— Глебу? Насколько я... владею информацией, в настоящий момент Бередня и Ладмения усердно налаживают между собой отношения. Их посол уже полгода протирает штаны в нашей столице. Теперь, видимо, настала и наша очередь отправить туда своих представителей... Не переживай ты за него. Я уверен, что в Бередне нашего... бывшего некроманта не ждет ничего каверзного. Слишком большие интересы связывают обе страны.
— Ты думаешь?
— Я же сказал, что я в этом уверен... И вообще, кто-то недавно заявлял, что начинает новую жизнь, — ехидно заметил умник.
— Конечно, начинаем. Но, ты же знаешь, что Глеб был важной частью моего... нашего прошлого. И я должна быть за него спокойна. А ты разве нет?
— Стась, мне тебе в третий раз заявить о своей уверенности?
— Не надо... Все. Больше ни слова о нем.
— Нет, погоди. Раз ты сама первой это имя огласила, у меня вопрос. Последний.
— Давай. Только, если последний.
— Как он мог так с нами поступить? — с надрывом, совершенно мне непонятным произнес кот. — Он что, думал, ты нас здесь ради него... бросишь?
— Как это — брошу? Если бы я согласилась, то в столицу мы отчалили бы все вместе: ты, Груша в сахарнице и я.
— Что?! — даже подскочил на месте Зигмунд.
— Что слышал. И вообще, после шести лет знакомства так плохо думать о некроманте?
— Знаешь, Стася... Знаешь... — глубоко задышал умник. — Ты — настоящая... Трахиния!
— Это почему же? — прищурила я на него глаза.
— Да, если б я знал раньше! Да я бы!.. В столице то! Да я бы — ух, как там развернулся!
— Ты это сейчас всерьез говоришь?
— Я?!.. — взглянул на меня Зеня совершенно безумными глазами, полыхающими сейчас всеми столичными огнями сразу. А потом, вдруг, глубоко выдохнул. — Извини... Занесло что-то... Нам и здесь совсем не плохо. Тем более что завтра новая жизнь начинается... Просто, столица, Стася, если бы ты раньше там жила, то...
— Зигмунд, ты такой умный, но иногда ведешь себя, как распоследний в деревне идиот, — теперь уже не на шутку удивила нас обоих домовиха.
— Извини...те... Так завтра, значит, курочку будем жарить?
— Ага... Если ты до тех пор окончательно нас с Грушей не разочаруешь.
И мы снова, все трое, надолго замолчали...
Вот уж не думала, что наша новая жизнь, которую я вчера торжественно объявила, начнется именно с этого... Нет, поначалу все шло точно по моему плану. Я даже на развал с утра успела смотаться, за обещанной курочкой. И даже вручила своему начальнику, господину Трушу, образец нового мыла на отваре из корня сусака (выслушав попутно его ценное мнение по поводу моего 'тупикового' образа), а вот потом... Потом произошло уж совсем, из ряда вон выходящее событие и выражалось оно в одном только имени — отец Аполлинарий...
Уборка с обязательным перетаскиванием мебели, затеянная, как символ перемен, подходила к концу. Осталось лишь развесить по своим новым местам расчленяющие верхний этаж лоскутные занавеси и живописно набросать на пол огромные вязаные круги. Я, в общем-то, этот момент уже и предвкушала, как главный во всем мероприятии, когда, обернувшись на критикующего мои действия кота, бросила взгляд в окно.
— Ну, надо же, цветовая гамма ему не нравится. А мне вот нравится. И со шторами они гармонируют. Ты сам посмот...Мать моя, Ибельмания!
— Гармонируют? — хмыкнул скептически Зигмунд, восседающий на горе из выхлопанных кругов. — Гармония есть связанность и соразмерность вещей, а здесь сплошной деревенский абстракционизм. И причем тут кактус?.. Стась, ты чего рот распахнула? Со стола свалишься.
— Если бы ты сейчас видел то, что вижу я, то выглядел не лучше. Я тебя уверяю, — бросила я на умника из под потолка ошалелый взгляд. — Он меня, видимо решил проклясть прямо на дому.
— Да кто там тебя решил проклясть? — заскочил кот с разбега на подоконник. — Вот это да — батюшка! Сам и без отряда святых угодников...Значит, Стася, у нас еще есть надежда.
— Отползти огородами?.. Хотя, что это я?..
И, действительно, с чего, вдруг, мне его бояться? С момента нашего последнего диспута прошло уже больше шести лет. И с тех пор мы с отцом Аполлинарием при встрече неизменно делали вид, что оба заметны друг другу не больше мухи — Гелия свое обещание сдержала. Но, вот осадок мутный, все же остался. Да еще кое-какая информация, доходящая до нашего дома с ногами зениных клиентов, страдающих кроме обычных своих болячек еще и особым, 'словесным' недержанием...
Батюшка наш, конечно, профессионал своего дела и святые источники знает назубок. Не говоря уж о Библии, цитирует которую, наверняка и в сновидениях. Однако, где та ветхозаветная Зулейка(7), а где мы?.. Далеко — совсем в другом мире... И вот, исключительно ради близости к проблемам местной паствы, примерно лет пять назад появилась в проповедях отца Аполлинария некая абстрактная 'героиня' — олицетворение порока и скудоумия в одном лице. И что эта 'богомерзкая гидра' только не вытворяла: страждущих обирала (всякая честная работа должна быть оплачена), мужиков в грех вводила (для некромантов это вовсе не грех), добропорядочных селянок поносила ('Бухнера' не ругательство, а название растения). В общем, всем своим существованием служила наглядным ответом на вопрос 'Как жить нельзя?'. За что, кстати, и регулярно, в назидательной части получала — святым возмездием по башке... И, ни слова про магию. Все — исключительно в рамках 'проблем современной нравственности'... А, это батюшка еще мой новый цвет волос не видел...
— А пусть посмотрит.
— Что ты говоришь? — оторвался Зеня от наблюдения за нетерпеливо переминающимся у нашей калитки священником.
— Я говорю, что сейчас спущусь и узнаю, чем обязаны такой честью.
— Я с тобой, — решительно смахнул кот с окна. — У меня для него уже давно своя проповедь заготовлена...
Отец Аполлинарий, завидев меня, 'приветственно' перекрестился. Я тоже... поздоровалась. Исключительно из женского любопытства. А когда пасть свою раскрыл для аналогичной цели Зигмунд (уже из научного интереса), священник вновь осенил себя знамением и неожиданно для нас многострадально выдал:
— А скажите мне, ценят в этом доме свой врачебный долг перед ближним?
— Пол сребеня за сеанс. После пятого — на медень дешевле, — беспощадно отчеканил кот свои расценки.
— Святые угодники! Что ж так дорого? — приподнял брови отец Аполлинарий, а я нервно заозиралась.
— Здоровье дороже, батюшка, ибо сказано в Святом писании: 'Кто сеет скупо, тот скупо и пожнет', — остался непреклонным умник.
— Апостол Павел, Послания к Коринфянам... — потрясенно произнес священник, брови которого, от такой вольной трактовки Библии переползли аж на середину лба. Он сделал шаг назад, будто намереваясь тут же удалиться, а потом, вдруг неожиданно передумал. — Ну, раз ты, сын мо-о... лекарь, так хорошо знаком с основой основ, то отвечу тебе тем же: 'От всякого, кому дано много, много и потребуется'. Куда идти?
— А нельзя ли пока... повременить? — решила я, наконец, встрять в этот обмен любезностями. — Зигмунд, можно тебя на пару слов — в сторонку?
— Да что такое, Стася? — недовольно зашипел на меня кот, едва мы удалились от изгороди на пару ярдов. — Ты что, хочешь испортить мне грядущее развлечение?
— Развлечение? Ты так себе это представляешь? — нависла я над умником.
— Нет, я его, конечно, полечу... Кстати, от чего его лечить то?
— Вот в том то и все и дело, — недоуменно скривилась я. — Сама ничего не понимаю... Его свечение прямо забито страхом. А вот чего он боится: то ли за свое здоровье, то ли по какой другой причине... Странно все это, Зеня. Очень странно, — обернулась я в сторону отца Аполлинария и еще раз внимательно на него посмотрела.
Священник, облокотившись одной рукой на калитку, другой шарил в своем кармане, едва шевеля тонкими старческими губами. Вот он на мгновение замер, и лицо его просветлело улыбкой. Потом вынул руку наружу, обтер ее об рясу, будто избавляясь от налипшей грязи, и взглянул на меня... Взгляд этот мне совсем не понравился:
— Зеня, ты можешь ему отказать?
— Отказать? — гневно воззрился на меня умник. — Во-первых, это претит моему врачебному долгу. Во вторых... Ты представляешь, какими после этого будут его проповеди? А ведь ты в этой деревне жить осталась. Ну, а в-третьих...
— Есть еще и в-третьих?
— Стась, я ужасно хочу посмотреть, как он храпит. Неужели ты откажешь мне в этом маленьком удовольствии?
— Ну, знаешь ли, господин философ... Да у тебя на уме одни удовольствия и развлечения.
— Ну, Стасенька... Ну, пожалуйста, — принялся кот тереться боками об мои ноги, вызывая одновременно и щекотку и большое желание поразмашистее его пнуть.
— Да делай, что хочешь. Но, я тебя предупреждала, — гневно ткнув указующим перстом в довольную котовью физиономию, направилась я домой... И даже подслушивать в знак протеста не стала...
Весь остаток дня я, естественно, на кота дулась. А к концу нечаянно забыла... Тем более, что повод отвлечься предоставился...
— О-о... жареная на вертеле курочка... Лучше может быть только жареный на вертеле карпунь(8), политый...
— Настоем валерианы? — прервала я кулинарные фантазии Зигмунда и кочергой принялась долбить по догорающим в кострище поленьям.
— Лимонным соком, — обижено мявкнул тот и развернулся ко мне своим полосатым боком. — Ты что, думаешь, я совсем... ветрогон(9)? Да, Стася? Я же вижу, что ты на меня из-за этого злишься. Скажи мне, я — ветрогон?
— Ты?.. Честно говоря, нет, не думаю. Это я на твоем фоне выгляжу старой занудой. А вообще, сколько тебе лет, Зеня?
— На днях ты сама же меня уверяла, что не больше четырех.
— Все ясно... Не хочешь об этом говорить...
— Ты знаешь, один поэт из нашего прежнего мира по имени Ариосто, как-то сказал: 'Все с годами теряется: юность, красота, здоровье, порывы честолюбия. И только одна глупость никогда нас не покидает'. Так вот, я опроверг его изречение.
— И в какой именно части?
— В первой, разумеется, — совершенно искренне рассмеялся кот. — Ибо моя глупость вечна, как и я, а все остальное воскресает вместе с каждым моим новым телом. Таков закон существования нашего рода.
— Я думаю, что это очень правильный закон. Иначе, представь себе — ты бы все-все-все знал, но уже ничего не хотел... Зеня.
— Что?
— А вот, по поводу вечной глупости... Ты сегодня ночью спать собираешься?
— Я не против.
— Чего именно?
— Заклятия сна, которое ты на меня вчера тайком наложила. Можешь проделать тоже самое и сегодня.
— А-а... Спасибо...
Дни иногда тянутся бесконечно долго. А порой пролетают, как легкая паутинка мимо глаз. Но, и те и другие не оставляют в нашей памяти ничего, кроме оторванного календарного листа с ничего не значащей датой, ничего не значащим утром, днем, вечером... ночью. А ведь они могли бы быть заполнены до краев. И все равно — хорошим или плохим. Для беспристрастной памяти важно другое — сам факт, что день этот чем-то запомнился. Мы их, такие дни, вспоминаем потом и говорим кому-то: 'Помнишь, это, как раз за неделю было, до того, как ты плавать научился?', или 'А-а, это когда я в таверне с друзьями Уроженье(10) отмечал, а вы меня потом, с твоей мамой домой не пустили?'...Сегодняшний день запомнится жителям Мэзонружа тем, что именно 28 июля 2561 года в своем маленьком домике, приткнутом к тыльной стороне храма, повесился отец Аполлинарий...
Новость эта уже облетела черной вороной все дома в деревне, а теперь кружилась над тянущей шеи за церковной оградой толпой, собравшейся, откровенно говоря, откровенно же удостовериться. Мне же, думать так о себе совсем не хотелось, так же, как и Гелии, беспрестанно запахивающей длинный жилет на своем очередном выпуклом животе. Мы, и на самом деле, просто шли мимо. Я — к себе домой после ежемесячного визита вежливости в гостеприимный алантский дом, стоящий неподалеку на пригорке. А Гелия, как обычно — оздоровительно выгуливалась, заодно, уж, провожая меня:
— Нет, ты слышала, как они про него не добро? — мазнула меня по щеке своим пепельным, выбившимся из-за уха локоном женщина. — 'Старый лицедей'. И откуда слова такие знают?
— Из его же проповедей, — хмуро заметила я, обводя взглядом присутствующих. — Не далее, как неделю назад 'богомерзкая гидра' лицедейством промышляла.
— Это когда ты успела? — понятливо хмыкнула алант.
— А, мы в 'Лишнем зубе' с Аленой, танцы души танцевали. Нас потом на 'бис' вызывали и мелочь кидали... Одна монетка мне прямо в кружку с элем булькнулась... А, впрочем, что уж сейчас об этом?
— Да-а... И кто ему, интересно, подбрасывал такие пикантные подробности из твоей жизни?
— Самой... жутко интересно, — еще раз внимательно глянула я в толпу. Но, озабочена сейчас была отнюдь не поиском болтуна, из христианского порыва, поведавшего батюшке о наших с приятельницей развлечениях, а тем, что, вот уже несколько минут мой затылок, спину и лицо бесцеремонно сверлил чей-то, такой же внимательный взгляд, источник которого я никак не могла зацепить своим. — Может, пойдем отсюда? А то обстановка здесь... нехорошая.
— Ты тоже это заметила? — повернула ко мне лицо Гелия.
— Что именно?
— Остатки чьей то магии. Старые, уже почти незаметны.
— Магии? — вынырнула я из своей нервозности. — Так ведь кроме нас с тобой в Мэзонруже больше нет никого нашего профиля? — и прищурилась уже в направлении прямо противоположном прежнему. — Мать моя, Ибельмания, -
ощущение было такое, будто отец Аполлинарий перед кончиной топил свой очаг магическими дровами и именно поэтому сейчас едва различимыми радужными всполохами 'магический дым' еще покидал покосившуюся трубу. — Рассеивается через открытый дымоход, — удивленно произнесла я в полголоса. — А по давности...
— Часов восемь — десять, не больше. А это значит, что вещали до рассвета, — авторитетно закончила алант. — Но, будь я трижды девственница, если пойму, как наш батюшка мог к себе в дом мага запустить? У него ж там, насколько я знаю, все сигнальными амулетами завешено.
— Ага... — невесело покачала я своей синей шевелюрой. — 'А как он мог накануне сам в дом мага прийти, да еще и напроситься к весьма сомнительному с точки зрения религии лекарю?.. Ведь, как чувствовала вчера', — а вслух еще раз подтвердила свою готовность сорваться с этого странного места.
Но, не смотря на полное на то согласие моей спутницы, мы даже шага сделать не успели, тут же оттесненные к ограде схлынувшей от тропинки толпой — из дома, прищурив глаза на солнце, один за другим, вышли, сначала, рыцарь Прокурата, седой коренастый человек, а потом и наш Дозирон. И, если лицо первого хранило профессиональную непроницаемость, то физиономия старосты долгожданно порадовала публику прямо переливами эмоций. Мужчины тормознули в усыпанном семячной шелухой круге и, обменялись взглядами, после чего приезжий специалист едва заметно кивнул.
— Уважаемые земляки! — начал наш глава, глухим от соразмерности событию голосом. — Вы ждете ответа. Он у нас один — наш батюшка, отец Аполлинарий, минувшей ночью собственноручно... повторяю, собственноручно прекратил свою жизнь путем повешенья за шею. На этот прискорбный факт есть точное заключение уважаемого представителя Прокурата, — по-бычьи мотнул он головой в сторону статуей замершего рыцаря. — Больше здесь добавить нечего, кроме того, что... Бог ему судья... Так что, можете расходиться по домам к своим детям и делам...
