Здесь, на улице полуразрушенного города, его прежнее самомнение казалось Олваргу таким же непостижимым, как и ослепление людей, которых он заманивал в ловушки Темного истока.
Есть ли в мире что-то более нелепое, чем запутавшаяся в паутине муха, которая всю свою жизнь считала себя пауком? А настоящий-то паук все время находился рядом — совсем рядом, — терпеливо выжидая, пока не настанет его час.
Олварг до боли стиснул кулаки, почувствовав, как ногти впиваются в ладони. Он еще может побороться... И потом, как бы фальшива ни была его победа, но он все же победил. Их драгоценный "Эвеллир" погиб, а он все еще жив, и покоренная Адель лежит у его ног.
Холодный и сырой мартовский ветер пробирался под одежду, пробирая тело до костей. Олварга начало трясти. Снова взглянув на рухнувшее здание тюрьмы, Олварг вспомнил уверенность Седого в том, что Меченый способен уничтожить Темные Истоки, и спросил себя — а мог ли Крикс каким-то образом спасти от этой магии и его самого?.. Сердце тоскливо сжалось.
Почему он, собственно, так рвался в Вечный город, к цели, давно потерявшей всякий смысл по сравнению с неумолимо подбирающейся к нему хищной тенью? Что, если он, даже не осознавая этого, все это время шёл к нему, в отчаянной надежде, что встреча с дан-Энриксом каким-то образом спасет его от ожидавшего его кошмара?
С другой стороны — какая теперь разница, — тупо подумал он. Все равно Меченого больше нет. И даже если Олварг наберётся храбрости, поднимется на самую высокую башню в этом городе и бросится оттуда вниз головой, это уже ничего не изменит — потому что даже за порогом смерти он будет принадлежать Истоку точно так же, как его Безликие. Теперь и навсегда.
* * *
Придя в себя, Олрис не сразу понял, где он. Пасмурное небо у него над головой казалось таким ярким, что от него резало глаза. Это помогло Олрису понять, что он лежит на земле и что сражение, наверное, уже закончилось. Сознание, что он остался жив, не вызывало ни радости, ни торжества — только тупое удивление. Голова у него раскалывалась от боли, во рту было гадостно и солоно. Он осознал, что все еще придавлен своей мёртвой лошадью, и завозился на земле, но быстро понял, что ему не хватит сил освободиться. В разгар этих мучений на фоне светлого неба появилась чья-то тёмная фигура. Олрис стиснул рукоять меча, но тут же успокоился, поняв, что это свой — правда, судя по виду, не из гверрцев Лейды, а из тех, других, явившихся на своих кораблях в разгар сражения, когда казалось, что надеяться защитникам Адели уже не на что.
— Живой?.. — спросил островитянин риторически. И, наклонившись, помог Олрису выбраться из-под мертвой лошади. По правде говоря, чужак с его загорелым и обветренным лицом казался куда более живым, чем Олрис и любой из тех, кого он видел за последние несколько дней. Олрис только сейчас понял, что они успели превратиться в бледных и измученных, напоминавших призраков людей. А его неожиданный помощник смотрел прямо, без этого жуткого затравленного выражения, которое всегда бывает у людей, которые столкнулись с темной магией — и в этом было что-то удивительно приятное.
— А ты, вроде, не ранен, — констатировал мужчина, с ног до головы покрытый грязью и засохшей кровью. — Идти сможешь?..
— Да, — выдохнул Олрис — но, заговорив, тут же почувствовал сильную боль в груди. Скосив глаза, он убедился, что кольчуга оставалась целой. Почему же, в таком случае, ему так больно?.. — А вы... ты... ищешь здесь раненных? Может, тебе помочь?
Островитянин смерил его взглядом и, похоже, понял, что, несмотря на свое предложение, Олрис едва держится на ногах.
— Не надо, я тут не один, — хмыкнул он. — Лучше спускайся в гавань. Лейда вместе с нашей Королевой держат порт.
Олрис хотел спросить, где сейчас гвинны и давно ли кончилось сражение, но его собеседник уже пошёл дальше, одинаково спокойно перешагивая через тела гвиннов и своих мертвых товарищей. Олрис невольно позавидовал такой невозмутимости. Ему смотреть на изуродованные тела определенно не хотелось — даже того, что он видел краем глаза, было достаточно, чтобы его начало мутить. Еще недавно он бы посчитал себя слюнтяем, обнаружив, что его тошнит от вида трупов, но теперь все его прежние переживания по поводу собственной храбрости стали казаться чем-то давним и неважным, не имевшим к настоящему моменту никакого отношения.
Под утро, когда к Северной стене доставили оружие, Олрис, как и все остальные, натянул тяжелую и неудобную кольчугу и перепоясался мечом. Он был уверен в том, что, если гвинны прорвутся за стену, его неминуемо убьют, но страшно почему-то не было. В сравнении с воспоминанием о магии Истока мысль о смерти уже не казалась такой жуткой и невыносимой, как обычно.
На стену Олриса не пустили, но, когда Лейда сказала своим падающим от усталости солдатам, что сэр Ирем приказал им ехать в Южный порт, кто-то из гверрцев не глядя сунул ему поводья лишней лошади. Ее хозяин, то ли убитый во время штурма, то ли раненный слишком серьезно, чтобы сесть в седло, ехать не мог, а Олрис, не участвовавший в общей схватке, выглядел достаточно здоровым, чтобы драться.
Мостовая превратилась в месиво из грязи и камней, и решиться на галоп мог только сумасшедший. Но со стороны Южного порта наплывал щипавший глаза дым и запах гари, и они спешили — так спешили, что не могли позволить себе осторожность или здравый смысл. Олрис видел впереди только чей-то зелёный плащ, круп чужой лошади и комья грязи, вылетающие у неё из-под копыт.
Когда они вырвались из паутины узких улочек на одну из широких улиц, прилегавших к гавани, то стало видно полыхавшие склады и наводняющую Южный порт толпу. Олрис едва успел рвануть поводья и остановить коня, чтобы не налететь на ехавшего впереди гвардейца, и неожиданно заметил Лейду, от которой его отделяло всего несколько рядов людей и лошадей. Она была в таком же темно-зелёном плаще и таких же стальных наплечниках поверх кольчужных рукавов, как и мужчины рядом с ней, но он сразу узнал ее — даже не по волнистым темным прядям, выбившимся из-под шлема, а по особенному, лёгкому движению, которым она привстала в стременах.
— Хеггов рог... сколько их там!.. — выдохнул оказавшийся с ним рядом всадник. — Ирем сошел с ума. Нам их не удержать.
— Ннда... дело дрянь, — хмуро откликнулся его сосед. — Хотим мы или нет, но они все равно дойдут до Разделительной стены.
Юлиан Лэр, державшийся вплотную к Лейде, резко обернулся. Под его свирепым взглядом сделалось неловко даже Олрису, который не имел к словам своих соседей никакого отношения.
— Может, они, конечно, и дойдут до Разделительной стены, — ощерив зубы, согласился Лэр. — Но не по этой улице.
— Юлиан прав. Вперед!.. — сказала Лейда, посылая своего уставшего коня в галоп. Олрис почувствовал, что его лошадь ринулась вперед одновременно с остальными, не дожидаясь, пока неумелый всадник разберется, что следует делать.
Самым сложным, как ни странно, оказалось отпустить поводья и освободить правую руку для меча. И это был последний момент, когда Олрису еще было страшно — а потом бояться стало уже совершенно некогда. Когда первые ряды всадников врезались в толпу гвиннов, то казалось, что враги все еще где-то далеко, отрезанные от него гвардейцами Лейды Гэфейр — а потом строй смешался, и Олрис сам не успел понять, как обрушил удар меча на чей-то шлем. Боевой конь, казалось, знал, что нужно делать, куда лучше Олриса, а ему оставалось только наносить и отбивать удары и пытаться не свалиться под копыта лошади.
Олрис никогда не считал себя героем, но, наверное, в тот день он совершенно обезумел, потому что, неожиданно заметив среди гвиннов коренастую, квадратную фигуру Мясника из Брэге, он не попытался развернуть коня, а поступил как раз наоборот — яростно заорав, направил своего коня прямо наперерез Рыжебородому, нисколько не заботясь, что Нэйд в состоянии прикончить пятерых таких противников, как он. Судя по лицу Мясника, тот его так и не узнал — для него Олрис был просто мальчишкой верхом на слишком хорошем для него коне. И именно коню достался удар Рыжебородого, обрушившего удар топора на его шею.
Олрис услышал душераздирающее, похожее на вопль раненого человека ржание и ощутил, что падает — только не с лошади, а вместе с ней. Инстинкт неопытного всадника требовал удержаться на коне во что бы то ни стало, и он сунул ногу еще глубже в стремя — то есть сделал как раз то, чего делать ни в коем случае не следовало. Мир перевернулся с ног на голову, и Олрис ощутил удар о землю и резкую боль в придавленной ноге.
Увидев прямо над собой Рыжебородого, Олрис закричал снова — на сей раз не от злости, а от ужаса. Сейчас, когда он не способен был ни защищаться, ни бежать, Нэйд снова превратился из врага, с которым можно драться, в персонажа из его детских кошмаров. Олрис стиснул рукоять меча, хотя и понимал, что не сумеет дотянуться до Рыжебородого, — но за секунду до того, как Нэйд добил его, Олрис увидел темную, стремительную тень, возникшую как будто бы из ниоткуда и заставившую Мясника переключить внимание на более опасного противника.
На того, впрочем, и без Нэйда наседало столько гвиннов разом, что он был похож на кабана, облепленного сворой гончих. Этот человек носил блестящую серебряную маску, двигался с нечеловеческой, змеиной быстротой, и убивал — безжалостно и страшно, как адхары. В ту минуту Олрис был готов поклясться, что от Нэйда его спас Безликий.
Но, с другой стороны, он видел эту схватку сквозь густеющую пелену перед глазами, а потом и вовсе потерял сознание, так что разумнее было считать, что этот человек ему привиделся. Зачем кому-то из Безликих драться с гвиннами?..
Впрочем, когда Олрис, пошатываясь, сделал несколько шагов, он убедился, что таинственный спаситель ему не привиделся. Он лежал среди мёртвых гвиннов — среди нескольких десятков мертвых гвиннов, — и осколок его маски, покореженной ударом топора, валялся на земле. Удар пришёлся в голову, и от лица осталась только половина, так что не было никакой возможности представить, как он выглядел при жизни. Почувствовав подступающую дурноту, Олрис поспешно отвёл взгляд от месива, в которую удар превратил лицо незнакомца, успев все же заметить посреди этой кровавой каши клочок грязно-серой кожи и тускло блестящий тёмный глаз.
"Ты уже совершенно помешался на адхарах!.." — мысленно обругал себя Олрис, сожалея, что невольно оскорбил этим чудовищным предположением память того, благодаря кому Мясник забыл его добить. Ему очень хотелось что-то сделать для этого чужака, но хоронить погибших было некогда и негде, да и Олрис должен был признать, что не годится для такого дела. Вряд ли он почтит память своего спасителя должным образом, если его вывернет наизнанку прямо на него. Надо было поступить так, как ему говорил островитянин, и спуститься в гавань, раз уж эта часть города пока что оставалась в руках Лейды и ее союзников.
Олрис еще немного постоял на месте, задрав голову к серому небу и заставляя себя дышать медленно и глубоко, чтобы избавиться от чувства тошноты, а потом подобрал свой меч, не глядя, сунул его в ножны и побрел вперед.
* * *
Браэнн хорошо помнил этот дом — здесь жил торговец шестью Петер Кестрил, поставлявший лосский шелк, сукно и шерсть в императорские мастерские и поэтому, в отличие от большинства торговцев, живший в Верхнем городе — пусть даже в самой скромной его части, примыкавшей к Разделительной стене. В прошлом капитан часто навещал дом Кестрила из-за дебошей, которые его старший сын устраивал вместе с такими же отвязными дружками в городских тавернах возле ратуши. Пока отцы этих ребят изо всех сил старались завести знакомства среди знати, их отпрыски предпочитали развлекаться в Нижнем городе, и Браэнн их отчасти понимал. В Верхнем городе на них всегда будут смотреть с презрением, как на богатых выскочек, зато в трактирах, где собирались мастеровые из ремесленных кварталов, все эти купеческие сынки могли сколько угодно корчить из себя важных господ и распускать павлиний хвост перед девчонками. Слушая, как Петер в очередной раз пытается оправдать проступки сына его молодостью ("все мальчишки одинаковы, мы тоже в его годы делали всякие глупости, ведь правда, капитан?.."), Браэнн всегда с трудом удерживался от того, чтобы сказать почтенному торговцу то, что думает — а думал он, что за все выходки наследника Петеру следует винить только себя. Такие, как Кестрил, мечтают выбиться в люди и хотят, чтобы их сыновья с самого детства жили лучше, чем они, не знали ни в чем нужды и одевались в шёлк и бархат, как аристократы. Но в итоге глупые, нахальные щенки вроде Кеннета Кестрила болтаются, как дерьмо в проруби — работать, как работали их отцы, их никто не научил, а быть аристократами они не могут по рождению.
Подходя к знакомому дому, Браэнн мысленно спросил себя, где сейчас Петер, Кеннет и все остальные члены их семьи. Наверное, нашли приют у родственников и соседей, потому что оставаться здесь после землетрясения было немыслимо. Несколько абрикосовых деревьев, росшие когда-то по краям ухоженного дворика, были сломаны, а дом, где Браэнна не раз пытались усадить за стол, надеясь, что это заставит его позабыть про перебитую посуду, оскорбленных горожанок или запертого в погребе трактирщика, выглядел и того плачевнее — землетрясение обрушило мансарду и часть крыши. Даже при скудном свете факелов было заметно, что по оштукатуренной стене змеятся глубокие, устрашающие трещины. В другое время Браэнн предпочёл бы держаться подальше — некогда красивый и богатый дом выглядел так, как будто бы достаточно слишком громкого звука или одного неосторожного движения, чтобы здание рухнуло на голову непрошенным гостям. Но выбора у Ниру не было. Люди, которые нашли приют за Разделительной стеной, не могли оставаться без провизии и дров, а отступавшим вместе с Иремом солдатам требовалась корпия и ткань для перевязок, так что всех, кто еще мог держаться на ногах, Ирем отрядил собирать все необходимое в пустых домах.
По сути, они делали примерно то же самое, что гвинны, мародерствующие сейчас за Разделительной стеной.
Со стены было видно, что вся площадь возле ратуши и прилегавшие к ней улицы переливаются оранжевым огнем от множества костров, и от этого зрелища, которое при других обстоятельствах могло бы показаться праздничным, внутри делалось холодно и пусто. Вчера Браэнну было некогда бояться. Кажется, он не испытал страха даже в тот момент, когда он оказался в гуще боя и увидел опускающийся ему на голову топор, или когда поскользнулся на скользких от крови камнях, упал и понял, что его сейчас просто затопчут — если не чужие, то свои... Наверное, тогда происходящее казалось слишком нереальным, чтобы испугаться. Но сейчас, когда он думал о завтрашнем дне, Браэнн чувствовал страх. Ощущение было противным — словно у него в кишках ворочалось что-то холодное и липкое. Сегодня гвинны уже показали им, на что они способны, безо всякой жалости перебив тех, кто не успел укрыться за стеной. Если они ворвутся в Верхний город, такая же участь ждет и остальных. И семью Кестрилов, и раненых из их дозора, и всех беженцев, включая Арри с мэтром Пенфом... Браэнн покосился на Тиренна, которого взял с собой, отправив Ольвинна с Илаем вверх по улице. Тот, к счастью, не подозревал, о чем думает капитан.
