— Я то не скажу! — Рявкнул он. — Но вместо этого сам оттаскаю тебя за уши, вот и все!
— Действительно, — искренне подтвердил я, — для чего еще тогда нужен старший брат?
— Ну, все! — Он швырнул фонарь на кресло и принялся яростно закатывать рукава пижамы. — Сейчас я намотаю твои лопоухие уши на твой длинный утиный нос!
— Во-первых, они у меня не лопоухие, — я отскочил и попятился. — А маленькие и очень изящные. А во-вторых, мой нос не длинный и утиный, как Вы изволите утверждать, а прямо противоположно этому, прямой и короткий.
— Ну, так будет! — Свирепо заорал старший брат и бросился на меня.
Я кинулся прочь. Мы сделали круг по спальне, потом второй в обратном направлении, устроили короткую, но яростную перестрелку подушками, и сошлись в рукопашной, наподобие древних гладиаторов. Удары подушкой старшего брата могли свалить с ног быка, но он постоянно промахивался, благодаря чему я пока оставался без серьезных увечий, но мне все равно приходилось туго. И тут мы услышали сердитое:
— Так, так, так!
У меня внутри все так и оборвалось. На подоконнике сидел мой настоящий брат и взирал на нас, печально качая головой.
— А это еще кто? — Тяжело дыша, спросил старший брат.
Он переводил непонятный взгляд с моего лица на лицо настоящего брата.
— Как он сюда залез? В окно, что ли?
— Какой догадливый мальчик! — Восхитился настоящий брат, слез с подоконника, взял из вазы на столике персик, бросил мне, взял второй и вежливо спросил у набычившегося старшего:
— А Вы не желаете, молодой человек?
— Ты кто такой, я тебя спрашиваю? — Угрожающе произнес тот. Очевидно, ему не понравилось, как его назвали вначале. — Или ты предпочитаешь, чтобы тебя просто выкинули обратно в окно?
— Фи, какой невоспитанный, — величественно ответил родной. — На твоем месте, — назидательно заметил он мне, — я немедленно занялся бы его воспитанием.
Я застонал, закрыл лицо подушкой и повалился спиной на кровать.
— А на твоем месте, — прорычал старший, — я бы нанял хорошего врача, понял? Потому что он тебе сейчас понадобится!
Старший размахнулся и нанес родному хорошую затрещину.
Я убрал подушку с лица.
Родной стоял, как стоял, а старший со змеиным шипением плясал на месте, тряся отбитой ладонью.
— Плохие манеры, молодой человек, — учительским тоном произнес родной брат, скрестив руки на груди, — как правило, не доводят до добра.
Я проснулся, или подумал, что проснулся.
Передо мной в темноте застыл Силуэт. Абсолютно черное на просто черном, это, знаете ли...
— Понравилось? — С насмешкой поинтересовался он. — Как ощущения?
— Что? — Я никак не мог прийти в себя. Опомнился и спросил: — Во что ты меня превратил?
— Я? — Силуэт издевался. — Не я. Ты.
— Что такое, этот доминант, альфа-самец? — Напрямую спросил я. Мой собеседник фыркнул с издевательской интонацией.
— Через шесть неполных дней ты хочешь знать тайны, копившиеся миллионами лет? Ну, ты, братец, нахал. Узнавай, тебе никто не мешает, по крайней мере, я. Лучше ответь, как тебе понравилось.
— Что? — Заторможено спросил я.
— Огонь и все такое.
— Так это ты Блонде ожогов наставил?! — Сообразив, о чем речь, я задохнулся от негодования.
— Я? — Казалось, он неимоверно удивился. — Это ты. Но я о другом.
— Как это, я? — Я не мог забыть дрожащую от ожогов и порезов девушку, и все равно целующую меня, пусть и с крепко зажмуренными глазами. — Я никогда раньше не горел.
— Ты многое, что никогда раньше не делал.
— И что теперь с ней будет? Думаю... — Я уныло повесил голову. — Блонда мне этого никогда не простит.
— Лена? — Силуэт помолчал. — В ее короткой жизни из-за тебя было очень много горя. Твоя иная ипостась иногда слишком близко к сердцу принимает твои обиды. И желания.
— Не понимаю. — Я окончательно растерялся.
— Вспоминай, — приказал Силуэт, — что было этой весной, накануне месячного исчезновения Елены.
И я вспомнил.
— Ты!.. — Раскрасневшаяся девочка стояла напротив меня. — Ты украл ее!
— Почему это, сразу, я? — Мне было весело и, мало того, крайне интересно, ведь я впервые видел Блонду в таком состоянии.
— Потому что она пропала после того, как я... Отдай немедленно! Ты не понимаешь, как она дорога мне!
— Она что, из золота? — Удивился я тогда.
— Это расческа моей прабабушки, а она... Верни сейчас же!
— И она так дорога тебе? — Я недоуменно покачал головой.
— Да!
— Что, дороже всего на свете? — С издевкой спросил я и почувствовал, будто кто-то с холодным интересом выглядывает через мои зрачки.
— Да! — В запальчивости выкрикнула девочка. Я весело засмеялся, развернулся и пошел, насвистывая какую-то чудесную мелодию, и делая руками жесты, точно дирижер. Помню, тогда еще немного удивился, зачем?
— Вспомнил? — Поинтересовался Силуэт.
— А на уроке она куда-то ушла... — Я бледнел все сильнее. — И ее не было почти месяц... Двадцать восемь дней...
— В этот же день слегла ее бабушка, не выдержав известия о гибели ее родителей.
— Это не я... — Забормотал я и попятился. — Это был не я... Я бы такое никогда не... — И понял, что совсем недавно это уже говорил.
— На короткий миг ты пожелал, чтобы она пожалела, — Медленно и размеренно, словно забивая гвозди в крышки гроба, говорил Силуэт, — очень пожалела, и тебя услышали.
Если он хотел добить меня окончательно, у него великолепно получалось.
— Не слишком много горя одной маленькой девочке от одного тебя?
Я раздавлено молчал.
— Теперь, как честный человек, ты обязан на ней жениться. — Продолжил он издеваться. Или говорил всерьез? Его не поймешь.
— Я не... — Я замолчал.
— Что, не?.. Не честный? Или не человек?
— У нас не... не было...
— Неужели? Ты так уверен? — Нет, издевается, однозначно. — Молчишь. Не помнишь. А если я скажу, что было? Женишься?
— Скажешь ли ты правду? — Я поднял голову. — Может, хотя бы, ты?
— Надоело вранье этих?.. — Силуэт понимающе кивнул. — Когда ты займешься своими прямыми обязанностями? Время жизни мира на исходе.
— Откуда ты знаешь? — Я облегченно перевел дух. Наконец, мы перешли на другую, не столь опасную тему. — Ты ведь не можешь читать мысли этих...
— Мысли ничто, дела все. И я знаю, какие дела они вершат через легионы слуг своих.
— Легионы? — Я опешил.
— Неужели ты думаешь, — насмешливо спросили меня, — что сателлиты, это единственные, кто служит им?
— А, ну да. — Я вспомнил. — Их Знаки.
— Если бы. — Силуэт как мне показалось, печально вздохнул. — Есть множество полуразумных артефактов, и даже сущностей, оставшихся от предыдущих партий Игры. И у многих есть хозяева. В правилах это запрещено, но их используют. Их нахождение и наказание виновных одно из твоих предназначений. Ты очень многое не знаешь. И, возможно, не узнаешь, если будешь столь наивен.
— Каким еще я могу быть, — я обиженно шмыгнул, — если у Деф и меня нет никакой информации об окружающем мире? А к тебе она обращаться категорически не хочет. Может, объяснишь, почему?
— Может быть, спросишь лучше ее? А еще лучше, — Силуэт неопределенно хмыкнул, — вспомнишь.
Некоторое время я недоуменно смотрел на средоточие мрака, а затем, действительно, вспомнил недавний разговор. Хотя в свете описываемых событий понятия давно и недавно у меня полностью перепутались, поэтому, когда он состоялся, я не мог понять. Да и неважно, если честно.
— Почему ты не обратишься к своему дружку? — Возмущенно напустился я тогда на Деф. Девочка испуганно подняла на меня глаза. — Мне вешают лапшу все, и Алиса, и та Виола, а единственный, кто знает правду, готов делиться ей только с тобой. Почему ты не обращаешься по оставленному им запросу?
— Я... — По ее щеке покатилась слеза. — Я не могу.
Я вдохнул, выдохнул, пытаясь успокоиться. — Почему? — Как можно спокойнее спросил я.
— Я должна буду... — Девочка стояла неподвижно и по ее лицу катились слезы, — снять с себя всю защиту. Я буду... Это в тысячу раз хуже, чем стоять перед ним... — Она замолчала, не в силах говорить.
— Без одежды. — Глухо произнес я. Она подавлено кивнула.
— Он сможет сделать со мной все что захочет, любую...
— А сейчас он не может с тобой сделать, все что хочет? — С раздражением спросил я. Деф замотала головой так сильно, что слезы хрустальным веером разлетелись в стороны. Я машинально вытер щеку и зачем-то попробовал слезинку на вкус. Соленая.
— Дурак. — Сказала девочка, но почему-то очень светло улыбнулась. — Сейчас он может меня повредить, уничтожить, наконец, но он не сможет залезть мне в душу. Переписать управляющие файлы, изменить команды...
— Он смог стереть тебе память. — Напомнил я.
— Стереть, — согласилась она, — но не изменить. При передаче файлов он требует полного доступа ко всему содержимому, с правом редактирования и замены. И я не могу гарантировать твою безопасность после возможных изменений, внесенных им в мою систему. И пока без этих файлов нет прямой угрозы твоей жизни, я на такое пойти не могу. Прости. — Последнее слово девочка прошептала, низко опустив голову. Я обнял ее и прижал всхлипывающее личико к шее. Вот мерзавец каков, а? Мне наплел, всего лишь файлы он передаст, а сам при этом даже не на колени требует встать. Правильно Деф сказала, даже не голой перед ним выйти, он еще и полную власть при этом желает получить. Как и в каком положении... Я стиснул зубы, гладя затихшую девочку по волосам.
— Что, не выйдет? — С усмешкой продолжил силуэт.
— Не выйдет. — Я помрачнел. — К тому же, Алиса откуда-то получила часть моей памяти о произошедшем когда-то со мной и... Теперь Деф меня ненавидит и презирает.
— Ты не тот, кто был раньше. — Силуэт покачал головой. — Думаю, твоя девочка это поймет сама, или же, ей объяснят.
— Кто? — Я удивленно поднял глаза, вглядываясь в пятно мрака. — Алиса? Да ладно!
— Ты знаешь, как работает сознание сателлита?
Я отрицательно покачал головой.
— Оно многоуровневое. — Собеседник посмотрел на меня, пояснил: — У него не один мозг и не два. Это если упростить. И тот, что относится к сознанию твоей девочки, далеко не главный. Пройдет немного времени, и ей все объяснят.
— Не думаю. Теперь, после того, что было между... — Я опустил голову и мучительно покраснел.
— И о Елене тоже. Ей найдут, что и как сказать. Поверь, не это главное в твоей жизни. Не те вещи тебя интересуют. Не на то ты ее тратишь. Подумай. Кстати, с тобой хотят поговорить.
Передо мной появилась Деф. Я вгляделся в ее печальное, такое знакомое, и вместе с тем совершенно чужое лицо. Из головы не уходила оживившая меня девочка. Во мне брезжило понимание моего поступка, не то, как сделал, а почему. Тогда, на берегу реки, я хотел вновь получить ее, целиком, без оглядки на остававшихся позади мужа и вечно юных детей. Вспомнил упоительный полет над волнами навстречу солнцу, как мы летим, крепко взявшись за руки с ничего не помнящей и беззаботно смеющейся девочкой. Вспомнил ее ничем не затуманенный, наполненный новой любовью взгляд. Я хорошо понимал, почему тогда сделал то, что сделал, но теперь совершенно не был уверен, что имел право. Я слышал, что ради любви шли на самые безумные поступки, но... Я смотрел на служившее немым укором лицо, и не знал, что делать. Хорошо, что Деф не она. Хорошо.
Девушка порывисто шагнула ко мне и обняла, уткнувшись лбом в плечо.
— Прости. — Чуть не плача, прошептала она. — Во всем, что случилось, виновата только я. Я отвернулась, когда ты так нуждался во мне, и ты чуть не сломался. Рано или поздно ты вспоминаешь. Обязательно вспоминаешь, даже без помощи эндемиков, слишком глубоко и сильно это записано. И ты ломаешься. Твой мозг уходит в глухую депрессию, и даже мы с Госпожой ничего не можем сделать. И тебя рано или поздно возвращали к тому состоянию, когда твой дед привел тебя к Госпоже. Но теперь у тебя есть я. Новая я. — Девушка молчала. Молчал и я, нежно гладя ее по волосам. — Когда ты переборол воспоминания и не сломался, тогда Госпожа и решилась использовать ретро-ген. Да. — Она слабо улыбнулась, и я почувствовал скатившуюся по ее щеке слезу. — Не только ты вспоминаешь, какие-то моменты памяти удается восстановить и мне. — Деф отодвинулась и внимательно вгляделась мне в лицо такими прекрасными, такими любимыми синими глазами. — Ты ведь вспомнил, откуда появилась я?
И я вспомнил.
Наступило время, когда Средний Род набирал свою полную силу. Я рывком сел и натолкнулся на ироничный взгляд таких знакомых синих глаз.
— Ты? — Вырвалось у меня.
— Я. — С ехидной усмешкой пропела девочка. — Видишь, я опять нашла тебя, и наше пари в силе. Ты снова проиграл и я в очередной раз сделаю так, чтобы у тебя не осталось никого.
— Они не причем, ты же знаешь. — Через силу выдавил я.
— Ты тайно пробрался в мой дом, и снова творишь свои подлые дела. — Размерено пела девочка, бывшая недавно Венди. — Почему ты не успокоишься и не оставишь меня в покое? Тебе мало, что ты сделал когда-то?
— Я...я сделал все, как ты просила.
— Двадцать лет назад? — Девочка явно издевалась.
— Да. Я поставил, как ты сказала, и проиграл, что ты велела. Я делал, как ты говорила.
— Не все и не так. Ты не стал проигрывать, пусть и играешь в поддавки. Твоя вина не искуплена и не будет искуплена никогда.
— Никогда? — Я слабо улыбнулся. — Тогда зачем...
— Сила искупления. — Она серьезно смотрела на меня. — Единожды дается шанс и великому грешнику. Надеюсь, это не ты.
— Надеюсь. — Печально повторил я за ней. — Когда ты меня простишь?
— Никогда. — Ровно пропела девочка.
— Ты настолько злопамятна? — Спросил я.
— Не настолько. Ни насколько. Но ты не имеешь права на снисходительность. Ты не имеешь права ни на что. Ты должен ответить за свои злодеяния, и ты будешь за них отвечать. Вечно.
Я не знал, что сказать. — Мне очень жаль, что случилось. — Пропел я ту же фразу в бесконечный раз. — Поверь.
— Тогда или сейчас? — Она явно издевалась.
— Тогда. Я умоляю простить.
— Верни. — Девочка требовательно протянула руку. Я опустил глаза.
— Я много раз говорил, что у меня его нет. Я не помню, куда его дел. Правда. Потому я и здесь, что...
— Как ты мог потерять мой Центр Жизни в Канзасе, если убил меня в Оклахоме?! — Взорвалась девочка. — Ты ведь знаешь, что он является ключом ко всему, и к той семье тоже! Не ври, будто ты ищешь его, а не обделываешь за моей спиной свои грязные делишки! Ты думаешь, я сама не искала его?! Это мои территории, идиот! — Она замолчала и размеренно пропела: — Ты вновь проиграл пари и знаешь, что будет.
Я кивнул опущенной головой.
— Но это случится не сейчас. — Она зло улыбнулась. — Это случится потом, в самый болезненный для тебя момент. И вновь напомню тебе... — Девочка с синими глазами, будто тисками сжала тонкими пальчиками мой подбородок и подняла кверху, с ненавистью глядя мне в лицо. — Я не забираю твой Центр Жизни исключительно потому, что мне бесконечно противно доставлять тебе даже малейшее удовольствие, не говоря о таком, дабы твой братец перестал следить. Но так куда лучше. Чтобы ты вечно помнил, что сделал. Помнил и страдал.
