Фейри с Арбата. Гамбит

Она мотнула головой. Покусала губу.

— Зачем наперегонки?.. Или ты на спор хочешь?

— Ага. На поцелуй.

— Ну, — она смутилась. — Я плаваю... не так, чтобы быстро, ты сразу выиграешь! Давай я тебя лучше просто так поцелую, без спора.

Он и ответить не успел — обняла за шею, заглянула в глаза и поцеловала. Прямо по-настоящему, как мельникова сестра... нет, лучше.

Вмиг забыв и о споре, и о мельниковой сестре, Сакс подхватил ее, оторвал от дна — в воде она совсем ничего не весила — и прижал к себе. Скользнул ладонью по спине и ниже, чуть не задохнувшись от сведшей бедра судороги, непроизвольно толкнулся.

Лиле ахнула, прильнула — не оторвать. Выдохнула в рот:

— На берег... не здесь же...

Подтолкнув ее ладонью выше, попросил:

— Обними.

Как вынес ее на берег и уложил, Сакс уже не понимал. Кажется, она дрожала, а может, это он дрожал. И шептала что-то неразборчиво-сладкое, и держалась за него крепко-крепко... Опомнился, только когда толкнулся между обнявших его ног, сквозь тонкую преграду. Замер, закусив губу: не может быть, чтобы фейри — и не знала мужчины? Но нет, ему же не показалось, в самом деле первый...

— Лиле? — шепнул ей в волосы.

— Ммм?.. — выдохнула ему в плечо, потерлась об него всем телом.

Так потерлась, что он забыл, зачем остановился — и толкнулся снова. И снова...

Она была такой... как озеро, как земляника, как сладкие выморозки, как волшебство. Она была — его. Она вздыхала, гладила его по спине, вскрикивала и кусала за плечо, а потом закинула голову и простонала:

— Э-эри... — и вся сжалась, задрожала.

Он тоже вздрогнул, зажмурился — и выплеснулся, весь, в нее, хватаясь за тонкие плечи, словно мог утонуть и не выплыть...

Потом она вытянулась, прерывисто выдохнула... Чуть слышно шепнула в ухо:

— Ты тяжелый.

Не отвечая и не выпуская Лиле, Сакс перекатился на спину — так, чтобы она лежала на нем.

Фейри ткнулась лбом ему в плечо, погладила по щеке.

— Какой ты... таких не бывает.

Счастливо улыбнувшись первым звездам, Сакс зарылся пальцами в спутанные волосы, погладил затылок и хрупкие лопатки.

— Я люблю тебя, Лиле. Только тебя, всегда. — Вспомнил томасовы байки и добавил: — Никого больше не будет, только ты.

Ладонь легла ему на губы.

— Ш-ш. Не говори. Не бывает всегда. И чтобы никого другого, тоже не бывает. Тебе всего-то...

— Я не ребенок, Лиле, — прервал ее, отняв ладонь от губ. — И я знаю точно, что ты для меня — единственная.

Она отодвинулась. Сползла сначала на бок, потом и вовсе села на край войлока. Нахмурилась.

— Эри, Эри... Я прошу, не говори. Я же знаю, как бывает. Вот вы сейчас будете воевать, потом война закончится и вспомнится, что нужно возвращаться домой, лошадок разводить... Потом — что мужчине нужна жена, чтобы дети и хозяйка дому. Сам выберешь, или за тебя, не важно. А ты такой — будешь себя ругать, что не сдержал слово. Не хочу, чтобы ругал. — Запрокинула голову, уставилась на звезды. Пробормотала еле слышно: — Пошлость какая, в такой момент об этом говорить...

Сев рядом, Сакс обнял ее за плечи, развернул к себе и заглянул в глаза — темные, волшебные и мудрые. Подумалось, а сколько же лет этой фейри? Мало ли, выглядит как девчонка, они ж вечно молодые. Может, и вечно девственные... Зато Лиле говорит, как старик Фианн, когда напьется. Только Саксу было все равно, сколько мудрости в ее словах, и скольким юным и глупым она что-то такое говорила, чтоб не обещали.

— Не надо, Лиле. — Мягко и бережно поцеловал хмурую морщинку между ее бровей, потом — скулу, и губы... едва оторвался. — Не бойся за меня. Война или не война... Или ты уже хочешь уйти?

Она мотнула головой.

— Не хочу, Эри. Совсем не хочу! Если бы можно было — не уходить! Как будто ты привязал, честное слово, — жалко улыбнулась.

— Так останься. Пойдем завтра вместе. — Снова поцеловал ее, завалился на спину и потянул на себя. — Может, это ты меня привязала? Вот как увидел тебя, и все.

Лиле засмеялась, шепнула в ухо: "Мальчишка!" и прижалась, зарылась пальцами в волосы, приникла губами к шее. Сакс еще успел подумать — жаль, что летом ночи короткие.

А потом она уснула. Верно, устала, ей сегодня пришлось и колдовать, и от стражи бегать, и он еще... первым... Сакс даже зажмурился, так сладко было думать, что она — только его, ничья больше. И зря она так, он же не просто так сказал. Она правда — единственная, не надо ему никого больше.

Тихонько сняв с себя ее руку, Сакс встал. Чуть полюбовался светящимся в темноте телом, укрыл плащом. И вернулся к тому месту, где купались. Зашел в воду, умылся — кровь тоже смыл, и вздрогнул, подумав: ей же больно было, а так за него цеплялась, словно сразу — хорошо.

— Нет, не надо мне никого другого, — сказал вслух, не то озеру, не то сам себе. — И что, война? Фейри и замуж идут, и детей рожают. Вот кончится война, и поженимся... выйдешь за меня, Лиле? Я тебя никогда не обижу, и железом не трону, и сорочку красть не буду, только если сама меня любишь... Любишь же, правда?

Озеро не ответило, лишь плескала вдалеке рыба и шелестела осока.

— А я всегда буду — только тебя. И если вдруг с кем... даже если жениться — все равно, ни с кем другим счастья не будет. Так и зачем оно...

Сглотнув невесть откуда взявшуюся горечь, Сакс еще раз умылся и вышел на берег. Собрал с кустов одежду, понюхал Лилино платье — точно ли земляника? Точно. Земляника, хвоя и немножко свежий снег. А потом вернулся к Лиле, забрался к ней под плащ, — как был, нагишом, — и обнял. Она пошевелилась, умостилась к нему тесно-тесно, снова закинула поверх него руку и довольно выдохнула:

— Эри...

Глава 5. Лиля

На третий раз Лиля упросила своего личного архангела Михаила сотворить чудо и вывести ее через служебный вход. Правда, сначала пришлось скушать две маковые сдобы Светочкиного приготовления и ответить ей на сотню вопросов о локации и самочувствии, высказаться о моратории на смертную казнь и падении мировых цен на макрель, а под конец клятвенно пообещать неделю гулять, кушать витамины и делать по утрам зарядку. Очень хотелось самой задать сто и один вопрос, особенно о том, как можно сделать игровых персонажей такими... такими живыми. Куда более живыми, чем девяносто девять из сотни реальных, настоящих и уж точно живых посетителей ИЦ в Битце. Но Лиля испугалась. Вдруг Михаил скажет, что это зависимость или еще какая хрень, и запретит ей играть?

Черт. До чего неподходящее слово, играть, думала Лиля, шагая к метро Новоясеневская. Играть чужими жизнями и чувствами, пусть нарисованными, но... Если бы здесь был хоть кто-то, похожий на Эри! Если бы этому кому-то пришло бы в голову хоть посмотреть на белесую мышь...

"Не сходи с ума, девочка", — голос разума подозрительно походил на Настасьино контральто.

"Нельзя сойти с того, чего нет", — рассудительно ответила ей Лиля и зажмурилась, подставляя лицо теплому апрельскому солнцу, вспоминая то, июньское, и горячие губы псевдоанглийского мальчика. Или мужчины? Семнадцать здесь и семнадцать там — две большие разницы.

Вот попроси здесь мальчика зайца поймать — поймает он, как же! Не говоря уж про ободрать и приготовить! Лиля невольно улыбнулась, вспомнив двух пойманных Саксом зайцев. Первого они сожгли, потому что, пристроив над углями тушку, невесть с чего начали целоваться и спохватились, когда заяц совсем сгорел. Зато второго не дожарили — очень уж хотелось есть, а Лиля вовремя вспомнила, что горячее сырым не бывает.

А как он держался, когда на третий день пути (приехали бы куда раньше, если бы поторопились, только не хотелось — торопиться!) из-за кустов высунулись аж три классических отца Тука и сурово поинтересовались: кто, куда и зачем? При этом двое зловеще ухмылялись, а один до того выразительно поигрывал дубинкой! Лиля впервые порадовалось, что все здесь нарисованное. Встреться ей такие экземпляры в реальности — влезла бы на ближайшую елку без разбега! На самую макушку, и плевать, что высоко! А Эри и бровью не повел. Нет, никакой он не мальчик. Настоящий мужчина, просто еще молодой.

А она — трусиха. Было страшно ночевать в лесу, хотя казалось бы, нечего бояться в игре. Было страшно идти к повстанцам, мало ли, что там за люди? Но за Саксом и в лагерь пошла. Только не поняла, почему они называют это лагерем? Обычная деревенька в лесу. От той, где жил Эри, отличается лишь тем, что домики маленькие, вкопаны в землю по самые слепые оконца, и женщин почти не видно. И скотины мало, всего пара лошадок, несколько коз на привязи и стадо гусей на опушке, под кустами ирги и боярышника.

Сакс тут же высмотрел деревенского шерифа, позвал ее: пойдем, отец уже извелся, надо успокоить! Да и тебе он рад будет. Тут стало совсем неприятно. Ну не должен, не должен нарисованный персонаж так себя вести! А если ведет — то какая же это игра? Она и сбежала. Пробормотала, что пора ей, и сбежала. Правда, не удержалась, пообещала вернуться. И вернется! Эри — он ведь такой...

"Такой, ага", — фыркнула воображаемая Настасья, обозвала ее мечтательной дурой и смылась. А Лиля достала из сумки детективчик в мягкой обложке, про страшную тайну древнего артефакта, и села в вагон. Надо было кровь из носу сегодня явиться в родную библиотеку, к ненаглядным гадюкам и пыльному Достоевскому. Детективчик был тут весьма кстати: пусть гадюки плюются ядом в ни в чем не виноватую Екатерину Лесину и ее "ширпотреб", а не в "лодыря и трутня, парткома на тебя нет". Что за дрянь такая партком, Лиля знала исключительно из Довлатова и уроков истории, но была твердо уверена: там заседают именно такие антикварные гадюки в крепдешиновых блузах.

К Молодежной детективчик кончился. Почти — последнюю страницу Лиля дочитывала на эскалаторе, чуть не сшибла старичка-одуванчика с палочкой и чуть не получила этой же палочкой по голове, вдобавок к матерной фиоритуре в три колена.

Гадюки в библиотеке встретили ее приветливыми оскалами. На "здрасьте" не ответили, — впрочем, как всегда, — лишь глянули на детективчик, театрально потеряли дар речи от возмущения и отвернулись, жаль, ненадолго. Лиля только и успела повесить куртку в шкафчик да переобуться, как за спиной зашипели хором, в хрустальную терцию:

— Явилась, краса! Иди в запасник, вчера вернули Гончарова — лохмотья одни, чинить надо.

Лиля вздохнула, проглотила "и вам здравствовать" и покорно свернула в узкий проход между стеллажами. За три года работы здесь она твердо усвоила: единственный способ выжить в "дружном" коллективе — не отвечать на шпильки и не протестовать, что бы ни велели делать.

Ее остановило шипение Инны Юрьевны, змеюки особо ценной и редкой, каплей яда убивающей половозрелого слона:

— Делом займись, а то одни мужики в голове. Еще и сюда таскаются, все пороги истоптали, спрашивают — когда наша красавица соизволит на работу выйти!

Мужики?! Лиля чуть не засмеялась в голос. Какая проницательность! Вот были бы физиономии у гадюк, если б в библиотеку явился Эри! Его кельтская коса, куртка из оленьей кожи и здоровенный сакс за поясом, по которому и получил прозвание, привели бы их в полный восторг. До валокордина и коллективного письма в партком.

Змеюка, не получив реакции на яд, решила жертву додушить. Никак, возомнила себя дикой бразильской анакондой — это при росте-то в сто пятьдесят сантиметров с каблуками и шиньоном. Потопала этими самыми каблуками, толстыми, ортопедическими, от Gabor, и фыркнула:

— Снова грязи нанесла! Помой за собой, королевна.

Лиля вздохнула. За собой, конечно. Как поставила швабру четыре дня назад, в таком положении та и осталась. Уборщицы нет, ставку на правах главной забрала Инна Юрьевна, но не ей же мыть, в шелковой-то блузке и с высшим филологическим! И остальные дамы к швабре не притрагиваются, у них тоже блузы и образование.

— Не волнуйтесь, Инна Юрьевна, — сказала Лиля.

Хотелось добавить: в вашем возрасте опасно, но не стала. На весь день заведутся, не остановишь. А Гончарова и правда нужно чинить.

В покое ее не оставили даже в запаснике. Анаконда явилась следом, уселась напротив Лили и принялась зудеть. Должники не оповещены о сроках возврата, книг на ремонт полкоробки, а клей уже заканчивается. Хотелось бы знать, что наша принцесса себе думает — ей будут за просто так деньги платить? Или хахали все мозги застили?

— Что за хахали-то, Инна Юрьевна?

Она улыбнулась как могла мягко. Было в самом деле интересно. За все ее двадцать два года из хахалей был только Сенька, и тот — друг с песочницы, с ним и спать как-то неловко.

Анаконда поспешила плюнуть ядом:

— А я всех твоих хахалей наперечет знаю? Сопляк, лет семнадцать. Подсудное дело, между прочим — с малолетками вязаться! Ни стыда, ни совести.

Лилю перекорежило. Сопляк?! Подсудное?! Вот то, что у них было с Эри, это называется "вязаться"?! Щука ты сушеная! Три года надо мной издеваетесь, хватит уже.

Она отложила Гончарова в сторону. Аккуратно. И улыбнулась. Так, как Настасья учила — о, Настасья много чему учила, целый курс актерского мастерства.

— Инна Юрьевна, а у меня с прошлого года еще две недели от отпуска остались, правильно?

Щука недоуменно сощурилась.

— И я их взять могу по необходимости, правда? — Лиля улыбнулась еще ласковее, пододвинула к себе ручку и чистый лист из пачки, всегда лежавшей на столе.

— Не можешь, — усмехнулась щука. — Я тебе ничего не подпишу. Взяла моду гулять!

— А и не надо, — согласилась Лиля. Быстро написала на листе несколько строк. — Я увольняюсь по собственному желанию. Прямо сейчас. А те две недели в счет отработки.

Вскочила на ноги и пошла прочь. Ощущение было такое, будто сбросила рюкзак с кирпичами. В полтонны. А работа... работу можно и новую найти. Уж Инны Юрьевны там точно не будет, а все остальное переживем.

Щука, может, и шипела что-нибудь вслед, но Лиля уже не слышала. Ей было хорошо.

Она выскочила из библиотеки, улыбнулась солнцу и стянула с головы нахлобученную было шапочку. Прятать ее в рюкзачок не стала — понесла в руке, небрежно помахивая. Купила мороженое в ближайшем киоске. И не торопясь направилась к метро — до сбора на Арбате было еще часа три, можно погулять. Мороженое поесть. Кажется, никогда ничего вкуснее не ела, чем это мороженое!

Буквально через десяток шагов она услышала странный звук: щелчок, второй. Не сразу сообразила, что так щелкает фотокамера. Удивленно обернулась — прямо в объектив. Длинный, никоновский.

— Великолепно! Не двигайтесь, прошу! — послышался знакомый голос, фоторазбойник отбежал на два шага, присел, нацеливая на нее камеру. — Умоляю, только не двигайтесь!

Лиля послушно замерла — с зажатым в одной руке, у самого рта, мороженым, и дурацкой ярко-красной шапочкой — в другой. А тут еще налетел ветер, растрепал завязанные в хвост волосы.

— А?..

Она не понимала, откуда он тут взялся. Бегает вокруг, щелкает, что-то восторженно бормочет. Ненормальный. Не выдержала, засмеялась, испачкала нос мороженым, само мороженое уронила, но все никак не могла остановиться. Он все снимал, а она смеялась от солнца, легкости и свободы, до слез. Опомнилась, лишь когда ей в руку сунули платок, а руку приложили к лицу.