Фейри с Арбата. Гамбит

Сбоку застучали подошвы. Остановились.

— Я что-то есть хочу, — сказала она негромко и виновато.

Он достал из никоновского футляра красное яблоко, протянул ей, не вставая. Заглянул в глаза. Вот так, снизу, они казались черными и топкими, как смола. И сама она была то ли сошедшим с фресок раненым ангелом, то ли тоскующим от вечности зла бесом. Не дожидаясь, пока она что-то скажет или укусит яблоко, взялся за "Nikon". Она поняла, замерла, отрешенно глядя на яблоко в руке.

Он сделал несколько кадров, опустил камеру, Лиля прицелилась было откусить от яблока, и вдруг опять остановилась.

— Что-то я... — Сделала полшага, вышла из тени в луч и протянула яблоко на открытой ладони, простым детским жестом. — Хочешь?

Ильяс едва не забыл про "Nikon", заглядевшись на пыльно-золотой нимб, — растрепанные волосы, просвеченные солнцем, — и улыбку, чистую и невинную. Машинально потянулся за яблоком, дотронулся до пальцев — и сердце зашлось, подскочило к горлу, от пальцев прокатилась волна мурашек. Показалось, она тоже вздрогнула, и глаза потемнели... Не смея моргнуть, чтобы не спугнуть чудо, смотрел на нее, настоящую. Не бесполого и безгрешного ребенка, а женщину. Еву. Его Еву, прекрасную и желанную до дрожи.

— Стой, не двигайся, пожалуйста...

Ильяс снова снимал ее, совсем иную, незнакомую. "Nikon" касался ее — прохладной кожи с невидимым мягким пушком, пробовал на вкус — словно розовую клубнику, обмытую дождем, раздевал и ласкал. Так, как пока не смел он сам: не здесь, не сейчас, вдруг то волшебное касание не повторится?

Он встал, подал ей руку.

— Идем к источнику. Тебе там понравится.

Коснувшись его руки, она улыбнулась, испуганно и немножко безумно: еще одна маленькая молния ударила обоих.

— Идем, — повторил он и отпустил ее ладонь.

Не здесь.

Не сейчас.

Рано еще.

Она смутилась, молча кивнула. Убрала в футляр свою флейту, спрятала в рюкзачок.

Вытащив из брошенного у порога храма рюкзака белую простыню, Ильяс сломил еще ветку шиповника. Как раз самый свет перед закатом, ее волосы будут казаться золотом.

У самого источника Лиля остановилась, глубоко вдохнула. Посмотрела на солнце.

— Вечереет же. Как обратно поедем?

— Быстро поедем, — кивнул он. — Раздевайся, заворачивайся, распускай волосы и садись на этот камушек. Подглядывать не буду.

Он отвернулся, не дожидаясь ответа, и усмехнулся сам себе. Пока не будет. Если раньше и не хотелось, то теперь... Ничего, он подождет. Но недолго.

За спиной прерывисто вздохнули, зашуршали. Неразборчиво пожаловались на холод.

Потом кашлянули.

— Я... это. Вот.

Вот. Сидела на камне, подобрав ноги, опираясь рукой для равновесия. Смотрела напряженно и любопытно.

— Ага... — протянул он, присматривая ракурс. — Ноги в воду и прекрати меня бояться. Не съем. Даже не покусаю.

Бросил в воду ветку шиповника, показал рукой, мол, волосы вперед, через плечо.

Она кивнула. Перебросила волосы, опустила ноги в воду. Поджала пальчики — ну да, вода холодная. Источник же.

Еще бы расслабилась, вот как с яблоком. Такое было лицо, мадонна и бесовское наваждение!

Лиля подождала-подождала пока начет снимать, потом заинтересовалась чем-то на дне. Наклонилась ниже — волосы почти коснулись поверхности. Всмотрелась в воду. О нем забыла. Наконец!

Затаив дыхание, он снимал, снимал — пока она не вспомнила, что надо бояться и делать умное лицо. Чуть не свалился в овражек, выругался, — молча, только молча! — и напоследок снял сверху, мадонну в омуте. Пришлось залезть на трухлявую оградку, извозить джинсы в ржавчине, но кадры того стоили. Слезать оказалось много сложнее, чем залезать. Хорошо, мадонна замечталась над водой и не видела собаки на заборе. Как ни досадно было это признавать, но его здоровый пофигизм дал трещину.

Ильяс хмыкнул, отряхивая джинсы от ржавчины и мусора, и позвал:

— Лиля?

Она вздрогнула, подняла затуманенный взгляд и выдернула ноги из воды. Покачнулась — он едва успел прыгнуть на ближний камень, поймать за плечо. Очень хотелось прижать сосульку к себе, отогреть, но по взгляду было ясно: не поймет и не одобрит. Трусишка.

— Одевайся, — скомандовал он. — Только пока не обувайся.

Сходил за рюкзаком, вынул фляжку коньяка, вернулся — она как раз завязывала волосы в хвост, дрожа и ругаясь под нос. Уже не обращая внимания на стеснение и прочую дурь, присел рядом на корточки, налил коньяка в ладонь, фляжку сунул ей и принялся растирать сначала одну замерзшую ножку, затем вторую.

Балансировать на одной ноге ей было неудобно — сначала оперлась ему на плечо, потом вцепилась, сжала пальцы. Как только отпустил, кинулась шнуровать кроссовки, а выпрямилась — улыбаясь и блестя глазами.

— Тепло. Спасибо, Илья.

Ну вот, совсем другое дело, подумал Ильяс. И ладно, пусть пока зовет так, потом привыкнет нормально. Уф. Теперь можно надеяться, что будет это самое потом...

— Домой хочу, — проворчала она под нос.

— Выпей чуть, чтоб не простыть. И поехали. Пиццу будешь?

Она сглотнула. Быстро кивнула.

— Буду. Только без осьминогов. А коньяк — не, а то упаду по дороге.

На коньяке он не настаивал. Даже сам не глотнул, хоть и хотелось — рано расслабляться.

Через полчаса они уже спускались в подвальчик: маленькую пиццерию напротив Троице-Сергиевой лавры. От вкусных запахов кружилась голова, и очень хотелось курить. Так что, оставив Лильку делать заказ "тебе что хочешь, а мне слона", он вышел на улицу, закурил сигарету. Глянул на первые звезды, едва видные из-за уличных фонарей, проверил звонки на телефоне и послал одну смску:

"Примадонна, с меня вискарь".

Заказ на слона Лиля поняла почти буквально — его стейк занимал чуть не полстола. А она алчно приглядывалась к пицце с грибами и грела руки о кружку кофе с корицей. Когда он сел за стол, потянула носом, смешно сдвинула бровки, но ничего не сказала. Кроме, разумеется, "приятного аппетита". Ладно, подумал Ильяс, не будет при тебе сигарет. Вздохнул, — искусство и жертвы, как всегда, — и принялся за слона. То есть стейк.

Лиля добралась до половины пиццы и вдруг ойкнула. Разумеется, поперхнулась и раскашлялась. Сдернула со спинки стула свой рюкзачок и полезла внутрь, совершенно не заботясь, как это выглядит. Ну совсем как весной. Закопалась, судя по движению руки, перебрала все содержимое, перебрала еще раз и опять ничего не нашла. Повесила рюкзачок обратно.

Подняла на Ильяса смущенные и растерянные глаза.

— Ключи забыла. Когда уезжали.

Он тоже чуть не поперхнулся. Это что, приглашение? Или как с яблоком, чистая невинность? Черт. Танго на минном поле, а не женщина. Капелька нитроглицерина. Насколько было проще, пока он ее не хотел!

— Переночуешь у меня, а завтра найдем слесаря. Подумаешь, проблема. — Он улыбнулся (без намека!) и чуть отстранился. — И сразу начистоту, ладно? Ты ничего никому не должна и никого не побеспокоишь.

— Не надо слесаря, — заторопилась она. — У Настасьи запасные ключи, если успеем вернуться до полуночи, то... — Замолчала. Вцепилась в свою чашку, отпила почти половину в три быстрых глотка. — Ты так сказал у источника... что бояться не надо. Смешно. Я же и так не боюсь.

— Расслабься, аленький цветочек. Никто не сомневается, что не боишься. Просто я люблю, чтобы все было понятно. Сразу. Знаешь, всякие недомолвки и ложь чертовски осложняют жизнь. Ты не согласна?

Лиля фыркнула в чашку.

— Согласна. Только и без объяснений все было понятно, нет?

Так фыркнула, что стало неуютно и горько. Его не глядя записали в ряды козлов, не пропускающих ни одной юбки. По принципу "кто девушку обедает, тот ее и танцует". Черт.

— Не уверен, что понятно. — Он посерьезнел. — Если ты думаешь, что я каждую модельку вожу в Залесье... Ладно. Не будем об этом. Поехали уже, в самом деле поздно.

По пустому шоссе доехали быстро. В этот раз она обняла его сама и положила голову на плечо. Спать надумала? Смешная. Самый кайф, пролететь по ночному МКАДу, через ленты огней, радуги развязок. Ради этого полета он и держал мотоцикл. Детскую мечту, некогда непозволительную и опасную роскошь. Ничего. В другой раз, не сегодня, он поставит ее на бортик эстакады, над разноцветным сияющим морем, с флейтой... Да. Это будет хороший кадр.

В лифте она зевала в рукав, сонно щурилась и бурчала про контрастный душ.

Цветочек аленький оживал на глазах!

В душ Ильяс ее запихнул, как только вылезла из кроссовок и сбросила рюкзачок. Куртку повесил в шкаф, вполголоса обругал Тигра, что не вышел встречать хозяина. Сполоснулся в душе, который в студии, — даже через лестничную клетку не пришлось ходить, давно уже сделал дверь между студией и квартирой, — сунул свои и ее грязные джинсы в стиралку, сделал горячий чай, налил четверть бокала коньяку и сел с ноутбуком в гостиной, просмотреть сегодняшнюю добычу.

Добыча была однозначно хороша. Не гламур, не рекламные фантики. Фото с кладбища отложил: концептуальная безнадежность — в самый раз для выставки в ЦДХ, богемная публика будет в восторге. Только Лиле это пока показывать не надо, не оценит. Дальше были — источник, отражения, ласточки, флейта... До чего хороша! Видно, не профессиональная вешалка, и без краски лицо как туман. Остановился на кадре с яблоком. Тяжело сглотнул: получилось еще лучше, чем казалось там, хотя куда уж! Невинность и вызов, чистота и эти тяжелые тени под грудями, тонкие пальцы с короткими ногтями без лака... И Евино яблоко. Бесовское наваждение, а не женщина. Как он сразу ее не разглядел?

Ильяс закрыл глаза, откинулся на спинку кресла. Нащупал бокал с коньяком, выпил, вместо винограда ощутив на губах сладость того яблока — и жаркую волну сверху вниз, до пальцев ног. Несколько мгновений подождал, пока в голове перестанет шуметь, сбросил рубашку в кресло, оставшись в обрезанных мягких джинсах. И пошел на звук льющейся воды.

Дверь в ванную открылась от легкого нажатия.

Лиля стояла под душем, задрав голову и закрыв глаза, улыбалась чему-то. Услышала его — обернулась, открыла глаза, по-прежнему чуть улыбаясь. Чисто, как на том кадре, только яблока не хватало.

Дыхание перехватило, словно у подростка. Шагнул к ней, выключил воду и наклонился — слизать капли с груди. Вкусные... Вся она была вкусная, прохладная, словно вода из источника.

Лиля дрогнула, сжала рукой его плечо, словно боялась упасть, а другой зарылась в волосы. Пальцы у нее были мокрые, скользили по коже, и дышала она неглубоко и прерывисто. Облегченный вздох, — ожила, слава богу! — Ильяс проглотил вместе с водой. Поднялся губами по шее, прикусил ушко и одной рукой провел по лопаткам и вниз, до ямочек на пояснице. Другой рукой накинул ей на плечи полотенце.

— Пойдем в постель, Капелька моя, — шепнул и, не дожидаясь ответа, завернул ее и подхватил на руки.

Лиля выдохнула что-то согласное и умостилась на руках уютно и естественно, словно всю жизнь вот так...

Вот так и нужно — всю жизнь, думал Ильяс, обнимая сонную и довольную Лильку. Засыпая, она закинула на него ногу. Гладкую, чуть влажную, дивно красивую ногу с маленькой ступней и тонкой щиколоткой, так удобно ложащейся в ладонь. Она вся была такая маленькая, тонкая и удивительно уютная, и самой естественной вещью на свете казалось, что теперь половину его постели будет занимать она. Каждую ночь. И ничуть ему это не помешает.

Ильяс хмыкнул, вспомнив, как оберегал свое личное пространство от всяких моделек, заказчиц и прочих существ женского пола. Даже до утра старался не оставлять, вызывал такси и отправлял домой. Только не в этот раз. И не в пустой дом — в одиночестве аленький цветочек с голоду помрет.

Поцеловав "несчастье" в макушку, — нет, не права Настасья, Лилька счастье, а не несчастье! — Ильяс выскользнул из постели и, не одеваясь, пошел за трубкой и планшетом. Раскурил, вернулся в спальню. Сел в кресло.

Лиля спала, разметавшись морской звездой, улыбалась чему-то во сне. А он дымил, поглядывая на свое счастье, набрасывал эскиз одной вещички, — то есть пары вещичек, — и думал, какой подвох на этот раз заготовила ему судьба. Он точно знал, что за чудо и счастье придется дорого платить. Впрочем... не сейчас. Платить — не сейчас.

Загасив трубку и сунув планшет подальше, он лег рядом, обнял ее: удобно, словно нарочно под него сделана. Закрыл глаза. И уже не заметил, как из-под кровати вылез недовольный кот, потянулся и улегся на подушку.

Разбудил его Тигр. В своей неподражаемой манере — поставил лапу на щеку и выпустил-спрятал когти.

— Убью и шапку сделаю, — пообещал коту Ильяс, но встал. Тигр победно мяукнул и развалился поперек постели, пузом вверх. Из кухни, она же столовая-гостиная-кабинет, пахло кофе — горячим, только что сваренным, с корицей и кардамоном. Нет, кофе подождет.

Пошел в душ, постоял под холодными струями, проснулся окончательно. Вспомнил, что оставил джинсы в комнате, хмыкнул. Полотенце сойдет.

Кофе ждал на столе и еще парил. А Лилька сидела на подоконнике, поджав одну ногу, болтая другой. В его белой рубашке, той, что вчера бросил на кресло, собираясь за своей совершенной натурой. Натура уткнулась в книжку и дирижировала чайной ложечкой. Этой же ложечкой помахала в знак приветствия. И пробормотала, не отрываясь от книжки:

— Извини, я тут немного похозяйничала... не страшно?

— Завсегда пожалуйста. — Он хмыкнул, отступая к столу. — Ключи от квартиры в холле у зеркала.

Оторвать от нее глаз было просто невозможно, так что "Nikon" он искал наощупь — помнил, что оставил тут же, на столе около ноутбука... ага!

Она неопределенно помахала ложечкой в ответ. Расслышала или нет?..

Послал бог пофигистку, думал он, снимая кадр за кадром. Чудо, совершенство! В его рубашке, просвеченной солнцем, на фоне свежей липовой зелени за распахнутым окном, она была дивно хороша. Домашняя, уютная. Желанная. Естественная. Модельки так не могут, сколько раз пытался усадить на окно вот так, и Моцарта им ставил для настроения, и коньяком поил — а в кадре все одно выходила похабщина.

Лиля перевернула страницу и закрыла книгу. Посмотрела виновато.

— Извини, я увлеклась немного. Ты что-то говорил?

— Ключи от квартиры, говорю, в холле у зеркала, — повторил он, опуская "Nikon" и размышляя, утащить ее в постель сейчас же, выпить сначала кофе или взять прямо на подоконнике? — Чистые рубашки в шкафу, а холодильник ты и сама нашла. Все к твоим услугам.

Шагнул к ней, полотенце упало, да и черт с ним.

Глава 3. Лиля

В тот день Лиля так и не уехала. И на следующий почему-то тоже. С Ильясом было тепло, уютно и легко, — в точности, как в тот весенний день на берегу Москвы-реки, только почему-то еще лучше, — несмотря на его эстетское сибаритство. Вопиюще мужское — его квартира ясно показывала, что живет тут холостяк, не привыкший себе ни в чем отказывать, а дамы бывают лишь в гостях: халат в ванной один, синий махровый, гели для душа и шампуни только мужские, дорогущие и вкусно пахнущие, никакой забытой у зеркала помады или чулок. Может быть, все следы его любовниц убирала домработница: Ильяс не производил впечатления человека, способного драить плиту до блеска и наглаживать две дюжины рубашек. Тем не менее, в довольно скромной спальне и немыслимых размеров кухне-студии (она же гостиная и кабинет) с тремя окнами было чисто так, как бывает чисто лишь у заботливых хозяек. Но так как хозяйки здесь точно не было, и пахло у Ильяса только хорошим табаком, кофе, "Фаренгейтом" и сандалом, Лиля и подумала на домработницу. А, и еще немного пахло котом. Очень аккуратным котом. Серо-полосатый мейн-кун по имени Тигр сразу признал Лилю за хозяйку, ходил по пятам, выпрашивая еду и ласку, и по ночам устраивался спать на кровати, норовя влезть на подушку между ней и Ильясом. А Ильяс смешно морщил нос во сне, когда кошачий хвост попадал ему в лицо, отпихивал Тигра и, не просыпаясь, тянулся к Лиле. И от этого почему-то было снова тепло и хорошо, и казалось, что вот так и должно быть. Всегда.