Я знал, что Куря не врет и понимал, что и здесь у меня полный 'облом'. Надо быть сумасшедшим, в его ситуации, чтобы ввязываться сейчас в 'русские разборки'.
— Спасибо, каган, за откровенность. Конечно, бросать своих людей в битву, равносильно самоубийству, а при невмешательстве, ещё есть шанс выжить и свершить задуманное. Только учти, если верх возьмет Владимир, то этот шанс станет зыбким и призрачным, к тому же он тебе ничего не обещал.
— Не обещал, но это даже и к лучшему, не дает расслабляться.
— Кстати, хан Алкандар, был твоим человеком?
— Скорее наоборот... Так это ты его уничтожил?
— Разве я похож на сказочного багатура, которому под силу истребить отряд в тысячу сабель?
— Да, похож, — ответил Куря.
Я не нашёлся, что сказать, только пожелал ему свершения его планов и, выйдя из шатра, проник в подпространство, откуда снял силовое поле вокруг шатра и 'ступор' с охранников.
Моё перемещение было коротким. Через мгновение, я оказался на берегу Днепра, где собирался встретить хеландии со своими ребятами.
Корабли тихо и настороженно подходили на веслах к берегу, прикрывшись щитами. Рассветало, поэтому одинокую фигуру воина на судах заметили сразу. Секунд десять стояла тишина, слышался только шум нижнего порога, а, затем, из-за борта поднялась знакомая фигура Болека, и раздался его голос:
— Здорово, Учитель, а мы надеялись опередить ваши дракары!
— Так оно и есть! Я встречаю вас один, остальные в Киеве.
— Что-нибудь случилось? — послышался встревоженный голос Родомысла.
— Нет, нет, всё в порядке! — поспешил я успокоить всех. — Однако скрывать не стану, на Руси неспокойно, началась великая распря между Ярополком и Владимиром, Киевом и Новогородом.
Хеландии уткнулись носами в пологий песчаный берег, пригодный для вытягивания кораблей на сушу и постановки их на катки.
Катки, правда, отсутствовали, лес тоже. Поэтому пришлось думать, как такие суда перекинуть через пороги. Пока же стало не до раздумий, потому что с хеландий посыпался народ, кинувшийся ко мне с объятиями. Пришлось 'отбиваться', а то задушили бы и растоптали.
Слегка помятый, я всматривался в каждого из верных друзей и соратников. В первую очередь, в своих ребят.
Заматерели, настоящие зубры, да и остальные поглядывали орлами, даже бывшие ветераны-инвалиды ничуть не состарились, а как мореные дубы, пропитавшись влагой, стали крепкими, прочными, не поддающимися никакой червоточине.
Аристид вообще выглядел, как легендарный ахейский герой, этакий белокурый Одиссей в кожаных штанах и безрукавке, делающей его похожим на настоящего пирата. Впрочем, и тогда герои становились пиратами, а пираты — героями.
Я коротко доложил, что на противоположном берегу находятся печенеги, которые, скорее всего не нападут, но...
Воины поняли меня правильно, расположив хеландии бортами к высокому берегу, выставив охрану и наблюдателей. Выставили и фланговые дозоры. Только после этого разбили лагерь. Показавшиеся разъезды печенегов, быстро исчезли из вида. В тот день нас больше никто не беспокоил, что позволило и мне и ребятам рассказать о приключениях, которые произошли с момента нашего разделения по маршрутам.
Приятно удивил Юсуф, ставший нашим летописцем. Торжественно, под одобрительными взглядами десятков ветеранов отряда, он вручил мне фолиант, двухлетний труд историка и писателя. Аристид тоже преподнес сюрприз, продемонстрировав нововведение, — главную капитанскую книгу и три малых.
Я поинтересовался, где приобрели столько бумаги и кожи для книг. Юсуф смущенно ответил, что эти сокровища почти совсем задаром, удалось достать у проплывавших мимо арабских купцов. У Юсуфа был настолько невинный вид, что все, сидевшие рядом, не выдержали и стали ржать, как лошади, пытаясь, что-то сказать, указывая на Юсуфа, но каждый раз, видя его физиономию, заходились в смехе ещё больше.
Наконец, Владимиру удалось сладить с собой, он утер слезы и пояснил, что перед самым Босфором и Дарданеллами, на хеландии, то ли сдуру, то ли с перепугу, напали шесть арабских судов, которые, конечно, круто поплатились за свою несдержанность.
Особенно досталось команде корабля, на котором Юсуф, по ему одному ведомым признакам, 'учуял' кожи и бумагу. Он рванулся в бой и стал рубить направо и налево всех, кто попадался ему на пути. Даже своим несколько раз пришлось шарахаться в стороны, чтобы не попасть под удары своего товарища.
Все захваченные суда, вместе с оставшимися в живых хозяевами и экипажами, ребята продали в порту Синопа. Часть денег потратили на изготовление книг, которых теперь насчитывалось, аж, десять штук. Четыре из них использовали по назначению, а шесть поместили в запасники. Оставшуюся кожу и бумагу Юсуф хранил в специальных коробах, часто вытаскивал для проветривания, но исключительно внутри корабля, чтобы соленый морской воздух не испортил его сокровище.
За разговорами не заметили, как наступила ночь.
Утром я объяснил, что хеландии придется волочить вдоль берега, против течения, на вервях. Для этого, необходимо специально отобрать команды, которые запрягутся в них. Ещё требовались команды, которые останутся на кораблях, чтобы следить за порогами и глубиной под килем, и команды, которые останутся охранять суда, ожидающие своей очереди переброски за пороги.
По моим расчетам вся процедура с перемещением хеландий должна была занять по времени — два дня.
Конечно, я никому не сказал, что собираюсь приподнять корабли, чтобы они скользили по поверхности Днепра. Однако за исключением этого, всё остальное должно было происходить по-настоящему. Поэтому заранее были посланы люди, которые сделали промеры прибрежных глубин вдоль первых двух порогов. Сведения, полученные от промерщиков, обнадёживали. Глубины позволяли везде протаскивать хеландии, не задевая дна, правда, коридор глубин был очень узок, и опасность попасть на мель или камни, была вполне реальной.
Как я и рассчитывал, все семь порогов мы прошли за день, и к вечеру два корабля уже покачивались на якорях в спокойных водах реки. Путь, пройденный 'бурлаками', составил, не много, не мало, одиннадцать километров. Команда в пятьдесят дружинников, которая предназначалась для охраны двухсот своих товарищей, тянувших суда, расположилась на палубах хеландий, чтобы завтра с утра заступить на их охрану, пока остальные приволокут два других корабля.
Рано поутру, оставив охранение, мы вернулись назад. В этот момент, на противоположном берегу, появились печенеги. Это была сотня, которая использовалась каганом на 'мелкую рыбешку'. Нам она, конечно, была неопасна, но действовала на нервы. Кто-то даже предложил пугануть их как следует, чтобы не глазели 'на мученья наши'. Однако я сразу оборвал говоруна, сказав, что они вправе наблюдать за нами, поскольку тот берег граница их земель.
Весь путь от первого порога до последнего, сотня следовала параллельным курсом. Когда же мы заякорили притащенные суда, сотник, подняв вверх своё копьё, потряс им, и весь его отряд с визгом и свистом развернулся и ускакал в степь.
На следующий день, погрузившись на корабли, воины взялись за весла и сильно стали выгребать против течения. При попутном ветре, медленном встречном потоке и распущенных парусах, грести стало не очень трудно, но скорость перемещения, все равно, оставляла желать лучшего, и не превышала пяти узлов в час. Таким 'макаром' до Киева пришлось бы добираться неделю, а то и более. Это меня не устраивало, потому что события под Киевом стали развиваться слишком быстро и не в пользу Ярополка. Могло статься, что через неделю его власть падет и киевский престол достанется Владимиру.
А случилось вот что. Волчий Хвост распорядился о месте встречи киевского ополчения со своей дружиной, но его разведчики не углядели викингов, которые шли не только по воде, но и посуху.
Те из них, кто пёр напролом, первыми и наткнулись на ополчение киян, которые беспечно топали к месту сбора. Эти лопухи, вместе с Блудом, не выставили даже дозорных, ну и, конечно, вляпались по самые 'не балуйся'.
На трёхтысячный отряд Блуда внезапно обрушились пятьсот отборных наемных скандинавов, которые направо и налево разили своими огромными секирами вконец растерявшихся горожан. Только случай спас отряд от полного истребления. Откуда ни возьмись, появилась сотня смолян, — это были лучшие воины дружины во главе с её воеводой Хорем.
Не раздумывая, Хорь развернул свою сотню в лаву и атаковал. Первым же ударом смоляне пропороли, сбили и растоптали полторы сотни викингов, которые успели собраться, чтобы сдержать нападавших конных дружинников. Но, затем, дружинники завязли, боясь растоптать и своих, чем не преминули воспользоваться опытные наемники. Их численное преимущество позволило накинуться со всех сторон на застывших конных, и викинги стали одолевать.
Зато, такой поворот битвы, отвлек наемников от избиения ополченцев, и дал возможность тем оторваться и немного придти в себя. Однако растерзанные и подавленные кияне уже ничем не могли помочь своим спасителям. Единственно правильное решение, которое принял Блуд, уводить горожан с места боя, как можно дальше, пока викинги полностью переключились на избиение смолян.
Несмотря на трёхкратное превосходство, изрубить сотню отважных и умелых воинов, не так-то просто. Наемникам понадобилось три часа, чтобы добиться победы над русинами. Потери с той и другой стороны были равными. Хорь пал одним из первых, но двум десяткам конных смолян удалось-таки прорваться сквозь ряды скандинавов. Правда, они были сильно изранены и их лошади тоже, поэтому пешие преследователи не отставали от них.
Я увидел, что с одного из убегавших свалился шлем и узнал в нем своего вятича, Онежко, зятя воеводы Хоря. Тот еле держался в седле, а его огромными прыжками нагонял рыжий детина, который был вместе с Олафом в Новогороде. Кстати, недалеко находился и сам Олаф, у которого на губах пенилась слюна берсерка. Это и предрешило мои последующие действия. До этого я, относительно спокойно наблюдавший за гибелью сотен киян, смертью Хоря и его смолян, не выдержал.
Неожиданно для самого себя я оказался напротив рыжего викинга, перегородив ему дорогу. Он сразу узнал меня, и радостно ощерился. Затем, не раздумывая, с глухим урчанием хищника, ринулся в бой. А меня прорвало, отключились сдерживающие центры, я вновь увидел горы и башню, трупы женщин и детей. Только я не стал превращаться в вихрь, нет, сейчас я решил всё делать наглядно. Но и не стал церемониться, выбирать стиль и способ ведения боя, а просто пронизав пространство и время, срубил наемника и ринулся на Олафа. Тот находился уже в таком состоянии, что никто и ничто не могло его испугать. Поэтому, увидев меня, он даже не узнал, а просто почувствовал, что перед ним враг и попытался убить, но в последний момент враг пропал, а голова самого Олафа покатилась в кусты.
Увидев гибель своих товарищей, сразу несколько викингов напали на меня, но через секунду с ними было покончено. Однако желающих испытать себя со мной в бою не убавилось и пришлось убивать, убивать, убивать...
Уже все, кто преследовал смолян, забыли о них, сосредоточившись только на моей персоне, поэтому дружинники благополучно добрались до леса и скрылись. Я же продолжил свою работу. Во мне не было той пожирающей ненависти, которую я когда-то испытал высоко в горах Кавказа. Сейчас я испытывал холодную ярость к врагу, который упорно пытался меня убить. Я бы даже ярости не испытывал, если бы эти уроды не заставляли меня убивать себя. Чтобы убавить гнев, принялся считать: один, два, три, четыре... Двадцать четыре... Сорок. Когда мой счет дошел до семидесяти восьми, враги закончились. В этот раз мой акинак вдоволь насытился кровью, а я — энергией убиенных. Но оставались ещё враги, которые не принимали участия в битве, но и не уходили, не убегали с поля сражения.
И я в одиночку попёр на оставшихся. Их было сто пятьдесят, сто шестьдесят человек, но мне на всё стало начхать, хотелось сражаться и убивать. Однако иного мнения, оказывается, придерживался предводитель отряда наемников. Он вышел вперед и поднял руку, давая понять, что желает переговоров, но желание убивать и сражаться пересилило, и я продолжал идти.
— Остановись, герой! Мы не хотим убивать тебя!
'Черта лысого вы меня убьёте! А я хочу убивать вас, — подумал я в ответ, — и убью'.
— Ты только что доказал, что достоин жить. Ты и твои товарищи.
'Какие ещё товарищи?' — мелькнула мысль, и я очнулся. Товарищей я почуял за своей спиной, метрах в тридцати. Коротко оглянувшись, я увидел Онежко и остальных, которые со смешанным чувством ужаса и восторга следовали за мной и смотрели на меня, забыв о своих ранах и усталости.
— Заключим перемирие и похороним павших?! Мы славно сегодня позвенели оружием во имя Одина, теперь надо позаботиться и о тех, кто должен попасть в Вальхаллу.
Я медленно приходил в себя, во мне ещё не умерла жажда сражаться, но пропало желание убивать. Сзади подошли смоляне, Онежко произнес:
— Я должен привезти тело Хоря его дочери, мы должны проводить в последний путь своих товарищей. Соглашайся, Никита, хватит крови.
От его последних слов стало не по себе, поэтому, не глядя на вятича, я молча кивнул, давая ему возможность продолжить переговоры о перемирии.
Разговоры оказались недолгими и оставшиеся в живых стали собирать тела своих мертвых соратников и друзей. Викинги подобрали всех своих, поинтересовавшись у меня о голове Олафа. Смоляне сложили тела своих погибших. Отдельно, для дальней дороги, было приготовлено тело Хоря. Только до ополченцев никому не было дела, поэтому сотни их мертвых тел, так и остались лежать под открытым небом.
Вечером вспыхнули десять больших костров, — это возносились в Ирей и Вальхаллу те, о ком после смерти позаботились их товарищи. Я всё это время сидел и наблюдал, не принимая участия в похоронных командах. Даже не наблюдал, а думал, что не так давно мне бы и в голову не пришло сражаться и убивать, а сейчас это стало уже привычным, даже приносило удовлетворение. Я вспомнил Перуна, который сейчас, наверное, упивался кровью тех, кого я убил, а его плащ, сотканный из кожи погибших воинов, верно, сильно удлинился всего за один день.
Пришло понимание и того, что мне всегда будет одиноко, потому что моё превосходство станет пугать даже самых близких людей, особенно в том далеком, моем, мире. Я осознал, что моё одиночество продлится до тех пор, пока кто-нибудь не достигнет тех же самых вершин. Или пока я сам не подтяну до своего уровня кого-нибудь, кто станет понимать, что знания и сверхвозможности, — это не благо, а крест, и для того, кто ими обладает, и для окружающих.
Посмотрев, как догорают костры смолян и викингов, я произнес:
— Онежко, и вы доблестные вои, забирайте тело Хоря и уходите в темноте, я вас прикрою. Сейчас они не замышляют ничего дурного, но поутру, кто знает...
Дружинники послушались меня беспрекословно, собрались и ушли, а я окрест окинул взглядом местность. Не было засад, не было движения, всё спало, чтоб проснуться и возрадоваться дню новому.
