и ты, гусар, а уж седьмой десяток ему. Гус-сар...

Владимир почувствовал, что попал под настроение, и, взглянув на отца, решил

развить успех.

— Подкрепить его толковым начальником штаба, да хоть Фадеевым тем же, нечего

ему скакать то по Каирам, то по Белградам, то по Чёрным Горам. Ведь из лучших

наших стратегов...

— В одну телегу впрячь неможно... Да-а... Милютин с Тотлебеном тотчас в

отставку запросятся, а ты Гурко с фронта выдернешь, или бешеного Мишку

Скобелева на министерство поставишь? Эх, ты, архистратиг Вольдемар...

У государя промелькнула мысль: _"А Сашка-то толковей был, молодой пока ещё

слишком горяч..."_ По щеке его скатилась слеза.

Следующим днём императора на пути в Букурешт сопровождали великие князья

Сергей Александрович и Константин Константинович, министр двора граф

Адлерберг, военный министр Милютин, генералы Рылеев, Салтыков и дежурство*.

Впереди скакали конвойные лейб-казаки, за ними уланы, далее следовала коляска

Государя, за ней лейб-гусары, за ними — свита верхами и в экипажах.

* Дежурные офицеры административной части штаба.

Глава 2

Глава 3

Министр двора

Вторник, 1 ноября 1877, вечер

Николаевская железная дорога, участок Москва-Тверь

От Адлербергов и Барановых

Избави, Боже, дом Романовых...

Народное

Пятьдесят лет дружбы... Легко ли это? А если другом тебя называет твой

государь, то дружба сия особенно тяжела. Граф Александр Владимирович Адлерберг

с детства входил в ближайшее окружение будущего Александра II вместе с

Вильгорским, Паткулем, Алексеем Константиновичем Толстым, князем Александром

Барятинским. Кто-то из них умер, кто-то отошёл в сторону, Адлерберг остался.

Можно добавить, что он получил звание царского друга "по наследству". Его

отец был ближайшим из наперсников Николая Павловича, даже в завещании своём

покойный император назвал его своим другом и товарищем. С 1852 года по 1872

старший Адлерберг был министром двора, а когда, по расстроенному здоровью

(ослеп) отошёл от дел, сын сменил его на всех постах. В обществе считалось,

что влияние на государя его тёзки было огромным.

Некоторые даже говаривали с ехидцей, дескать, Александр Николаевич Романов

пользуется большим влиянием у графа Адлерберга II-го. Но следует заметить,

что взаимное влияние это было ограничено сугубо негосударственными делами.

Просто граф Адлерберг всегда был неразлучен с царственным тёзкой, всегда

рядом, словно тень, знающая своё место.

Позвольте повторить... _"...последними вышли высокий сутулящийся генерал в

походном пальто и длинных сапогах и за ним другой — седой с большими

бакенбардами, по бакенбардам второго их и узнали..."_ Это из воспоминаний

участника той войны.

О чём мог думать всесильный царедворец под стук колёс поезда, уносящего

императора и его свиту в Северную столицу? А хотя бы так...

_"Да разве жалеет кто-нибудь из них из всех Государя, истинно жалеет? Тот же

Боткин видит перед собой лишь пациента, измученного всяческими хворями, с

расстроенными нервами. Не о Государе думает, а о диагнозе. Генерал Рылеев...

этот вообще думать не умеет, предан по-собачьи, и слава Богу. Кстати, куда он

исчез на вокзале?..

А Государю в Москве пришлось несладко. Он рад был бы никого не видеть, тихо

помолиться в часовне Иверской иконы Божией матери, но куда деваться от людей?

Генерал-губернатор князь Долгоруков, митрополит Иннокентий, командующий

округом и дворянская депутация... Слава Богу, хоть купечество первопрестольной

удалось не допустить, перебились аршинники, патриоты кондовые..._"

С самого того злосчастного дня гибели цесаревича он ни на шаг не отходил от

императора, изо всех сил стараясь облегчить его страдания, то как бы не замечая

их, то молчаливым участием, заботливым взглядом, жестом. И император России

чувствовал, знал и ценил.

_"Но как сдал Александр Николаевич за эти дни, как ему трудно держать себя...

Да, он старался не подавать виду, только стал больше молиться, и порой плакал

по ночам... А так почти не менялся привычный образ жизни, всё шло по однажды

заведённому порядку.

Смотры, посещение госпиталей, приём министров; взять тот же последний

военный совет — как будто ничего не изменилось, только сдержанного,

молчаливого цесаревича на время сменил его взбалмошный, горячий брат.

Нет, не ему судить Владимира Александровича, и всё же, всё же... Он точно

не жалеет отца, а ведь теперь он старший из оставшихся четырёх царских

сыновей._"

Внезапно к нему пришла мысль, которую он всегда гнал из головы. Что будет,

если Александра Николаевича не станет? И когда, не дай Боже, это "если" может

наступить?..

Уезжая из действующей армии, император по пути побывал и в Рущукском

отряде, утвердив великого князя Владимира в должности командующего отрядом.

Тем не менее, великий князь был недоволен даже несмотря и на вручённый ему

орден Святого Георгия Победоносца 3-ей степени, ведь согласия на план,

предложенный им, государь не дал. Провожая державного родителя за Дунай,

великий князь Владимир Александрович был угрюм и мрачен, словно это ему

предстояли возвращение в Петербург, слезы неутешной императрицы и объяснения

с Минни, вдовой цесаревича Александра.

Из Бухареста граф Александр Владимирович дал телеграмму в Петербург кузену,

графу Эдуарду Баранову на секретный телеграфный адрес с просьбой сообщить

состояние здоровья государыни Марии Александровны. Ответ требовалось дать на

Белостокскую линию. Через пол-суток были получены неутешительные известия...

Императрица была плоха. Сам государь спал мало, помогали только

успокоительные капли из походной аптечки, изготовленные лично Боткиным. По

уверениям лейб-медика, здоровье Государя не внушало чрезмерных опасений,

время и покой — вот лучшие доктора, но разве монархам ведом покой? Не для

того ли, чтобы оградить царя от треволнений, служат гвардия, лейб-конвой,

охрана, слуги, многочисленные придворные и, наконец, министр двора. Дабы

государь был покоен, он, Александр Адлерберг, не должен знать покоя ни днём

ни ночью...

Слава Богу, вечером в Москве утомлённый Государь наконец смог заснуть безо

всяких снадобий, избавленный от тряски и стука колёс. Министр двора даже

решился на свой страх и риск задержать отъезд из первопрестольной, дабы дать

императору выспаться. Заодно граф, сделав ответный визит князю Долгорукому,

успел сыграть с губернатором несколько партий в вист, оба старика были весьма

азартны, хоть и играли по-маленькой.

_"Как на грех, посоветоваться не с кем..."_ — князя Суворова Адлерберг

недолюбливал, генерал Салтыков был срочно отправлен Государем в Ливадию, а

генерал-адъютант Рылеев куда-то исчез сразу по прибытию в Москву.

_"Черт знает что творится в императорском поезде; разумеется, служака Рылеев

пропал не сам по себе, а видимо, выполняя некое поручение Государя. Но почему

ему об этом ничего не известно? Не с Боткиным же советоваться, не по чину, да

и вообще кто здесь министр двора, ...?"_

Мысли эти не давали Александру Владимировичу покоя до той самой поры, пока

на подъезде к Твери царский литер вдруг затормозил у полустанка, где на

встречном пути стоял паровоз с одним-единственным салон-вагоном. У вагона,

подсвеченного керосинкой на столбе у путей, стояли рослый мужчина с

благородными сединами, одетый в генеральскую кавалерийскую шинель, и две

дамы под вуалями.

Округлая фигура одной из них явно привлекла внимание Государя, выглянувшего

в окно. Так вот куда девался Рылеев... Обрадованный и взволнованный император,

невзирая на возраст, по-молодецки выпрыгнул из своего вагона.

— Катиш! Дог'огая Катиш, ангел мой!

Государь помог дамам подняться в вагон, приветливо поздоровался с

мадемуазелью Варварой Шебеко, ласково пожал руку Рылееву. И граф Александр

Владимирович многолетним чутьём опытного царедворца понял, что княжна

Екатерина Михайловна Долгорукая сделала еще один маленький, но решительный

шаг к трону.

Глава 3

Генерал-адмирал Романов-2ой

Среда, 2 ноября 1877, раннее утро

Николаевская железная дорога, севернее Бологого

Великий князь пользуется репутацией

защитника и главы партии всех мыслящих

людей — главы так называемого прогресса.

А.В.Никитенко.

Царский литер после Твери пошел быстрее, словно наверстывая упущенное на

внеплановой остановке время. Мелькали за окнами осенние ели, проносились

полустанки. Замирали встречные поезда, брали под козырёк бодрствующие среди

ночи путейские начальники и станционные жандармы.

Миновали Мсту, Малую и Большую Вишеру. Пока в Чудово меняли хандрящий от

непривычно быстрого хода локомотив, к чутко подрёмывающему близ царского купе

графу Адлербергу приблизился рослый флигель-адъютант и что-то шепнул ему на

ухо. Стряхнув сонную одурь, министр двора приподнялся с кресла, застёгивая

ворот мундира, согнал досадливую гримасу с лица, расправил бакенбарды и

осторожно постучал в дверь купе.

В это время в соседнем вагоне только что вошедший в поезд невысокий человек

во флотской шинели, близоруко щурясь, расчёсывал у большого зеркала волосы,

держа в другой руке тёмно-зелёную фуражку. Гладкое лицо, волосы на висках

редеющие, но еще густые, властный, чуть иронический взгляд небольших глубоко

сидящих зелёных глаз, взгляд привыкший, быть может, ко всему на свете, кроме

отпора. Под распахнутой шинелью шитый золотом адмиральский мундир с

георгиевским крестом. Сбросив свою шинель на руки вытянувшегося адъютанта,

человек круто повернулся, и словно став выше ростом, стремительно пошёл по

выстланному ковром коридору, явно не обращая внимания на встающих во фрунт

охранников и свитских.

Облачённый в халат государь встретил его на полпути к своей спальне,

озабоченно протянул руку:

— Здравствуй, Костя. Несёшься на всех парусах, как полагается генерал-

адмиралу?

— Здравствуй, Саша! Ваше Императорское Величество, как брат брату, что

скажешь, не пора ли сменить поговорку и говорить "на всех парах", —

улыбнулся великий князь Константин Николаевич, крепко сжимая хоть и большую,

но вялую ладонь царя своими артистичными, длинными и цепкими пальцами заядлого

виолончелиста и прирождённого моряка.

— Что в Петербурге?.. Как Мари?

— Мари слаба и плачет... В Петербурге, насколько я могу судить, тихо,

впрочем, я думаю, что Трепов доложит подробно, да и Мезенцев, хоть и

третьего дня приехал с фронта, наверняка более меня извещён. — Помрачнев

лицом, Константин Николаевич спросил напрямую:

— Как Ты-то, государь?

— Я-то жив и почти здоров, а вот... — махнул рукой император, отвернув

лицо.

По незаметному знаку министра двора словно испарилась догадливая свита,

только лейб-медик одиноко маячил в конце вагона, да услужливые лакеи,

мгновенно подав напитки и сигары, исчезли в полумраке, в коем уже растворился

сам Адлерберг. Присев к столу, братья повели доверительный разговор под стук

колес.

— Державы приносят соболезнования. Первым был лорд Лофтус, с самыми

искренними и прочая, — произнёс великий князь. — В прессе же британской и

австрийской, да и в германской отчасти, растет враждебность к нам, уже

пожалуй и не скрытая.

— В германской? Даже так? Не в надеюсь? Александр

Михайлович уверял меня, что Бисмарку не выгодна конфронтация с нами, да и

дядя Вилли обещал мне в мае прошлого года.

— Императору Вильгельму, сдаётся мне, должно верить. Князь Бисмарк, Саша,

сам понимаешь, знает всего один интерес — выгоду момента.

— Да... Вот момент-то сейчас и не из благоприятных.

Константин кивнул, помолчал, и, немного погодя, спросил.

— Горчаков не с тобой?

— Пожалел я старика. Все-таки почти восемьдесят лет, уж спешка ему не по

силам.. Что в самом деле в столице, спокойно? Как большой процесс?

— Более или менее. Нигилистов судят, газеты витийствуют, двор в

растерянности, общество...

— Общество! Да что оно такое?! Двор, чиновники, профессоры, — царь ударил

кулаком по столу, — или их кухарки? То войны хотели, а теперь, поди,

конституцию ждут?

— Ну это смотря кто, — генерал-адмирал чуть улыбнулся.

— Кто же? Твои друзья-прогрессисты?

— Если считать моим другом Тимашева, — произнес с легкой усмешкой

Константин.

— Какого Тимашева?

— Того самого Александра свет Егорыча, Вашего, государь,

министра внутренних дел.

— Что за ерунда?!

— Видишь ли, Саша, в том-то и дело, что это, к несчастью, не ерунда.

— Но Тимашев? Адмиральский чай мы с тобой еще и не пили, а ты, Костя, несешь

Бог весть что.

— От адмиральского не откажусь, коли советуешь, ибо продрог, а разговор

такой был у Тимашева с Валуевым, впрочем, ещё до войны, в прошлом году.

— А, пустое. — Царь махнул рукой. — Меня больше тяготит предстоящий

разговор с Рейтерном*. Еще до начала кампании Михаил Христофорович требовал

отставки, но я велел ему изыскать средства для ведения войны, и просил

остаться на посту. Война затянулась, произошло многое, что меня очень печалит.

* М.Х. Рейтерн — министр финансов России

Глаза императора наполнились слезами.

— Мы все разделяем твое горе, Саша, мы всегда с тобой, твои братья, семья и

Россия, — с чувством в голосе сказал опечаленный, чтобы там ни говорили,

гибелью племянника генерал-адмирал.

— Вся Россия? Россия теряет своих сыновей за Дунаем и на Кавказе. Лучших

сыновей... Разве только Сашка? А Серж Лейхтенбергский, а моя гвардия? Видел

бы ты, Костя, это поле под Плевной, набитые лазареты... Добровольные

пожертвования, которых хватило на один санитарный поезд... Глас народа,..

будь он неладен. Отвечать-то мне!

— Лучше солдаты на Балканах, чем мирные люди в Крыму. Помнишь ведь, как

начиналось твое царствование, — ещё больше нахмурился ранний гость, — и

как было тогда.

— Забыть Севастополь? Как такое забудешь, этот стыд столько лет мучил меня.

Ведь помнишь, когда умирал _Papa_, он сказал мне .

Ведь прошло столько лет, столько сделано, а порядка так и нет. Боже, как я

устал, и кому же я теперь сдам команду? Никса*, Сашка...

— Сам знаешь, законы Империи однозначны и маленький Никки** — бесспорный

наследник престола.

— Никки слишком мал, а я старею.

* Никс, Никса — цесаревич Николай Александрович, старший сын Александра II,

умер по различным сведениям от последствий туберкулеза позвоночника или

спинномозгового менингита в Ницце в 1865.

** Никки — цесаревич Николай Александрович, внук Александра II, будущий

император Николай II.

— Не так уж и стар, — генерал-адмирал кивнул на дверь купе и, гася

вспыхивающую досаду побагровевшего императора, добавил, — твой Гога, как я

наслышан, еще младше, а малышка Оля, говорят, просто прелесть, — Константин

Николаевич доверительно понизил голос, — османов мы били, начиная с Петра.

Саша, неужели ты думаешь, что мы имеем право проиграть эту войну?.. За четверть

века две проигранные войны — это слишком много для великой державы, при таком

раскладе мы надолго окажемся выведенными из круга.

— Османов-то били, да Осман-паша, оказывается, крепкий орешек, — невесело

скаламбурил Александр, — а знаешь ли ты, Костя, кто слывёт сейчас моим самым

лучшим генералом?

— Наверно, Гурко?

— Он, пожалуй, не плох, совсем не плох, но популярнее всех в войсках

Скобелев-второй.

— Это туркестанский то ли герой, то ли?..

— Он самый, как ни странно... В начале войны был он не у дел. Николай, скажу

прямо, вначале его невзлюбил, но уже во вторую Плевну и под Ловчей он показал

себя с лучшей стороны.

Перед делом под Ловчей говорил я с князем Имеретинским, верю я ему больше

других генерал-адъютантов. Спросил его Он попросил

придать ему Скобелева: , говорю, — ...

Ну, Ловчу они взяли, Имеретинский показал себя молодцом, но войска славили

Скобелева. При третьей же Плевне Скобелев один оказался на высоте, если б

Зотов и Николай смогли оказать ему помощь — Плевна была бы нашей, и не было

бы этих гор трупов, напрасных потерь.

Знаешь ли, Костя, по войскам ходят гадкие стихи, ведь и в армии есть

нигилисты.

— Что за стихи? — Константин отпил чаю, долил из бутыли ароматного рома.

— Про Николая и про меня — это ведь в мои именины было:

Именинный пирог из начинки людской

Брат готовит державному брату.

А по Руси Святой бродит ветер лихой

И разносит крестьянские хаты.

— Каково, а? Каковы мерзавцы? Талантливая язва вдвойне опасна, — генерал-

адмирал невозмутимо похлебывал чай, а царь перевел дыхание и продолжил, —

там сейчас Тотлебен Эдуард Иванович. Он Османа, надо думать, одолеет, да

ведь это ещё не всё. Справился бы с Владимиром и с Николаем, впрочем, Милютин

его поддержит, да и я, надеюсь, в столицу ненадолго.

— Ты прав, Саша, Плевна ещё не всё. У турок на Балканах ещё две армии, и

британский лев как бы не прыгнул. Эскадры Драммонда и Хорнби от Проливов

недалеко. Впрочем, есть и на кошку плетка.

— Британского льва плёткой не испугаешь. Ты о поповках что ли?

— В свое время Европа высказала свое просвещённое "фу!" любым нашим планам

строительства флота, и денег на серьёзное строительство не было. Но я не о

плавучих фортах твоего протеже, я о других вспомнил. Есть у меня укротители

на примете.

— Кто?! Почему я не знаю?

— Должен был знать... Промолчали, как всегда? Молодой "вольнопёр" Джевецкий,

к примеру, да и ещё по сусекам поскрести можно.

— Пфуй, поляк-"вольнопёр"? Rara avis*, впрочем. И что же?

* Вольнопёр (арм. жарг.) вольноопределяющийся доброволец. Rara avis (лат.)

— "редкая птица", иносказательно — большая редкость.

— Хм. да, пожалуй, редкость, и умница редкостный. Ещё слыхал ли Ты, государь,

об одном странном сербе, помогшем нашим при переправе через Дунай, Алексей

тебе не докладывал?

— Алексей? Он, скорее, карту вин изложит, в букурештских ресторанах, да див

опишет прелести тамошних — тут твой крестник времени даром не теряет, не

подцепил бы чего... Вот покойник Саша, на последнем, нет, на предпоследнем

Совете, сразу после гибели Сержа, — император снова отвернулся к окну,

глотая слезы, — Сашка говорил о нём... Как мало мы с ним говорили в

последнее время и всё на людях, на людях...

— Прости, брат, я и верно сухарь флотский, но горе только делом лечить. Ты

сам знаешь, будем медлить, только потерь да бед прибавим.

Серб сейчас лечится в Вене, его ранило на переправе у Видина. Кстати, зовут

его Огнеслав, то бишь Игнатий Костович, И, по моим сведеньям, он ежели и не

гений, то близко к тому.

— Горазды все эти гении из казны деньги тянуть, на всех прожектёров бюджета

Российского не хватит. Сам знаешь — война, это деньги, деньги, и еще раз

деньги из казны. Это разговор не серьёзный.

— Ну, коли несерьёзный, — глаза великого князя лукаво блеснули за стёклами

пенсне, — если позволишь, тогда расскажу я тебе, Саша, одну давнюю морскую

историю, то ли анекдот, то ли легенду.

— Толк-то будет?

— А ты послушай, оцени. Некий мистер Фултон, американец, напросился однажды

на прием к французскому императору. Не нашему парижскому знакомцу, ныне

покойному, а к дяде его — Великому то есть Наполеону. Тот как раз Англию

воевать собирался.

Явился сей прожектер в Тюильри, или там Мальмезон, отстоял свое среди

прочих просителей, может и лакея подмаслил, или там секретаря очередного и,

так сказать, предстал. Сидит перед ним за другим концом _большого_ стола

маленький Капрал, а за столом, надобно заметить, он еще меньше, чай не на

барабане; на столе карты в три слоя, полковые ведомости, да штабная

документация, вокруг генерал Бертье бегает, что твой Милютин. Глянул на

прожектера маленький Капрал, на поклон кивнул сухо: . Ну, постучал мой американец зубами — хоть

самозваный, а император, и вообще великий человек, хоть и без треуголки, и

докладывает, дескать, измыслил я, Ваше корсиканское величество, два

изобретения, могущие перевернуть ход морской войны и повергнуть британского

льва к стопам Вашим. Ты, Cаша, не бойся, история не столь длинная, сколь

печальная.

— Досказывай уж, мореман, — усмехнулся император, прихлёбывая холодную

простоквашу.

— Первым изобретением было судно, движимое силой пара, безо всяких парусов и

с малой командой, способное идти во всякую погоду, при любом ветре и в полный

штиль, куда повелит капитан. Тут большой человек, то бишь маленький Капрал,

только улыбнулся, да про себя пожалел беднягу — свихнулся, дескать, вслух

же сказал негромко — . Вторым же явлено было

подводное судно с экипажем из трех человек, способное, как уверял прожектер,

потопить британский линейный корабль без особых трудов, приближаясь скрытно и

закладывая тайную мину. Тогда великий император разгневался не на шутку, и

велел гнать изобретателя в три шеи — негуманный метод ведения войны

предлагал американец, по его мнению.

— Гуманист, что и говорить, известный, — снова усмехнулся император —

только это ты к чему?

— На пароходах с тех пор разве что эфиопы не плавают. Лет этак через полста

в городе Кронштадте некий поручик отставной, или штабс-капитан, уж не упомню

точно, Мацнев Иван Федорович предложил другому великому императору, не лично,

конечно, а через второго его сына, тот как раз по флоту служил, использовать

для бомбометания по опять же английскому флоту, приблизившемуся, если ты,

Государь, помнишь, в ту пору к Кронштадту, аэростаты; сиречь — воздушные

шары.

— Что же _Papa_? — Александр был заметно заинтригован.

— Великий император изрек, что сие есть не рыцарский способ ведения войны и

русского оружия не достоин. И прожект сей зарубил на корню, а сына своего

легковерного пожурил. Надо ли говорить, что британцы в союзе с некоторыми

другими державами обоих императоров одолели?

Сейчас у Империи, ты сам знаешь, ситуация аховая. В случае чего, англичан

на Балтике только мины и крепостные одиннадцатидюймовки у Кронштадта остановят,

да, быть может, "Петр I"*, если в машинах сложностей не будет.

— Пушки-то крупповские, — царь недовольно заворочался в кресле, — или есть

уже и обуховские тоже?

— Есть и обуховские, Саша. Так вот, если позволишь, я закончу; как говаривала

прабабка Екатерина, в наше просвещённое время... Так вот в наше с тобой

просвещённое время с подводными лодками не экспериментируют лишь ленивые нищие,

впрочем, сам Наполеон оценил прожектёра, когда на Святой Елене поселился, но

уж поздно было, ибо вскоре сей не совсем августейший полководец таинственным

образом преставился. Да и аэростаты во всех последних войнах себя наилучшим

образом зарекомендовали. И в штурме Плевны применялись, ты ж их видел, по

применению же,.. хм. Спроси хоть у Милютина, он этим всем занимался...

— Пожалуй, спрошу... — государь вздохнул, и пристально посмотрел на великого

князя, — любезный брат, твой Костя хотел поговорить со мной о твоём старшем

отпрыске...

Повисло недолгое, но насыщенное молчание.

— Дорогой Сандро, — генерал-адмирал по-прежнему смотрел в окно, — только в

твоей воле перевести Николу туда, где он нужнее.

Царь невесело улыбнулся.

— А почему не в Одессу? Сашенька Демидова полгода жила там, рожала второго

ребёнка от твоего отпрыска.

Великий князь искоса глянул на старшего брата. Взгляды скрестились, словно

отточенные клинки.

— Нет, Саша, я прошу вернуть его обратно в Крым.

Теперь Александр II смотрел на Константина удивлённо.

— Хочешь, чтобы он опять с цепи сорвался?

— Посмотрим... хотя вряд ли, безделья не будет. Я нашёл ему занятие.

Государь моргнул и махнул рукой.

— Посмотрим, Костя. Я сообщу тебе о Моём решении... Что тебе, граф, — царь

обернулся к возникшему в круге света от лампы Адлербергу.

— Государь, подъезжаем. — Министр двора прираздвинул занавески. За окнами

мелькали тускло освещённые окраины столицы.

— Я же не одет! Да и, черт возьми, граф! Там же...

— Все в порядке, ваше величество, Екатерина Михайловна предупреждена и

вместе с госпожой Шебеко готовы покинуть поезд. Через пять минут поезд

остановится перед семафором, — прошептал государю на ухо Адлерберг, —

флигель-адъютант Назимов сопроводит дам...

Император, вставая из уютного кресла, посмотрел на брата. Генерал-адмирал

невозмутимо допивал чай, поглядывал в окно. Граф Адлерберг неслышно ушёл.

* Первый в мире башенно-брустверный броненосец, русской постройки. Вначале

планировался как одиночный океанский рейдер.

Поезд оживал, зашевелилась свита, забегали адъютанты, денщики вынесли и уже

держали наготове мундир и шинель, камердинер расправлял щеточкой

императорские бакенбарды.

На секунду поезд притормозил возле открытого семафора стрелки, ведшей на

строящуюся сортировочную станцию, где осталась княжна Долгорукая с

конфиденткой; вот уже и последний семафор приветственно поднял руку;

потянулся перрон, густо усыпанный орлами и звездами траурно-пышной свиты. Замер

почетный караул Лейб-гвардии Кирасирского полка и император шагнул с

подножки вагона навстречу генерал-адъютанту Мезенцеву, прибывшему в столицу

двумя днями ранее. Столичный градоначальник Трепов, министры Валуев, Тимашев,

адмирал Посьет и прочая, прочая, прочая. Из вагона, предводительствуемая

Адлербергом, посыпалась личная свита Александра II.

Когда самодержец подошел к министру внутренних дел, обычно слабое его

рукопожатие превратилось в стальные тиски.

— Здравствуй, конституционалист!

— Государь... — произнес Тимашев, выпучивая от боли глаза. Но царь уже

следовал к парадной карете, вытирая руку платком и не скрывая всплывшего на

лице брезгливого выражения.

Во противуположность старшему брату генерал-адмирал вышел из вагона охраны,

сопровождаемый одним лишь адъютантом, не привлекая особого внимания, прошел

к стоящему у дальнего подъезда экипажу. Бородатый кучер наклонился с козел:

— В Мраморный, ваше императорское высочество?

— В Академию Наук.

Глава 4

Будни Географического общества

Среда, 2 ноября 1877

Санкт-Петербург

Все говорят со страхом и ужасом

о партии Мраморного дворца.

К.П.Победоносцев.

Когда открываешь романы Александра Дюма, каких только

принцев там не встретишь... Герцог Анжуйский, Орлеанский, Бургундский.

Герцог Лонгвиль. Герцог Вандом. У каждого свой нрав и характер, свои интриги

и окружение; свой и тому подобное. Поневоле задаешься

вопросом, как же обстояли дела в России.

Плохо обстояли.

Князей Серпуховских, Боровских, Галичских, Можайских и Угличских их старшие

родичи, великие князья Московские планомерно сживали со света, начиная с

Василия II Темного. Правда, и было за что. Потом случалось, реабилитировали

посмертно — зайдите в Архангельский собор*...

Первые Романовы были не столь многочисленны. Точнее сказать, часто умирали

во младенчестве. После Михаила Федоровича остался один сын. Алексей

Михайлович оставил трех малолетних. Все сколько-нибудь да процарствовали.

Федор, Иван, Петр.

Судьба Петрова потомства известна. Не задалось потомство. Век XVIII —

женский век русской истории. Новая глава, неофициально называемая в России

Голштейн-Готторпской, в истории рода Романовых начинается с Павла Первого и

его потомков.

Потомков было много. Только сыновей четверо. Александр, Константин,

Николай, Михаил. Все они носили титул великих князей. Старшие двое — еще и

цесаревичей. Порядок престолонаследия был утвержден Павлом строго, по прямой

линии и праву первородства, то есть от отца к старшему сыну и так далее.

Из четырех братьев Павловичей законное мужское потомство оставил только

Николай, Александр I сыновей не оставил. Династический кризис и промедление с

передачей престола едва не закончились военным переворотом. Мятежом. Попыткой

дворянской революции — как кому будет угодно трактовать события четырнадцатого

декабря тысяча восемьсот двадцать пятого года. С точки зрения победившего

Николая I это был мятеж. Со всеми вытекающими отсюда картечными залпами,

веревками и шпицрутенами...

Судьбой сыновей — опять Александр, Константин, Николай и Михаил, Николай

Павлович распорядился так: Александру при жизни отца управлять гвардией,

потом — наследовать трон; Константин с детства воспитывался для флотской

службы; Николай Николаевич Старший, как его отметила история, командовал

гвардией после смерти отца; Михаил стал наместником Кавказа, вице-королём,

так сказать.

Как Вы знаете, во время этой войны Николай был главнокомандующим на Балканах,

Михаил на Кавказе. Следующее поколение Романовых насчитывало около двадцати

человек. Одних Николаев четверо**, а ведь появлялось уже новое поколение —

правнуки Николая I, Николай и Георгий Александровичи. Различали тезок по

прозвищам, семейным ласковым именам. Владельческих титулов*3 в романовской

России не полагалось.

* На территории московского Кремля.

** Никса (см. прим. выше), Никола (Николай Константинович, старший сын

Константина Николаевича), Николаша (Николай Николаевич Младший), Бимбо

(Николай Михайлович).

*3 Владельческий титул — титул, присваиваемый по владениям.

Из окружения Константина Николаевича вышла целая плеяда известных деятелей

российской истории. Сам же великий князь Константин Николаевич Романов не

пользуется любовью наших "серьёзных" историков. Хотя сделал для России немало.

Разве что академик Тарле упоминает его на страницах "Нахимова" и "Крымской

войны", оставшейся, впрочем, недописанной. Не очень повезло ему и в

художественной литературе.

Заглянув в сетевое _пространство Интернета_, мы обнаружили пропасть статей,

посвящённых его "беспутному" старшему сыну, выудили биографию второго сына

Константина, более известного под псевдонимом "К.Р." и на том практически

всё... Слава Богу, существует Русский биографический словарь, изданный под

наблюдением председателя Императорского Русского исторического общества, в

коем ему посвящено аж тридцать шесть страниц. До обидного мало, если

учитывать ту роль, которую он сыграл в истории России. В привычной истории

России, ход которой в общих чертах известен всякому...

Мы с Вами, читатель, имеем дело с особым вариантом истории Российской, в

котором котором великому князю, председателю Государственного совета доведётся

сыграть несравненно большую роль, и осмеливаемся посоветовать пристальнее

вглядеться в невысокую фигуру в адмиральском кителе, быстрым шагом идущую по

зданию Императорской Академии Наук, что на Васильевском острове.

Надо заметить, что полночные размышления наши над грудами книг и документов

время от времени прерывались духом великого князя, некстати обрывавшего потоки

наших мыслей заполошными телефонными трелями. Поверьте, читатель, ничего

особенного в этом нет, так как его высочество смолоду предрасположен был и к

техническому прогрессу и к мистицизму (баловался столоверчением). Тогда это

было модным увлечением высшего света, и баловалась, собственно, в основном его

супруга, великая княгиня Александра Иосифовна, дама характера пылкого и

необузданного, страстно желавшая узнать в потустороннем мире, когда же её

_Constant_ займёт трон российских императоров. Довопрошалась однажды Александра

Иосифовна до того, что медиум её, мадемуазель Анненкова вынуждена была убраться

из пределов Российской империи со скандалом. Слишком уж явно прослеживались

связи её папеньки с секретными службами Наполеона III.

Позднее грянул ужасный скандал со старшим сыном, по разным, так толком и не

проверенным современными историками версиям укравшим то ли семейные иконы, то

ли маменькины бриллианты; но к этой истории мы ещё вернёмся...

Президент Императорской Академии Наук адмирал Фёдор Иванович Литке, некогда

воспитатель Константина Николаевича, давно уже болел, и с его любезного

разрешения великий князь пользовался порой его кабинетом. Генерал-адмирал

прошёл через приёмную, где оставил адъютанта, кивнул в ответ на поклон старого

одноглазого секретаря, достал из связки ключей сложный многобородчатый,

открыл дверь и зашёл внутрь. Маленький портфель, который он держал в левой

руке, открывая дверь в кабинет, был водружён на стол, рядом с сигарной

коробкой, после чего, садясь в кресло, Константин Николаевич нажал на кнопку

звонка.

Через полминуты появился тот же адъютант в мундире кавторанга и фуражке,

держащий в руках кипу запечатанных пакетов.

— Почта, Ваше императорское высочество. Вчера вечером прибыли пакеты из

Кронштадта, еще один международной почтой от командира "Витязя", этот из

Москвы, и сегодняшний от вице-адмирала Попова. Тут ещё "Морской сборник",

— после чего, понизив голос, добавил, — и еще есть пакеты, в журнале

входящих _не зарегистрированные_.

— Вольно, идите.

Адъютант, отдав честь приложением руки к головному убору, вышел.

Константин с отсутствующим вырвжением лица, размяв кисти, побарабанил

пальцами по крышке стола, после чего нажал кнопку другого звонка. В ожидании

следующего посетителя он открыл один из пакетов, проглядел написанное и сгрёб

остатнюю гору корреспонденции в объёмистый ящик стола. Портфель отправился под

замок в отделение шкафа-бюро.

Минут через десять в кабинет постучали. Вошёл секретарь.

— Ваше императорское высочество, прибыл Семёнов.

— Ну так проси.

В дверях возникла фигура вице-председателя Русского Географического

общества.

Константин Николаевич снова открыл ящик стола и достал из него один из

пакетов.

— Присаживайся, Пётр Петрович. Тебе поклон от Фёдор Иваныча, видел я его

вчера, бодрится адмирал... Тут вот пакет от Миклухи. Просмотри, и скажи, что

думаешь.

Семёнов церемонно кивнул, водрузил на нос очки и заскользил взглядом по

строчкам. Неожиданно он оторвался от чтения и, поправив ворот, озабоченно

спросил:

— Господин председатель*, вам пакет Пржевальского принесли?

— Ты уже прочёл? — великий князь усмехнулся привычной шутке.

— Да. Но Пржевальский пишет на в некотором смысле смыкающуюся тему.

Константин Николаевич слегка улыбнулся. — Увы, мне, как моряку, Миклуха

всё же ближе, не находишь?

Семёнов улыбнулся в ответ.

— И там и там власть у вас в руках, вам её и употребить.

— И мой августейший брат повесит нас обоих сам понимаешь за какие заслуги, и

лишь в качестве особой милости — за шею. — Константин улыбнулся шире, но

глаза его веселья так и не выразили.

Вице-председатель смолчал. Председатель достал из коробки сигару, с

ожесточением отрезал кончик гильотинкой и закурил. Улыбка его превратилась в

"кошелёк". Между затяжками великий князь достал из стола лист бумаги и

карандаш.

— Давай обсудим, Пётр Петрович. Если принять предложение Миклухи, получим

ухудшение отношений с Британией и, возможно, с Германией, нашим последним

континентальным союзником. И возникают несколько препятствий, вспомни

цусимский инцидент**... Если принять за точку отправки предложение

Пржевальского, то на нас в обиде только Британия.

* Великий князь был председателем Императорского Русского Географического

общества с @1852 г.

** На один из островов Цусимской гряды в 1860-61 годах претендовала Россия,

собираясь вести там строительство флотской угольной станции, правитель

архипелага не возражал. Помешал этим планам дипломатический конфликт с

Британией.

— Ну коли так нужна точка там... А если предложить Германии совместное

владение? Заодно упрощается решение проблемы с рабочей силой, немцам её

проще доставить, например из Китая. Проект, берег и часть денег наши,

рабочие их.

— Германских и, в первую очередь, британских шпионов среди китайцев потом в

речке топить, или пусть на подручных средствах домой добираются? Хотя,

впрочем, без рабочей силы и после не обойтись.

— Может, ваше высочество, рядом поселим? Иначе секретность совсем не

соблюсти, а так проконтролируем.

— Добро мыслишь, Пётр Петрович. Ладно. Разберёмся. Сейчас лучше займёмся

"злобой дня".

За сим вице-председатель Русского Географического Общества откланялся и

ушёл в свой кабинет.

Генерал-адмирал достал из кармана часы, сверил с хронометром, и в этот

момент раздался короткий стук, дверь кабинета приоткрылась и в

образовавшемся просвете снова возник секретарь.

— Ваше императорское высочество, к вам молодой человек, назвался Барановым,

судя по выправке — военный, хоть и одет статски-с.

— Прекрасно, пусть заходит.

Дверь распахнулась, и вошёл очередной посетитель.

— Ваше императорское высочество господин генерал-адмирал, капитан

Барановский по вашему приказанию прибыл...

— Ч-чёрт.. садись. Сейчас и здесь для тебя я председатель Географического

Общества. Времени у нас мало, итак... Контр-адмирал Стааль* рекомендовал тебя,

как знающего офицера и хорошего артиллериста и конструктора. Ты согласишься

пару недель поработать на Морское министерство на Черном море? _Нам_ ты нужен

именно как конструктор. Кстати, там можешь встретить своего старого знакомого

Аполлона Кроткова, он тоже работает над схожей проблемой.

* Председатель комиссии морских артиллерийских опытов Морского Технического

Комитета.

— Согласен, ваше импера... господин председатель. Что именно от меня

требуется?

Константин вытер лоб платком и нажал на кнопку первого звонка. Через

несколько секунд в дверном проёме сверкнул единственный глаз секретаря.

— Фёдор Владимирович, будь добр, дай молодому человеку пакет из Вены за

понедельник.

Требуемое было немедленно выдано секретарём (и доставлено адъютантом), и

Константин, протягивая визави незапечатанный конверт с собственноручными

пометками, сказал:

— Вот это, так сказать, твоё поле работы, замечу, непаханое. По большому

счёту результаты нужны уже позавчера, ну, в крайнем случае, вчера. Всё же

берёшься?

Барановский, мельком глянув на содержимое, положил конверт во внутренний

карман сюртука.

— Я, ваше императорское высочество, от работы и от слова не отказываюсь.

— Прекрасно. Тогда более тебя не держу. Телеграфируй о ходе работ и о

результатах по указанному в записке адресу. Удачи.

— Спасибо, господин президент, — Барановский, вставая, вытянулся и щелкнул

каблуками.

Константин проводил взглядом захлопывающуюся за офицером дверь, усмехнулся

про себя конспираторским его способностям, и снова открыл ящик с бумагами.

Достал журнал, перелистнул пару страниц.

— Свежий "Морской сборник" — дело интересное, но не горит, его можно и

перед сном полистать, — буркнул генерал-адмирал и переложил прессу в другой

портфель, стоящий под столом. Только он погрузился в обдумывание изученной

сметы, выуженной из того же бездонного ящика, как на пороге появился

адъютант.

— Что там, Зинченко?

— Прибыл граф Ростовцев, ожидает в приёмной.

— Проси, — сказал великий князь, снова сгребая бумаги в ящик стола.

Дверь приоткрылась, вошёл немолодой полковник в пехотном мундире с

аксельбантом Академии Генерального штаба. Великий князь поднялся, протянул

руку, которую тот почтительно, но без заискивания пожал.

— Здравия желаю, ваше императорское высочество.

— Добрый день, Николай Яковлевич. Рад видеть тебя в добром здравии. Как,

кстати, твоя больная?

— Слава Богу, идёт на поправку. Письмо высокого подопечного моего я вчера

доставил в канцелярию Государя, ответа пока нет. Я в распоряжении вашего

высочества.

Костантин Николаевич указал на кресло, а сам в очередной раз полез в ящик

стола, на сей раз в другой, меньший.

— Николины бумаги и твой рапо'рт о делах в Оренбурге я прочёл. Дельно,

обстоятельно, толково. Впрочем, от тебя я иного и не жду. Только вот... —

Генерал-адмирал повертел в пальцах карандаш.

— Слушаю вас, ваше высочество.

— Лучше сделаем так. Сейчас ты поедешь в Адмиралтейство, дежурный по

министерству возьмёт у управляющего ключ от моего личного сейфа, выдаст из

него секретный пакет, с содержанием которого ты немедля ознакомишься под

роспись. Я предупрежу его телеграфом, благодаря любезности генерала Людерса*

сюда протянута линия. Затем вернёшься сюда и мы продолжим наш разговор.

* @Заведующий Центральной телеграфной станцией.

Посетитель покинул кабинет, а великий князь, взяв толстую шифровальную

книгу из сейфа, подошёл к двери за ширмой в углу кабинета. Как и в его

кабинете в Адмиралтействе, за ней скрывался проход в телеграфную комнату, в

которой у аппарата постоянно сидел телеграфист в мундире.

— Соедини с адмиралтейством.

— Есть!

Великий князь дождался соединения, и приказал передавать.

— кто телеграфа вопр гак*

— телеграфа дежурный министерству зпт каперанг ухтомский тчк

— дешифруй зпт квитируй тчк

Генерал-адмирал, пролистав томик в свинцовом переплёте до шифра ?336,

составил телеграмму такого вида:

"пусть лесовский** выдаст ключ моего личного сейфа тчк когда прибудет граф

ростовцев зпт тебе необходимо открыть сейф зпт выдать ростовцеву роспись

только сейфовом журнале известный пакет литерой наш большой*3 тчк можешь

отвечать его вопросы тчк ознакомление ему сорок минут тчк потом верни пакет

сейф зпт сопроводи графа кареты тчк", которую зашифровал.

Телеграфист немедленно передал послание.

Через несколько минут Константин Николаевич получил ответ, который

самолично и дешифровал: "вас понял зпт любые вопросы вопр".

— да тчк приступай немедля тчк кс*4

Константин Николаевич с облегчением расправил бакенбарды, кивнул

телеграфисту и вернулся в кабинет. Сел в кресло, достал серебряный нож для

бумаг.

Всё из того же ящика генерал-адмирал извлёк тонкий, слегка испачканный

глиной конверт, в углу которого стояли написанные от руки три буквы РНП,

аббревиатура эта гласила "регистрации не подлежит".

* гак — телеграфный адрес "генерал-адмирал Константин"

** Адмирал С.С.Лесовский — управляющий морским министерством

*3 литера "наш большой" — заглавное Н

*4 кс — конец связи

Конверт вскрылся неудачно, заголовок письма надорвался, но это было

неважно.

"...Ваше императорское высочество, почтительнейше осмелюсь обеспокоить Вас,

буде получите официальную бумагу с вестями о спасении мною вашего второго

сына при горестных для всей России обстоятельствах. Считаю своим долгом

сообщить, что заслуги в сём моей никакой нет, в той ситуации его высочеству

ничего не грозило, так как великий князь Константин Константинович находился

в археологическом раскопе (траншее глубиной более сажени).

Памятуя доброе отношение Вашего высочества ко мне, нижайше прошу Ваше

императорское высочество сообщить нынешнее местонахождение полковника

Волынского.

Честь имею оставаться

Вашего императорского высочества покорнейшим слугой

поручик Гонвельт."

Генерал-адмирал просмотрел письмо, побарабанил пальцами по столу, прошёлся

по кабинету, вытащил сигару из коробки и долго её мусолил. Посмотрев на

хронометр, он открыл окно, вдохнул ледяного морского воздуха и с

удовлетворением вслушался в далёкий грохот пушки в Петропавловской крепости.

_"Пока традиции Петра Великого свято блюдутся его потомками, Империи стоять

нерушимо. Иначе и быть не может.

Серый ноябрьский полдень в Петербурге. Ветер, как всегда, с Невы. Как там,

за Дунаем?.. Что Костя поделывает?.. Дмитрий, мальчишка, тоже на войну

рвётся... А жинка его поддерживает, дура. На войне убивают и царских детей,

оказывается, не только великокняжеских. На Чёрном море сейчас жарко, не по

погоде жарко. Мал, мал там флот. И времени мало. Впрочем, кое-чего мы

достигли. Уже двадцать пять лет, как набросал первый план высадки в Босфоре.

А потом был ад Севастополя... Позор поражения, вечная боль и стыд... Никола.

Другая боль. Впрочем, даст Бог, с Оренбургом всё решится. Графу Ростовцеву

верить можно..."_

Константин Николаевич снова посмотрел на хронометр, размял пальцы, вернулся

к столу, взял любимый карандаш и начал править очередной документ.

Прошло ещё около получаса. Шеф военно-морского флота прочитал ещё и толстое

письмо от одного из своих бывших адъютантов, в настоящее время военно-морского

агента в Италии и Австро-Венгрии.

— Шестаков, Шестаков, — вздохнул великий князь, — надёжный соратник, но

муж зело верный, торчит возле больной жены, а тут людей не хватает. "_Понять

его можно. Донесения предельно чётки и в меру сжаты. И всё же на флоте он был

бы полезней, особенно сейчас._"

Наконец, возвратился Ростовцев. Взглянув на него, великий князь понял, что

вера графа в человечество поколеблена. Николай Яковлевич был весьма озадачен.

— Итак, граф, ты ознакомился с документами. Каковым будет твое резюме?

— Да, ваше императорское высочество, ознакомился... Право слово, я не в

силах скрыть своей растерянности. Общаясь в течении почти полугода с вашим

старшим сыном, о Николае Константиновиче я составил совсем другое мнение. Он

может быть вспыльчив, груб и заносчив, способен на необдуманные поступки...

— Продолжай, граф, продолжай, ради Бога, без экивоков.

— ...но всегда представлялся мне человеком чести, осознающим свое высокое

происхождение и не способным сознательно его унизить.

— Смелее, смелее, Николай Яковлевич.

— Присвоение фамильных бриллиантов...

— Кража ожерелья у собственной матери, ты хочешь сказать? — Константин

Николаевич надел пенсне, — что же это есть, по-твоему? Допустим, речь идёт

не о моём сыне.

— Это подлость, ваше высочество, — граф тяжело вздохнул, — или

действительно безумие. Мне кажется, всё же ваш сын не способен на подлость,

и это-то и ужасно. Будучи всем обязанным вашему высочеству, я готов

продолжать опекать вашего сына и в дальнейшем.

Генерал-адмирал вздохнул и, встав из-за стола, стал ходить по комнате,

протирая батистовым платком пенсне. Ростовцев попытался вскочить.

— Сиди, сиди. "Мой мерзавец" вовсе не подлец и не идиот. Он Ерёма, обутый в

лапти!.. Это гадкая история, сложная и запутанная... нет, не преступления, но

ошибки, что гораздо хуже. Человек такого ранга не имеет права на ошибки, чёрт

побери, положение обязывает... Человек, рожденный, чтобы властвовать, но так

и не наученный подчиняться и не умеющий смирять себя ни перед Богом, ни перед

Государем, ни перед независящими от нас обстоятельствами. Мне понадобится

время, и много, чтобы его реабилитировать в глазах его величества, а он даже

не старается мне в этом помочь...

Николы в Петербурге нет уже три с половиной года. А ведь и в Мраморном снова

крадут, хоть и не в таких масштабах. Крадут и в Стрельне, и в Павловске, и в

Зимнем, можно полагать, приворовывают. Хотя, впрочем, то — забота Адлерберга

и дворцового коменданта. Но в вине Николы убеждён государь, императрица, и его

собственная мать. И вытащить его из этого дерьма я не могу... Я потому и

встречаюсь с тобой здесь, не в Мраморном или Павловске, поскольку уверен, что

сказанное здесь останется только между нами.

Ростовцев удивлённо поднял брови.

Великий князь на секунду остановился и взглянул на собеседника.

— А что поделаешь, какая-то с-скотина давеча в моём рабочем столе в

Мраморном дворце вновь копалась. Кто-то и в кресле моём посидел и карандаш

любимый снова переложил... Ну да ладно. Мне интересно, какие вопросы ты задал

князю Ухтомскому?

— Я спросил у Эспера Алексеевича, в чём была его ошибка как моего

предшественника.

— Смутил беднягу, наверно, — великий князь остановился снова и грустно

усмехнулся, — два моих бывших адъютанта, "милосердный" князь Ухтомский и

благоглупостный кавторанг Витковский, второй Николин опекун, много испортили

в отношениях моих с Государем. Что же касаемо Николы и его женщин — есть

высочайший запрет на постоянные контакты с одной и той же особой, кто бы она

ни была; я не врач, и не знаю точно, в чем причина такого запрета, но что

есть, то есть; впрочем, Николины бабы до добра никогда его не доводили, а

Ухтомский, видимо, служить захотел и нашим и вашим.

Витковский сплоховал, снова прошляпил госпожу Демидову, впрочем, я от

Николы получал письмо, дескать, отношения между ними свелись к чисто деловым,

якобы, собираясь в среднеазиатскую экспедицию, он хотел привлечь капиталы её

отца. Врёт, мерзавец, и не краснеет, от деловых отношений двоих детей не

родят...

Генерал-адмирал бросил в стакан карандаш, который давно уже вертел в пальцах,

и вновь взглянул на хронометр. Второй час дня...

— Ну-ка, расскажи мне о его оренбуржском окружении. Как там, — великий

князь снова усмехнулся, — с пугачёвскими местами?

— Прибытие его высочества вызвало фурор в обществе, местные дамы в восторге.

Генерал-адмирал поморщился.

— Выбирать ему есть из кого, постоянный контакт с одной особой ему не

грозит. Впрочем, его высочество оказался способен на целомудренные отношения...

— Ого! Ты, граф, не преуменьшаешь ли? — Константин Николаевич скептически

хмыкнул.

— С дочерью местного полицмейстера. Достойная барышня из почтенной семьи

заслуженного офицера.

— А, ну, понятно. Убоялся револьвера её папеньки. Впрочем... мерзавца это бы

только подстегнуло.

— Надежда Александровна и сама способна за себя постоять, — улыбнулся в

ответ Николай Яковлевич, — не с револьвером, с казачьей нагайкой.

Кроме того, его высочество перечёл "Капитанскую дочку", а потом и "Историю

пугачевского бунта", рычковское описание оренбургских степей, кипу

статистических сборников, трижды выезжал на охоту, встречался с ветеранами

Хивы*, тогда и сложился замысел возможной экспедиции.

* Николай Константинович (1850-1918) первым из Романовых закончил академию

Генерального штаба, гвардии полковник, боевой ветеран Хивинского похода

русской армии 1873 г.

— Значит, на зайца охотился... Никола ещё год назад просился в экспедицию

на Аму-Дарью, планы, что он присылал и тогда были вполне толковые, и даже

смета составлялась верно, вот уж чего от сына не ожидал. Та книга о Средней

Азии, опять же, что он написал, более чем удовлетворительна. Но... отсылать

его за тридевять земель, как показывает опыт того же Хивинского похода, смысла

не имеет, ибо... неподконтрольность его растёт. Неуправляемость — тоже.

Неожиданно раздался стук в дверь и тут же, не дожидаясь ответа, вошёл

адъютант.

— В чём дело, Зинченко?

— Срочная почта курьером из Зимнего, ваше императорское высочество.

— Давай.

Рослый конногвардейский поручик, вытянувшийся перед великим князем, передал

ему пакет, запечатанный личной печатью Государя. Константин, нетерпеливо

разрывая пакет, машинально взглянул на хронометр, сел в кресло, пробежал

письмо глазами, удовлетворённо откинулся на спинку.

— Благодарю, поручик, вы свободны.

Отдав честь и щёлкнув каблуками, гвардеец удалился.

Ростовцев кашлянул.

— Когда я должен выехать в Оренбург и что я могу передать его высочеству?

— Ну что ж, дорогой граф, отъезд отменяется, а Аму-Дарьинская экспедиция

переносится на неопределённый срок.

Великий князь предложил гостю сигары, закурил сам.

— Видишь ли, любезный Николай Яковлевич... Ещё до хивинского похода Никола

вдруг увлёкся археологией. Контр-адмирал Лихачёв, наш нынешний военно-морской

агент в Британии и Франции, и покойный морской министр адмирал Краббе

страдали тем же недугом. Мой сын и морской министр, однажды сговорившись,

представили мне довольно авантюрный прожект. Речь шла о создании полевой

археологической лаборатории при Академии наук, под моим патронажем.

Прекрасное прикрытие как для разведывательной деятельности, так и для

претворения в жизнь сумасбродных технических идей. Ты, опытный генштабист,

понимаешь, что прогресс движется, наука не стоит на месте, и воюем мы день

ото дня всё более и более совершенным оружием.

Моей "правой руке" удалось привлечь несколько умных и честолюбивых молодых

офицеров, военных инженеров и даже настоящих штафирок, историков. Теперь,

после гибели наследника престола, идея лаборатории, казалась бы, безнадёжно

скомпрометирована присутствием кое-кого из них в той трагической истории

в Гюрджеве. Но видимо, отвёл Господь, — Константин Николаевич протянул графу

письмо Гонвельта и добавил, — это один из самых толковых сотрудников той

лаборатории и едва ли не единственный достойный человек в прежнем окружении

моего сына; полковник Волынский, о котором спрашивает поручик — это и есть

Никола.

— Полковник лейб-гвардии Волынского полка, — улыбнулся Ростовцев.

— Именно. Какой из Николы конспиратор, авантюрист только... родился бы лет

на полста раньше, угодил бы на Сенатскую площадь. И я не представляю, на чьей

стороне. А если бы лет на сто — угодил бы в постель моей прабабки. Господи,

прости мою душу грешную, единственная известная мне женщина, у которой было

понимание флота и его роли, несмотря на все её женские слабости.

Николу всегда тянет на немыслимые авантюры. Так что всё, что я могу сделать

для него сейчас, это разрешить работы в пользу нашей полевой лаборатории

экспериментальной археологии. Никола был уже её шефом. Ты наблюдай, оценивай,

и не дозволяй ему бездельничать, ибо он от безделия киснет и лишь в лучшем

случае опять кидается на баб. В худшем он и в запой уйти может, знает,

стервец, как мне действовать на нервы.

Государь, снисходя к моей просьбе, разрешил снова перевести Николу в

Ореанду, — великий князь взмахнул только что вскрытым конвертом, — дело

ему там найдётся. Николе разрешено переписываться с семьей и с определённым

кругом лиц, список их я тебе составлю сам; и потому в твои обязанности будет

входить перлюстрация его почты. Не хмурься, граф, без этого не обойтись. И

имей в виду, что поручение это, во-первых, отнюдь не синекура, а во-вторых,

подразумевает доверие Государя и моё.

У тебя есть ещё несколько дней на прощание с выздоравливающей дочерью.

Затем отправляйся через Оренбург в Крым. Можешь жить в адмиральском домике в

Ореанде, но когда господа лаборанты соберутся, перебирайся во дворец в

комнаты Костюхи, апартаменты Николы расположены рядом. Управляющий дворцом

Павел Егорович Кеппен поступает в твоё распоряжение. Старайся ладить с

голубыми мундирами, но не подпускай их близко; да, самое главное — имей в

виду, я не исключаю визита государя в Ливадию в ближайший месяц.

Граф Ростовцев удивленно взглянул на генерал-адмирала.

— Да-да, граф, это вполне может быть. Государь очень утомлён пребыванием на

театре военных действий, и его здоровье, между нами говоря, оставляет желать

лучшего. В этом случае режим Николы придётся ужесточить. Впрочем, тут

жандармы и без тебя постараются, мне они неподотчётны. Будь здоров, и дай

тебе Бог терпения.

Генерал-адмирал приоткрыл ящик стола и в очередной раз взглянул на

хронометр...

Глава 5

Необыкновенная биография принца крови

Суббота, 4 ноября 1877

Оренбург

#

// полицмейстер на хозяйстве, Ник.Андр. Крыжановский на похоронах,

НКР идёт с почтамта, ретроспектива знакомства с Гонвельтом

Письмо от Шурочки, получает вести из Одессы, здоровье детей.

— Ваше высочество, возьмёте щеночков? — миниатюрная юная брюнетка

поймала за рукав высокого мужчину в полковничей шинели.

— Добрый день, Надежда Александровна, очень рад вас видеть, — военный

церемонно склонился к её ручке, — по вашей милости у меня уже есть Хан и

Фёкла, прекрасные собаки, и я ими очень доволен, но куда мне ещё?

— Но, Николай Константинович, миленький, они такие славные, — из голубых

гдаз девушки выступили слёзы, — пропадут ведь...

— Почему они должны пропасть, у вас же лучшая свора в городе?

— У наших соседей Бородиных дворовая Милка ощенилась, пятью щенками; я вижу

вчера, Мустафа топить их несёт, я их забрала, двоих уже пристроила в хорошие

руки. Одного себе оставлю, самого слабенького, а ещё двоих кому? Ваше

высочество, выручайте, может, Николай Яковлевичу надо?

Представив вечно хмурого графа Ростовцева возящимся с беспородными щенками,

племянник государя не мог не улыбнуться.

— Ах, Наденька, граф тоже отбыл в Петербург вслед за генерал-губернатором.

Я на несколько дней освободился от опёки, благо ваш папенька сейчас остался

за старшего, пока генерал Крыжановский в столице.

— И на что вы тратите вашу свободу, — юная девушка погрозила пальчиком, —

третьего дня опять с офицерами Башкирского полка пьянствовали?

— И кто вам только доносит, Надежда Александровна?

— Оренбург город маленький, все на виду...

— А корнет Дрейер вам не родственник? — князя Николу пронзила внезапная

догадка.

Наденька покраснела и прыснула.

— Кузен он мой. Он тогда еле домой добрался.

// Вставить портрет, расширить упоминание болтливого кузена Наденьки, пили с

офицерами Хивинского похода в прошлый раз был граф Р.,

не дал посидеть как следует.

НКР написал очередное письмо государю с просьбой отправить в действующую армию

и отправил с оказией гр.Р., у Ростовцева заболела дочь

лучший друг мой в армии, не могу даже списаться с ним (портрет Гонвельта)

//короткая ретроспектива дружбы с Гонвельтом и сцена с Надей

Ханский дворец, конь, пьянка — описание для Нади Ал-дровны Дрейер

Шевкунов гвардеец оценивал, сколько за ней приданого. Закольцевать в будущее

@ На хозяйском месте расположился высокий статный офицер в гвардейском

полковничьем мундире. Его молодое, но заметно измождённое лицо сильно

контрастировало с ухоженными руками. Тонкие пальцы нервно выбивали по

столешнице какой-то ритм. Цепкий, по-романовски пронзительный взгляд серо-

голубых глаз в данный момент рассеянно скользил по лицам окружающих, и

@А вот и мои опекуны (люди ппк Фёдорова)

текст письма частично

вернулся к себе на квартиру (Сакмарская площадь)

описание комнаты, сравнение с питерской, карты степей. рукопись про Узбой,

изыскательский отчёт по окрестностям (на предмет ЖД)

Глава 5

Господа лаборанты

Суббота, 19 ноября 1877

Ореанда, Крым

А был ли мальчик?..

М.Горький.

Около полудня в обеденной зале дворца генерал-адмирала в Ореанде собралась

большая компания. Присутствовало около дюжины моряков разных чинов — от

отставного капитана первого ранга Можайского до вольноопределяющегося

Джевецкого. Были тут и артиллеристы, даже затесался один штафирка. Ждали

адмирала Аркаса*.

@ На хозяйском месте расположился высокий статный офицер в гвардейском

полковничьем мундире. Его молодое, но заметно измождённое лицо сильно

контрастировало с ухоженными руками. Тонкие пальцы нервно выбивали по

столешнице какой-то ритм. Цепкий, по-романовски пронзительный взгляд серо-

голубых глаз в данный момент рассеянно скользил по лицам окружающих, и

периодически останавливался в противоположном углу, где уже небезизвестный нам

граф Ростовцев читал бумаги из объёмистой папки, иногда заглядывая в толстый

том с немецкой надписью на обложке "Lehrbuch der Psychiatrik"**, а то и

украдкой, но внимательно наблюдал за своим подопечным. Иногда они встречались

глазами, и граф первым отводил взгляд.

Сидящие вдоль стола молодые офицеры неодобрительно косились на опекуна

великого князя, граф явно не вписывался в рамки сего собрания. Рядом с

хозяином стояло пустое кресло, ожидавшее флагмана черноморского флота. Далее

сидел отставной каперанг Можайский, давно нашедший с великим князем общую тему

на почве воспоминний о хивинских походах. Напротив поместились капитан-

лейтенант Макаров, молодой бородатый офицер с прокуренным басом, "привыкшим

реять над реями" "Великого князя Константина", и штабс-капитан Баканов в

новёхоньком мундире — даже самый внимательный наблюдатель вряд ли разглядел

бы в светловолосом щегольски одетом офицере чумазого от пороховой копоти то ли

болгарина, то ли серба Пасхо Баканича, промелькнувшего в свите цесаревича

Александра Александровича в последний день его жизни, оживлённо обсуждали

впечатления от утреннего посещения площадки, выделенной под полигон.

За Бакановым находился другой наш знакомец, штабс-капитан артиллерии

Барановский, с головой погружённый в какой-то расчёт. Из под его увлечённо

чёркающего по бумаге пера выпархивали то математические знаки, то разные

геометрические фигуры. Рядом с Можайским сидели три контрастирующих героя

летних боевых действий флота, нервный и порывистый капитан-лейтенант, бывший

герой "Весты" артиллерист Зиновий Рожественский, флегматично-уравновешенный

лейтенант Николай Скрыдлов с дунайского катера "Шутка", и вольноопределяющийся

дворянин, матрос всё той же "Весты" Джевецкий — в сюртуке, но с солдатским

Георгиевским крестом в петлице. За ними, ковыряясь в папке с бумагами, сидел

штатский — историк Олег Иваншин, сотрудник "Морского сборника", младший брат

еще одного нашего давнего знакомого, ротмистра Дмитрия Иваншина. Напротив

историка разместился молодой судостроитель, лейтенант Гуляев.

Никола посмотрел на часы.

— Командующий флотом должен прибыть с минуты на минуту. А вот, кажется, и он.

Ну что, господа, сейчас начнём.

Забегали лакеи, захлопали двери, в столовую с выпученными глазами вбежал

дворецкий и проорал закладывающим уши басом старого парусного боцмана:

— Его императорское высочество великий князь генерал-адмирал...

Дворецкого отодвинуло мановение властной руки, капитан первого ранга

Можайский подал команду, завидя августейшего шефа:

— Господа офицеры!

Грохот раздвигающихся стульев, щёлканье каблуков ознаменовали появление

настоящего хозяина дворца.

— Здорово, мОлодцы!

— Здравия желаем, ваше императорское высочество!..

— Вольно, господа, прошу присаживаться. Николай Андреевич задерживается с

докладом у государя. Я сам только что из Ливадии.

Генерал-адмирал сел на место, уступленное Николой, пересевшим в пустое

кресло, тихим шёпотом поприветствовал сына.

— Здравствуй, мерзавец, как поживаешь?

— Здравствуй, папенька, спасибо, хорошо.

— Лейб-медик Здекауэр давеча интересовался твоим здоровьем.

Николу передернуло.

— Опять обливания рекомендовал, или рубашку с длинными рукавами?

— Да нет, всего лишь брому побольше, — генерал-адмирал, просмотрев лежащий

перед ним лист, повернулся к собравшимся и громко объявил, — давайте, господа,

прошу начинать. Лейтенант Рожественский, будь любезен, веди протокол. Штабс-

капитан Баканов, прошу.

Павел подошёл к стенду, распахнул его шторки, открывающие обзору собравшихся

висящие чертежи и начал доклад.

— Господа!

Сегодня нам необходимо рассмотреть вопрос подвижной передовой базы для

нашего строящегося корабля. Но прошу учесть, начну я не с самого начала, а с

промежуточных выводов.

В свете намечаемых целей и мест предполагаемого применения подобных

аппаратов, я считаю, что для их обеспечения необходимо использовать судно, а

возможно, как показал проект лейтенанта Рожественского — либо поезд, либо

судно. Поскольку финансы, выделяемые Империей на основной проект, более чем

невелики, а большую часть их мы получили от уважаемого э-э... председателя и

лишь кое-что по подписке, то я считаю, что наилучшим выходом из даннного

положения было бы судно, на которое возможно разместить стрелу, установленную

для причаливания. По железной же дороге следует исключительно перевозить

аппарат, разъятый на части и приборы, без возможности действовать с поезда.

Необходимым и достаточным обоснованием сего заключения я считаю то, что в

настоящее время мы ведем войну с Портой*3, колея железных дорог которой

отличается от нашей российской. Возможно, из-за недоброжелательной позиции

некоторых европейских держав, подталкиваемых в определённом направлении

Британией, возглавляющей сей лагерь, через несколько дней после окончани

турецкой кампании нам придётся перебрасывать наш небольшой, но опасный для

морских сил отряд на северное направление, возможно, на Балтику, дабы

обеспечить нам и нашим союзникам безопасное судоходство. На балтийском

направлении, в случае необходимости перенесения военных действий на

территории, ныне подконтрольные нашим противникам, да и союзникам тоже,

поезд также неприменим, и по той же причине.

Следовательно, в случае выдвидвижения нашей особой части на передовые

позиции, у нас возникает вопрос либо о создании нового поезда-базы, либо о

перешивке железнодорожной колеи под российский подвижной состав*. Ни на то,

ни на другое у нас нет сил, поскольку для изготовления нового поезда

возможность в пределах Империи есть только в Польше, где наверняка не

получится обеспечить более-менее полной секретности, а с дорогами еще хуже.

Имеющимися в Империи тремя железнодорожными батальонами не перестроить

столько вёрст дороги, ведь их требуются тысячи*. То, что сейчас делает в

Румынии наш известный железнодорожный строитель Данилов, нам не подходит по

недостаточности средств, и, что наиболее важно, на такие перестроения у нас

нет времени. В связи с тем, что последние изменения на фронтах указывают на

возможность скорой победы над османами, что приведёт к немедленной реакции

британцев, нам необходимо обеспечить лишь временное подвижное базирование на

балканском театре военных действий. И для этой цели вполне может подойти

стоящая в данное время в ремонте в Николаеве императорская яхта "Ливадия".

* Баканов упустил возможность замены колёсных пар поезда.

Офицеры в зале зашевелились, кое-кто даже покрутил пальцем у виска.

— Как вы знаете, господа лаборанты, государева яхта уже использовалась для

ведения боевых действий на море, и ничего в том удивительного нет, — произнёс

генерал-адмирал, — продолжай, капитан.

Фраза охладила пыл самых ярых скептиков, остальные, по всей вероятности,

собирались дождаться конца доклада.

— Как всем вам известно, яхта, построенная для морских прогулок семьи его

императорского величества у крымского берега, имеет гребные колёса. По нынешним

временам это может и должно считаться недостатком в морских сражениях.

Но зато значительная ширина судна позволяет хранить на нём немалые запасы

расходуемых материалов, и, следовательно, придаёт высокую автономность всему

соединению. Аналогичному переоборудованию, позволяющему этому же или подобному

аппарату базироваться на судне, при необходимости можно подвергнуть любой

крупный пароход Балтийского флота.

На "Ливадии" нам необходима установка стрелы, подвижной опоры, которая

послужит причальным креплением и единовременно по ней будут подаваться

заправочные рукава. Я хотел бы представить вашему вниманию чертежи и

пояснительную записку проекта, предполагающего внесение некоторых изменений

в надстройки яхты, а также чертежи собственно причальной конструкции.

Последние разработаны нашим научным консультантом из военного министерства

штабс-капитаном Барановским с учетом уже существующих конструкций. Стрела

представляет собой анкероподобную*4 маятниковую конструкцию в кардановом

подвесе, свободно раскачивающуюся в двух плоскостях. Это способствует

компенсации даже той малой килевой и бортовой качки, которая присутствует

у государевой яхты и может помешать при ошвартовке.

Изготовление новой мачты и собственно стрелы займёт не более двух дней,

поскольку штабс-капитан, — Павел слегка поклонился в его сторону, — уже

предоставил рабочие чертежи деталей.

У меня всё, господа.

* Адмирал Николай Андреевич Аркас — командующий Черноморским флотом.

** "Учебник психиатрии".

*3 Блистательная Порта — официальное название правительства Османской империи

на тот момент, часто употреблялось как название государства.

*4 Похожую на якорь.

Великий князь Константин Николаевич кивком поблагодарил докладчика, и,

оглядев в неизменное пенсне чертежи, сказал:

— Тезисы твоего доклада, Баканов, я получил накануне телеграфом, и в Ливадии

уже говорил с Государем. Его императорское величество согласен оказать нам

честь и разрешить использовать необходимое судно для благой цели...

Последние скептические взгляды тут же угасли. Баканов задёрнул шторками

чертежи и сел на своё место. Генерал-адмирал оглядел присутствующих и обратился

к одному из них, своему бывшему юному адъютанту, старшему лейтенанту Гуляеву.

— Эраст Евгеньевич, ты, как я помню, сначала Морское Инженерное училище, а

потом кенсингтонскую школу корабельной архитектуры заканчивал?

— Так точно, ваше императорское высочество.

— Значит, тебе карты в руки, займёшься этими причальными приспособлениями. К

работе над проектом привлечёшь на Николаевской верфи инженера Мордвинова и...

яхту строил, если я верно помню, полковник корпуса морских инженеров Шведе,

так что он тоже посодействует.

Ты, Джевецкий, отправляйся-ка в Одессу, доделаешь и покажешь Аркасу своё

изобретение, когда он вернётся от государя. Макет во дворе я видел, дельно,

помогай тебе Бог.

Я думаю, господа, что излишне будет упоминать о строжайшей секретности всех

дел. За общей безопасностью будет следить капитан первого ранга Можайский,

занимаясь также своими делами, а курирует работы великий князь Николай

Константинович, рапорты ему подавать можете на имя полковника Волынского, как

и раньше.

Баканов кашлянул.

— Ваше императорское высочество, мы хотели ходатайствовать перед адмиралом

Аркасом о допуске на собрания автора основного проекта Костовича, который уже

находится на долечивании в России.

Генерал-адмирал несколько оторопело взглянул на Павла.

— Ох уж эти порядочки в нашем Отечестве... Автора до реализации не допускать...

— Так ведь иностранец, — Павел для вида немного смутился, — ваше высочество.

— Пётр Великий таких иностранцев русскими делал, да и попозже сслучалось.

Само собой, разрешаю. Так, так... — великий князь привычным жестом достал и

глянул на брегет, — нуте-с, господа офицеры, приступим к ланчу? Пока подадут

блюда, доставай па-троны, как говорит Государь, — великий князь встал из-за

стола, — прошу в курительную.

Офицеры потянулись за портсигарами, и один за другим покидали столовую.

Обед протекал весело и непринуждённо. Молодые офицеры, в курилке говорившие

на известные "моряческие" темы вполголоса, после рюмки аперитива перестали

дичиться его императорского высочества генерал-адмирала, который оказался

прост и доступен, как всякий истинный джентльмен.

Неожиданно вбежал кавторанг Зинченко, адъютант.

— Ваше императорское высочество, я из Ливадии, получена телеграмма из Тифлиса,

войска генерала Лорис-Меликова вновь разбили турок!

Троекратное "Ура!" было ему ответом.

Генерал-адмирал предложил тост за здоровье брата, августейшего наместника на

Кавказе Михаила Николаевича, за победителя турок генерала Лорис-Меликова, и,

по старой морской традиции славу русскому оружию возвестили вдвое громче, чем

здоровье государя императора.

Между тостами граф Ростовцев засёк лакея, при перемене блюда подавшего Николе

записку. Тот развернул её и, прочитав, начал несколько неадекватно себя вести —

вертеться на стуле, поглядывать то на двери, то на отца, то на часы.

В какой-то момент Николай Яковлевич обратил внимание на подопечного,

уставившегося на дверь, и, проследив взгляд, увидел симпатичную женскую

мордашку, заглядывающую в столовую, и перемигивающуюся с полковником Романовым.

Никола при появлении сей особы просто расцвёл, но волевым движением бровей всё

же явно отослал неизвестную.

Граф побелел. Налицо вопиющее нарушение режима, очередная пассия, да ещё и в

присутствии отца. Николай Яковлевич вначале подумал, уж не попытаться ли

незаметно выйти из зала, дабы найти постороннюю особу, и потихоньку удалить её.

Мысленно он сопоставил внешность незнакомки со словесным портретом госпожи

Демидовой. "Среднего роста, волосы каштановые, глаза темные, губы пухлые,

фигура стройная", и это несмотря на наличие нескольких детей.

Опекун молодого великого князя готов был рвать и метать, естественно, это

была она, Александра Демидова, урождённая Абаза, давешняя пассия Николы, чтоб

ей пусто было...

При очередной смене блюд Константин Николаевич привычным жестом достал часы,

и отбыл на прогулку. Большие часы в столовой пробили половину четвёртого

пополудни. Офицеры потянулись в курительную, Никола вышел с ними за дверь и

пропал, а граф Ростовцев, упустивший подопечного из виду, отправился его искать,

планомерно обходя дворец.

Осмотрев апартаменты младших сыновей генерал-адмирала, он вошёл в комнаты

Николы, никого там не обнаружил, и сам пошёл в курительную, кипя от ярости.

Тем временем молодой великий князь в глубине своей гардеробной, скрытый от

глаз опекуна дверцей потайного шкафа, осыпал сам и был осыпан поцелуями своей

возлюбленной.

— Аликс, милая Шурочка, ты явилась так вовремя, что едва не столкнулась с

моим отцом в дверях. Я ждал тебя неделю назад, я так рад тебя видеть...

— Ах, Коко, у нас же дети, они иногда болеют. Я начала собираться, как только

получила телеграмму, такую загадочную... Текст ещё такой выдумал — "полковник

волынский имеет честь сообщить зпт проведет рождественские каникулы известном

вам родительском имении крыму"... Как же ты ухитрился её послать? Тебе не

помешали, ты обманул своих аргусов?

— Бог помогает влюблённым, одна милая барышня помогла мне отослать тебе...

— Барышня?! Я выцарапаю тебе глаза... милый, любимый...

Глава 6

Смертоносный танец

Суббота, 19 ноября 1877

Ореанда, Крым

#

Между тем офицеров в курительной было едва видно в клубах дыма. Макаров и

Гуляев вполголоса обсуждали бой "Весты" с турецким броненосным корветом, за

который лейтенант Рожественский получил орден Георгия четвёртой степени.

— Ну и врут же газетчики, не могла "Веста" за "Фетхи-Булендом" гнаться, чай,

не "Петр Великий", обычный ропитовский пароход, наскоро вооружённый.

— Давайте Рожественского спросим, — Макаров усмехнулся в бороду, — за что

он "Егория" получил?

— Да ну, Степан Осипович, будто вы не знаете вашего бывшего подчинённого, к

нему не подступишься, нервический тип. Его сам адмирал Бутаков лишний раз не

трогал, хотя и бравым моряком считает.

С десяток офицеров обступили Баканова и выспрашивали его о причинах

последнего нашего топтания за Дунаем. Штабс-капитан едва успевал отвечать на

не всегда лицеприятные вопросы. Немалое количество выпитого поспособствовало

раскованности разговора; досталось и Зотову, и Непокойчицкому, и окружению

государя, великому князю Николаю Николаевичу с его мамзелью Числовой. Тотлебена

все сдержанно хвалили, добрым словом упомянули о Гурко и о Скобелеве, о великом

князе Владимире Александровиче, несмотря на его грандиозные недельной давности

успехи в разгроме Сулеймана-паши на русских позициях у реки Мечки, мнения

разделились. Старший лейтенант Гуляев спросил о качестве снабжения, и Баканов,

набычившись, произнёс сакраментальную фразу:

— Интендантов вешать надо, желательно за ноги, чтобы дольше висели!..

Старшие офицеры поморщились, но молодёжь внимала фронтовику. Павел, завладев

общим вниманием, продолжил:

— А шушеру придворную, что за государем в десяти поездах за наградами

мотались, тех лучше Дунаем пускать... Знаете ли, господа, в Крымскую войну

Володя Большое гнездо, князь Долгоруков, нынешний московский генерал-губернатор,

высоким чинам зуботычины раздавал, а кого и вздуть приказал; пошло на пользу

дела... Начальник тыла армии генерал Дрентельн вовсю их гонял, сам солдатскую

кашу ел, а толку мало. Вон, Куржицкий тогда проворовался, теперь сын его

государственные деньги на поставках в армию прикарманивает. Известны подлостью

прославленных отцов...

Взъярённый граф Ростовцев, только что вошедший в курительную, и услышавший

лишь последнюю фразу, резко развернулся к Баканову.

— П-позвольте, с-сударь, я, видимо, не расслышал?

— Ну и причём тут вы, граф... Ах, да, наследственный надзиратель...

Граф побагровел.

— П-позвольте мне обойтись без т-традиционнной оплеухи!

— Думаете, отдача замучить может? — гибкий как стальная пружина Павел,

качаясь на носках, поглядел на своего немолодого визави.

— С-стреляться, не-мед-ля!

— Я принимаю ваш вызов. Возьмите вашу саблю, — Баканов в карман за словом

не лез, — На пистолетах опасно — курорт для августейших лиц, не для "turkey

shoot"*.

* Баканов каламбурит, turkey shoot (амер. англ.) — охота на индейку, часто

обозначает дуэль на огнестрельном оружии; плохо говорящий по-английски может

воспринять дословно, как "охоту на турок".

Никола, вошедший вслед за опекуном, услышав последние слова, побагровел не

менее своего ментора. Сабельная дуэль заведомо означает ранение или смерть и

с такими сторонами он или теряет раненым единственного человека, который сможет

управляться с изобретением Костовича, или, что более вероятно, он лишается

более-менее лояльного опекуна, по причине его внезапной гибели. И он, поправив

мундир, решил вмешаться.

— Господа, без секундантов дуэль будет слишком mauvais tone*.

Противники переглянулись. Ближе всех стояли самые молодые офицеры.

— Я пригласил бы в секунданты, — Баканов оглядел присутствующих, — капитан-

лейтенанта Макарова.

— Господа, позвольте на пару слов... — Никола взял за пуговицу опекуна.

Бледнеющий Ростовцев перешёл на французский:

— Mon Prince... Pardonnez-moi, для меня это слишком важно. Честь у меня одна.

Позвольте нам самим разобраться с этим господином, я только выберу секунданта.

Никола отвёл его в сторону, и неожиданно рассмеялся.

— Николай Яковлевич, кандидатура полковника э-э... Романова вас устроит? Я

осмелюсь предложить вам условие боя до первой крови...

— Какого чёрта, Ваше высочество, Вы влазите ещё и в эту историю?! Неужели Вам

не хватает собственных былых неприятностей?

— Во-первых, мы с вами в одном чине, полковник. Во-вторых, ссора произошла

в моём доме. И даже если вы собрались изрубить друг друга в капусту, это

будет происходить в наших семейных огородах.

— Какие ещё о-огороды, Ваше высочество, м-мы ведь не шутим...

— Так ведь и сабли придётся прихватить из батюшкиной коллекции. Могу лишь

предложить подаренную покойным султаном Абдул-Азисом, или вы, как и Павел,

предпочитаете златоустовские? Жаль, здесь нет моей, хивинской — вот это был

булат... Что до места и времени, я бы предложил через полчаса на поляне. Вы

как раз можете написать покаянную записку отцу, пока он здесь. Или

ограничитесь завещанием?

— O mon Dieu! Я не собираюсь умирать, просто проткну этого юнца-к-капиташку,

а еще лучше — отрежу ему уши и у-укорочу нос.

— Да помилуйте, граф, он вдвое вас моложе, и только что с театра военных

действий. Реакция у него, стало быть, не чета вашей. Да и на французский вы зря

перешли, он говорит на нём лучше, чем по-русски. Всё-таки кадровый разведчик...

Ростовцев смутился.

— Я его совсем не знаю, но ведь не в этом же дело... Не идёт вам роль моего

секунданта. Не нужно это.

Никола улыбнулся.

— Я сам предпочитаю выбирать, что мне идёт. В отличие от Баканова я знаю,

чем _наша_ семья обязана _вашей_, но стоит ли это обнародовать... Позвольте

мне поговорить с Бакановым.

— А, ваше высочество, — Ростовцев махнул рукой, — делайте что хотите! Я

буду здесь, в курительной.

* Дурной тон (фр.)

Никола направился на веранду, куда ранее вышли Баканов и Макаров.

— Пасхо, чёрт тебя дери!

— Да, ваше императорское высочество.

— Я выступаю в качестве секунданта графа Ростовцева.

У молодых офицеров вытянулись лица.

— Уф... Уломал старика. Пришлось прибегнуть к недозволенным приёмам. Капитан-

лейтенант Макаров, как вас величать по имени-отчеству? Меня, как вы знаете,

Николаем родители нарекли, соответственно, Константиновичем.

Макаров растерялся.

— Степаном Осиповым, ваше императорское высочество.

— На ближайшие несколько часов забудьте о титулах, Степан Осипович. В качестве

секундантов мы формально равны. Вы обсуждали время и место?

— Если граф Ростовцев желает заменить сабли на пистолеты, то из уважения к

его возрасту мы вынуждены согласиться, только придётся подняться в горы.

— Дело в том, Степан Осипович, что Николай Яковлевич рад драться на саблях.

Во время оно он неплохо фехтовал, да ведь сколько воды утекло... Я предлагал

до первой крови, но граф настроен воинственно; Павел не остыл?

— В какой-то мере, но отступать ему не с руки.

— Ну ладно... Скажите мне тогда, дорогой Степан Осипович, вы сами решили петлю

на шее затянуть или это коллективное помешательство?

— Не понял, ваше... Николай Константинович...

— Да полно вам, Степан Осипович. В доме генерал-адмирала, да ещё и в его

присутствии... Вам, случаем, новые погоны не жмут?

— Да я к ним и не привык ещё. В лейтенанты разжалуют — не страшно. Доверие

штабс-капитана Баканова я оправдать намерен. А что касается его императорского

высочества.., где, кстати, ваш батюшка генерал-адмирал? Мы о нём впопыхах

запамятовали, а подводить его никому не хотелось бы, мы все уважаем великого

князя.

Никола усмехнулся.

— Стало быть, графьёв недолюбливаете, жадною толпою у трона стоящих... Батюшка

на послеобеденной прогулке, недавно ушёл. Она у него не менее часа длится, иногда

полтора. Стало быть, будет не слишком скоро. Надо бы до того управиться, если уж

примирение невозможно.

— Примирение _формально_ возможно, если Павел Ильич извинится перед графом,

но извиняться он не намерен, да и не в чем.

— Как не в чем? А если бы вашего отца столь жестоко, совершенно несправедливо

оскорбили?

Макаров заложил руку за борт мундира.

— Мой отец, ваше высочество, из простых матросов до фельдфебеля дослужился,

тридцать лет назад в прапорщики был произведён. Так что оскорбляли его...

неоднократно.

Никола по-новому взглянул на упрямого моряка. Молодой офицер, которого лично

знал и, похоже, ценил его отец — одно командование тезоименитным кораблем

чего стоило — похоже, не был даже дворянином. Баканов, давний друг Сергея

Гонвельта, старого собутыльника и единомышленника, тоже то ли из купцов, то ли

из почётных потомственных... Вообще-то Никола в душе считал себя демократом, но

вот сталкивался с такими людьми очень редко. Это не с Гонвельтом или

Варпаховским по кабакам и не с Фанни по Неаполям...

Бедный граф Ростовцев, как он нарвался... Нашла коса на камень... Придётся

менять тактику.

Молодой великий князь внезапно воспрял духом.

— Я иду за саблями и врачом. Встречаемся через четверть часа возле прудов.

Николай Константинович поднялся в курительную и обнаружил там в клубах сизого

дыма знакомое лицо. Это был адъютант отца, кавторанг Зинченко.

— Граф Ростовцев здесь был?

— Да, ваше императорское высочество, он оставил записку генерал-адмиралу, а

сам сейчас в церкви.

"_Плохо дело. Николай Яковлевич поостыл и понял, что шансы не на его стороне,

но умереть собрался с честью_", — промелькнула мысль у Николы.

— Прошу вас, капитан, у меня к вам деликатная просьба. Возьмите подзорную

трубу из кабинета и поднимитесь наверх. Если увидите на дорожке к дому отца —

немедленно помашите из окна фуражкой.

Адъютант, по приказу генерал-адмирала не сопровождавший его при прогулке,

и потому присутствовавший в курительной в начале ссоры, кивнул.

Сам же Николай пошёл по коридору второго этажа в сторону домовой церкви.

Проходя мимо гардеробной, он увидел свою возлюбленную, с упоением кружащуюся

перед зеркалом, и разглядывающую лейтенантский мундир и себя в нём.

— Ты чем-то встревожен, Нико?

— Уфф... Да сцепились два твердолобых, молодой и старый, и теперь хоть кол

на голове теши, жаждут крови.

— Граф и этот красавчик Баканов?

— Саня, всё тебе красавцы, тут дело до смертоубийства дойти может.

— Ой, ревнуешь, милый... А дуэль — это как, страшно?

— Ну что сказать... Дед её подлостью считал, августейший дядюшка иногда

закрывает на неё глаза, иногда нет; кузен собирался её узаконить.

— Медведь?

— Тс-с... именно. Сашка-покойник. А мне покуда драться не доводилось.

— А моего _оленя_ пристрелил бы?

— Тьфу, скажешь тоже. Олень дичь благородная. Благоверный твой скорее баран;

ты скажи лучше, доктора не видала? Мне бы поспешить надо.

— Нет, не видела. А хочешь, я на месте дуэли в обморок упаду?

Никола засмеялся.

— Не в мундире лейтенанта, надеюсь, надень всё же платье, а то уж меня в

поклонники мужской красоты запишут. У меня тут другая идея образовалась.

Тем временем доктор по давней традиции вдохновенно занимался раскладыванием

пасьянса в "зале войны", в котором Никола собирался мимоходом позаимствовать

сабли. Ломберным столом, пользуемым доктором для раскладывания карт, была

верхняя крышка любимого рояля великого князя, нотный столик был слишком мал

для фаворитов карточного расклада. Генерал-адмирал, пребывая в дурном

настроении, любил играть на рояле либо виолончели во всю немалую силу своего

дарования (быть может, и таланта, вот только развивать его великому князю

не хватало времени) среди оружия и батальной живописи.

"Полковник Волынский" доктора обычно в упор не видел. Хотя этот экземпляр и

был из безобиднейших по сравнению с теми жрецами Эскулапа, что едва не уморили

молодого князя, всё же Никола "клистирную трубку" не жаловал и потому решил

ввязать и его.

— Доктор, проявите христианское человеколюбие, не дайте пролится невинной крови!

— Да я... да это... ваше императорское высочество, я же человек мирный...

— Вот и прекрасно, доктор, на вас вся надежда, остудите эти горячие головы,

уймите. На полянке перед прудами через пять минут дуэль будет, как бы настоящие

могилы рыть не пришлось, а вы до сих пор наполеоновскую* раскладываете.

Доктор с несколько очумевающим видом спросил.

— Но что же я могу?

— Вы же слуга разума, представитель гуманнейшей профессии, идите, отведите их

от наваждения смертоубийственной вражды, — Никола на одном дыхании выдал фразу

и отвернулся к оружию, чтобы врач не заметил бесенят, танцующих в его глазах.

"Мессир Клистир", как обычно называл его Никола, подхватил свой неразлучный

медицинский саквояж и быстрым шагом проследовал к выходу. Великий князь же,

оглядев отцовскую коллекцию, выбрал пару великолепных златоустовских сабель

1844 года выделки, взял два неплохих клинка харалужского булата из хивинских

трофеев, сунул их под мышки и неспешным шагом пошёл в церковь...

* Довольно сложный пасьянс "Могила Наполеона", раскладываемый из двух полных

колод (104 карты).

Никола затягивал время как только мог. Нарубив веток саблей, обмерил шагами

площадку, обстругал колышки, и тщательно ободрав кору, долго уравнивал их по

длине, потом попросил Макарова перемерить, немного с ним поспорил по поводу

ориентации площадки по сторонам света и вбил колья по углам. Еще при рубке

веток он обнаружил в кустах рододендронов всё ещё ряженую Демидову, и,

периодически приближаясь к ней при последующих действиях, исподтишка строил

ей страшные глаза и грозил пальцем. Всё это он делал, не забывая время от

времени поглядывать в сторону дворца, частью скрытого кипарисовой рощей.

Внезапно он заметил бликующее на предзакатном солнце окно, и руку с фуражкой.

Теперь уже время поджимало, и Никола провозгласил:

— Господа, предлагаю вам последнюю попытку к примирению. По долгу чести и

человеколюбия призываю вас забыть обиды и пожать друг другу руки.

Обе противоборствующие стороны не сочли сие необходимым — Баканов, отрицающе

мотнув головой, сказал "нет", Ростовцев презрительно усмехнулся и сказал "не

бывать тому". Никола объявил схождение...

Генерал-адмирал возвращался с прогулки в наилучшем расположении духа. Тому

поспособствовали и прекрасная погода, и запах легкого бриза с моря. В

оставшиеся до темноты считанные часы Константин Николаевич собирался просидеть

в библиотеке, почитать британские газеты, донесения с тихоокеанской эскадры.

Быть может, тогда к нему прилетит муза, и он возьмётся за виолончель... Вечер

обещал стать не менее приятным и полезным, нежели день. Жаль, конечно, что

государь отклонил предложение Пилкина и Аркаса по минированию Босфора. План,

что и говори, хорош, но конец войны уже не за горами, а выставленные-то мины

потом как уничтожить?

Подходя к любимому месту детей, где когда-то он играл с ними и жинкой, как

казалось тогда ещё совсем не такой дурой, в британскую модную игру с воланом

— бадминтон, он увидел торчащие из кустов спину.., ну и полагающееся ниже,

затянутое в морскую форму.

Выплюнув окурок сигары, и поправив пенсне, он подумал — "Да-а... Костя,

стареешь... Уже лейтенантские задницы разглядываешь... Но почему же на нём

форма так отвратительно сидит, это же флотский офицер, а не баба в штанах из

парижского Варьете? Куда Аркас смотрит? Понятно, на большом корабле на мачты

лазить теперь не надо, а то ж и остойчивость так потерять недолго..."

Неожиданно для дуэлянтов из-за кустов раздался грозный голос генерал-

адмирала.

— Лейтенант, почему у тебя на заднице штаны топорщатся?

— Не... могу... знать... ваше императорское высочество!

Константин Николаевич на секунду задумался. "Да он ещё и писклявит. Скопец,

что ли? Что творится на вверенном мне флоте, едрить вашу в грот-бом-брам-

стеньги-стаксель!

А что за звон клинков в неподобающем месте, мерзавец мой фехтовать удумал

на прудах по старой привычке? Теперь понятно, лейтенантишка филонит..."

— Вылезай, лейтенант. Что это за мода, в кустах от фехтования отсиживаться?

— брат царя вышел на поляну, доставая новую сигару, — эй, граф, вы что,

полста лет собрались с саблей в зубах отметить?

Никола, в холодном поту, но не дрогнув голосом, скомандовал:

— Сабли в ножны, господа!

Константин Николаевич удивился, а разглядев-таки через вечно падающее и

болтающееся на груди демократичное пенсне сцену на поляне, мгновенно вскипел.

— Дуэляцию развели? Граф, от тебя я уж такого не ждал! И ты, Баканов!.. Ну и

ну! — Он сверкнул сереющими от гнева глазами на сына, резко обернулся к

давешнему лейтенанту, пенсне снова упало и повисло, качаясь, на цепочке, — эй,

лейтенант, забери у них сабли. Тебе говорю, тебе! Полковник Николай Романов,

представьте мне письменный рапо'рт! Ч-чёрт подери! Любите ли вы сонаты Брамса,

господа, или предпочитаете Шумана?! Вас ждёт музыкальный арест на... хм...

четыре часа!

Нет, ну каковы зас...нцы?! Такой вечер испортили! Прав был незабвенный

_Papa_, что за дуэли нещадно в солдаты разжаловал и на Кавказ отсылал...

Участники дуэли вслед за генерал-адмиралом возвращались во дворец. Никола и

Макаров подошли к Демидовой и забрали у неё сабли.

— Шурочка, тебе нужно немедленно скрыться с глаз _Papa_ долой.

Демидова оглядела на находящихся вокруг офицеров. Взмахнув рукой около уха,

что должно было обозначать отдание чести вышестоящим, она удалилась в сторону,

противоположную дворцу.

— Господа офицеры, доктор, я могу надеяться на вашу скромность?

— Будьте покойны, ваше высочество, — ответил за всех Баканов, — я не думаю,

что вашему батюшке будет интересно услышать о дуэли из-за этого сукина сына

Куржицкого, интендантишки паршивого.

Граф Ростовцев побагровел до такой степени, что могло показаться, что его

сейчас хватит удар. Он покачнулся, и рухнул бы на землю, если бы его не

подхватил Макаров, и пришедший ему на помощь Павел. Сабли снова зазвенели,

теперь уже по земле...

Хмурый генерал-адмирал (в гневе, как известно, уступавший старшему брату, но

не отцу) пробежал глазами по коллекции сабель, обнаружил на рояле неоконченный

пасьянс, прошипел сквозь зубы короткий, но ёмкий морской загиб, и открыл

крышку инструмента. Многообещающий вечер был безнадёжно и окончательно

испорчен. Проводить какие-либо дознания он терпеть не мог, но, раздери всех

акулы, положение обязывает...

— $ЗИНЧЕНКО$,.. кх-гм!

— Есть, ваше императорское высочество.

— Где там господа дуэлисты?

— Идут, ваше императорское высочество. Его высочество заканчивает составление

рапОрта. Доктор приводит в чувство графа Ростовцева.

— Чёрт возьми, он что, ранен?

Адъютант смутился.

— Никак нет, ваше императорское высочество, после дуэли его едва не хватил

удар.

— Эт-того мне ещё не хватало... Попроси господ офицеров расположиться в

соседних комнатах по одному, и поторопи Николу с рапортом. Да погоди ты бежать,

— генерал-адмирал на секунду задумался, — Иван Алексеевич, принеси мне

британскую прессу из библиотеки.

— Ваше высочество, получен секретный пакет от морского агента в Британии.

— Неси!

... Вскоре явился Никола. Протянул отцу рапорт, Константин Николаевич, прикрыв

секретные бумаги, пробежал глазами письменный доклад сына, усмехнулся.

— Макарова ко мне, сам жди за дверью, мерзавец.

Никола козырнул отцу и вышел. Через минуту перед августейшим шефом предстал

невозмутимый Степан Макаров.

— Итак, господин капитан-лейтенант, в чём причина дуэли?

— Заурядное недоразумение, ваше императорское высочество. Граф Ростовцев принял

на свой счёт произнесённую штабс-капитаном Бакановым фразу, не имевшую к нему

отношения. На воре шапка горит, ваше императорское высочество.

— Причём тут воры?

— Репутация отца графа широко известна.

Великий князь, уже успокаивавшийся, неожиданно взорвался.

— Мальчишка, да что ты знаешь?! Слухи, сплетни?! Басни лондонских агитаторов?!

Баканова сюда! И сам вернись!

— Ваше императорское высочество, штабс-капитан Баканов. Честь имею явится.

— Что за историю вы тут затеяли?

— Ваше императорское высочество, я принял вызов графа Ростовцева и вёл себя

согласно проистекающим обстоятельствам.

— Штабс-капитан, — Константин Николаевич всё же обрёл ледяное спокойствие,

присущее в семье Романовых только ему, — вы, будучи моим гостем, находясь в

моём доме, приняли вызов другого моего гостя, более того, человека, которого

я уважаю, отца которого считал своим другом. Исходя из такой логики, мне что

ли скрещивать с _Вами_ клинки? Не много ли чести?

— Ваше императорское высочество...

— Молчи уж, поединщик. Макаров, что скажешь ты?

— Кхгм... Я разделял и разделяю позицию штабс-капитана.

— Хорошо... Я так скажу, ты разделяешь его невежество. Прежде чем пригласить

Николая Яковлевича, я вынужден вам кое-что рассказать о его отце и о нём, —

генерал-адмирал снова начал закипать, — садитесь, чёрт возьми, не стойте как

болваны! Никола, иди сюда! Тебе тоже полезно это знать _полностью_. Кстати,

как там граф Ростовцев?

— Доктор дал ему успокоительное, — сказал входящий Никола, — он ждёт вашего

вызова.

— Ну что ж, пусть пока остынет, а вы послушайте... Дело было в междуцарствие

двадцать пятого года, после смерти моего дядюшки. Вечером двенадцатого декабря

в приёмную моего отца явился офицер, которого он знал как адъютанта командующего

гвардейской кавалерией, с пакетом от своего командира. Вскрыв пакет, отец

обнаружил внутри другой, содержащий доклад этого адъютанта — Якова

Ростовцева. Сообщение о существующем обширном заговоре не называло имён, и

рекомендовало отцу отказаться от немедленного вступления на престол, уверяя,

что в противном случае в стране вспыхнет междоусобная война. Вызвав из приёмной

Ростовцева, отец попытался расспросить его. Яков Ростовцев был заикой, из-за

сего недостатка неспособным к строевой службе. Он вновь категорически отказался

называть имена и принять награды. Отказываться от престола отец не мог,

междуцарствие и так затянулось. Из Зимнего подпоручик Ростовцев поспешил к

своему другу князю Оболенскому, гле застал Рылеева и других, и поставил их в

известность о своём поступке. Понятно, что он рисковал жизнью. Что там

произошло между ними — Бог весть, но, как известно, через день мятежники

вышли на площадь. Ростовцев пытался останавливать бунтующих солдат, и был

жестоко избит. Рылеев, Трубецкой и некоторые другие так и не явились на

площадь. Князь Оболенский был выбран своими сообщниками диктатором всего за

какой-то час до того, как заговорили пушки. В первые же часы после подавления

мятежа император послал флигель-адъютанта в $полковничьем$ чине к избитому

$подпоручику$ Ростовцеву спросить о здоровье, и поблагодарить его матушку за

сына. Его пригласили поселиться в Зимнем, но он отказался. Его шеф, не особенно

скрывавший своих симпатий заговорщикам, перевёл Якова на строевую службу. То-то

он натерпелся. Через три года дядюшка Михаил Павлович взял его в адъютанты,

а ещё через несколько лет назначил своим помошником по военно-учебным

заведениям. Когда командование гвардией принял нынешний Государь, генерал

Ростовцев был уже начальником штаба военно-учебных заведений, и тогда стал

близок моему брату. Между прочим, Яков Иванович переписывался с Оболенским

ещё когда тот был в Сибири, их дружба продолжалась до самой смерти диктатора

на час.

Вот так, господа дуэлисты. Лондонской пропаганде верить — себя не уважать.

Я сблизился со старшим Ростовцевым в период подготовки крестьянской реформы,

а когда тот умер, занял его место в особом комитете по крестьянскому вопросу.

Вдову с сыновьями государь возвёл в графское достоинство. Грязная сплетня о

роли отца не давала покоя и Николаю Яковлевичу. В шестьдесят втором* флигель-

адъютант императора полковник граф Ростовцев взял отпуск и выехал в Лондон,

где имел объяснение с господином Герценом, обвинившим его отца, попытался

вызвать на дуэль князя Петра Долгорукого, известного эмигрантского э-э...

бумагомараку. Жаль, но та дуэль не состоялась... За контакт с лондонскими

агитаторами по возвращении в Россию Ростовцев был разжалован и изгнан со

службы. Сравнительно недавно мне удалось добиться его восстановления. Такой

вот человек граф Ростовцев. Делайте выводы, господа.

Молодые офицеры переглянулись.

— Я готов принести свои извинения графу, — произнёс Павел. Макаров выразил

свое согласие с словами премьера** кивком.

* 1862 г.

** Участник дуэли по отношению к своему секунданту.

— Хорошо. Тогда, Никола, пригласи доктора и того писклявого лейтенанта.

— Какого лейтенанта, батюшка?

— А кого я сабли посылал собирать?

— Мы и собрали, я и Макаров. Не было никакого лейтенанта.

Генерал-адмирал, подняв бровь, искоса взглянул на сына.

— Как это не было? — Константин Николаевич скептически оглядел Николу, — ты

ещё и расстройством памяти страдаешь?

— Да хоть у господ офицеров спроси...

— Очки мне втираешь, мерзавец?

— Зачем вам очки, ваше императорское высочество? Вы же, папенька, пенсне

носите...

— Ваше высочество, — вмешался Макаров, — ведь действительно не было, хоть у

графа спросите, хоть у доктора.

Баканов, как самый провинившийся снова стоя у самого рояля, лишь молча кивнул.

Великий князь понял, что со всех сторон окружён заговорщиками...

— Ладно... зовите графа и доктора. Макаров, английским языком владеешь?

— Так точно, ваше императорское высочество, читаю.

— Прочти вон те газеты и обрати внимание на тон прессы. Могу заранее сказать,

что он сильно изменился за последний месяц, и не в лучшую для нас сторону.

"Таймс" ещё кое-как терпима, а "Кроникл" и "Дейли Телеграф" в выражениях не

стесняются, можно подумать, что не мы близимся к Царьграду, а турки к Москве

подошли. Вот эта статья в "Таймс", подписанная О.В., если и не выражает взгляды

главы кабинета, то достаточно близких к нему кругов... Каперанг Копытов о том

же доносит из Лондона. По его мнению, кабинет эрла Биконсфильда не против

повторить Восточную войну. А тем временем наш дорогой граф Шувалов, — Никола

фыркнул:"Редкое животное — скотина граф"; — груши околачивает в Париже, а не

по месту службы*.

* Генерал-адмирал ехидно намекает на то, что проживавшую в Париже любовницу

П.А. Шувалова, с 1874 г. служившего послом России в Британии, герцогиню

Монтойя в России называли "_Дюшес_" (фр. герцогиня), что одновременно означает

и сорт груш. В России даже ходила фраза "Наш лондонский посол очень любит

некоторые груши, особенно дюшес".

Вернулся Никола с доктором и графом на буксире. Великий князь поднялся с

вращающегося табурета.

— Граф, штабс-капитан готов принести вам свои извинения. Вы их примете?

Павел переглянулся с Макаровым.

— Прошу простить меня, Николай Яковлевич, я был совершенно неправ.

Он протянул Ростовцеву руку.

— Прав был Суворов, и небывалое бывает, — сказал граф, пожимая её, —

забудем это недоразумение.

Выслушав сей диалог, генерал-адмирал шумно вздохнул и сел обратно за рояль.

— Ступайте к чёрту, господа, и оставьте меня наедине с музыкой...

Глава 7

Ястребы

Понедельник, 5 декабря 1877

Ореанда, Одесса

Завтрак съешь сам,

обед раздели с другом,

ужин отдай врагу.

Мудрость.

Представьте себе утро, например, в Английском клубе Столицы. Малый газетный

зал, два джентельмена, сидя в смокингах, под запах дорогих сигар читают

корреспонденцию, разносимую лакеями в сюртуках.

В накрытой к завтраку малой зале Ореанды, скажем фразой на век более молодой,

в обстановке, максимально приближенной к Английскому клубу, сидели двое

завтракающих по всем правилам этикета и и, немаловажно, медицины.

Никаких сигар и почта только после окончания трапезы. Но порядок был немного

странноват. На удивление оба были не во фраках, положеных некурящим джентельменам.

Один сидел в мундире Волынского полка гвардии его императорского величества

Александра II. Второй облачился в партикулярное платье. Трапезу прерывали ради

разговора, который был далёк от классической беседы завтракающих британских

лордов.

Поковыряв вилкой в салате, младший дал знак и предпочел разрезать ножом для

бумаг пачку свежеподанных в руки газет. Старший по возрасту вдумчиво

рассматривал конверты с штампами Императорской почты.

— Князь, я сегодня получил от вашего корреспондента из гостиницы телеграмму и

еще письма от него же. Пакет его высочества не вскрывал. Что-то расписался этот

ваш серб, не находите?

— Что вы, уважаемый, он как раз не так и многословен, все рисунками заполняет.

— Да, и опять после этого будут ваши дамы да "матрасы", от кислоты уже сейчас

во дворце не продохнуть. Разное баловство запрещено высочайше!

— Позволю себе уточнить, сотрудники не запрещены, а "матрасы", как вы изволили

выразиться, официально разрешены, ибо в действующую армию идут, и только

попробуйте мяукнуть при Милютине — с костями съест.

Старший проглотил отповедь.

— М-да. Три четверти письма неизвестный мне шифр. Фигуры рыбины. Никола,

вчерашняя корреспонденция на столе. Буде прийдут еще шифрованные неизвестными

шифрами письма — доложу Константину Николаевичу.

— Ради Бога, без обид, можете хоть самому государю, — Никола потянулся за

новым пакетом. — что пришло и откуда?

— Да уж без обид, обязанность такая. Два письма и телеграмма из гостиницы,

телеграмма из Вены, ещё одно отечественное, флотским шифром, если я правильно

понимаю, из Санкт-Петербурга. Адресаты IC и Д соответственно.

— Прекрасно. Бандероли были?

— Да, чертежей два футляра. Опять рыбины какие-то странные, одна поболее кита,

другую за завтраком работному люду подавать впору. Что там ваш батюшка для

непонятной мне reconstruction* императорской яхты задействовать собрался — вот

им как раз хватит.

Чудны дела твои, Господи. Опальный племянник Государев с тканями шелковыми

химичит. Змея запускать собрались?

— А вот это, "дядюшка", дело сугубо секретное, и по нему прошу обращаться

сугубо к государю или к _Papa_. Змея так просто не запустишь, "матрасы" —

дело военное, милютинское, так что потише, цербер должен знать меру разговорам.

Лучше скажите, грузы, что сюда прийти должны, их привезти готовы?

— Пришли в Севастополь, заказы перегружаются на пароход и будут здесь завтра

к вечеру. В "Золотые пески" перевозят всё, кроме тары с кислотой. Ой, ваше

высочество, творите вы недоброе, кислоту сюда возить. Что финансисты

на ваши художества скажут?

— Ничего не скажут. Оплачивается из отцовского кармана.

— А Демидова Александра, урождённая Абаза, это куда? Запрещали же вам с бабами

водить шуры-муры.

— Вы бы, Николай Яковлевич, Шурочку всуе не поминали, а то ещё явится, вы

перенервничаете, и мне вас потом из очередной дуэли э-э... вытаскивать...

Граф Ростовцев покраснел и умолкнул...

После личного доклада царю вице-адмирал Николай Андреевич Аркас не скрывал

недовольства. У помазанника Божия случился очередной приступ осторожности,

чёрт дери, миролюбие в разгар войны взыграло. Тем более, что появился в

Ливадии светлейший князь Горчаков, старый рамолик*, вечно боящийся мнения

просвещённой Европы, тудыть её за ноги да об грот-мачту... Даже генерал-

адмирал, на чью поддержку проекта контр-адмирала Пилкина** по минированию

выхода из Босфора и ряда турецких портов Аркас твёрдо рассчитывал, умыл

руки. Вновь инспектировав после доклада государю укрепления Керчи, Севастополя

и Очакова, Аркас снял в последнем нерасторопного командира батареи и заменил

его собственным флаг-адъютантом. После почти двухнедельной поездки, адмирал

вернулся в Одессу, где и застал откомандированного от начальства вольнопёра

— мальчишку Джевецкого с солдатским Георгием на груди, и сумасбродным

прожектом обороны морских крепостей, и ладно бы кораблями, а то какими-то

лодками, да ещё и подводными. Давеча геройский командир парохода "Великий

князь Константин" снова потребовал из арсенала дорогущие английские

самодвижущиеся мины, хорошо, хоть Диков*3 наладил их производство перед войной

в мастерских флота в Севастополе. Бог знает, что творится на Черноморском

флоте, и самое неприятное, что с ведома генерал-адмирала. И угораздило же его

высочество раз за разом наезжать в Ореанду, прямо во время войны. Небось, у

себя под носом, на Балтике никакого бардака не потерпит; а здесь, на Чёрном...

* маразматик.

** заведующий минной частью морского министерства.

*3 капитан второго ранга, заведующий минной частью Черноморского флота.

Немолодой уже адмирал не слишком любил Одессу, несмотря на все её

архитектурные красоты. Он с удовольствием перенёс бы штаб обороны с

Ришельевской куда-нибудь подальше. Да и вообще уроженец тесной и сонной Керчи,

парусной закваски моряк не жаловал шумный город, с его вечной сутолокой,

бурлящим беспорядком, афёрами и гешефтами, и это несмотря на то, что он создал

и полтора десятка лет возглавлял Русское Общество Пароходства и Торговли.

То ли дело почти родной Николаев, где он и царь, и бог, и главный морской

начальник, а купчишки-подрядчики знают своё место и смотрят ему в рот...

Привычные лязг верфей и гул заводов, строгие стены Адмиралтейства, белые

тополя над Ингулом, византийский силуэт Георгиевского собора, помнящий еще

светлейшего князя Потёмкина...

Нынешнее положение на море, когда командир бывшего торгового парохода с

паровым катером на шлюпбалках диктует волю своего государя могучему, но

перетрусившему противнику, уже не казалась столь противоестественным, как в

самом начале кампании. Макаров, Дубасов — герои без всяких "но". И всё же

душа адмирала лежала к белокрылым линейным кораблям, на худой конец к большим

броненосцам, да где же их взять...

Но всё меняется. На лирику у человека с большими орлами на погонах и золотым

аксельбантом свиты его величества не было времени. Времени не было совсем,

возраст давал о себе знать, только за делами не замечались проблемы со

здоровьем...

Сегодня с утра Николай Андреевич осмотрел новую трехорудийную батарею.

Новейшие чудовищные крупповские одиннадцатидюймовые пушки с непривычно

длинными хоботами стволов шевелились за своими брустверами, словно щупальца

легендарного Кракена, грозы кораблей. Эта батарея, как и предвоенной постройки

четырехпушечная, вместе с батарейными плотами образца 1856/71 года и минными

заграждениями были основным оплотом обороны Одессы от вражеских кораблей.

Плавбатарея "Вице-адмирал Попов", в испытаниях которой Николай Андреевич

принимал пару лет назад деятельное участие, вызывала некоторое сомнение в

своих способностях; постоянно барахлили орудийные станки, переделанные под

слишком тяжёлые аж двенадцатидюймовые пушки. Жаль только было Аркасу, что не

было возможности их проверить в боевой обстановке — турки вряд ли подошли бы

к батареям ближе четырёх миль, опаслив главный турецкий флотоводец Гобарт-паша,

английское происхождение сказывается. Иначе взгрели бы стальным гостинцем по

первое число.

Осмотр затянулся, и когда Николай Андреевич в заключение обхода велел кормить

батарейцев, и выдать положенную чарку, сопровождающий флагмана начальник

обороны Одессы контр-адмирал Чихачёв, видя, что командир доволен лишь тем, что

увидел на самой батарее, а вообще погружён в какие-то свои тяжёлые раздумья, и

не дай Бог полезет в солдатский котёл, а там решит заглянуть в интендантство,

где станет со свойственной ему дотошной язвительностью проверять всё и вся, и

до чего-нибудь непременно дороется, а тогда уж точно хоть святых выноси,

приветливо улыбаясь, пригласил начальство отобедать, чем Бог послал.

— В госпиталь завернём, Николай Матвеевич, а уж потом...

— Так ведь адмиральский час, ваше превосходительство, традиция-с. И медицина

не рекомендует больных тревожить до обеда. Ну как раненых-то соколиков тянуться

во фрунт заставят, а иным и сидеть вредно...

— Ладно, где тут твоя кают-компания?

— В двух шагах, ваше превосходительство.

Чихачёв изящно взмахнул рукой в белой перчатке, и к двум адмиралам подкатил

изящный крытый экипаж на английских рессорах. С облучка свесился рыжий усач в

морской форме.

— Разрешите доложить, ваше высокопревосходительство, адмиральский катер подан.

Аркас невольно усмехнулся.

— Мощностью в три кобылячих силы, Безенко, да ты уж никак в кондукторы вышел?

— Так точно, ваше высокопревосходительство, вашими милостями, — усач расплылся

в улыбке. Старый адмирал помнил старых черноморцев.

Почтительно поддержанный Чихачёвым под локоть, Николай Андреевич сел в экипаж,

милостиво кивнул начальнику артиллерии и командиру батареи, и два адмирала

отбыли обедать. В "двух шагах" от батареи, точнее, в десяти минутах быстрой

езды, в центре Одессы находился фешенебельный ресторан. К удивлению Аркаса,

часто проезжавшего мимо здания по службе, на этот раз у входа было пусто и

стояли два матроса при винтовках с примкнутыми штыками. Хозяин ресторана,

угодливо поблескивая маслянистыми глазами, лично встретил сановных гостей

по-русски, с поясным поклоном, красавицами греческого вида, но в пейзанских

кокошниках и с хлебом-солью. Адмиралов проводили в отдельный кабинет, и по

пути Аркас заметил, что зал ресторана был совершенно пуст, только в эркере

притаился небольшой оркестр, негромко наигрывавший попурри из Штрауса и Гайдна.

— Что ж это, Николай Матвеич, зал пуст, ресторатору убыток?

— Никак нет, Николай Андреевич, после нашего посещения публику сажать некуда

будет. Вон у "Дюка", сказывают, после того, как там покойный князь Воронцов

пару раз отобедел, лет пятнадцать в "воронцовском кабинете" и цены выше были,

и отбоя от желающих не было. А Фангони, говорят, уж десятый раз стул меняет,

на котором якобы Пушкин сидел. У каждого ресторатора свой метод, свой секрет;

это мирок особый, — Чихачёв улыбнулся, — этакие масоны от кулинарии.

Большой стол ломился от угощений. Адмиралы сидели за малым, кушанья подавал

чихачёвский вестовой в матросской робе идеальной чистоты. Первым делом был

подан консоме Наварин — раковый суп, известный каждому военному моряку, и

английский ром; бифштекс с грибами и спаржей. Аркас, положив салфетку на

колени, взялся за столовые приборы...

Откушав первое, адмирал добродушно обратился к молодому коллеге.

— Приезжайте ко мне в Богдановку после войны. Там уж я вас угощу, и кулебякой

по-русски и барашком на вертеле по-гречески, да и вино у меня славное.

— А вот как раз "Луи Редерер", любимое шампанское государя, из ливадийских

подвалов. Что ж вы, Николай Андреевич, маслинкой его закусываете, вот ананасы,

швейцарский шоколад и петербургская нуга.

— Привычка, Николай Матвеевич, старая керченская привычка. Кстати, простите

меня старика, расскажите, как же это вы умудряетесь совмещать флотскую службу

с заведованием Юго-Западной железной дорогой*?

— По примеру высокого начальства, ваше превосходительство.

Аркас заговорщицки усмехнулся.

— Вы о его высочестве генерал-адмирале, что пару лет назад рельсовый завод

купил для флотских нужд?

— Ну что вы, Николай Андреевич, я если и имею в виду Константина Николаевича,

то совсем другого, Посьета, адмирала путей сообщения, так сказать.

— Да уж, адмирал от чугунки специалист изрядный.

— А вы не слыхали часом, как он порядок на станциях проверяет? В среднем

четверть, а на крупную станцию и полчаса надо бы уделять. Вот вы батарею два

часа с лишком смотрели.

— Два часа сорок три минуты.

— Так точно, почти три часа осматривали. А его высокопревосходительство на

любую станцию тратит не более шести-семи минут. Три на рапорт начальника

станции на бегу, две на прощальные начальственные указания с подножки вагона.

И за две он станционный сортир посещает, не за столом будет сказано. Мало ли,

начальству приспичило... И так на каждой станции.

Аркас ухмыльнулся в седые усы с обширными бакенбардами.

— По тамошней чистоте о состоянии дел судит? А ведь неплохо придумал, я сам к

железнодорожному делу был причастен, да вот некомпетентность показать всё

боялся, потому все облазить норовил, и вопросы не задавал, просто хмурился. А

Посьет вон что выдумал, в самом деле, не на водокачку же ему на шестом десятке

лазить. Посудите сами, Николай Матвеевич, он же моряк, в железнодорожном деле

ни аза не смыслит, а по порядку в нужнике о дисциплине рассудить можно.

— Но вот о запасах угля и телеграфном аппарате, как это вы делали — вряд ли.

Впрочем, слышал я, — Чихачёв решил ещё польстить старику, — что и вы на

водокачки лазили, и уголь подобрав рассыпанный, ротозеев материли.

— Было, было, — Аркас вновь усмехнулся и отхлебнул коньяка.

— Вы сейчас наверняка думаете, дескать, красиво жить не запретишь, отхватил

Чихачев синекуру, дорогу уже построили, живёт в своё удовольствие, денежки

гребёт?

Аркас пристально посмотрел на собеседника, но тот не смутился.

— Знаете ли, стыдно сказать, висит надо мной приговор суда присяжных, четыре

месяца тюрьмы за тилигульское крушение, — Чихачёв тоже хватил коньяку, —

помните, по вине дорожного мастера поезд с новобранцами под откос полетел, а

вместе с ним едва не рухнула и моя карьера. Небесталанный мой помошник Серёжа

Витте, на тот же срок осужденный, у великого князя главнокомандующего сам в

тюрьму просился. Дескать, лучше отсижу, пока война идёт, от треволнений

отдохну. Сейчас с перевозками сплошные неурядицы, на дороге и в порту почти

одни убытки.

— Меня-то Господь от суда миловал. И на флоте тоже. При покойном-то государе

суд был скорый и строгий, того и гляди, в крепость загудишь, а то и в матросы.

— Вы старый морской волк, не нам, угольной пылью запорошённой молодёжи чета,

— усмехнулся сорокасемилетний Чихачёв, — таких, как вы, на флоте уж мало.

— Манганари и Кроун куда меня старше, — Аркас снова закусил маслиной

приличную дозу, — а ведь скрипят. Да... Кого-кого перепить сложно было, так

это капитана Кроуна, крепок на "Ливадии" командир, прямо дуб шотландский. А уж

Литке Фёдор Петрович... Выпьем, Николай Матвеич, за старое время, за парусный

флот, за старых адмиралов.

Выпили.

— Я Корпуса Морского не кончал, с двенадцати лет на флоте, — продолжил

Николай Андреевич, — братьям вослед от Гомера и Гесиода сбежал в объятия

Посейдона. Только одно батюшка покойный плотно в голову вбил, не без

посредства розог и примеров из фемистокловых подвигов. Турок давить надо, без

пощады. Представьте себе, что через десяток лет будет. Снова кое-кто сможет

против нас Порту вооружить.

— Так ведь давить по сути нечем. Кораблей кот наплакал, раненых после Плевны

и эшелонами везут, и кораблями. А сколько их там осталось, сколько замёрзло...

— Тем более давить, — Аркас помрачнел и перекрестился, — за убитых, за

раненых, за цесаревича Александра, за прежние войны. Что смотрите, Николай

Матвеевич, я керченский грек, у меня к ним счёт длинный, с византийских времён.

— Чем жестче будем мы с турками, тем скорее им на помощь из Европы кто ни

есть явятся.

— И вооружат точно, известно кто, соотечественники Гобарт-паши и Монторп-бея.

Не приведи Бог Британию тронуть. Сукин сын Горнби.., — Аркас скрипнул зубами.

— Он самый. Пока четыре броненосца и пароходы с десантом у Тенедоса, в

Безикской бухте стоят. Ведь может и через Босфор полезть.

— В добрый час, — несколько захмелевший старый адмирал посмотрел через бокал

с вином в окно, выходящее на море, — давно пора посчитаться. За Владимира

Алексеевича, за Павла Степановича**, за Севастополь. Дожить бы...

— За пиратство под русским флагом на рейде*3... Вот только чем встречать-то,

ваше превосходительство? Против английских броненосцев с нашими пароходиками

дело швах.

— Ну как тебе сказать, любезный Николай Матвеич... Пришло давеча предложение

Пилкина с визой генерал-адмирала, погрузить мины на "Россию", а Государь мне

отдельной шифротелеграммой настрого запретил, дескать, старик Горчаков

волнуется.

Чихачёв удивленно поднял брови.

— С каких пор дипломаты во флотские дела вмешиваются?

— То-то и оно, — старый адмирал огладил правый бок, утешая разгулявшуюся

печень, — дожили мы... международных осложнений боятся, хотя чёртовы

англичане брони на днище еще не выдумали.

— А по мне воевать так воевать, мины бросить надо, и крейсерские рейды себя

оправдали, практику сию продолжать стоит.

— Кстати, о крейсерах, — вскинулся Аркас, — "Россия" в которой гавани?

— В Казённой стоит, у недостроенного РОПиТовского эллинга. Боеприпасы на

борту, уголь сегодня догрузят, провизию и воду завтра. Машину перебрали.

— А командира её видели?

— Ругался второго дня с капитаном порта, дескать, график работ не выполняет,

аж мои уши двойным рифовым узлом свернуло. Лихо кроет ваш Баранов.

Аркас лукаво усмехнулся.

— Засиделся тёзка наш на берегу, сколько лет Морским музеем командовал... Ну

и как вам сей шоколадный лев?

— Шоколадный лев? — Чихачёв недоуменно улыбнулся.

— И спичечный герой. Московские купцы подсуетились, я давеча в Николаеве

приказал закупить ящик фосфорных спичек с барановским портретом.

— А-а. Хоть и педант изрядный, но моряк лихой, ваше превосходительство.

— Хорошо. Давайте, Николай Матвеевич, съездим, порадуем тёзку. Пошлите-ка ко

мне на квартиру за этим ящиком, а мы с вами покурим, и отправимся, помолясь,

его крейсер смотреть.

Обрадованный, что ревизия складов не состоялась, Чихачёв украдкой

перекрестился под столом.

Краснолицые заслуженные адмиралы, сопровождаемые дюжим матросом с ящиком

спичек, встретили Баранова по пути к причалу. Прославленный газетами на всю

империю герой "Весты" был долговяз, высоколоб, интеллигентно бледен и украшен

золотым флигель-адъютантским аксельбантом. Его сопровождал необъятных размеров

молодой моряк в волонтёрской шинели без погон, князь Голицин-Головкин, еще один

герой того же боя.

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!

— Здравствуй, тёзка, здравствуйте, князь. Вот, кавторанг, тебе подарок от

российского купечества. На, будешь своим матросам раздаривать! А твой Гарфорд

пусть Монторп-бею тоже коробку перешлёт, дабы завидно было. Медальки шоколадной

я не захватил, тебе и аксельбанта от государя хватит.

Новоиспечённый флигель-адъютант стерпел наскок начальства, играя желваками

на породистом лице.

Аркас в очередной раз огладил правый бок и поморщился.

— Николай Матвеич, а про госпиталь-то мы и забыли, печёнка напоминает. И

интендантство и склады посетить надо, ой как надо... Ох, неохота мне в ту

коробку лезть, угольной пылью дышать.

Чихачёв сбледнул с лица.

— Езжай-ка ты, голубчик, сам, да князя до госпиталя довезти, пусть от моего

имени навестит больных и раненых. — Аркас усмехнулся в бакенбарды, — взгрей

подлецов как следует, не мне тебя учить. А я тут с героем потолкую.

Проводив глазами чихачёвский возок, адмирал взял кавторанга за пуговицу.

— Оригинальничаешь, Николай, английского консула из Ялты на борт корабля взял?

— Ваше высокопревосходительство, осмелюсь доложить...

— Отставить рапорт, тёзка, пройдёмся по причалу, воздухом подышим... Твой

щит героический семипудовый тоже неплох, опять же, с "Весты" на "Россию" с

тобой перешёл. Даже в газетах пишут.

— Ваше высопревосходительство, волонтёр князь Голицын-Головкин доблестно

проявил себя в бою "Весты" с турецким броненосцем "Фетхи-Буленд"...

— Знаю, знаю, прикрывал собой от осколков капитана на мостике. А койками

ты не мостик, а машину обложил, и это у тебя в рапорте было. А вот что у тебя

вышло с твоим старшим офицером?

Баранов выпятил челюсть.

— Заурядное несогласие по службе. Пришлось поставил лейтенанта Рожественского

на место.

— Почему тогда он на тебя рапорт подал? — Аркас снова раскраснелся, — не

успел ты из госпиталя после контузии выйти, как оный рапорт у меня в Николаеве

оказался, небось, на Макарова он не писал, а была возможность, когда лейтенанта

Пущина потеряли вместе с катером.

Адмирал доверительно взял кавторанга под руку, повернулся спиной к ледяному

ветру, усиливающемуся на глазах.

— Пойми, тёзка, я не тебя покрываю, а не даю хода скандалу. Скандал во флоте

не нужен, тем более на ропитовских кораблях. Большинство акционеров и без того

небогаты, сам понимаешь, война идёт — торговля стоит, зерно в магазинах*4 преет.

Баранов кивнул.

— Я сам акционер, ваше превосходительство, понимаю. Монторп-бей выстрелом в

"Таймс"*5 едва не потопил мою репутацию.

— То, тёзка, и тебе наука, с газетчиками надо быть аккуратнее. Великий князь

кое-куда тебя для важного дела пристроить хотел, и-интересного дела, но,

сдаётся мне, тебе сейчас от его императорского высочества обер-флагмана курс

надо держать подальше, как от Корабль-Камня. "Россия" к выходу готова?

— Завтра догрузимся, и будем полностью готовы. Только бы погода не подкачала.

— Да... Не заштормовало бы, кости болят... Ты, тёзка, помни, что на рожон

лезть не к месту, подвиг не в том, чтобы Монторпа найти, а в том, чтобы у него

под носом чинить над турками всяческие каверзы. Приза от тебя жду, но зря не

геройствуй!

— Рад стараться, ваше превосходительство.

— Скажи, тёзка, недостатки на "России" есть?

— Устраняем, ваше превосходительство.

Адмирал окинул взглядом корабль, вздохнул... Немолодое парусно-паровое

торговое судно, переоборудованное во вспомогательный крейсер, напоминало

Аркасу о его собственном волонтёрском старте, небогатом на пищу, но небедном

на колотушки. И о былом участии в кровавых боях 1828 года у Кавказского

побережья.

— Устраняй, Николай. Эх, не полезу я на твой пароход, разбередило мне сердце.

Штормило ещё целую неделю. Адмирал Аркас, спихнув Чихачёву Джевецкого вместе

с его подлодкой, за которых тот с энтузиазмом ухватился, вернулся в Николаев,

и уже там получил донесение Чихачёва, что вышедший в море 12 декабря Баранов

вскоре вернулся в Одессу, ведя на буксире большой трофейный пароход с

пленённым турецким десантом в количестве двух таборов (батальонов) в трюме.

* Исторические факты.

** за Корнилова, за Нахимова.

*3 Британские корабли топили торговые суда на рейде Одессы в Крымскую войну,

подходя под русскими флагами.

*4 Магазин (устар.) — склад.

*5 Статья командира турецкого броненосца англичанина Монторпа в "Таймс",

дезавуировавшая подвиг "Весты". Впрочем, через пятнадцать лет выяснилось, что

Баранов был ближе к истине.

Глава 9

//Прибытие Гонвельта и Иваншина к Скобелеву

Глава 10

Вековая цель

Суббота, 17 декабря 1877

Штаб Скобелева, г.Сельви, Болгария

История слишком важна, чтобы

оставлять её историкам.

Кто-то из великих.

В девять утра поручик Гонвельт лежал в обнимку с замёрзшей буссолью на

продуваемой ледяными ветрами безымянной высотке между Шипкинским перевалом и

горой Николая. Задачу съёмки горных проходов, поставленную исполнявшим

должность начальника штаба отряда подполковником генштаба графом Келлером

(подполковник Куропаткин по ранению был Скобелевым направлен в тыл, закупать

фураж, лошадей и вьюки), он благополучно выполнил, еще до той поры, пока по

нему не начали прицельно стрелять турки, из-за чего и пришлось плюхнуться в

глубокий снег, прикрывая собой последнюю целую буссоль. Прочие в штабе

скобелевского отряда разбили пули, а новых не подвезли; то ли не с руки, то

ли дорога трудна, да и пойди догони отряд по болгарским тропам под пулями и

продувными метелями.

Интендантов Скобелев честил каждый Божий день, поганое снабжение похуже

кучи турок, хоть Ак-пашу боящихся, тыловика-то и из пушки не проймёшь... Но

пора было выбираться. Невидимое сквозь низкие тучи солнце подсветило рассеянным

светом заснеженный бугор и окружающие небольшие лощины. Сергей, перекрестясь,

лёжа снял тулуп, прицепил буссоль ремешком к поясу, на котором висели фляга и

американский револьвер, опёр тулуп на приклад разбитой винтовки и, извиваясь

невиданной ящерицей, пополз среди сугробов к ближнему овражку. Овчину

раскачивало на ветру, пальба усилилась, пули щелкали по насту и старому

болгарскому кожушку, а поручик, от мороза и пуль поминая царя Давида и всю

кротость его, упорно полз в направлении русских окопов. Сзади ударила пушка,

снаряд попал в ложную цель и верный тулуп, сослужив последнюю службу, клочьями

отправился в недолгий полет. Сергей, уж сидя в овраге, и отхлебнув водки из

верной фляжки, представил себе обстановку в штабе. "Коньяк небось пьют, и

барашком заедают. Последним, но всё ж барашком... Эх, доползти бы, не сдохнуть.

...Баканов всё на фронт рвался, и в Одессу отозвали, в распоряжение адмирала

Аркаса, а ты тут прохлаждаешься в овраге, под пулями, хоть и говорил Павлу,

что мальчишество это; и ведь чуть не поругались...".

Где-то через три четверти часа промерзший до костей Гонвельт сидел в тесной

штабной избушке, и с наслаждением грыз жареную баранью лопатку и пил из

глиняной кружки горячий трофейный кофе, коньяку в котором было не меньше, чем

воды. Отец-командир отряда генерал-лейтенант Скобелев-второй вместе с

командиром второй бригады шестнадцатой пехотной дивизии генерал-майором

Гренквистом и генштабистами подполковниками графом Келлером и Куропаткиным,

только что вернувшимся из поездки, разглядывали результаты вылазки топографа.

Михаил Дмитриевич ещё утром вспомнил, что присланный ему как почти

проштрафившийся по делу 16 октября штабс-ротмистр Иваншин интересовался

военной историей, хорошо разбирался и в перипетиях турецкой. Личную эпопею

его, некогда озвученную давним знакомым — поручиком Гонвельтом (вместе ходили

в Среднюю Азию, в поход под Хиву, хоть и в разных чинах, но Скобелев хороших

сослуживцев помнил), он отложил в дальние уголки памяти, и сейчас это знание

пригодилось. У врат Царьграда надо бы знать чем турки живут, а то, говорят,

конституцию им султан дал, а нам государь — шиш. Потому и вызвал его, лекцию

офицерам провести.

Лобастый русобородый генерал, бледневший от волнения, пересадил смелого

поручика за свой стол.

— Ну что, ящер среднеазиатский, отогрелся? Я тебя, Сергей Владимирович, в

бинокль углядел, здоров лазить, молодец, чисто пластун.

— Умм,.. — Гонвельт сглотнул, — отогрелся, ваше превосходительство. Иначе

никак бы не вылез. Ловко целят шельмы, и стреляют метко, от тулупа одни

клочья остались. Они ко мне прилетели, пока в овраге пушку пересиживал.

Полуседой майор из Углицкого полка привычно почесал в затылке — без бани

вши заели даже штабных, и заметил:

— Да... Турок не тот, что в Крымскую, и злее, и дисциплина получше. Офицеры

— так совсем европейцы, выучились османы на нашу голову.

— Именно, европейцы. Наёмные англичане, немцы, австрияки, — ответил Сергей

Гонвельт, — а кое-кто из пашей и вовсе ренегат-потуреченец.

— Я думаю, что больше всего они на нас учатся; с десяток войн было, и каждый

раз Россия их додавить не может, а иногда и сама болезненно по носу получает,

— Скобелев повернулся к Иваншину, — Дмитрий Валентиныч, раз уж ты здесь,

поведаешь моим орлам об истории войн с турками?

— Ваше превосходительство, надо бы подготовиться.

— Вот и готовься, а мы пока пообедаем. Тебе мой денщик после разогреет. Ну уж

коньяк, так и быть, свой уступлю, коли справишься.

За обедом офицеры с интересом поглядывали в сторону Иваншина, который то

черкал по листу бумаги, то подходил к карте Турции, что-то пристально там

рассматривая. "Озадачил отец-командир, ну знай наших, господин "академик".

Любит Михаил Дмитриевич огорошить, экзамен устроить, заодно и полезному

поучить". Когда все пообедали, Дмитрий взял свои бумажки, и не заглядывая

в них, начал.

— Господа, по просьбе его превосходительства я попытаюсь вкратце изложить

историю русско-турецких отношений со времён государя Ивана Васильевича

Третьего. С падением Византии в тысяча четыреста пятьдесят третьем году в

Европе не стало одной империей меньше. На месте Второго, православного Рима

возникла великая османская держава, мусульманская по вероисповеданию и

космополитичная по сути...

Иваншин говорил легко и быстро, уверенно сыпал именами султанов, названиями

битв, некоторые офицеры, слушавшие поначалу с усмешкой, минуты через три

начали даже кое-что записывать. Гонвельт, который надеялся после хорошего

обеда вздремнуть, неожиданно поймал себя на том, что внимательно слушает

приятеля, и поразился широтой его знаний и глубиной эрудиции. Скобелев,

машинально оправляя расчесанную на две стороны бороду, отбивал левой рукой по

столу, периодически загибая пальцы.

Закончил Иваншин событиями прошлого года, года трёх султанов, двух

переворотов и первой турецкой конституции.

— Как видите, господа, окаянные бусурмане и наши извечные супостаты ныне

либеральней нас получились, что отнюдь не мешает им резать армян и болгар и

бить сербов...

— Отлично, Дмитрий Сергеевич, коньяк ваш по праву. Жаль, что не подчеркнули,

что под Прутом полтора века назад османы, взяв Петра Первого в плен, могли

изменить ход русской истории напрочь, а теперь вот, похоже, и мы сподобились

им шею свернуть. Как уже майор сказал, всё труднее и труднее с турком биться.

Так что если сейчас не сделаем, потомки с нас спросят. Господа офицеры,

задавайте ротмистру вопросы.

Командир Углицкого полка басовито прокашлялся и, протерев лысину платком

(в душной и прокуренной небольшой избушке было порядком жарко), спросил:

— Как вы полагаете, ротмистр, способны турки сейчас поднести нам ещё какие-

нибудь сюрпризы?

Дмитрий, недолго подумав, ответил:

— Думаю, господин полковник, уже вряд ли. Скорее не турки, а их возможные

союзники, в первую очередь — англичане... Впрочем, если найдётся в Стамбуле

ещё один Осман-паша...

Офицеры одобрительно посмотрели на ротмистра. Силу сопротивления войск

Осман-паши они испытали на себе.

Внезапно Иваншину задал вопрос улыбчивый незнакомый сотник.

— А как с Царьградом, возьмём, Дмитрий Сергеевич?

Скобелев одобрительно качнул бородой:

— Хороший вопрос, Дукмасов. И что скажете, господин историк?

— Ну, на этот вопрос я вряд ли отвечу.

Офицеры разочарованно загудели.

— Это, скорее к его высочеству, к Николай Николаевичу.

Все дружно засмеялись, а граф Келлер вначале неодобрительно покачал головой,

когда же кто-то сзади сказал "Скорее к Числовой", прыснул со смеху.

Вопросы сыпались градом, ротмистр обстоятельно отвечал на многие толковые,

на остальные едва успевал отшучиваться.

Из-за спины генерала Гренквиста приподнялся поручик с адъютантским

аксельбантом. Тем же голосом, что и фраза о Числовой, было спрошено:

— Вот вы говорите, господин ротмистр, в прошлом году два султана трон

потеряли, один, как я понял, совершил страннейшее самоубийство. А как же

второй?

— Да, жестоко было самоубийство у Абдул-Азиза... Двадцать четыре дырки от

ножниц, хоть и не в спине...

Молодые офицеры снова грохнули, припоминая старый анекдот.

— А прошлый султан, Мурад Пятый, вероятно, сидит сейчас под замкОм в

"султанской клетке", надо полагать, более комфортно, чем его предки в таких

же обстоятельствах. Может даже быть, любящий братец его и гарема не лишил...

Гонвельт встрепенулся, вспоминая пятипудовых одалисок из Хорезма.

— И они такие же толстые, как у хивинского хана?

— Господа, — Скобелев, от хохота утирая испарину, еле говорил, — дойдём до

Царьграда, посмотрим. Главное, дойти...

Из раскрывшейся двери дохнуло холодом и вошёл запорошенный хорунжий.

— Ваше превосходительство, вас вызывает к себе его высокопревосходительство

генерал Радецкий. Вам от него пакет.

Офицеры с интересом глядя на пакет, дружно поднимались из-за стола.

— Ну что, кажется, дело будет, — Скобелев вскрыл депешу, — не без пиф-

пафочки.

Гонвельт и Иваншин ночевали вместе с Куропаткиным на чердаке штабного дома,

грелись у трубы, курили заполночь, читали у моргающей свечи всё-таки дошедшие

днём письма.

— А, Сергей Владимирович, совсем было запамятовал. — хлопнув себя по лбу,

сказал Куропаткин, — вам посылка пришла из Крыма, от некоего поручика

Баканова.

Среди нескольких журналов Сергей обнаружил небольшую книгу "Водный путь в

Среднюю Азию, указанный Петром Великим", с дарственной надписью на форзаце:

"В память старой дружбы Сергею Гонвельту от автора.

Полковник Н.К. Волынский, Ореанда".

Дней через пять, на трудном пути в Шейново, простывший-таки от вынужденного

сидения в снегу Сергей, от высокой температуры не мог толком вспомнить ни

обхода и марша, ни боя, длившегося несколько часов, ни капитуляции Вессель-

паши. Увидел он только, как вынырнувший из снежной пелены Скобелев сорвал

погоны с ротного командира, чей солдат ударил турка, одного из многотысячной

колонны пленных, бесконечно тащившихся в русский тыл по глубокому снегу...

//исправление концовки

Глава 11

Амуры и Меркурии

Суббота, 23 декабря 1877

Южный берег Крыма

Женщина женщину скорее поймёт.

П.Теренций

//рассортирование двух глав по кусочкам

За два дня до Рождества Христова выдался по-осеннему тёплый и почти

безветренный день. Великий князь Николай Константинович прогуливался поутру

со своей возлюбленной по парку Ореанды. Встретились они накануне, после

месячной разлуки, и всё ещё не могли разорвать объятий. Сбежав рано из

дворца, подальше от бдительного графа Ростовцева и погуляв по пляжу, они

вернулись в парк и уединились в беседке, большая ротонда на скале была открыта

как всем ветрам, так и всем нескромным взглядам. На сей раз очаровательная

Александра была одета в соответствии со своим полом, что отнюдь не убавляло

её прелести, особенно в глазах пылкого возлюбленного.

— ...Кстати, Аликс, я давеча позабыл... у меня есть для тебя подарок. Ну-ка,

закрой глаза.

Никола извлёк из кармана футляр, вынул из него жемчужное ожерелье и

застегнул его на шее у любимой женщины. Она, поцеловав Николая, открыла глаза

и потрогала обнову.

— Ах, зеркало бы... Ну ничего, я придумала! Пойдём к ручью... розовый жемчуг,

мой любимый... Коко, ты просто умница. А что это за металл, такой лёгкий?

— О, это металл будущего, Шурочка, алюминиум, ему предстоят большие дела. В

природе он, в отличие от золота и платины, в чистом виде не встречается.

Когда я родился, он стоил раз в десять дороже золота, сейчас примерно

вровень, — ответил великий князь, шагая за Демидовой, — не в России,

конечно. Но так как для нашего дела он нужен, у меня его вполне достаточно.

Нравится?

Вместо ответа бывшая амазонка в мундире, а теперь прелестная женщина в

платье и шубке, глянув на собственное отражение в по-зимнему прозрачной воде

крошечной заводи, снова нежно поцеловала любовника.

Оторвавшись от её губ, Никола добавил:

— Я хочу заказать для тебя гарнитур у Дюваля в Ялте, но вначале хотел видеть,

как ожерелье пойдёт к твоим глазам и коже, и какие серьги мы закажем к твоей

причёске.

Прекрасная дочь Евы, налюбовавшись собой в водной глади, мягко взяла Николу

под руку и направилась к ореандинскому дворцу.

Немногим ранее на зимнем пляже император тростью перевернул очередной

обломок камня. Княжна Екатерина, увидев крупного краба, разбуженно-недовольно

шевелящего клешнями, взвизгнула и спряталась за августейшего любовника.

— Катиш, что ты, милая?

— Ой, Саша, какая пакость... Меня в детстве брат разыграл, засунул за

шиворот платья живого рака, я на них смотреть не могу! Давай уйдем отсюда,

здесь холодно и отчаянно дует...

Через полчаса Александр II под руку с княжной Долгорукой чинно прогуливался

по "царской тропе". Поодаль за ними следовала Варвара Шебеко, поддерживаемая

под руку графом Адлербергом, игравшим весь предшествовавший вечер в карты с

Государем и прихрамывающим по причине разыгравшейся к перемене погоды

подагрической ломоты в суставах. Вывернув из-за поворота, закрытого пихтами,

император заметил на тропе рослого обер-офицера, стоящего к нему спиной и

страстно целующегося с молодой и привлекательной дамой. От неожиданности

государь чихнул. Офицер резко обернулся, по глазам его можно было прочесть

внезапное узнавание и удивление, сделал к царю шаг, но увидел гнев,

разгорающийся в глазах императора, молча стал по стойке "смирно" и поднес руку

к околышу фуражки.

Царь Александр резко прибавил шаг, и потянул за собой не понимающую до

конца пикантность ситуации княжну Екатерину. Она когда-то видела молодого

великого князя, но император никогда не посвящал её в _тонкие_ подробности

семейной драмы.

Никола, подхватив Демидову, стремительно пошёл по направлению к Ореанде,

промчался, сухо кивнув, мимо Адлерберга. Александра, как только они отошли на

почтительное расстояние, пошла в атаку.

— Это и есть та самая княжна Долгорукая?

— Она самая, Екатерина, ч-чёрт дери августейшего дядюшку, третья*.

* Екатерина Третья — одно из негласных прозвищ княжны Долгорукой.

— А что за дама с графом, я её на днях видела в церкви в Ялте.

— Ах, эта... госпожа Шебеко. Её не то приживалка, не то компаньонка, заодно

и посредница для разных гешефтмахеров. Кто железную дорогу строит, кто еще

какую концессию отхватить норовит... Да о чём ты, Шурочка, нам сейчас не об

этом думать надо... Чёрт, угораздило же с его величеством столкнуться, а ну

как он прикажет выслать тебя в двадцать четыре часа из Крыма, — Никола тащил

Демидову через парк Ореанды, мимо дворца, по направлению к Мисхору, — и

хорошо, если не из Империи.

— Подожди, Коко, ты делаешь мне больно. А драгоценности она любит?

— Кто, Долгорукая? Её небось царь бриллиантами засыпал.

— Ой, ну я не о ней, глупышка, конфидентка её не борзыми же щенками берёт?

— Откуда я знаю, мне эта мадемуазель неинтересна, — ответил великий князь,

не убавляя темпа ходьбы, — Шурочка, в самом деле выслать могут, а ты о

собаках каких-то вспоминаешь.

— Никола, постой, я сейчас задохнусь... Как бы мне с ней увидется? Не в

Ливадию же мне сейчас идти, государь, наверно, раздражён, я ему уже как-то

писала; княжна смутится, а вот госпожа Шебеко... Её, кстати, как зовут?..

Ох, Коко, зря ты гарнитур не заказал. Ладно, пойдём дальше, только потихоньку...

— Боже, какой гарнитур, Варвара вроде бы, не то Михайловна, не то Игнатьевна.

Шурочка, уезжать не медля тебе надо, или опять в гардеробе прятаться собралась,

как тогда в Умани? Так ведь найдут, государевы ищейки свою службу знают, это

не Витковский и не граф Ростовцев, миндальничать не будут.

— Коко, а если... — Александра всплеснула руками, — ах, нет, дай мне

самой; всё получится, ты увидишь... Пожелай мне удачи и не сердись...

Главное, попасть теперь в Ялту.

Ближе к Мисхору Николай и Александра свернули с "царской тропы" и углубились

в лесок. Перейдя верхнее шоссе, они начали подниматься по петляющей горной

тропке, хоть и ухоженной, но крутой и не слишком удобной для женщины. В какой-

то момент, выйдя на относительно ровное место, Николай Константинович поднял

глаза от дорожки и увидел, как из-за массивного обломка скалы навстречу им шли

молодой человек с блестящими чёрными глазами и хрупкая девушка под вуалью.

Внезапно легкий порыв ветра поднял затрепетавшую вуаль, и Никола сразу же

узнал свою старую знакомую, "эту милую нигилистку". Маленькая девушка с

мелкими чертами лица, и высоким лбом, увидев, что её признали, ни капли не

смутилась, и даже первой заговорила:

— Здравствуйте, Николай! О, вы уже полковник... Ваш вклад приносит большие

проценты. Как там ваши ирландские негоции, как я вижу, билет в Америку так и

не потребовался?

Никола поначалу опешил. Но всё же, взяв себя в руки, попытался парировать

вопрос давнишней знакомой.

— Добрый день, мадемуазель, не потребовался, у меня и так хлопот хватало.

— Что, августейший домушник и вас за собой потащил? Но же вы снова здесь,

полковник, значит опала была не такой уж и большой, разве что длительной?

Николай Константинович вспыхнул лицом, но ответил сдержанно.

— Не в бровь, а в глаз, мадемуазель. У вас особые интересы, и я боюсь, что

вряд ли смогу теперь их удовлетворить. У меня сейчас совсем не то положение.

— Былой ваш хозяин изрядно попортил вам карьеру, полковник? Не отвечайте, я

это вижу по выражению вашего лица. Что же, жаль, очень жаль, — девушка всё

же усмирила непокорную вуаль, поправила шляпку, — была рада вас видеть; до

свидания, полковник.

Они разминулись на площадке, Никола ещё раз внимательно посмотрел на

спутника "милой нигилистки" и пошёл далее, бесцеремонно таща за собой

Александру, которая от усталости, вызванной нелёгким подъёмом, даже не стала

оглядываться и расспрашивать о встреченной парочке.

Наконец, они вышли на следующий относительно прямой и ровный участок тропы.

Молодой великий князь остановился. Александра, кое-как отдышавшись, попыталась

устроить ему форменный допрос, и он снова потащил её за собой, ответив лишь

на вопрос о месте назначения.

— Шурочка, — что всегда бесило Александру, — мы выберемся по этой дороге

именно туда, куда ты и хотела. Эта тропа обходная и ведёт в Ялту.

С гаком восемь верст хода по горам — дело не из лёгких. Где-то через два

часа любовники были в городе, и Никола, почти не отвечая на град вопросов

отдышавшейся возлюбленной, несмотря даже на её обиженный тон, написал

записку, вручил ей, и пошёл той же дорогой назад, поцеловав Александру на

прощанье.

Демидова, поначалу едва не шипевшая от злости и собиравшаяся порвать

записку, всё же развернула её и внимательно прочла.

"Милая Аликс, как ни жаль мне писать это тебе, но я вынужден потребовать,

чтобы ты немедленно уехала в Одессу. Государь, во всяком случае сейчас, явно

не в духе. Поэтому нам лучше временно расстаться. Поцелуй от меня наших

милых деток, малыша Никушу и крошку Олечку.

Нежно любящий тебя

Никола."

Александра, разрывая записку в мелкие клочки, надула губы, и про себя

произнесла:

— Ах, Коко, ты меня так и не выслушал. Ну уж нет, будь что будет, и будет

всё равно по-моему.

Она взяла извозчика и отправилась к знакомой церкви на возвышении, стоящей

среди кипарисов. Колокольный звон возвещал начало обеденной службы, и Демидова,

накинув тёплую шаль на встрепанную ветром и переходом причёску, зашла внутрь.

Завидев смурного старого дьячка, стоящего на том самом месте, где в прошлый раз

видела даму, известную теперь ей как мадемуазель Варвара Шебеко, она потихоньку

подошла к нему и сунула в руку гривенник.

— Как давно здесь эта икона?

Вблизи было видно, что красивая икона в богатом окладе, висящая напротив

места, где стоял дьячок, была безусловно нового, даже недавнего письма, на

ней были изображены стоящие пред ликом Богородицы святые великомученицы

Варвара и Екатерина. Дьячок враз ободрился и, глянув на мзду, шепнул:

— Недели три будет, барышня, даме одной аж из первопрестольной привезли.

— Получишь ещё два, если скажешь, что ж это за дама, что возле неё молится.

— Не могу знать, барышня, оне нам не докладывают. К вечерней службе иногда

приходят, иногда ко всенощной, а чичас обедня.

Мадемуазель Шебеко, как особа весьма деловая, знала историю молодой пары,

почти пробежавшей мимо неё и графа. Из слухов она умело отсеивала ерунду,

оставляя лишь подтверждаемые факты, и зная многое о той истории, даже немного

завидовала Демидовой. Впрочем, сейчас ей было не до сантиментов. На вторую

половину этого предсочельникового дня у неё было назначена встреча с младшим

Стоцким, желающим обеспечить благосклонность княжны Долгорукой к своему дяде,

строящему железные дороги не то на Урале, не то на Дону и, соответственно,

получить государственную гарантию под необходимые в таких делах банковские

кредиты, а быть может, и какие ещё дополнительные привилегии.

Соответственно, на Варвару Шебеко возлагалась задача склонить на сторону

коммерции советника Катю, а та уже попыталась бы упросить государя. Но первая

встреча самой княжны со старшим Стоцким не увенчалась успехом; Долгорукая,

подавленная похоронами цесаревича, на прошлой встрече с ним не была столь

благостно и любезно настроена, как на то надеялся коммерсант.

Сидели в маленькой турецкой кофейне, но пили отличный московский кофе. На

песочнице потихоньку бормотала джезва, а молодой коммерсант торговался за пять

процентов с суммы кредита, Варя требовала десять; сошлись стороны на восьми.

Впрочем, по неписанному соглашению, за самый факт встречи на счёт мадемуазель

Шебеко дополнительно перечислялась определённая сумма. Поговорив о собственной

коммерции, можно было свернуть и на опосредованнные темы.

— Скажите, Жорж, вы о пае в новообразуемом Азово-Донском коммерческом не

задумывались, раз уж строить будете на Дону? Вам с дядюшкой и с кредитом

тогда полегче будет...

— Что вы, уважаемая Варвара Николаевна, почёл бы за честь за такую протекцию,

видите ли, с Поляковыми сталкивался, — её собеседник достал из внутреннего

кармана сюртука конверт императорской почты, плотно набитый банковскими

билетами и протянул его, — но в их банке пай держать для нас было бы весьма

удобно.

Варя, знавшая, что с набожного выкреста, приславшего ей в подарок на

недавние именины великолепно написанную икону в золотом, украшенном

бриллиантами окладе, она сдерёт раз в пять больше, чем помещалось обычно в

таких конвертах, поморщилась.

— Я, господин Стоцкий, мзды с друзей не беру, да и вообще предпочитаю

не держать крупной наличности вне Сберегательного банка.

Стоцкий тонко улыбнулся.

— Спасибо, госпожа Шебеко, но ведь должен же я за хорошие советы платить.

Поверьте, я не позволил бы себе подобной бестактности, если бы знал номер

вашего счёта.

Губы Варвары Николаевны изогнула улыбка соучастницы.

— Дорогой Георгий Сергеевич, конечно, мы с вами друзья, но пока не такие

близкие. Хотя ваше рвение похвально. Позвольте мне подумать... А пока я желаю

успеха вам и вашим начинаниям.

Конверт же перекочевал в её крошечный ридикюль.

Вполне удовлетворённая результатами разговора, мадемуазель Шебеко, за один

совет получавшая, как сейчас говорят, "чёрным налом" половину годового

жалования министра, а теперь обнадёженная и второй, и предвкушающая

дополнительные доходы, оставила господина Стоцкого за отличным кофе, и

покинула залу ресторации. На извозчика она, хоть и не была женщиной скаредной,

предпочла не тратиться, да и собственным экипажем, ждущим неподалёку, также не

воспользовалась. Женщины строгих правил ходят в церковь пешком, и госпожа

Шебеко не позволяла себе подъезжать к храму в экипаже, если, конечно,

не сопровождала подругу.

— Ваша милость, — откуда-то из-за колонны раздался тихий детский голосок, —

ваше... превосходительство, сударыня...

Варя, чинно идя по полупустой церкви, скосила глаза. Справа от неё стоял

пунцовый от смущения юный служка.

— Вам-с, — заявил он и, протянув клочок бумаги, тут же исчез.

Госпожа Шебеко не имела привычки отвлекаться в церкви, но, проходя к своему

излюбленному месту в храме, всё время ощущала затылком чей-то назойливый

взгляд.

_"Глупости это, искушение. Козни лукавого. И руки чешутся, обе почему-то...

Господи помилуй, да кто ж это наглый такой? Или, помилуй мя Боже, не наглый?

А вдруг поклонник? Господи, искус..."_

От записки тонко пахло духами. К разочарованию Вари, дамскими и дорогими.

"_Не поклонник; а если не поклонник, то ведь не грех в записочку и заглянуть.

Жаль, наверняка не поклонник. Господи, помилуй, икона-то Богородицы... Сколько

молюсь, а мужа всё нет. Только бы у Кати с Государем всё сложилось, как

задумано, ведь любой генерал тогда мой будет. Господи, опять грех..._"

Едва отстояв службу, Варвара раскрыла наконец записку, гласившую:

"Уважаемая Варвара Николаевна!

Не имея чести быть знакомой с Вами, позвольте мне обратиться к Вам за

помощью в чрезвычайных для меня обстоятельствах, речь идёт о судьбе

бесконечно близкого мне человека.

Взывающая к Вашему милосердию

А.

P.S. Мы виделись с Вами сегодня утром при обстоятельствах, исключающих

возможность разговора. Позвольте мне подойти к Вам после службы."

Поднимая глаза от записки, госпожа Шебеко уже догадалась, кто сверлил

взглядом её спину. Встретившись глазами с молодой стройной женщиной в газовой

шали и дорогой, но порядком запылённой одежде, бессменная наперсница фаворитки

машинально отметила — Демидова, мигом вспомнив промчавшуюся поутру вихрем

парочку.

"_Замуж хочет. За великого князя. Quelle insolente!* Но хороша... А что,

если... А вдруг сама выйдет? Морганатические браки уже были, впрочем, великих

князей на всех не напасёшься, светлейшим перебьюсь... Ой, размечталась, дурёха.

Пора знакомиться._"

И благосклонно улыбаясь, как могла бы улыбаться даже не фаворитка Катя, а,

пожалуй, сама государыня Мария Александровна, принимая просительницу, Варя

Шебеко величественно шагнула навстречу робко улыбающейся Александре...

* (фр.) Вот нахалка!

Через полчаса, в плавно покачивающемся на рессорах экипаже дамы вели

вполне интимный разговор двух подруг.

— ...Ах, Варвара Николаевна, душа моя, поймите меня... Ведь у меня двое детей

было от постылого мужа, хама и игрока, и двое от любимого человека. В чём

только его не обвиняли, и государево следствие пошло тогда на поводу у этих

низких душонок. А я без него никто и звать меня никак, даром что дочь

члена Государственного совета... С маменькой не сживались, папенька меня

спихнул замуж за первого же попросившего моей руки, как выяснилось — мота

и негодяя, а сам с моей свадьбы к любовнице направился, а у меня ни двора, ни

кОла, один любимый... НикОла.

Александра заплакала навзрыд. Варя обняла молодую женщину и погладила ее по

сотрясаемой всхлипываниями спине.

— Ну полно вам, полно, милая Шурочка, я надеюсь, всё образуется...

"_Четверо детей... Муж, любовник... Что ж тебе, мерзавке, мало что ли?_"

— Чем смогу, я помогу вам. Но вы понимаете, моя роль при дворе весьма

скромна, — Варвара опустила очи долу, — от меня так мало зависит. Ваш

любимый сейчас в опале, а покровитель моей подруги может и не прислушаться

к моим словам...

Демидова, перестав плакать, вытащила из кармашка шубки продолговатый футляр.

— Mademoiselle Barbara, вы такая добрая и милая, у вас такие чудные глаза,

к ним так пойдёт это ожерелье...

— Ну, право, я не знаю... это так неожиданно, я не привыкла к таким подаркам...

Впрочем, зная степень влияния Кати на переменчивые настроения государя,

"любезный друг Варвара Николаевна", любимый карточный партнёр царя и весьма

азартного графа Адлерберга, подумала, что, похоже, понимает, как привнести

дополнительные дивиденды и, усилить их партию великим князем, а то и не одним.

Надо ли говорить, что в этом случае роль самой Вари вырастала очень и очень

сильно. Партия противников уже была сильно ослаблена гибелью цесаревича

Александра и отъездом на европейские курорты тяжелобольной императрицы,

оказывавшей влияние не словом и делом, как это было с покойным "медведем",

а своим присутствием.

— Я прошу вас, — У Демидовой вновь появились слёзы в голосе, — не обижайте

меня отказом.

— Ну спасибо, моя дорогая Шурочка, мне, правда, нечем вас сейчас отдарить...

— Помогите, Barbara, будьте нашим добрым ангелом... — Демидова попыталась

целовать руки благодетельнице.

Варвара прикрыла глаза. "Боже мой, ну, а если Катя заартачится..."

— Разумеется, я сделаю всё, что смогу, но давайте сразу договоримся, ваш

друг, когда всё получится, должен будет благодарить не меня, а мою подругу.

И как это получится, это будет нашим маленьким секретом, только нашим. —

Подброшенная на ухабе, Варя Шебеко неожиданно чмокнула Демидову в мокрую от

слёз щеку.

Никола после богатой впечатлениями и весьма свежим воздухом прогулки выпил

водки, и завалился спать, завернувшись в шерстяной плед. Утро вечера мудренее.

Но ближе к вечеру его разбудил звучный поцелуй в ухо. Никола мгновенно

проснулся, и со скрежетом зубовным подавил желание громко выругаться по-матери.

— Аликс! Что ты здесь делаешь?! Ты же должна...

— Коко, я виделась с Варварой Шебеко, она должна нам помочь. Всё будет хорошо,

я в этом уверена.

И торжествующая Александра поведала ему подробности разговора.

— ...Я у царской подстилки б-буду руки ц-целовать?.. — Никола, заикаясь от

негодования, оторопело посмотрел на любовницу, и тут же получил пощёчину

наотмашь.

— А я, значит, великокняжеская?.. Ну спасибо, _mon ami_, уважил, буду знать,

кем тебе довожусь!

Последовали ещё две не менее звонкие пощёчины, и Демидова упала на постель,

содрогаясь в рыданиях...

По старой смольнянской привычке две подруги сидели на диванчике поджав

ноги, несмотря на холод, в ночных рубашках. Между ними лежали ожерелье,

зеркало и добрая дюжина пар серёг и гребёнок...

— Ну кто же, — княжна допрашивала подругу, — неужели старый картёжник,

неужто граф решился?

Варя выдержала паузу.

— Скажи, дорогая Катя, великие князья тебе ещё в ножки не падали?

— Они все меня ненавидят, сама знаешь, — княжна изменилась в лице.

— Допустим, не все. Кое-кто из Романовых очень доволен твоим романом.

— Ник-Ник со своей плясуньей? Эка невидаль, тоже мне новость, скажешь...

— Не только младший, средний тоже. И у него ведь танцовщица из балета, какая-

то Анюта Кузнецова. Говорят, он дом ей купил, прямо на Английской набережной.

— А мне-то что?

— В том-то и дело, что сразу после того, как государь подарил тебе особняк.

— Не мне, брату Мише, — княжна отмахнулась, как от мухи.

— Да оставь, Катя, причём тут Миша... Одни приличия. А сыночка его ты

сегодня видела?

— Николку? Видела, конечно, как у Саши упало... настроение. Как он смел,

негодяй, показаться...

— Смелости у него как раз не хватило, он хотел в ноги упасть государю, да

увидел тебя и смутился. А тут ещё его обоже.

— А ты её разглядела?

— Только что не лоб разбила. Вместе в карете катались.

— А ты знаешь, кто она?

— Демидова Александра, дочь Абазы*.

— Замужняя?!

— И не знает, как от этого креста избавиться.

— Вот же ж эка невидаль, пусть за границу едет.

— Кто её Николку-то выпустит? Его за такие речи в убогий дом чуть не

засадили.

— И вовсе не за речи, — Катя понизила голос, — однако, это секрет государя,

он маменьку свою обокрал.

— Фи, Катя, всё это наветы, и той истории грош цена в базарный день. Ты

вспомни, как тебя Шувалов третировал, и тут он же замешан.

— Ах, Шувалов... змеюка, животное! Bete noire**! Петька Шувалов мне враг до

гроба. Нет, ну какова гадина...

* Абаза Александр Аггеевич — крупный биржевой игрок и делец, в это время был

председателем департамента государственной экономии (министр финансов).

** (фр.вульг.) скотина.

— А государева племянника по сию пору по ссылкам мытарят... Катенька, ты им

поможешь, и великий князь Николай Константинович тебе ножки целовать будет.

А Константин Николаевич — ручки.

— Что ты, Варя, государь и слышать не захочет.

— Это если я ему скажу, а если ты... Кстати, а где же государь?

— С Рылеевым простоквашу пьёт, на сон грядущий.

— На грядущий он сметану с орехами и мёдом потребляет...

— Варька, фу, уймись, не в Смольном же. — Долгорукая в притворном возмущении

отмахнулась от компаньонки.

Варвара откинулась на спинку дивана, спустила ноги на пол, потянулась кошкой.

— Я вот посмотрела на эту Шурочку Демидову, сразу Смольный вспомнила, и

Бетси Потоцкую, такая же девушка, с бесенятами.

— Замужняя же, сама говоришь.

— И детей четверо. Двое от Николки, двое от муженька, если не врёт.

— Ух-х. А как талия?

Варя приобняла подругу, и решила, что лучше будет ложь во спасение.

— Ну, твоя потоньше будет, я её, правда, не обнимала,.. — даже последние

слова были почти истиной, — а за одним великим князем, глядишь, и другие

потянутся. Малый двор соберёшь, давно пора.

— А тебя гофмейстериной...

— Сперва бы камер-фрейлиной стать... Мне бы замуж...

— Уж замуж невтерпёж и мне.

— Скоро, голубушка, скоро. Гран-маман не вечна.

Катя шутливо хлопнула ладонью по губам подруги.

— Тс-с, сглазишь... А погадаем на крещенье?.. В прошлом году, помнишь...

Послышались деликатное почти супружеское покашливание, в дверь уверенно

постучали, и на пороге появился император в длинном халате и с чубуком трубки

в зубах.

— Bon soir, ангел мой, — увидев, что Катя не одна, государь поморщился,

впрочем, не слишком сильно. Княжна отнюдь не смутилась, и, отодвинув в сторону

Вари драгоценности, указала ему на середину дивана и заговорщицким голосом

позвала.

— Саша, ну где же ты ходишь, мы тебе такое расскажем, ни за что не поверишь...

— Ну и что же вы мне поведаете, милые дамы? — Александр был слегка озадачен,

— чего в империи я не знаю?

— Ближе, Саша, садись ближе.

Император перевел взгляд с Кати на мадемуазель Шебеко, подметив взглядом

неплохого рисовальщика стройность щиколоток и белизну кожи, встретил несколько

смущённый взгляд Варвары, и вернулся обозревать обратно, к предмету своего

вожделения, продолжающегося уже более двенадцати лет.

— Пикантная ситуация, чёг'т возьми, кто из вас меня интригует и чем?

Катя, почувствовав вдохновение, решила брать быка за рога.

— Ты помнишь, как нам испортили утреннюю прогулку?

— Г'азумеется. Ну так что же?

— Представь себе, твой беспутный племянник шёл сюда, вернее, к тебе.

— Сюда, ко мне? Кто ему позволил?!

— Да никто ему не позволял, он хотел встать перед тобой на колени, упасть в

ноги...

— Долго же он собигался... Да ведь он был не один. Это же Демидова с ним была,

беглянка, — Александр Николаевич махнул рукой, — мне Рылеев подтвердил, она

здесь, в Крыму... сослать её в Сибирь надо. Вы, Варя, конечно, о ней слышали?

— царь картавил уже едва заметно.

— Ваше Величество, я больше слышала, — заговорщицки прошептала Варвара, —

Демидову он взял с собой для храбрости, сжигая мосты позади.

— Так ведь он с ней целовался?!

— Для смелости... Всё ж-таки он Вас боится.

— И есть за что... блудлив как кошка, труслив как заяц. Прежде надо было

боятся. Боится, не боится... Бога он не боится, — император вздохнул, —

нашли за кого заступаться...

— Говорят, он боится отца, мать любит, а Вас, государь, обожает, — вмешалась

Варвара, — упаду, дескать, государю в ноги, и судьба моя решится. С тем и шёл,

на встречу надеялся.

— Так ведь встретил, подлец.

— Саша, будь милосердным, — Катя решила зайти с другой стороны, — к

раскаявшемуся грешнику можно быть снисходительным. Он же твоей крови.

— Это он-то раскаялся?

— Саша... — Княжна Долгорукая произнесла уменьшительное имя императора таким

тоном, что тому стало ясно, что и сегодня спать он будет в гордом одиночестве,

наедине с державой.

— А если бы проверить, — Варвара Николаевна решила сыграть роль

примирительницы, — может, и впрямь раскаялся? Где бы ему ещё случай выпал

Вашему Величеству в ноги упасть.

Император повернулся к наперснице.

— Милая Варя, ну посудите сами, что я должен думать. Вся эта история

возмутительна и так затянулась...

— Так я же об этом и говорю, — Катя снизошла до царя, — прекрати эту

историю, хочет он на войну — пусть воюет, хочет любить — пусть любит...

Александр II с пафосом произнёс:

— Да что он в любви понимает, любовь — это высокое чувство. А он...

— А эта его штучка его так любит... — томно произнесла Варя.

— Вот как? Вы с ней виделись? — подозрительно прищурился царь.

Варя зевнула очень натурально.

— Виделась.., простите, Государь, ради Бога, в церкви виделась.

— Так она ещё и набожна?

— С таким мужем, как у неё, два выхода, — сказала Катя, — возлюбить Бога и

человечество.

Император понял, что к нему снисходят, и упрямство до добра не доведёт.

— В лице не лучших его представителей, ну да ладно. Скоро Костя приезжает,

ему и карты в руки. Пусть сам разбирается со своей Санни, со своим Николой,

— царь крутнул чубуком, — мне бы с турками управиться, не говоря уже о

вас, любезные дамы.

Варя зевнула второй раз, уже совершенно естественно.

— Ваше величество, Бога ради, позвольте откланяться. Спать хочу, мочи нет.

— Конечно, конечно, Варенька.

Император, собрав и вручив владелице ворох дамских побрякушек, готов был

сам проводить её до двери, подпихивая и в спину, и пониже.

— Спокойной ночи, государь, спокойной ночи, Катенька.

— А погадаем мы на святки непременно, — улыбнулась ей княжна.

Царь лишь вздохнул.

Глава 12

Амуры и курии

Воскресенье, 24 декабря 1877

Окрестности Ялты и Санкт-Петербурга

Человек предполагает,

а судьба располагает.

Пословица.

Поздно утром вполне довольный государь покинул ложе; взялся за карандаш,

спеша зарисовать спящую Екатерину. От прохладного сквозняка полуобнажённая

фаворитка проснулась, и в ответ на вопрос, как её здоровье, сонно махнула

рукой.

— Уже неделю жду, Саша, снова, похоже...

— Я отправил Рылеева в Петербург. Когда мы вернёмся в столицу, ты и дети

переедете в свои апартаменты в Зимнем.

Император улыбнулся возлюбленной и отправился пить свою утреннюю простоквашу

в компании лейб-медика Боткина и генерал-адъютанта Салтыкова.

— Что нового у меня, генерал?

— Полчаса назад прибыл его высочество великий князь Константин Николаевич.

Государь в некотором раздумьи оглядел обеденную залу.

— И где же он?

— Прогуливается по парку в ожидании вашего величества.

— Так пригласи его.

Минуты через три вошедший как всегда быстрым шагом генерал-адмирал сердечно

приветствовал брата.

— Как добирался, Костя?

— Дольше чем думал, Саша, дороги забиты, туда воинские эшелоны, обратно

раненые, турки пленные. Под Александровском* с пашой пленённым переговорил,

уверил его, что в России ему будут рады. Спросил о настроениях в Стамбуле.

Турок считает, что все надежды султана только на англичан.

— А чего ж это он с тобой разговорился-то, Костя? Ты же "капудан-паша" его

противника, а он откровенничает...

— Мне этот турок сказал, дескать, Аллах на стороне победителя, так что не

дело правоверному мусульманину идти против господней воли. Впрочем, я не

столько о внешних врагах хотел тебе сказать, сколько о внутренних друзьях,

с которыми и врагов не надо.

Ты и сам, государь, Трепова не слишком жалуешь, а мне позавчера петербуржцы

подали адрес с просьбой ходатайствовать пред тобой об удалении его с поста

градоначальника. Совсем уж страх Господень потерял.

Император поморщился.

— Скажи мне, Костя, чем вам, либералистам, старик не угодил?

— Во-первых, на его жалование таких состояний не сколачивают. Во-вторых,

ты помнишь, как в сентябре, я тебе писал о том из Петербурга, просил я Палена

спустить большой процесс на тормозах и отправить большую часть обвиняемых в

Болгарию на фронт, кого в медицинские команды, кого в боевые части? Сейчас все

судейские мастера политического лавирования получили то, о чём я ещё тогда

говорил — было двести пятьдесят человек, из них за время следствия умерло

больше полусотни! Из оставшихся осуждены только шестьдесят, да и из них Сенат

половину помиловать просит.

— Ну и что, просит — помилуем; Трепов-то тут причём?

— Видишь ли, Саша, люди по два-три, а кое-кто и по четыре года в тюрьме сидят,

маринуются; были недовольные, стали озлобленные. Слава богу, фортуна военная

сейчас к нам лицом поворачивается, и у них есть возможность искупить вину

службой России. Трепов же в Петербурге жестокостью своей тупоумной новых

недовольных плодит. Снова сажать? Конца-края не будет, даже тюрем не хватит.

Царь снова недовольно поморщился.

— Во время войны строгость уместна, сами-то в тылу отсиживаются нигилистишки...

Я тебе о другом сказать хотел, видел я на днях твоего Николу. С дамой.

Красивая дама... Фигура — что твоя виолончель.

Генерал-адмирал побагровел. Губы его беззвучно зашевелились в ритме,

подозрительно напоминающем бессмертно-матерный "Большой загиб Петра Великого".

— Погоди, Костя, не ругайся, миловидная особа; и положительно влияет на твоего

отпрыска. Бог с ней, пусть остаётся в Крыму. Ты уж с Санни бы...

Великий князь облегчённо вздохнул и глянул на часы.

— Ты знаешь, Государь, Шестаков прислал из Вены подарок.

— Кто, Костя? Контр-адмирал Шестаков, военно-морской агент?

— Да, Саша, он; не хмурься, это не очередная самодвижущаяся мина, напротив,

это новинка совсем другого рода, а именно рождественская.

Повинуясь жесту великого князя, вошедшие слуги установили упакованный

презент, генерал-адмирал дернул за ленточку, и упавшая драпировка открыла всем

очаровательную ёлочку, вращающуюся под музыку вальса, идущую из ящика

подставки. Внезапно в открытую дверь, держась за руки, зашли двое детей —

мальчик лет шести в казачьем костюмчике и девочка помладше в парчовом платье,

за ними вбежала растерянная мадемуазель Шебеко. Император мгновенно покраснел,

а малыши вначале застыли с разинутыми ртами возле игрушки, а потом в восторге

ринулись танцевать вокруг елки.

Генерал-адмирал впервые увидел побочных детей Государя вблизи...

Царь кашлянул.

— Вот, Константин, это и есть Гога и Оля. Знакомьтесь, дети, с дядей Костей...

Девочка, покраснев ничуть не менее отца, спряталась за ёлочку. А Константин

Николаевич подхватил племянника на руки и спросил:

— Что, Георгий, хочешь быть моряком? Могу помочь.

— Я хочу быть гусаром и бить турков! У меня сабля есть, вот!

— Хорошо, только подрастай скорее, — несколько смущённый поначалу, великий

князь снова улыбался, — а то с турками и без тебя управятся.

Из Ливадии генерал-адмирал отправился пешком, сопровождаемый молодым

адъютантом. Опытный кавторанг Зинченко был оставлен в Петербурге вести

канцелярию. От Ливадии до Ореанды рукой подать, но в этот раз Константин

Николаевич не спешил, собираясь с мыслями.

_"Всё смешалось в доме Романовых... Брат живет с княжной maritailement**,

почти открыто, даже дети её в Ливадии. Если кто-то из свитских разболтает, а

этого можно ждать, ничего хорошего не выйдет. Сашу, конечно, подкосила гибель

сына. Но война идёт, общество наше судить гораздо, нигилистам только дай

повод, и не одним нигилистам... Да сам-то ты, Костя, хорош гусь. Кабы не был

Никола в Ореанде, стоял бы балетный станок в зеркальной зале, как на

Английской набережной*3... А это мысль... Через полгода снова бы Анюта ножку

тянула, как после вторых родов... боится моя голубушка-балерина располнеть...

И у Саши с княжной уже трое было, и тоже один умер. Серёженьке нашему сейчас

бы четыре годика было. Тоже бы турку бить хотел...

Познакомил бы его с тем же Макаровым, с Дубасовым... мне бы такого сына, как

Макаров; от Санни все не в масть... Николу от качки тошнит, Костя моряк так

себе, Митя в кавалерию влюблён, а Вячеслав кашляет всё сильней... Санни,

дура... Э-эх, и сам я дурак, недоглядел... Никола, мерзавец, где это государь

его увидел, да еще и с дамой?! Что за дама такая, и государю понравилась, ви-о-

лон-чель... В рапорте у Ростовцева никаких намёков, неужто и граф теперь

покрывает?! Судя по рапортам Николы, сейчас он делом занят. И тут ви-о-лон-

чель, как рояль из кустов торчит. Наш пострел везде поспел."_

На краю великокняжеского сознания забрезжила смутная догадка. Но показалась

Крестовая скала, Константин увидел блик от бинокля наблюдателя, следящего за

обстановкой на море, а там уже из-за кипарисов завиднелся дворец.

"_С Крестовой скалы телефонный кабель давеча проложен. После войны надо бы

с Ливадией связь протянуть попробовать. В этом я не силён, но, вероятно,

исполнимо. Сколько можно по телеграфу морзянкой перестукиваться..._"

* Александровск — ныне Запорожье, Украина.

** по-семейному (фр.)

*3 Петербург.

Приняв рапорт Ростовцева и уяснив из доклада управляющего дворцом, что сын

с группой офицеров в данный момент наблюдают за ходом работ, Константин

Николаевич отправился осмотреть всё ту же площадку за прудами, ныне занятую

под срочное и особо секретное строительство русского чудо-оружия сербского

происхождения. Сопровождал его в этом походе старый боцман фрегата "Паллада"

с Анненской медалью, ныне блюдущий Ореанду в должности дворецкого.

— Как, Нилыч, делом тут заняты, или от войны прячутся?

Боцман расправил усы. Былой командир вопрошал по делу, хоть и с шуткой в

голосе.

— Да как посудить, выше высочество, — хрипло протрубил он, — лесу извели

столько, что на прежний фрегат хватило бы, хоть на "Палладу". А всё только на

ограду. Опять же ежли объект секретный, тайный стало быть, где оцепление?

— На тебя, Нилыч, надеятся, — усмехнулся великий князь.

— И то дело, давеча бухветчика по уху съездил, так он к забору боле ни ногой.

За то и съездил.

— Молодцом, Нилыч, так держать!

— А вона и его высочество, с каперангом стоят с "Ливадии" и офицерами.

При виде отца Никола неожиданно стушевался, а командир "Ливадии" флигель-

адъютант Кроун, каперанг в больших уже летах, увидев генерал-адмирала, подал

команду:

— Господа офицеры, смирно!, — и, чеканя шаг, направился к великому князю.

Константин махнул рукой, пресекая обязательный доклад подчинённого, и

добавил, — господа офицеры, продолжайте.

— Двигатели слабы, — помявшись, сказал механик, — сормовский завод всё-

таки нарушил спецификацию.

— То, что они там насобачили — дело поправимое, Ефимыч, — вмешался Диков,

уже каперанг, — мастерские флота это сделать могут. Хоть в Севастополе, хоть

в Николаеве, только затягивать нельзя.

К совещающимся подошёл Макаров, отдал честь великому князю. Константин

Николаевич оглядел моряка в своё пенсне.

— Ты уже здесь, герой? Прекрасно. Господа офицеры, смирно! Капитан-лейтенант

Макаров, ко мне!

Макаров подошёл к августейшему шефу строевым шагом. Константин Николаевич

достал из кармана новые погоны, и протянул их Степану.

— Поздравляю тебя, Степан Макаров, капитаном второго ранга. Заслужил*! Мины

самодвижущиеся получишь.

Макаров смешался. Повышение было вполне заслуженным, но совершенно нежданным,

тем более личное вручение новых погон самим генерал-адмиралом. Он отдал честь

августейшему шефу, ощутил крепкое пожатие его руки...

Константин Николаевич, смутив одного моряка, хотел поговорить со вторым. Но

старик Кроун был туговат на ухо... Флигель-адъютант каперанг Фома Егорович

Кроун был бравым марсофлотом еще задолго до злосчастной Восточной войны**.

$Шестидесятивосьмилетний$ моряк достойно нёс службу командира царской яхты,

и даже, несмотря на возраст, совершил крейсерский рейд, в котором ухитрился за

восемнадцать часов дотащить словно на буксире за полутысячетонной яхтой

четырёхтысячетонный турецкий броненосный корвет "Ассари-Тевфик", преследовавший

"Ливадию" от Варны, прямо под огонь береговых батарей Севастополя, и не его

виной было открытие огня русскими комендорами с предельной дистации. От

девятидюймовых русских пушек корвет дал дёру.

"_Кроун-то всегда был хорош, и авантюрная жилка в нём была... Сейчас бы ему

лет на двадцать помоложе быть, и не пришлось бы искать флаг-офицера. Этот

чёртов Баранов только что с "Мерсиной" на буксире вернулся, нагеройствовался...

Нет. Его нельзя ни в коем случае, болтлив... И хорошо, что старый Фома не

против идеи._"

Константин мысленно подбирал кандидатуры, отводя одну за другой. Макаров

отпадал. Яхте требовалась охрана, как по пути к месту применения, так и на

обратном курсе. Вот это задача по плечу новоиспеченному кавторангу. В

очередной раз мелькнула мысль вызвать с Дуная Дубасова, как это было сделано

с Рожественским, после лечения и личного доклада генерал-адмиралу в Санкт-

Петербурге так и не доехавшим до места назначения.

"_Дубасова нельзя. Вообще нельзя трогать дунайцев. С Алексеем и без того

сложные отношения. Все чаще в морских делах приходится учитывать проклятые

придворные расклады. Р-романовский пасьянс!.. О! Костюха?! Пустое, мал ещё

и годами и чинами, не справится... Начальником Андрея или всё же Федора?..

Пожалуй, Фёдору там самое место._"

Константин скрежетнул зубами. Бесспорной кандидатуры пока не нашлось, а

умница Шестаков был далеко. Голова пухла и потому, что требовалось формировать

крейсерские эскадры...

* За рейд куда-то@

** Крымская война.

Закончив разговоры о технике, к отцу подошёл Никола.

— Папа, я думаю, что это и не только для моря сгодится. Можно в пустыне

разведку проводить, и всяких магометанских безумцев гонять... Представь себе,

вот этакое — да над Туркестаном.

— Сколько Николу не корми, от моря его тошнит, и как только на лошади

скачешь?.. — шутливо заметил Константин Николаевич, — но говоришь по делу.

Ладно, пойдём пока.

По мере приближения ко дворцу Никола заметно заволновался.

— Ну что у тебя там, выкладывай, — на сей раз генерал-адмирал обошёлся без

традиционного "мерзавца".

— _Papa_, есть у меня один... — с непривычной робостью начал молодой великий

князь, стоя на ступенях дворца, — поставщик... только, ради Бога, будь

снисходителен.

В холл впорхнула очаровательная женщина с яркими карими глазами, и сделала

реверанс перед генерал-адмиралом, который оглядел её в пенсне.

— Александра Абаза, ваше императорское высочество.

Константин Николаевич, вскинув голову и надменно прищурясь, стал неуловимо

похож на своего Незабвенного папеньку.

— А вот и милый лейтенантик, — протяжно произнёс он; в голове его сложился

весь не столь давний пасьянс, — здравствуйте, госпожа Демидова. М-да, хорош

поставщик, безусловно хорош... Как поживает ваша маменька, дражайшая Юлия

Фёдоровна, играет ли?

— Благодарю вас, ваше высочество, хорошо, — Александру смутил неожиданный

вопрос, — насколько мне ведомо, музицирует на рояле.

Отец, изо всех сил пытаясь быть суровым, повернулся к сыну.

— Ну ты и м-м... Впрочем, ладно... Государь не против твоего "поставщика", —

великий князь усмехнулся.