Следующим оказался соперник из настоящих, Вячеслав Верзин, сильный "вольник"-средневес по прозвищу "Вер-Вяч", с ним он пустился на хитрость: дал сбить себя с ног, и внизу, в партере, минуты за две уработал так, что тот, похоже, рад был лечь, лишь бы этот кошмар кончился, а потом не вот еще поднялся. Пак Дэ Джун оказался страшно силен и вынослив, но его подводил небольшой рост: Николай все время отрывал его от земли, пока, наконец, не провел удачный бросок. Цену этим своим успехам он отличным образом сознавал: без деления на весовые категории, рано или поздно, поближе к финалу, неизбежно столкнешься с "тяжем" из настоящих, мастером спорта по самбо или "вольной", и тогда элементарно не хватит роста, веса, силы и просто-напросто опыта. Так бывает, когда даже самый опытный и удачливый корсар вдруг натыкается на быстроходный линкор.
До сих пор с неизменным успехом боролся давешний косоглазый, тот, что состоял при той самой раскосенькой лапочке. Навряд ли жених, скорее — брат. Он прекрасно владел чем-то вроде дзю-до или джиу-джицу, кидая соперников эффектно и, главное, совершенно неожиданно. Ничего. Его, небось, не кинет.
Начав этот поединок, Гэндзабуро сразу же понял, что этот — ему не по силам. Белобрысый крепыш, заявленный, как Николай Тышлер, все время просто-напросто хватал его за плечи, предплечья, запястья мертвой, как у кузнечных клещей, хваткой, так, что хрустели кости, и грубо встряхивал, так, что ноги отрывались от земли, и совершенно немыслимо было провести хоть какой-нибудь прием, потому что из этих захватов невозможно было вырваться, а когда это удавалось, он тут же хватал снова, не пытаясь захватить кимоно, так, что руки немели и наотрез отказывались сжиматься. И несколько раз бросал его просто так, без особенных приемов, одними руками, вверх и назад. Борьба с ним напоминала борьбу со стальной машиной, методичной, несколько однообразной в своих действиях, но неуязвимой и совершенно, совершенно неутомимой, не нуждающейся в передышке и не дающей ее.
А потом, мертвой хваткой захватив под мышку голову Гэндзабуро вместе с его правой рукой, натужно пропыхтел ему в ухо:
— Слышь, ты, — тебе со мной нипочем не сладить, понял? И сам я, понятное, дело, не лягу, потому что западло, только и тебя кидать не хочу, смекаешь?
— Почему это? — Прохрипел багровый от напряжения, полузадушенный Сато. — В чем деро?
— А, — сестра у тебя красивая, не хочу огорчать.
— Ладно. Только потом, без свидетерей, все равно доборемся.
— Договор?
— Договор.
И они, разжав свои слишком крепкие объятья, разошлись и пожали друг другу руки, тем самым выйдя из соревнований. Гэндзабуро, которому происшедшее доставило немалое удовольствие своей спонтанностью, — слегка поклонился, и Тышлер, после едва заметной заминки, ответил ему точно таким же поклоном.
Ничего. Семь схваток за день, хоть и не сказать, чтобы уж слишком тяжелых, — это все-таки многовато даже для него... Не то, что многовато, а в самый раз: хорошо разогретые мышцы зудели, не выдав всей той работы, на которую были способны и готовы. Если переусердствовать, так это завтра целый день плашмя проваляешься, а это ни к чему, потому как потешиться в рукопашной и в смешанной технике тоже хочется. Ничего. За годик он как раз наберет недостающую мышечную массу, и тогда можно будет всерьез побороться за абсолютное первенство. А Гэндзабуро, с которым он, занятый своими мыслями, шел рядом, вдруг сказал:
— Не сестра. Дочка мрадшего брата отца, здесь зивут. Как это? Кузина?
— Двоюродная, значит.
Новый знакомый говорил по-русски совершенно свободно, но "р" вместо "л" и подобные замены у него все-таки кое-когда проскакивали. Далеко не всегда.
— С тобой прохо бороться. Ты как У Ян. Тоже можешь пальцами клок кожи с мясом из живого тера вырвать, а?
— Дурацкое дело нехитро.
— Я так и думал. Но торько для нее все равно слиськом молодой. Не годишься.
— Так я пока и не собирался сватов засылать, — Николай пожал тяжелыми плечами, — либо еще какие клинья подбивать. Просто подумал вдруг, что расстроится, если тебя побороть.
— Не думаю, сьто так уз сильно. В каждой зеньсине есть много от... самки брагородного оленя. А она... оцень сильно женчина, поверь мне.
— Да. — Николай, по молодости лет, понял его по-своему. — На такую даже просто посмотреть — и то хорошо, понимаешь?
Сато ничего не ответил, глядя на него и покойно посвистывая носом.
— В другой раз у тебя не поручитца. Я понял. Ты — гридел, как я борюсь, а я за тобой — нет. Не приготовился.
— Я хитрый, — спокойно кивнул головой Тышлер, — а этот У Ян, — он кто?
— О, ницего обидного. Быр такой герой. Не японский, китайский герой. Давно. Больше двух тысяцей лет назад, эпоха Цинь. Носил на плецях городские ворота.
— Сказка.
— Я думаю, — покачал головой Гэндзабуро Сато, — сто не очень. Такая особенная история.
— А ты — здешний?
— Нет, — покачал головой Сато, — в гости приехар. К ним. А зиву — немножечко в Японии — немножечко в Хабаровске. Рядом. Сирьно хочу на Байкал пожить, но не поруцяется.
— Знаешь, что? — Николай тяжело глянул на него исподлобья. — Нет — и не надо. Нечего тебе там делать. Лучше держаться подальше от БЖЗ и ихних затей. Мы их, понятное дело, уважаем, но лучше тут как-нибудь без них, сами... сами. Говорят, что там слишком просто потерять себя. И это, наверное, правда.
— Мозет быть, — согласно кивнул головой японец, — но вот только как узнать, не попробовав?
— Пока мне хватает всего остального. Так что как-нибудь потом. Оставлю напоследок.
Встав лицом к лицу, они глянули друг другу в глаза, и очевидно, именно в этот самый миг родилось пока что смутное чувство, что они — не чужие друг другу. И, поколебавшись разве что только самую малость, с размаху ударили по рукам так, что ладони их лязгнули, как орудийный затвор.
Под синим небом сентября громадная, широко расплывшаяся масса народа гудела сдержанно, солидно и глухо, как работающая без перегруза очень мощная и очень хорошо сделанная машина: вроде гидротурбины или двигателя какой-нибудь "Куин Мэри", и многоголосое мычание, блеяние, ржание и отчаянный поросячий визг странным образом не нарушали этого впечатления. Мужики, отчаянно споря и торгуясь, меняли, продавали и покупали породистый скот, отчаянно божились, решительно разворачивались, чтобы уйти, и тут же поворачивали обратно. Все было, как всегда, но все-таки и по-новому: купив полюбившуюся скотину, как таковую, в качестве образца, очень часто брали десяток зародышей той же породы на криорежиме. А отчаянный торг в этот день был, скорее, данью традиции, потому что привезли действительно все самое лучшее, чтоб не стыдно было, чтоб потом помнили, какой человек продал, помнили — и поминали бы добром. А обмануть, надуть, наменять на грош пятаков, — это, понятно, святое дело, но как-нибудь потом. Не сегодня. Да и вообще, — дерьма не держим, плохо работать не умеем. Тут же садились обмывать покупку одним из бесчисленных марок продававшегося тут же вина или водки под образцы продукции, которая тоже жарилась, пеклась, тушилось и варилась на сотни манеров тут же. Исполинские пирамиды арбузов и дынь. Тыквы неописуемых размеров. Оглушительное разнообразие яблок, груш, персиков всевозможных сортов подавляло своим прямо-таки избыточным изобилием, — но это, понятно, привезли все-таки из каких-то мест поюжнее.
У молодежи был свой торг, свои споры, свое хвастовство. Тут обсуждали породы мотоциклов, сорта самолетов, линии "камбал" и тонкости композиции всего этого и многого, много другого. Доказывая свое — устраивали отчаянные гонки. Довольно открыто пили пиво, — привычное домашнее но все-таки больше заводское, толком не пробованное, — и, менее открыто, отборный самогон. Совсем уж став в кружок, иные хвастались даже и самодельной дурью. Не без того. Вовсе отчаянные, удалившись за невидимую границу ярмарки, кружились в жуткой круговерти "учебных" воздушных боев, хвастаясь удалью и несравненными достоинствами собственноручно выращенных машин, а их матери, совершенно мистическим каким-то образом узрев безобразие, визгливо орали на них через заслуженные "комбаты", вещь в степи совершенно необходимую. Многочисленные и многообразные, как птицы в тропическом лесу, вопили на все голоса и насались дети нежного возраста от трех и примерно до двенадцати. Так что все были при деле.
— И это, — Майкл обвел окружающее обглоданной костью, — те самые чужие друг другу люди? Знаете, Михаил, я прихожу к выводу, что самые доказательные из ваших максим следует воспринимать строго наоборот. При этом чем блистательнее доказательства и чеканнее формулировки, тем сильнее рознятся ваши утверждения с действительностью. Чем более тонкие соображения и неотразимые аргументы вы приводите, тем в большую лужу садитесь в итоге.
— Вы это о чем?
— О силе так называемого непосредственного впечатления. По-японски называется, если не ошибаюсь, "ва". Все эти люди, подавляющее большинство из них, друг другу приятны, понятны, но при этом интересны. Такое, — кость описала новый полукруг, — не сгонишь, как стадо. Подобное... образование может собираться воедино только за счет внутреннего стремления.
— Вы выколете мне глаз... Так что будьте добры, — положите кость. Или, по крайней мере, замените ее куском мяса... Благодарю вас. Равно как и за комплементы моим полемическим способностям.
За этим столом под открытым небом они потребили по изрядному куску молочного поросенка под водку "Степная". Примерно за два часа до этого были казан-кебаб под водку "Арктика" и зеленый чай, а еще до этого — плов, сотворенный величайшими мастерами этого дела из колхоза "Имени Абая". Островитянин уже устал удивляться, как все это в него помещается, равно как и тому, насколько, в общем, незначительно его опьянение, — относительно количества выпитого, понятно. Получилось так, — ну и делу конец.
— Я это к тому, что окружающее меньше всего напоминает толпу людей, пребывающих порознь, наподобие скопища горожан в час пик.
— Право? — Михаил с любопытством глянул на него. — А что в таком случае?
— Вы будете смеяться, но я долго пытался сформулировать свои впечатления и в конце пришел к парадоксальному выводу. Больше всего это напоминает примерно четверть миллиона своих, самое начало нового народа. Дело в том, что я уже несколько раз от совершенно разных людей слышал за сегодняшний день один и тот же новый термин: "Люди Договора". Они называют себя так, чтобы отличить от всех прочих. Это, знаете ли, напоминает кое-что. Вызывает исторические ассоциации, — и, как бы это поточнее, — вряд ли вполне случайно. Поверьте, я разбираюсь в таких вещах.
— Специалист по грузовикам "Магирус".
— Вот именно, скотовод. Тут-то как раз все свои, — начиная от русских и кончая корейцами, японцами, и тем юным фольксдойче.
— У вас, надо сказать, и впрямь чутье. — С явным уважением протянул скотовод. — Или попросту запали? Не замечал вас в голубизне.
— Для того, чтобы воспылать нежными чувствами к этому отроку, нужно быть не то, что мазохистом, а прямо-таки самоубийцей. Больше всего этот нежный отрок, этот очаровательный цыпленочек напоминает Зигфрида в молодости.
— Скулы подкачали. Скорее, — все-таки Микулу Селяниновича.
— И не говорите, — поддакнул Майкл, — совершенно жуткое создание. И, главное, сам не отдает себе в этом отчета. Страшно подумать, во что превратится хотя бы годам к двадцати.
— В чудовище. — Пожал плечами Михаил. — Но это по нашим с вами вырожденческим меркам. На самом деле, — просто-напросто в Силу. Настолько чистое ее воплощение, насколько это вообще возможно.
— Практически, — Островитянин усмехнулся настолько криво и мимолетно, что усмешку можно было спутать с нервным тиком, дернувшим его правую щеку, — если отбросить вашу Толкиеновскую терминологию, — это обозначает "вождь". Всех этих моторизованных мальчиков, по сравнению с которыми эсэсовские самокатчики просто отдыхают. Всех этих многочадных отцов и многодетных матерей, из которых каждый распоряжается мегаваттными мощностями. Всех этих пилотов-любителей с таким парком всевозможно-всяческого летающего железа, что впору вполне приличной стране. Многие пилотируют?
— Треть. А из молодежи, почитай, все. Кто что, понятное дело...
— Почему-то я так и думал. Так вот, когда, лет через десять, кто-нибудь, вовсе не обязательно тот самый ариец со скулами, укажет всему этому какую-нибудь цель, — они будут заодно. Очень даже своими друг другу, а вовсе не порознь, как это мне доказывал давеча один занудный всезнайка.
— Ну, — это еще не весь Советский Союз.
— Безусловно. Но, видите ли, меня не оставляют опасения, что может хватить и этого. Только поймите меня правильно.
— Неизбывное человеческое качество — проникаться. Что видел сам, лично, то и считать наиболее важным. БЖЗ он не видел, и поэтому не боится.
— Слава богу, что не видел. Мне и этого достаточно.
— О! Что я слышу? Вам — и вдруг достаточно информации? Теперь я чувствую, что и впрямь повеяло германским духом. Прямо-таки Гете: "Остановись, мгновенье!" — не напомните, что вслед за этими словами содеялось с Фаустом? Не боитесь?
— Это не то слово. Я постоянно пребываю в самой откровенной, позорной панике, причем настолько долго, что уже привык.
— Это ты — долго? Да ты понятия не имеешь, что это такое — "долго"! До-олго он! Подружке своей будешь рассказывать!
— Какой из?
— Шалунишка, — Михаил погрозил ему пальцем, — впрочем, можете рассказывать всем. Хороший рассказ только выигрывает от повторения. Но только ты ошибаешься. На самом деле ты еще и понятия не имеешь, что такое — настоящая паника. И каково оно — истинное смятение. Гарантирую — не хватит никакой привычки.
— Это надо понимать так, что меня в самое ближайшее время... просветят в этом вопросе?
— Звериное чутье. Чувствуется моя школа. Так что непременно, и самым подробным образом. Все, что было до сих пор, смело можете считать своего рода прелюдией к грандиозному финалу. Несколько затянувшейся, не спорю, — но это исключительно из-за очень низкого исходного уровня подготовки.
— Я не устаю удивляться вам, Михаил. — Говоря по возможности беспечным тоном, Островитянин почувствовал вдруг, что мурашки пробежали по спине, а щеки — вдруг как будто замерзли. — Только это мне начинает казаться, что я понимаю, когда вы говорите всерьез, как вы тут же вновь и вновь ставите меня в тупик...
— А я когда-нибудь говорил с вами вполне всерьез? Или, наоборот, — откровенно шутил? Я не настолько беспечен, герр Кляйнмихель. Но совесть моя чиста: при всем при том я ни разу вам не врал. И не говорил полуправды. Это все — для несерьезных контрагентов. Для таких, как вы, — только правду, всю правду полностью и ничего, кроме правды. Более того, — если соискатель не готов воспринять эту самую вожделенную правду в полном объеме, — подготовить его. Добиться, так сказать, стопроцентного усвоения материала. У такого рода игры, — поверьте, — совершенно особый, ни с чем не сравнимый вкус.
— Цель — достигнута?
