Бегущая по мирам

— Я сейчас уйду! Простите.

— Глупости! — строго сказала она. — Никуда ты в таком состоянии не пойдешь.

Она приложила узкую прохладную ладонь к моему лбу и ахнула:

— Да у тебя жар! И ребенок... Ведь на улице дождь! Вот что: прими-ка ванну, а я искупаю его и покормлю. И вызову доктора...

— Но у меня нет ни денег, ни документов и... — тут я посмотрела ей прямо в глаза, — у меня очень серьезные недоразумения с полицией.

Но она не желала ничего слушать:

— Никуда ты не пойдешь — и покончим на этом!

— Но они могут прийти за вами, если проверят все как следует!..

— Они в конце концов придут за всеми нами... — ответила она, и решительно забрала ребенка у меня из рук. — Дочь я предупрежу и никто ничего не узнает.

Когда я раздевалась, у меня выпал пистолет. Я испуганно оглянулась на нее. Она спокойно сказала:

— Лучше бы тебе избавиться от него. Такие игрушки до добра не доведут...

Я не последовала ее совету, о чем не раз потом пожалела.

Позже я сидела на диване, укутанная шерстяным пледом, и пила чай с кизиловым вареньем и водкой. Малыш — чистенький, розовый, сытый, — копошился рядом.

Оказалось, что учительница знала Сержа.

— Я преподаю в Художественном училище, — говорила она, держа тонкими пальцами изящную фарфоровую чашечку. — Кстати, подарок выпускников прошлого года... — она кивнула на чайный сервиз, стоявший на столике — Ручная работа. Какие талантливые были ребята! — она помолчала. — Но, к сожалению, искусство в чистом виде никому не нужно. В наши дни оно превратилось лишь в один из способов делать деньги, а халтуру и делать, и продавать легче... Ваш друг тоже был талантлив.

— В самом деле?

— Да, но ему не хватало самого главного: огня... Одержимости... Если бы в нем было побольше жизни, одухотворенности! Но он был слишком... — она замялась, — слишком прагматичным.

— Слишком корыстным... — поправила я.

— Пожалуй, — согласилась она. — Кстати, — она лукаво улыбнулась, — я наблюдала за вами, и меня удивляло: вы были такие разные! Он — очень приземленный, а вы — человек, парящий в небесах. Что вы находили в нем?

— Он был моим якорем.

— Вы и вправду романтичная натура.

— Я — обыкновенная сумасшедшая.

Она поднялась, выключила радио, которое в течение вот уже нескольких часов передавало то чьи-то пламенные речи, то военные марши прошлых лат, и включила телевизор. "... К столице подтягиваются правительственные войска..." — и с экрана на нас обрушилась мощь бронетанковой техники.

— Нам что, объявили войну? — удивилась я, но судя по ее лицу, она приняла мое удивление за глупую и неуместную шутку.

Шутку, которая, как мне показалось, очень глубоко ее задела: глаза Учительницы стали отчужденными и неприязненными — всего лишь на краткий миг — но этого было достаточно, чтобы почувствовать: я каким-то образом разрушила хрупкий мостик, возникший было между нами.

Она долго молчала, напряженно всматриваясь в ту бредятину, что вываливали нам на голову телекомментаторы.

— Генералы рвутся к власти... — тихо и хрипло сказала она.

Я попыталась исправить положение:

— Но, может, в этом нет ничего плохого? Неужели вы думаете, что людей опять будут сгонять на стадионы... — и осеклась под ее взглядом.

Помолчав, я промямлила:

— Вообще-то, я не читаю газет и не слежу за событиями...

— Разумеется, — сухо ответила она, — так гораздо легче и проще.

Вечером приехала ее дочь — красивая женщина с такими же, как у матери, карими глазами. Только выражение этих глаз было иным — жестким и требовательным.

Мне дали чашку с каким-то лекарственным пойлом и я провалилась в забытье.

* * *

.. Это был маленький, невероятно уютный, отель в горах. Его стены украшали ветвистые оленьи рога, старинные щиты и скрещенные алебарды. Под потолком на толстых цепях висели массивные светильники, стилизованные под старину. В огромных каминах пылал, шумно треща, огонь. Здесь подавали отличнейший кофе, а в кухне на очаге румянились на вертелах целые туши, и дразнящий аромат жарящегося мяса и специй щекотал ноздри.

По утрам восходящее солнце раскрашивало синие верхушки гор в немыслимые оттенки розового и лилового и снег на лапах огромных елей вспыхивал фиолетовыми огоньками.

— ...Ты все-таки должна хоть разок спуститься с горы, — увещевала Королева.

На ней был разноцветный пушистый свитер и черные лыжные брючки.

— Не смеши! — я зарылась поглубже в одеяла и простыни, пахнущие лавандой и горной свежестью.

— Это — приказ! — притворно нахмурилась она. — Или ты осмелишься ослушаться Ее Королевское Величество?

— Но...

— Никаких "но"! Иначе велю отрубить тебе голову.

И вот мы летим по крутому склону, ветер свистит в ушах, и в стороны летят снежные брызги...

— Смотри! — она указала лыжной палкой в сторону.

— Маяк? Откуда он здесь?

Она пожала плечами:

— Земля не всегда бывает круглой. Хочешь, заберемся наверх?.. Я тебе кое-что покажу!

Оставляя на снегу следы-"елочки" мы взобрались на холм к подножию маяка. Я оглянулась — горы остались далеко-далеко позади синими тучами у горизонта.

Мы сняли лыжи.

— Давай поднимемся.

Пощипывал морозец, с моря дул пронизывающий ветер. Мы медленно поднимались по обледенелым ступеням, а вокруг — куда ни посмотри — царство сосулек, искрящихся серебром под лучами невысокого бледно-желтого солнца. Оно стыло над белесым морем в белом небе, а внизу у скалы глухо ворочались черные волны.

— Смотри! — снова сказала она.

Поодаль, на Черных камнях я вдруг увидела разбитый корабль. Его мачты и остатки парусов сковало льдом и они ослепительно сверкали. Причудливые нагромождения льда украшали и палубу и полусгнившие борта, а корпус ниже ватерлинии порос водорослями и ракушками. Этот корабль вовсе не был похож на корабль Морехода, но у меня тоскливо сжалось сердце, и сверкающее ледяное королевство вдруг стало чужим, и я ощутила, как воющий ветер и зимнее солнце превращают в лед мою душу.

— Это пиратский корабль... — сказала Королева, искоса поглядывая на меня. — Он когда-то разбился здесь в бурю, а пираты спаслись и основали наш Город.

— Город?..

— Ну, конечно! — она засмеялась. — Разве ты не знаешь, что все самые счастливые города на свете начинают пираты?.. И маяк тоже построили они.

— Но раньше я не видела этого корабля...

— Это придумал твой сын.

У меня внезапно закружилась голова и я вцепилась в обледеневшие поручни.

— Он — жив?!

— Почему бы ему не жить?..

Я почувствовала, что задыхаюсь.

— А... Мореход?

Она поскучнела и отвернулась.

— Он уплыл. Он уплыл искать тебя, — так говорили одни, а другие говорили, что он не смог простить твоего предательства.

— Но...

— Пойми, — устало сказала она, — я — всего лишь Королева. Символ — не больше... Я храню этот мир от зла, но я не могу придумывать и творить — на это способны немногие. Я могу лишь принимать чужие дары и беречь их... Не я пряду нити чужих судеб, и не я сплетаю их воедино!

Она обняла меня за плечи и на мгновение прижалась щекой к моему лицу, а в душе моей звучали строки:

...Бог создал звезды, голубую даль,

Но превзошел себя, создав печаль...

Сказавший это — давно умер, и кости его истлели, и рот забился землей, но мне вдруг подумалось, что и он, так же как я, бродит иногда по улицам этого Города, что раскинулся у студеного моря...

— Я хочу увидеть своего сына!

— Что ж, велю оседлать лошадей...

Заснеженный Город встретил нас зеркальными витринами, цветными огоньками, прячущимися в кронах деревьев, и зажженными из-за ранних сумерек фонарями. Белоснежные лошади под черными седлами взрывали копытами снег. Почти на каждом углу стояли маленькие елочки, принарядившиеся золотыми и серебряными шарами, фонариками и блестящей мишурой, а в иных местах красовались подсвеченные луной и огнями ледяные скульптуры — забавные гномы, драконы, замки...

— Скоро Рождество, — небрежно пояснила Королева, — нам так хочется. Почему бы нет? Время — штука относительная...

Мы проезжали мимо парка, откуда слышалась музыка, смех и веселые голоса.

— Вон он! — она схватила меня за плечо рукой в кожаной перчатке, мы остановились, и сквозь деревья я увидела ребятишек, катающихся на коньках.

Я сразу узнала его...

На Сторожевых башнях ударили пушки и вслед зазвонили колокола Собора, отмеряя девять ударов.

— Я могу забрать его с собой? — в моем голосе дрожала безумная надежда и — о, чудо! — она вдруг ответила:

— Можешь... — и нахмурилась. — Можешь! — сердито повторила она. — Забери его в свой мир и пусть он продаст душу за мертвые хрустящие бумажки или станет рабом нескончаемого конвейера! Забери! — и там его научат убивать и пошлют на очередную бессмысленную войну... Да! Забери его!..

— Но с кем же я его оставлю?!

— С ней...

Я увидела, как мой мальчик — мой! — радостно бросился к какой-то женщине. Она обняла его, поцеловала, он что-то взахлеб стал ей рассказывать, и они смеялись...

— Кто это? — жгучая ревность заставила снова сжаться мое бедное сердце.

— Это — ты... — она пожала плечами. — Ну, скажи! Скажи, что "так не бывает"! И все же это — ты. Часть тебя... Возможно, самая лучшая. Придуманная им... Так что можешь не беспокоиться понапрасну! — она весело хлопнула по лошадиной шее. — А когда он вырастет, я сделаю его принцем...

— Не надо! — поспешно возразила я.

В моем воображении при слове "принц" всегда почему-то возникает хлипкое тонконогое существо с крохотной короной на голове и прозрачными крылышками за спиной.

— Хорошо, — милостиво согласилась Королева, — он будет мореходом, как его отец — и откроет для меня новые земли...

Женщина и мальчик тем временем растворились в ночных огнях.

Я вдруг услышала жалобное мяуканье: на снегу, прижимаясь к фонарному столбу, сидел котенок и порхающие снежинки цеплялись за его шубку. Я спешилась, взяла его в руки — он тут же благодарно заурчал — и сунула за пазуху.

— Бедненький! Замерз совсем... Послушай, — я ухватилась за поводья ее лошади, — скажи мне только одно... Скажи, это — не сон?

Но Королева взглянула на меня надменно и холодно и сказала:

— Надо вызвать вертолет. У них есть пара "невидимок" — пусть заберут ее на базу...

— Что?! — и в лицо мне ударили ветер и снег.

Разом надвинулась иссиня-черная беспросветная ночь, закружило-понесло в небо, утыканное мелкими колючими звездочками, и я вдруг очнулась в теплой, полутемной комнате, заботливо укутанная пледом.

* * *

Со стен смотрели фотографии в рамочках, из глубин старинного секретера выглядывали зыбкие робкие сгустки сонных сумерек. Из-за полуприкрытой двери доносились приглушенные голоса:

— ...а если это провокация? Полицейский приводит в твой дом непонятно кого, и ты легко заглатываешь наживку!... поставить под угрозу наших ребят... там ведь есть и твои ученики...

Это говорила дочь, мать что-то ей возражала, но я не могла разобрать ее слов: мешало сопение спящего Малыша.

Что-то зацарапало мне грудь, и из-под пледа выбралась маленькая изящная киска и ткнулась мне в ухо холодным носом. И тут я отчетливо разобрала:

— ... они сделают ей сканирование и все станет ясно...

— Но это бесчеловечная процедура!

— Мы не можем т а к рисковать!..

Голову вдруг пронзила дикая острая боль, точно изнутри ткнули в висок концом острой раскаленной проволоки. Я отчетливо увидела край какой-то крыши, серебристые антенны, зеленые барашки деревьев

внизу и проплывающие над головой облака, — и чьи-то руки, судорожно, в последнем усилии, цепляющиеся за этот край...

Боль исчезла, унеся странное видение, и оставила тупой ноющий отзвук — как эхо... Сканирование?!

Память упорно не желала отдавать свои тайны, но я и так чувствовала исходящую от этого слова страшную, непонятную угрозу.

С бешено бьющимся сердцем я встала, оделась; меня пошатывало и тошнило. Сумка и часть детских вещей лежали на стуле у окна. Я запихала все обратно, завернула Малыша в плед. Котенок с беззвучным мявканьем соскочил на пол и потянулся, зевая... Меня пытаются втянуть в какие-то новые интриги, снова навесить несуществующую вину! Не выйдет, господа!.. Если я и согласна что признать за собой, так только гибель Луизы, но и в этом случае лишь косвенно, потому что — клянусь! — я не знаю, чья рука нажала на курок! Не знаю!..

В комнату вошли. Я резко обернулась и в руке моей оказался этот чертов пистолет.

— Назад!..

— Подожди... — спокойно сказала Учительница.

— Я сказала — назад! — истерично выкрикнула я — Не трогайте меня! Я сейчас уйду и — оставьте меня в покое!Вы, идейные!..

Я взяла на руки Малыша.

— Куда ты пойдешь с ребенком, на ночь глядя?..

— От вас подальше!..

Огрызаясь, я не забывала про пистолет, молясь, как бы он не выстрелил: у меня было ощущение, что эта гадина — живая, и палит, когда ей вздумается. Хотя это просто снова начала подниматься температура.

— Я не желаю, чтобы копались в моих мозгах! — выкрикнула я, видя, что появилась Евгения и встала рядом с матерью.

Тогда я двинулась напролом. Нехотя, они уступили мне дорогу и я ушла, унося в душе злость, обиду и неясное мне самой разочарование: теперь я так и не узнаю, чей это был котенок — их или...

* * *

Евгению и ее мать арестуют тремя неделями позже — по стандартному обвинению в подрывной деятельности и антиправительственной пропаганде. Их след затеряется в водовороте черных, крученных дней. Я узнаю об этом случайно, много лет спустя, и до конца дней буду терзаться вопросом: не винили ли они в том свою странную гостью? Бог и я — мы оба — знаем: я непричастна к этому, но почему-то чувство вины не оставляет меня, и в мыслях своих я надеюсь, что когда-нибудь встречу кого-то из них и сумею все объяснить.

Но это будет позже. А пока я блуждала по улицам, погибая от жара и голода, и ребенок у меня на руках плакал все реже... Иногда нам подавали милостыню, и сквозь мутный бессвязный поток мыслей я удивлялась, что на улицах, оказывается, столько нищих и бездомных, — разве они были раньше? И мне не было стыдно, что я отношусь к их числу. Да не оскудеет рука дающего!..

Часть 2

...В руке у незнакомца была маленькая блестящая штучка. Она не походила на оружие, но Джем подчинился его приказу и сел. Полотенце, обернутое вокруг бедер, умудрилось соскользнуть на пол, и он, торопливо подбирая его, почувствовал себя полным идиотом. Незнакомец дернул уголком рта — очевидно, это означало ухмылку.

Александер потихоньку изучал внезапного визитера. У того было невыразительное, абсолютно бесстрастное, словно чистый лист бумаги, лицо, напрочь лишенное каких-либо индивидуальных черточек. Казалось, будто его нарисовали простым карандашом, а потом немного стерли, но забыли стереть до конца. Его волосы, равно как и одежда— нечто среднее между полувоенным и спортивным покроем — были блеклых, не запоминающихся тонов. Такой человек вполне мог остаться неприметным практически в любой ситуации, потому что, потеряв его из виду, вы вряд ли бы смогли спустя пять минут восстановить его образ — так, что-то неопределенное... "Бесцветный какой-то..." — подумал Александер.