Полынный ветер. Часть 1. След в небе

— Красивая музыка в твоей душе.

— У васпов нет души, — угрюмо ответил Иржи.

Ведьма усмехнулась, тряхнула головой, отчего ее волосы взметнулись снежным полотном, сказала беззлобно:

— Глупый. Если есть музыка — есть и душа.

Иржи промолчал. Спорить с колдуньей не хотелось. От голода и химикатов его немного мутило и на разговоры не тянуло.

Стол уже был накрыт. Нехитрая снедь — перловая каша вприкуску с ржаным караваем — показалась Иржи необыкновенно вкусной. Но вместо молока ведьма поставила перед гостем деревянную кружку, полную какого-то дурно пахнущего варева.

Иржи поморщился и отодвинулся.

— Что это?

— Пей! — строго приказала ведьма. — Кровь твоя отравлена. По-другому яд не выведешь.

Иржи послушно выпил и закашлялся: большей гадости пробовать не доводилось. Но то ли помогло зелье, то ли на сытый желудок и жизнь становилась проще — "Вальс цветов" смолк, а на смену ему пришли другие звуки: трель зимующего за печкой сверчка, деловитая возня мышей и другие — неясные, тоскливые, словно вьюга тонко вздыхала, жаловалась в трубе...

— Болотница умирает, — возвращая в реальность, грустно сказала ведьма.

— Вот незадача, — лениво отозвался Иржи: от сытости его снова клонило в сон. — Выходит, зря нёс. Думал, пригодится. Выбрось.

Ведьма обидно рассмеялась.

— Все мужчины на один манер. Что люди, что осы: ломать — не строить...

Иржи пожал плечами.

— Подумаешь. Их на болоте — тысячи. Поймаю ещё. Если надо будет.

Однако от мысли, что снова придется иметь дело с кровожадными обитателями болот, его передернуло.

— Я ведь вернуть её могу, — сказала ведьма.

Иржи выпрямился. Сон как рукой сняло.

Что ж. Это значительно облегчит ему задачу. Болотниц боятся и васпы, и люди. Зачем упускать шанс заполучить такое оружие, если судьба сама вкладывает его тебе в руки?

— Верни, — согласился он.

Ведьма встала, потянулась к полке, где ровными рядами выстраивались пузатые флаконы с отварами да зельями. Ощупав, выбрала нужное и поманила Иржи:

— Подойди!

Он вложил ладонь в ее горячую руку — прикосновение женщины обжигало, но это не был огонь желания. Иржи чувствовал силу, исходящую от нее. Ведьма некоторое время стояла молча, словно что-то прикидывая. Наконец, повернула к нему строгое лицо с влажно поблескивающими невидящими глазами, проговорила с каким-то волнением:

— Прежде, чем решение принять — выслушай. Обратить всё назад — каждому дано, но сделать это можно лишь раз. Ты свой шанс отдашь.

Он лишь хмыкнул недоверчиво, сказал легко:

— Да мне зачем? Не нужно.

— Как знаешь, — улыбнулась ведьма. — Я должна была предупредить перед тем, как твою кровь пустить.

Иржи это не удивило: болотницы — потусторонние убийцы, немудрено, что им для жизни нужна кровь.

Колдунья взяла с полки нож — не тот, что режет теплый, только что из печи взятый хлеб. Этот нож был тонкий, загнутый, как серп, острый, как жало. Иржи протянул ладонь и не почувствовал укола — только увидел, как кровь закапала в глиняную плошку, куда еще раньше ведьма вылила зловонное зелье вперемешку с зеленоватой болотной жижей.

Иржи никогда не боялся крови, но отвернулся, не в силах смотреть, как среди пузырящейся грязи расцветают красные цветы. Болотница забулькала, всасывая излюбленное лакомство. Иржи почувствовал тошноту, отпрянул, наблюдал со стороны.

Ведьма перемешала зелье деревянной ложкой, и жидкость стала однородно черного цвета — как черные снеговые тучи над тайгой. Только тогда колдунья выплеснула зелье на пол, и побежали чернильные струйки, сливаясь в круг, и, стекаясь к середине его, закрутились коловратом. Ведунья двинулась посолонь[1], обходя круг и приговаривая:

Как ветер дым из трубы тянет,

Огонь силой своей раздувает,

Пусть так же он раздует,

И будут плоть в ней, и кровь, и жизнь.

Голос ведьмы звучал певуче и сладко. Дурманил голову почти так же, как варево из ее котла. И спрятанные на чердаке воспоминания зашевелились снова, заскреблись по углам, умоляя выпустить из заточения. Там, в прошлом, столь далеком, что оно казалось вымыслом, тоже была женщина — белокурая и печальная. Она присаживалась у детской кроватки и пела мальчику о звёздах. И слушая её колыбельную, ребёнок зачарованно всматривался в сумрак за окном, за пелену антрацитовых туч, словно пытаясь разглядеть, как рождаются и умирают миры.

Свет в центре круга стал ярче, а разлитая на полу жидкость вдруг стала уплотняться, принимая очертания человеческой фигуры.

Иржи вздрогнул, возвращаясь в действительность. То, что сейчас происходило на его глазах, можно было назвать чудом. Однако возвращающееся к жизни существо меньше всего теперь походило на болотницу.

Фигура обрела точеные девичьи формы. Черные грязевые щупальца окрасились в рыжий, вспыхнули огнем, потекли по плечам расплавленным золотом. Щеки побелели, потом на них вернулся румянец. Нагая грудь поднялась и опустилась. Потом еще раз. Ресницы дрогнули и приоткрылись.

Иржи даже на месте подскочил. Сжав кулаки, он решительно шагнул к слепой ведьме.

— Что ты наделала? — вне себя от ярости прохрипел он.

Девушка, появившаяся в светящемся кольце, очнулась, села: испуганная, юная, живая.

— Вернула. Как и обещала, — сказала ведьма, и в голосе её не было страха, только спокойствие и строгость. Что ещё больше разозлило Иржи.

— Эту-то зачем?

Ответить ведьма не успела: девушка обернулась. Взгляд её метнулся сначала к женщине, потом — к васпе. Глаза распахнулись шире. Красивое лицо исказилось ужасом и отвращением. Девушка отшатнулась, умоляюще прошептала:

— Не надо! Прошу!

И закрыла руками наготу, зарыдала в голос.

Иржи отступил. Непосильная тяжесть обрушилась на его плечи, пригвоздила к полу.

Дверь старого чердака открылась и не пожелала закрываться снова. И оттуда вышло на волю его наваждение. И узнало его.

_________________

[1] По ходу движения солнца

— 6 —

"Фа", — торжественно пропели в голове фанфары, знаменуя рождение чуда.

Но оно не радовало Иржи так же, как рождественская ёлка в недавнем сне. Зато перед глазами заплясали зелёные круги. Реальность закачалась, как болотная тина под ногами. Показалось, вот-вот разойдётся, и чёрная вязкая бездна откроет свой прогнивший зёв...

Иржи инстинктивно отодвинлся, словно и впрямь боялся соскользнуть в тёмный провал, откуда только что выбрался рыжий морок, опёрся о стену.

— Ведьма проклятая! — зло проговорил васпа. — Всё испортила!

В груди полыхал пожар гнева. И стоило большого труда сдержаться и не стукнуть эту чародейку, невидящие глаза которой, казалось, вовсю смеялись над ним.

Иржи крутанулся и выскочил из ведьминой избы — будто в прорубь нырнул.

Глотнул морозного воздуха — отрезвило. Горько усмехнувшись, Иржи снова сжал кулаки и обругал себя. На что только рассчитывал?!

Недаром говорят, что все беды от женщин — зачаруют, заморочат, всё на свой лад переиначат. И из-за этого ему теперь казалось, что внутри отказал механизм долженствования, рассыпался на шестерёнки, встал... А без него — все как-то неправильно, нерационально. Оставалось только — блуждать впотьмах... А там шагнешь в сторону — и обрыв.

Отчего-то снова возник перед глазами светлый облик белокурой женщины с печальным взглядом... Но вмиг истаял, оставив за собой лишь тихую мелодию, которая укутывала и баюкала душу:

Вот, уснёшь, мой мальчик, сладко,

я возьму тебя на ручки.

Вот и мальчик спит. [2]

Иржи упал на колени прямо в сугроб и вцепился в волосы. Ледяные стены привычной жизни шли трещинами, разлетались зеркальными осколками, оседали радужной пылью. И белизна, совершенная, безмолвная, саваном падала на мир. И все звуки, дрожа и возбуждая своей последней вибрацией воздух, гасли в ней, сливались с нею, как небольшие ручейки, журча и напевая, стекаются в реку, а та уже — величаво катится к океану, исчезая в его безупречности.

Белизна несла бесчувственность. Должно быть, уставший от переизбытка информации рассудок хотел просто замереть. Вышло недолго: постепенно из белого беззвучия тоненькой струйкой вытек зелёный — беспокойство и внутренняя напряженность, когда каждый нерв натянут как струна... И будто подтверждая опасения, где-то совсем рядом ухнула сова, пророча беду и напасти.

Если у жизни есть планы на твой счёт, она непременно осуществит их. Пафосно и под фанфары...

Иржи устало вздохнул и прикрыл глаза.

* * *

Она падала в пустоте.

С каждым миллиметром вниз — вверх улетала крупица памяти. И скоро остался лишь страх — потерять опору: балкон без бортиков, лестница без перил...

Шаг — и летишь. А смерть разевает пасть, принимая тебя. Её зубы — последняя твердь. После — лишь полёт в никуда.

Здесь не было времени. Только — всепоглощающий мрак. Это он сожрал её голос. Выпил слёзы. Оглушил безмолвием.

Тьма...

Тишина...

Пустота...

Падение...

Кто она?

Темнота — ослепляет. Вернее, забирает зрение. Зачем оно, если цвета мертвы?

Так тихо...

Собственные мысли — грохот камнепада.

Не думать...

Но это значило бы не жить. Потеряться навек в безмолвии. А может, так лучше?..

Исчезнуть...

Истончиться...

И вдруг...

... Пространство завибрировало, её потянуло назад, да так быстро, что подступила тошнота...

Медленно открывала глаза — веки неподъёмны. С трудом оглянулась, и взгляд встретились с другим. Острым, стальным. Он вспорол память, и воспоминания хлынули, как из прорванной дамбы: отблески пожара, гомонящие дети и монстр, самодовольно ухмыляющийся, осознающий своё превосходство...

Отшатнулась и взмолилась:

— Нет! Пожалуйста! Не надо...

Вместе с ощущением жизни пришли страх и брезгливость. Обняла себя за колени и заплакала: горько, безутешно, как все новорождённые.

Хлопнула дверь, на мгновение обдав морозной свежестью.

Задышалось легче, ушла давящая тяжесть. И тут же кто-то окутал плечи тканным покрывалом.

— Возьми, укройся, — донёсся сверху приятный женский голос.

Девушка подняла голову, и наткнулась на белизну. Это напугало её — словно контрастируя с ушедшей тьмой, всё в стоявшей перед ней женщине было белым: кожа, волосы и даже глаза. Эта белизна пугала — будто склонилась смерть-Морена.

Девушка отползла ещё:

— Не трогайте...

Голос тих, слова, казалось, всплывали из недр сознания. Ещё непривычные. Едва узнанные.

Женщина протянув вперёд тонкую руку, коснулась её лица.

Слепая.

И живая — ладонь теплая и пахнет травами.

— Не бойся, — сказала женщина и поправила на ней покрывало: — Так лучше?

Девушка поежилась, прислушиваясь к ощущениям.

— Немного... — ответила она, — лишь холодит слегка... Как иголками ... изнутри... — Эти слова высушили её и, жадно облизнув пересохшие губы, она попросила жалобно: — Пить...

Женщина оперлась о стоявший неподалеку сундук, выпрямилась и отошла к столу, но вскоре вернулась, протянув ей кружку, полную ароматного варева и исходящую паром.

Девушка обняла посуду обеими ладонями и жадно прильнула к напитку. Он был горячим, но не обжигающим, это позволяло пить большими глотками. И с каждой каплей влаги в организм возвращались тепло и жизнь. Утолив жажду, осмысленным взглядом окинула комнату, отмечая уют и порядок, да и сама хозяйка избы теперь уже не казалась такой пугающе нездешней...

— Спасибо, — проговорила девушка и попробовала подняться. Ноги дрожали и разъезжались, но кое-как ей удалось подняться и даже сделать несколько шагов.

Холодок от двери забрался под покров, девушка поёжилась и завернулась в ткань ещё плотнее.

— Где я?

— У меня в гостях, — спокойно ответила слепая. — Не бойся, я друг твой. Я — Нанна.

Девушка оглядела себя растеряно:

— Если я в гостях — почему обнажена?.. — и вспомнила ледяной взгляд и хлопнувшую дверь. Понимание пришло внезапно. — Этот человек... — задыхаясь, произнесла она, — что вышел за дверь... Он что-то сделал со мной?

— Нет, не волнуйся.

Хозяйка протянула руку, словно пытаясь успокоить. Но девушка отступила, упрямо мотнула головой, забыв, что имеет дело с незрячей.

— Вы обманываете меня! — выпалила она, чувствуя, как в душе закипает обида от того, что ей не говорят правду. — Я видела — он был зол! И... я узнала его! Он плохой, очень плохой человек!

Женщина нахмурилась, между бровями пролегла вертикальная складка. Сказала строго:

— Об этом судить позже будешь. Не время теперь. Скажи, что ещё помнишь? Последнее...

Веяло от женщины умом и силой, такой нельзя не подчиниться. И девушка, проглотив обиду, задумалась. Сознание тотчас же обожгло вспышкой вернувшейся памяти: было жарко, и больно, и пахло гарью...

— Огонь, — промолвила неуверенно. — Да, это точно был огонь. Его принес тот плохой человек... — внезапно накрыло догадкой: — Это ведь вы прогнали его, да? — подскочила к женщине, ухватила за руки, заглянула в незрячие глаза. — О, спасибо! Вы меня спасли!

Душу, ещё не привыкшую чувствовать, сейчас переполняла благодарность, да такая — что хотелось плакать.

Нанна погладила девушку по волосам, тепло, но немного печально улыбнулась, ничего не ответила, но спросила:

— Ты голодна?

Девушка вздрогнула. Голод... Когда-то она заразилась им от мрака. И не могла насытиться.

Сейчас — облизнула губы, пробормотала:

— Наверное...

Нанна повела её за собой, и девушка, кутаясь в покрывало, засеменила следом.

Вид нехитрой снеди сейчас же вызвал спазм в желудке. Хотелось наброситься на пищу и разрывать ту, подобно хищнику. Когда-то человеческая плоть была заветным и самым сладостным лакомством для неё. А кровь — эликсиром жизни. Страх снова начал сдавливать грудь, дышать стало трудно. Она вытерла пот со лба, отгоняя жуткий морок, и порадовалась, что хозяйка — слепая.

Взяв ложку, девушка покрутила её и так и сяк, и, разгадав назначение, принялась за похлёбку из перловки, неожиданно оказавшуюся необыкновенно вкусной. Чуть разомлев и едва не мурлыча от наслаждения, девушка спросила хозяйку, что пристроилась поодаль и ждала, думая о чем-то, подперев ладонью голову:

— А вы что же тут постоянно живёте?

— Да.

Девушка даже замерла над тарелкой:

— Неужели одна?

— Одна, — вздохнув, подтвердила Нанна.