Он и сейчас, появившись на два дня в столице, ускакал со своими преданными кметами, воинами Святослава, снова в Вышгород, оставив распоряжаться здесь Блуда, который при любых интригах и религиозных раскладах чувствовал себя, как рыба в воде. Этого воеводу я хорошо помнил, ещё по заставе! Теперь понимал, что встречи не миновать, но не скажу, чтобы особенно тяготился ею, а испытывал даже что-то вроде интереса.
'Насколько ж ты преуспел, Блуд, при дворе за прошедшие два года?' — подумал я.
И, конечно, первый, кто нам повстречался, оказался, именно этот хмырь. Я сразу понял, что Блуд всё прекрасно помнит, но со стороны могло показаться, что этот человек добродушен и рад нашей новой встрече.
— Сколько лет, сколько зим! Давненько не виделись, Никита-Кожемяка! — расплывшись в улыбке, произнес тысяцкий. Я даже приостановился, почудилось, что Блуд сейчас кинется ко мне с объятиями. Но тот сдержался, почуяв необходимую меру приветливости. Я, конечно, не стал так радоваться, но отвечал без видимого недоброжелательства:
— Будь здрав, воевода! Три года как минуло с нашей последней встречи, а ты ничуть не изменился.
Я специально не стал уточнять, в чем он не изменился, потому что прекрасно помнил, не пройдет и двух месяцев, как этот 'дядя' предаст своего князя, хотя сейчас в его мыслях не было даже намека на неверность Ярополку. Передо мной стоял верный пес великокняжеского престола, который позволял себе иногда недружественно обходиться только с нижестоящими людьми.
И всё-таки Блуд не пользовался уважением военной братии. Волки не любят собак, даже если эти собаки с виду не празднуют труса. Вот и Ватажка сказал мне как-то о нем:
— Странный этот Блуд. Вроде бы и воин справный, и перед дружиной не задается, и попусту не придирается, а не уважаю я его. Как будто не нашего он роду племени, не боец то есть. Чуется в нем червоточинка, а почему, не пойму.
Тогда, не зная Блуда, но, вспомнив историю, я ответил:
— У рожденных воинами есть одна способность — чувствовать в другом стержень, который не позволяет такому человеку подставить товарища, изменить делу, предать своих. Видимо, в Блуде нет такого стержня?
Тогда на мои слова, Ватажка ничего не сказал, но призадумался. Да и сейчас он сопел сзади, но помалкивал.
Блуд принял мои слова за комплимент, расплылся в улыбке ещё больше и тоже расшаркался:
— Да, но за два года ты, Никита, далече шагнул. Был ты лихим десятником, а стал предводителем сильной дружины. Глядишь, и князем станешь?
— Не стану, воевода, не стану. На роду мне писано быть свободным ярлом и водить свободных витязей, повязанных кровью и крепким словом промеж себя.
— Что ж, вольному воля, а нам сирым службу служить надобно. Проходи, вольный ярл, Никита-Кожемяка, тебя ждёт Великий князь Киевский, Ярополк Святославич.
От такого приглашения отказаться было трудно, да и мои желания совпадали с ним, поэтому я быстро прошёл в терем. Дорога к думной горнице мне была хорошо известна, и я, не ожидая Блуда и остальных, направился именно туда. И не ошибся! Ярополк не изменил своим привычкам.
Князь сидел за мощным столом и читал фолиант, скорее всего, библию или труд какого-нибудь святого, но, услышав, что кто-то вошёл, поднял голову. Лицо его показалось мне озабоченным, встревоженным. Князь повзрослел, возмужал, но осунулся, чувствовалось, что заботы одолели.
Он сразу узнал меня, он ждал меня, в его глазах отразилась надежда, как будто я мог ему чем-то помочь. Как знать, пока это было неизвестно и мне, но 'надежда умирает последней.
Ярополк встал, такой чести удостаивался, наверно, только Сфенальд, да и то не всегда. Но, когда этот молодой повелитель пошёл мне навстречу, я не на шутку встревожился.
— Привет тебе, Никита, наконец-то ты в Киеве! — воскликнул князь.
За мной уже стояли Блуд, Ватажка, Никос, Борислав с Богумилом, Мирославом и Венедом. Я коротко оглянулся назад и заметил, что Блуд находится в шоке, Ватажка весь из себя смурной, Никос — невозмутим, а ребята насторожены, словно ожидают подвоха.
— Будь здрав, Великий князь, вот прибыл по последнему наказу писаному мне тобой! — бойко проговорил я.
— Хорошо, хорошо! Давай-ка присядем, Никита, поговорим. А вы, витязи и ты, воевода, — обратился Ярополк к остальным, — оставьте нас на время. Будет нужда, позову.
Ватажка с Никосом, кивнув, быстро вышли. Блуд, поколебавшись, тоже удалился. Братья стояли на месте, словно и не слышали указания хозяина. Я кивнул ребятам, и те испарились. Ярополк, усмехнувшись, заметил:
— Хороши у тебя вои, Никита, мне б таких.
— Грех тебе жаловаться, светлый князь, имея такую дружину. А эти четверо не просто вои, князь, они мои друзья и побратимы, вот в чем дело!
— И много таких у тебя побратимов?
— Да, почитай, вся дружина, Великий князь. Иначе нельзя. У нас, ведь, каждый день что-нибудь, да приключается. Мне, как их предводителю, нужна уверенность в каждом из бойцов. Как и тебе, кстати.
— Помню, помню, говорил ты мне об этом, когда уезжал, да только я тебя не послушал, вот и расплачиваюсь сейчас.
— Это можно исправить?
— Поздно, Никита, — отрезал Ярополк. — Владимир взял Полоцк, убил Рогволода и его сыновей, обесчестил Рагнедь. Город пожёг наполовину, а сейчас движется к Киеву. Он уже на подходе к Белгороду, а в моих войсках смута и брожение. Только Волчий Хвост со старшей дружиной мне верны, но их мало, дай Бог, чтобы остановить викингов, нанятых Владимиром!
Я призадумался, у меня имелись несколько иные сведения о расстановке сил.
— От кого у тебя такие новости, Великий князь?
— От Блуда, от бояр, от доглядчиков, от гостей наших, да иноземных, которые из Новогорода прибывают.
— Князь, всё не совсем так, как тебя пытаются уверить!
— Ты хочешь сказать, что Владимир не разорил Полоцк?
— То, что Владимир первым делом ринется на этот город и, воспользовавшись внезапностью, возьмет его, я был уверен. Это правда. Но то, что он уже под Белгородом, это слухи, пущенные его людьми. Я сам седмицу назад находился в Смоленске, когда о взятии Полоцка ещё и речи быть не могло. Кстати, в Смоленске стоят верные тебе люди, а Владимир никогда не рискнет пойти на Киев, оставив у себя за спиной враждебный ему Смоленск.
— Значит, всё брехня!
— Нет не всё. Не кидайся в крайности, князь. Давай попытаемся сейчас отделить плевелы от злаков.
Первое, правда то, что Владимир взял Полоцк, правда то, что у него полторы тысячи наемных викингов, правда, что он послал их впереди себя и новогородского ополчения, правда, что он перетянул на свою сторону волхвов, поклявшись защитить веру предков.
Второе, брехня, то, что Владимир с новогородцами и наемниками уже под Белгородом, брехня, что твоя опора только старшая дружина, потому что есть Смоленск, есть Родень, есть Вышгород и Белгород. И, наконец, есть Киев, население которого больше всех воинов с той и другой стороны вместе взятых. К тому же у тебя есть печенеги и поддержка Византии.
— Но кияне не поддерживают меня! Византия поддерживает только на словах,
а Куря сидит на подаренных ему мной землях и не желает ввязываться в междоусобицу.
— Начнем с киян. Надо настроить их на отпор Владимиру. Пусть твои люди распустят слухи, что Владимир снюхался с ляхами, которые уже начали разорять и захватывать Червонную Русь. Кияне ляхов терпеть не могут, такого они не потерпят, что и настроит их против твоего брата.
Теперь, волхвы. Эти похитрей киян будут, им нужны заверения и обещания иного рода. Они радеют за веру, так пообещай им клятвенно, что не станешь трогать древних богов и их идолов. Владыка киевских волхвов, Богой, тебя знает и цену твоим словам знает. Ведает он и о Владимире, понимает, что твое слово вернее. Позови его к себе, поговори с ним, пусть он поможет тебе переубедить киян.
Тем временем дай Волчьему Хвосту наказ быстро собирать войско на Владимира, а сам займись городами, да боярами. Созови их на думу, не уподобляйся императорам Византии, выслушай их внимательно, пожури кого-нибудь за забывчивость старых обычаев, напомни им о Поконе, по которому младший брат не смеет оспаривать власть у старшего. Поведай своим старшим людям, что именно бояре всегда были хранителями родового Покона. Не уговаривай их, а стыди, не проси их, а требуй исполнения. Разбуди своих думщиков!
А я займусь печенегами. Куря, умный каган, осторожный, сейчас ему нужен сильный князь в Киеве, потому что сам он ослаб, устал, постарел. Если ты сделаешь всё, что я тебе сейчас посоветовал, то у меня будут очень веские... (тут я замялся, подыскивая необходимое слово: аргументы, козыри, доводы) причины, чтобы убедить Курю принять твою сторону. И если он не пойдет в бой сам, то обязательно выставит своих сыновей.
Пока излагал, я всё время наблюдал за Ярополком и с радостью отмечал, что его глаза разгораются, а лицо начинает полыхать от возбуждения. Я чувствовал, слышал, что в нем просыпается решимость и приходит уверенность в своих силах.
Но, памятуя того парня, которого когда-то знал, я одновременно думал, а насколько хватит его характера.
И ещё я понимал, что Ярополк обязательно начнет советоваться с женой и святыми отцами. Но против жены князя и его духовных наставников что-либо говорить мне было не можно. В этом-то и состоял изъян моей стройной концепции! Потому что именно две этих 'силы' могли разрушить всё, что я собирался предпринять.
Зачем я вообще что-то собирался?.. Хотел ли я переделать историю в отдельно взятом континууме?
И нет, и да, хотя так далеко не заглядывал. Просто мне нравился совестливый христианин 'подкаблучник' Ярополк и совсем не нравился деятельный и предприимчивый, но подлый, развратный и ни во что не верящий Владимир.
Странно, казалось, с чего бы эта симпатия? И почему это я до сих пор цацкаюсь с тем и другим? И тому, и другому при желании можно свернуть шеи за минуту — сейчас Ярополку, а, перенесясь севернее, и Владимиру. Кто меня остановит, кто, вообще, поймет, что произошло?
Но желания не было. Хотелось почему-то, чтобы люди сами стали кузнецами своего счастья. И, чтобы зло было наказано.
Наверное, сейчас во мне говорил кто-то из моих предков идеалистов-утопистов, может и 'Потусторонние' постарались, заложив что-то там в программу. А, скорее всего, я уже столько раз пользовался своими суперсверхвозможностями, что хотелось просто побыть в шкуре человека, но что-то суметь сделать не рядовое, а такое, чем можно гордиться всю оставшуюся жизнь, да ещё и друзьям хвастать за чаркой:
— Так вот.. На чем я остановился? Ах, да! Взял я этого паршивого князька за шкирку и посадил на трон... Ну, а Русь там с тех пор относится к цивилизованным государствам...
Были и такие мысли, грешен! Но превалировало чувство личной симпатии, ему я и доверился, забыв, что политика и бизнес не строятся на чувствах!!!
А вспомнил я об этом уже к вечеру следующего дня, который я провел с мастером Ракитой и его семьей. Там я по-настоящему расслабился, забылся и только, подходя к детинцу, почувствовал беду. В воротах столкнулся с разъяренными волхвами, которых возглавлял старый Богой. Старик шёл прямой, будто лом проглотил, с высоко поднятой головой и шептал, шептал, шептал, призывая проклятья на головы мерзких ромеев, одурманивших князя чуждой верой.
Останавливать волхвов я не стал, потому что следовало разобраться сначала, что случилось в княжеском тереме.
Я влетел туда мухой, разбросав каких-то стражников, которые пытались заступить мне дорогу. Ярополк с духовными наставниками и женой наличествовали в полном составе. Один из монахов возмущенно ораторствовал перед князем о варварских жрецах, прислуживающих демонам, о мече, который принес Господь на землю, чтобы покарать язычников.
Ярополк увидел меня первым, он встал со смущенным лицом и развел руки, дескать, извини, консенсуса не получилось. Монах тоже обернулся, а я от удивления, чуть не вскрикнул.
Боже! Как они похожи! Конечно, не внешне, но духовно! Глаза монаха-ромея светились таким же гневным огнем, как и очи Богоя. Эти два жреца истово трудились на благо своей веры.
О каком перемирии могла идти речь между ними? И тому, и другому было глубоко наплевать на 'текущий момент' истории, их волновали интересы их Церквей.
— Этот витязь, Никита, из Херсонеса. Он ромей, христианин, — примирительным голосом представил меня Ярополк.
— Тогда он должен понять меня! — воскликнул монах, осеняя меня крестным знамением и протягивая руку для поцелуя, которую я проигнорировал. Заметил, как Ярополк усмехнулся. Монах на секунду замялся, но убрал руку и продолжил, — Ты видел, воин, как отсюда вышла толпа языческих жрецов, которые посмели требовать от Великого князя восстановить идолов их демонов. Это святотатство! Они все сгорят в гиене огненной!
— Святой отец, — елейным голосом прервал я монаха, чтобы тот не забрызгал меня своей слюной. — Ответьте мне, святой отец, вы давно уже на Руси, в Киеве?
— Уже минуло десять лет, сын мой.
— А много ли было верующих во Христа и церквей, возведенных во славу Господа нашего Иисуса на Руси тогда?
— Нет, сын мой. В Киеве тогда был один единственный храм, возведенный благочестивой Еленой, принявшей истинную веру в самом Константинополе.
— А много ли сейчас христианских храмов в городе? — поинтересовался я.
— Не так уж много, но благодаря неустанной заботе Великого князя Ярополка и его княгини, на сегодня в Киеве построено пятнадцать храмов, посвященных...
— Значит, благодаря заботе и деньгам Великого князя и христиан Киева, византийская Церковь смогла построить пятнадцать храмов во славу Господа и многих святых?
— Да, сын мой.
— А о каком самом страшном грехе упоминает священная книга, не о гордыне ли? И к чему призывает христиан Сын Божий, не к кротости ли?
— Так, сын мой, истину глаголешь.
— Так вот, святой отец, только что здесь, ты преступил заповедь Господню. Возгордился, вознес свою Церковь и веру над другой, тем самым нанеся вред благодетелю своему и государю... А это уже грех Иуды! Ты проявил нетерпение и неуважение к своим собратьям, жрецам. Ты отверг их, а Господь завещал:
'Возлюби ближнего своего...'
Но ты сам занялся злопыхательством и возвел во зло других, когда бы мог кротостью и терпением достичь согласия. И после всего этого ты можешь продолжать говорить от имени Христа? Остынь, монах, иди замаливать грехи, если сможешь.
Однако мой оппонент сделал попытку возразить мне, тогда я сказал последнюю фразу, которая лишила его дара речи.
— Я слышал, что Иуда повесился?
Княгиня громко охнула, остальные монахи начали осенять себя крестным знамением и быстро, быстро стали покидать горницу.
Раздавленный 'грехами' поплелся им вослед.
— Зачем ты так жестоко с ним? — спросил меня Ярополк. — Богой, действительно, запросил слишком много, будто специально напрашивался на ссору.
— А кто его, этого монаха, вообще просил лезть в разговор? Зачем ты, князь, пригласил их всех сюда? Увидев твоих духовных наставников, своих противников, Богой стал дерзить от раздражения. Он же пришел по твоей просьбе, он умен, он понимает, что ты нуждаешься в нем. Но он пришёл к тебе сразу и что увидел?
