— А фрукты?
— Что — фрукты?
— Как ты упаковывал бананы, не говоря уж о спелых авокадо и даже жабутикабе?
— Попросил, — и мои русские привезли мне машинку для вакуумной упаковки, и еще одну, — для азота. Следующим же рейсом, клянусь Пресвятой Троицей!
— Вот то-то и оно, — непонятно констатировал его собеседник, Серхио Гонсалес, по прозвищу "Толстяк", — а кто может сказать, что понадобится тебе в следующий раз?
Толстяк, понятное дело, худой, как щепка, и всегда-то был смурным типом, а уж Рамон-то знал его с самого детства, лет двадцать. Он, кстати, очень мало изменился с тех пор, такой же худой, желтый, в том же, кажется, синем хлопчатом комбинезоне, — и уж точно при тех же круглых очках с маленькими стеклами. Такой же смурной и так же невозможно понять, что он говорит.
— А какая разница? — Поддерживая традицию, не понял Рамон. — Что закажу, то и привезут, они такие прям честные, такие наивные.
— А такая разница, что ты скоро перестанешь понимать, как раньше-то обходился без ихних штучек. Как с телевизором. Сначала — приручат, а уж потом... — Серхио многозначительно завел глаза, на самом деле понятия не имея, какие ужасы собирается напророчить собеседнику, — потом уже поздно будет.
Что взять — смурной человек. Говорит непонятно, а сам — бестолочь последняя, ничего толком не умеет, ни на что толком не годен.
— Кстати, — а тебе не приходит в голову, что у них то же самое?
— Что — то же?
— А — продают тебе свой товар в три раза дороже, чем берут там у себя, а кофе — в три раза дороже продают у себя?
Такой поворот дела не приходил Рамону в голову и даже несколько испортил его превосходное и чуть возбужденное настроение. Все-таки вовсе бесполезный человек. Говорит — непонятно, а душу все-таки умудрится смутить.
— Как это? Я — в три, и они — в три, это будет... Это будет за кофе...
— В девять раз, — любезно подсказал Толстяк, — так что там, где ты навариваешь песо, они берут — два.
— Так это получается... получается, — Рамон, от неожиданности мысли не могущий вот так, сразу, сообразить, углубился в подсчеты, загибая пальцы и бормоча себе под нос, — получается, что это я теряю два песо из трех? Если б я продал у них — сам, а купил бы — на месте, и продал бы... Нет, наоборот... Слушай, — я совсем запутался. Вечно ты так.
— Ничего подобного. Ты только что сам понял, что куда лучше возить — самому и цены — устанавливать тоже самому. Все правильно, так что нигде ты не запутался.
— Так они не дураки все-таки?
— Дураки. Хотя бы потому что связались с тобой, вместо того, чтобы закупать кофе прямо на асиенде. Дураки, но все равно остаются не в накладе. Вот теперь прикинь, сколько б имел ты, умный. — Но тут же испортил впечатление от таких понятных, хороших слов, потому что продолжил все-таки непонятно. — Понял, что тебе надо будет заказать у твоих честных, наивных русских в следующий раз? Только ведь не привезут...
До Рамона вдруг дошло, и от одной этой мысли его прошиб холодный пот.
— Лодку ихнюю? — Хрипло проговорил он дошедшее. — Но столько мне и не потянуть...
— Это — да. Пока — да. А вот увязаться с ними, — так очень даже может быть, что и станет.
Что-то в душе восставало против этого непогрешимого умника, а потом, едкое, как желчь, вдруг выплеснулось в вечном и неотразимо-хамском:
— Если ты такой умный, — с замиранием сердца проговорил Рамон, — то что ж тогда не богатый?
И "Толстяк" непременно обиделся бы, как обижался всегда, и вдался бы в нелепые объяснения, которых от него не ждут, но их отвлекло появление нового персонажа. Джордж какой-то-там-еще появился в здешних местах не так давно, около года тому назад, но уже пообтерся, без обиды откликаясь на естественное "Гринго". Носил Гринго выцветшую клетчатую рубаху с закатанными рукавами, недешевые джинсы, висевшие на его костлявом заду, как на колу, глаза имел блекло-голубые и славился способностью пить, как губка. Впрочем, в запои он не впадал, и мог при желании не пить очень подолгу. Жизнь он вел, как и его соседи, достаточно скромную, только что не скудную, но почему-то чувствовалось, что деньги у него все-таки водятся.
— Рамон, — проговорил он, наконец, после неизбежных приветствий и разговора о ничего не значащих пустяках, — говорят, будто ты хорошо поднялся на делах с этими твоими русскими, а?
— Грех жаловаться, Гринго, грех жаловаться.
— И деньги хорошие, а?
— А какое тебе дело, а? В долю хочешь вступить, или, не дай Бог, отбить клиентов?
— Ни в коем случае, приятель. Последнее это дело, — зариться на чужой заработок. Спросить хочу... — он долго раскуривал большую кубинскую сигару, прежде чем продолжил, — они говорят, всякими такими штуками торгуют, а? Всякими полезными изобретениями?
— А ты, значит, хочешь приобрести? — Нехорошо обрадовался Рамон. — Так пожалуйста. В любой момент.
— Нет, говорю же, — спросить хочу.
— Ты ведь уже спросил.
— Ничего подобного, парень. Понятно, зачем покупаешь, но я тут познакомился с кое-какими образцами, и поэтому хочу спросить: продаешь-то зачем?
— Как это?
Два человека в один день, говорящие неизвестно — о чем, это, право же, было слишком много.
— Да вот так. Подобрать с умом наборчик, — и деньги вообще никогда не понадобятся. Это ж для себя вещи, а не на продажу ни на какую...
Глянув на собеседника и не встретив в его глазах даже тени понимания, Гринго только тяжело вздохнул.
— Ладно. Тогда у меня к тебе большая просьба. Когда твои русские друзья начнут строиться где-нибудь тут неподалеку, — замолви за меня словечко. Не подведу ни тебя, ни их.
— Да с чего ты взял, что они вообще собираются строиться?
— Сынок, — сиплым голосом ответствовал Гринго, возлагая на плечо Рамона жилистую, веснушчатую десницу, — если старый Джордж говорит, что какие-то там ублюдки собираются строиться, то скорее всего так оно и есть. Даже если они пока что сами об этом не догадываются.
Рамон — в гробу хотел бы видеть такого папашу, равно как и его руку у себя на плече, и не спустил бы кому другому, но тут стерпел. Было в этом самом Гринго что-то такое... Вызывающее опасение.
Констракшн бизнесс — во всем мире дело мало уступающее по доходности торговле наркотиками и оружием и почти столь же чистое. И сгореть на этом поприще можно почти таким же ярким пламенем. Валентайн "Бау" Росетт, вот уже больше года, как Джордж какой-то-там-еще "Гринго", знал это лучше кого бы то ни было, он сам был из таких — сгоревших, и счастье еще, что не до конца. Ну, — не до самого конца.
От прочих разных сгоревших на этом славном поприще его отличала такая мелочь, как действительное умение строить, в случае чего, хорошо, быстро и дешево. Ну, — относительно.
В смысле, — относительно дешево. А ублюдков, которые собираются строиться, он действительно чуял за версту, — и за месяц до того, как решение строиться действительно придет в ихние тупые головы. Он по всему чувствовал в этих русских торговцах огромные деньги и огромную перспективу. Да, идиоты. Телки, которых не обирает только ленивый. Но вот только сдается ему, что если они догадаются о том, что их кидают, жулику мало не покажется. Сам заречется и другие надолго запомнят. Да, не жалеют бабок, как будто не знают истинной ихней цены и силы, но и это может парадоксальным образом оказаться на пользу делу, с самого начала придав делу ореол масштаба. А если они, — да помогут ему подняться из нынешнего дерьма, — то он будет их с потрохами. Даже научит уму-разуму и не будет нагревать на каждом шагу. Ну, — почти не будет.
... Меньше всего пострадают, почти вовсе не пострадают страны третьего мира, самые, что ни на есть, слаборазвитые. Тем и вообще любые новации могут пойти на пользу, потому что хуже, чем есть, уже не будет. Ну, а все остальное полетит кверху задницей. Причем первыми стартуют даже не Европа и не США, где и сырье есть какое-никакое, и традиционные отросли промышленности развиты, и внутреннее потребление высокое: Восточная Азия. "Тигры" — в первую очередь, а Япония — только самую малость погодя. И ведь это ж только самое начало. Сейчас они вывозят старье, заваль, изделия класса "А", которых и производится-то для внутреннего потребления все меньше и меньше. Хотя, с другой стороны, надо сказать, — товар-то все опасный. Самый что ни на есть дестабилизирующий: перекрывает надолго сразу много первоочередных потребностей, так, что пострадают в какой-то мере даже топливные и электрические компании. Не говоря уж о прочем. Автомобили они, надо думать, будут толкать в открытую. Неудобные, грубые русские автомобили. Которые не ломаются, даже если на них въехать в стенку, проходят по любой местности, стоят — гроши, а ездить могут в конце концов на соломе, хворосте и листовом отпаде... А еще найдутся, ведь найдутся же предатели, которые начнут переделывать и делать удобными. Лепить всякие примочки для красоты. Можно пари заключить, что таких — будет больше, чем достаточно.
Так что врал Михаил. Врал, а скорее всего, — искренне заблуждался, когда говорил, что в стране почти исчезло массовое производство. Отстал от жизни, оно, может быть, и сходило на нет, но жизнь сделала очередной виток, и потребность в нем снова появилась. Для прорыва вовне. Помнится, он говорил тогда о неких "ювелирствующих", с явным оттенком пренебрежения, а Майкл не спросил поподробнее, решив почему-то, что это и так понятно... А потом нынешних неизбежно подопрет следующая генерация, которой они — будут мешать, и во все укромные уголки мира хлынут изделия следующей очереди, — здешние милые самолеты, "камбалы", медицинские комплексы, беспилотные летательные автоматы, атомные реакторы в секциях, сами по себе такие вот подводные лодки, атомные и не очень, вообще все эти автоматы высших функциональных классов, — и оружие, оружие, оружие... Комплексы по производству "протопита"! Да что там барахло с железяками, они сами пойдут на вывоз, где уже никто не сможет помешать им развернуться во-всю... Ну да, — а как иначе-то? Например, с медициной здешнего разлива. А все потому что русским приспичило удариться в туризм, причем приблизительно всей страной... А потом страны третьего мира насытятся всякими такими штуками, дешевая рабочая сила сначала станет не такой уж дешевой, а потом сделается редкой и остродефицитной. А потом они наплюют на все договоры и перестанут продавать на Запад сырье, а вот это уже будет не кризис, а необратимый крах всей экономики, направленной на извлечение прибыли. Вот тут-то то все и всяческие приличия будут отброшены, и тогда все начнется по-настоящему. Только кончится, наверное, скоро...
Он — встал, заложив руки за спину, расставив ноги и глядя с берега на рейд порта Тихий ничего не видящими глазами.
... Не зря, не зря тут стояло такое вот лето, потому что, очень может быть, это вообще самое последнее лето в истории. Скорее всего. Поразительно только, почему так поздно. Ну вот и все. Все элементы мозаики, наконец, сложились в целостное Представление. Такое, что не убавить и не прибавить, и остается только вернуться домой, собрать всех родных и постараться успеть получить удовольствие от последней осени.
... Как я полагаю, особенно успешному развитию процесса способствует то, что русские, при всем видимом и, — да, фактическом отличии, я бы сказал, архетипически близки всем этим людям и всем этим народам по менталитету. Все этические системы, сколько-нибудь соответствующие современности, привнесены в Россию извне, не были выработаны и выстраданы широкими народными массами, а оттого и являются весьма поверхностными. Если поскрести даже самого интеллектуального русского, обнаружится язычник, все так называемое "православие" которого в основном представляет собой род особенно развитой системы суеверия. Кроме всех этих суеверий и легко поднимающегося на поверхность комплекса родоплеменных отношений, русские являются язычниками, с характерным языческим прагматизмом, по-язычески же довольно примитивным и близоруким. В общем, — все то самое, что нужно для наилучшего понимания с азиатами, неграми и латиноамериканцами. Ваш человек находит совершенно естественным, когда видит в кресле высокопоставленного чиновника не политика и не клерка, а, сквозь все эти наносы, прямо главу большей или меньшей семьи, вожака большей или меньшей шайки более или менее лихих добытчиков, человека грубо прагматичного, — нет, вором-то он может быть и изощренным, — и лишенного даже следов глубинного идеализма. Западному человеку нужно долго учиться, подстраивать свою манеру поведения, держать в голове, что политики не так уж редко бывают продажными, — а русский прямо резонирует с подобными людьми. Поэтому англосаксы вырезали своих индейцев почти под корень, а вы — живете с татарами, башкирами, горцами, чукчами и орочами как так и надо. Но это обстоятельство стало по-настоящему важным только теперь, после того, как у вас появился ресурс. Вы отправляетесь в республику Банановую и предлагаете построить еще один порт, беретесь сделать электростанцию, туркомплекс или завод по производству джипов. Даете вожаку за контракт столько, что он возьмет, да еще с чистой совестью, потому что вы в последнее время научились выбирать такое, что действительно нужно, а главное, — понятно и очевидно. Не металлургический комбинат и не станкостроительный завод. За работу берутся символические деньги в долг, потому что вы можете себе это позволить, специалисты и так называемые работяги — строят себе благоустроенный поселок со всеми удобствами, успевают передружиться с местным населением и обзавестись местными любовницами, доктора, — это, надо признаться, да, прямо безобразие какое-то, даже уезжать страшно, ей-богу, — лечат всех желающих или же только нужных людей на вашем уровне, все хорошо и замечательно. Работа тем временем выполняется в кратчайшие сроки и с поразительным качеством. Создается постоянное представительство из специалистов. Это все вы пробовали делать и раньше, но только теперь усилия оказываются более, чем успешными, и это — только первый такт двигателя, потому что ваши специалисты, будучи государственными служащими, точно так же, как те, с кем они имеют дело, в не меньшей степени остаются членами своего клана, семьи и тому подобного, поэтому вслед за первым тактом следует второй.
Он состоит в том, что непременно имеется порт или крупный аэродром, которые строятся просто попутно, вроде бы как для удобства основного строительства, и вот там-то под официальным прикрытием начинает складываться система подпольной торговли. В таких масштабах, что порой возникают "черные таможни", за часть товара обеспечивающие настоящий режим наибольшего благоприятствования в торговле. Второй такт покрывает все издержки от первого. Год, полтора, и все силовые, товарные, инфраструктурные, информационные и финансовые потоки, — кстати, значительно выросшие, — оказываются замкнуты на вашу факторию. Возврат в исходное захолустное состояние становится сначала — нежелательным, потом — пугающим, а в конце концов — прямо невозможным, как возврат в утробу матери. И никто никого не эксплуатирует! Платят вполне прилично людям, которые согласились бы на вдесятеро меньшую сумму! Никто никому не тычет кулаком в рожу, называя китаезой либо же черножопым! Притворяясь последними лохами, — а отчасти и просто так, без особенного расчета, — им дозировано дают, — то, понятно, что считают нужным. Приезжие, как правило, — зрелые и молодые мужчины, угодив в сексуальный рай, разумеется, пускаются во все тяжкие, и через год кругом оказывается полным-полно помесят. Местные стервы даже специально норовят залететь от спеца, потому что папаша, — даст на прокорм что-нибудь такое, что и впрямь прокормит. А что ему, на самом-то деле? Такого рода колонии охраняются очень небольшим числом профессионалов из Союза, — и куда большим числом лиц, привлеченных из местного населения: продажные политики, продажные полицейские, главари наиболее влиятельных банд, наемные убийцы, и тому подобный контингент. Количество преступлений быстро идет на спад, — зачем, если можно иметь больше без всякого риска? Отморозков, до которых не доходит, кончают свои, с нечастой и охотно оказываемой помощью Большого Брата. Так же поступают со слишком умными, теми, которые понимают, что это — конец их владычеству, конец привычному образу жизни и вообще многому, многому другому. АВОСЬ — как провозглашенный и активно экспортируемый жизненный принцип! Вмешательство США и прочих великих держав, — открыто игнорируется, с их сторонниками на местах происходят все более крупные и нелепые неприятности... Надо признать, кое-что из того, что я узнал в этом плане, не поддается рациональному толкованию.
