Комната, в которой он лежал, была невелика и, судя по всему, вовсе не предназначалась для размещения тяжёлых больных. Кажется, это была самая настоящая кладовка, правда, довольно просторная и светлая. Всю противоположную стену занимали вместительные полки, плотно заставленные деревянными ларцами, берестяными туесками и горшочками всевозможных видов и размеров. И, как не трудно было догадаться, заполнены они были вовсе не вареньями и вкусностями, а всевозможными отварами, настойками и мазями. И не значит ли это, что он попал каким-то образом к местному лекарю? И кто, интересно бы узнать, его сюда доставил?
Так или иначе, но его вылечили, и теперь у него ничего не болело, совсем ничего. И это после стольких дней (или недель?) беспамятной маеты. Руки-ноги двигались нормально, пальцы легко сжимались и разжимались, в висках не ломило, зрение восстановилось полностью. По всем ощущениям он был совершенно здоров. Хоть сейчас вставай и отправляйся на подвиги.
Немного поразмыслив, Стёпка решил, что подвиги пока подождут, и можно ещё немного полежать, потому что болезнь ушла, а слабость осталась. Подскочишь вот так сдуру — и хлопнешься чего доброго в обморок. И ещё неизвестно сколько времени проваляешься. Но всё-таки — что с ним случилось? Неужели какую-то местную заразу подхватил? Холеру там или чуму? Почему-то таинственная чума его особенно пугала. Он помнил, что в средние века то и дело случались эпидемии, люди умирали тысячами, заражали друг друга; дома сжигали вместе с заболевшими; везде на дорогах стояли заставы; могильщики в балахонах крючьями стаскивали трупы в ямы и засыпали их известью... Бр-р-р!
А ещё была такая болезнь проказа, непонятная, но жуткая и тоже заразная, одно название чего стоит. От неё ещё мерзкие бугры на коже появляются... Стёпка тут же уставился на руки, лихорадочно ощупал лицо и вздохнул с облегчением. Никаких бугров, кожа чистая. Значит, не проказа. И не чума. Потому что он тогда бы точно умер.
— Опамятовал? — внезапный вопрос заставил его вздрогнуть. Увлёкшись самоосмотром, он не заметил, как открылась дверь. На пороге стояла девчонка. Та самая, дочь мастера Угроха. Значит, его никуда не увезли, и он сейчас не у лекаря, а в доме оружейника, там, куда, в общем-то, и стремился. С одной стороны, конечно, здорово, а с другой — немного неловко, что чужим людям пришлось возиться с ним, лечить, ухаживать. Не всякий такому обрадуется.
На этот раз девчонка была одета нормально, во всё чистое, опрятное и, главное, девчачье: платье с высокой талией, сапожки, ленты в волосах. Не красавица, но и не уродина. Обычная девчонка-тайгарка. Слегка конопатая, в меру курносая, лицо круглое, пухлые губы, меж зубов щербинка. На пацанёнка была бы похожа, если бы не платье. На поясе — в простых, но ладных ножнах, довольно большой нож. Почти тесак. Это Стёпке понравилось. Он бы и сам от такого не отказался, не владей кое-чем получше.
Девчонка, не оглядываясь, объявила во весь голос:
— Мамка, приблудный опамятовал!
— Сама ты приблудная, — хрипло огрызнулся Стёпка. Он помнил, как она, не разобравшись, чуть не прогнала его от дверей.
— Глянь, какой... обидчивый, — фыркнула девчонка. — Ну что, раздумал нынче помирать?
— А я, между прочим, помирать вовсе и не задумывал, — сказал Стёпка, и тут же его кольнуло: неужели он и вправду мог умереть?
— Ты это мамке моей скажи. Её-то не обманешь, — девчонка прищурилась, словно насквозь взглядом прожгла: — Тебя как зовут?
— Меня не зовут, — вспомнил Стёпка затёртую присказку. — Я сам прихожу.
— То-то ты к нам сам без спросу и приблудился, — девчонка с трудом удержала предательскую улыбку. Немудрёная шутка ей понравилась, но показывать это приблудному она не хотела. — Али подсказал кто, что у нас мамка — травница?
— Никто не подсказывал. И вообще я не к ней шёл, а к мастеру Угроху.
— На кой он тебе?
— Дело у меня к нему, — Стёпка не собирался вот так всё сразу выкладывать этой вредине, пусть она даже и дочь Угроха. — Меня Стеславом зовут. А тебя?
— Ни к чему тебе моё имя знать, приблудный Стеслав, — отрезала девчонка. — Мал ещё, подрасти поперву. Али в женихи метишь?
— Нужна ты мне, — покраснел Стёпка. Вот ведь выдерга. От такой невесты небось любой жених за тридевять земель убежит.
— Ну а ты, приблудный, мне и вовсе не надобен. Особливо такой, который сон-траву без меры пьёт.
Сон-трава! Так вот из-за чего всё это с ним случилось! Он и вправду, наверное, слишком много её выпил. Треклятый Огрех-Лихояр чуть не угробил его, не знал же гад, сколько нужно демону для усыпления, потому и назаваривал от души. Ещё и похвалялся, что побольше в котелок всыпал, для пущей верности. Всё-таки надо было тогда ему врезать на прощание!..
— Значит, это я из-за сон-травы чуть не умер? — пробормотал он.
В комнатку, отодвинув девчонку, вошла полная, крепкая женщина с суровым, но приятным лицом. Одета она была в простое белое домашнее платье с короткими рукавами, удивительно напоминающее то, в котором часто на даче ходила мама. И платок на голове она повязывала почти точно так же. В руках женщина держала большую кружку со знакомым узором по краю. Кажется, из этой кружки его поили, когда он приходил в себя.
— Иди, Боява, одёжку отроку принеси, — велела женщина, усаживаясь рядом со Степаном. Девчонка дёрнула плечом, но перечить не стала и ушла.
Стёпка только сейчас осознал, что он под одеялом совсем голый. И сразу покраснел.
— Ишь, зарумянился, — сказала женщина без усмешки. — Вышла из тебя, значит, хворь-то. В глазах не смурно ли?
— Нет, — сказал Стёпка. — Всё хорошо. Спасибо. Это вы меня вылечили?
— Отваром тебя выходила, — сказала хозяйка. — Зачем ты сон-траву пил? Из баловства?
Вернулась девчонка, принесла Стёпкину одежду. И застыла в дверях.
— Я не знал, что такое будет, — сказал Стёпка.
Девчонка пренебрежительно фыркнула.
— Не знал, что в заваруху сон-траву подмешали, — поправился Стёпка. — Меня весские маги нарочно опоили. Чтобы усыпить. Они потом сами говорили, что побольше насыпали для верности.
Он вспомнил вкус, показавшийся ему сначала приятным, и его передёрнуло.
Девчонка ещё раз фыркнула.
— Маги его опоили. Горазд ты брехать. На кой ты магам сдался-то? Тебя и без сон-травы любой весич полонит.
Женщина внимательно смотрела на Стёпку. Она, в отличие от дочери, ему, похоже, верила.
— Ты выпил и...
— Заснул, конечно, — сказал Стёпка. — И не знаю, сколько спал. А потом, когда уже по городу шёл, в глазах вдруг потемнело. Хорошо, что я ваш дом найти успел, а то бы на улице упал. И маги бы меня опять забрали... Я долго болел?
— Три дня, — сказала хозяйка. — А для чего ты к нам шёл?
Стёпка помялся, потом пояснил:
— Я когда из Проторы уезжал, мне дядька Зашурыга посоветовал к мастеру Угроху обратиться, ну, чтобы пожить несколько дней. Вот я, когда проснулся, и стал ваш дом искать. Хотел спросить, можно ли?
Девчонка и тут не утерпела:
— Он проснулся, а маги куда делись? Разбежалися с перепугу?
— Зашурыга? — переспросила хозяйка. — Это из охотников или корчму который держит?
— Который корчму.
— Углиньи муж? Как его дочку зовут? Не Подрада?
— Застудой её зовут, — сказал Стёпка, догадываясь почему она спрашивает. — Ещё у них там Збугнята есть и младшая, Заглада, маленькая совсем, кругленькая такая, смешливая. А мать у них не Углинья, а Милава.
Хозяйка улыбнулась.
— Верно. Ты уж прости, время нынче неспокойное, не всякому сразу поверишь. Тебя Стеславом зовут?
— Да.
— А меня можешь тёткой Зарёной называть. Одеться сам сумеешь?
— Сумею, — быстро сказал Стёпка.
— Ну, одевайся. А потом я тебя покормлю. Силы тебе набирать нужно, исхудал до костей. И отвар не забудь. В последний раз выпей. Его тоже много нельзя, а то живот скрутит. Коли до ветру надо, на двор пока не ходи, слаб ты ещё. Корчажкой пока обойдись, в углу стоит.
Она легко поднялась и вышла, увлекая за собой дочь. Дверь за ними закрылась.
Стёпка скривился, понюхал отвар (ну и гадость!), через силу выпил и несколько минут сидел, сдерживая рвотные позывы. Едва удержался.
Потом выбрался из-под одеяла, сходил по-быстрому до корчажки (обычный ночной горшок с деревянной крышкой), торопливо оделся и обулся: дверь-то не заперта, вдруг кто заглянет. Одежда вся оказалась выстиранной и тоже приятно пахла какими-то травами. Спохватившись, проверил карманы, всё ли на месте, и самому стало стыдно: неужели хозяйка унизилась бы до того, чтобы воровать у больного отрока, которого сама же и лечила? А вот язва Боява, на что угодно можно поспорить, точно не удержалась и сунула свой любопытный нос, куда не следует. Да и ладно. Он ведь не шпион, скрывать ему нечего.
На кухне Боява ловко нарезала круглый ржаной хлеб большими кусками. На широком до желта выскобленном столе уже дымились щи в глиняной тарелке. Тётка Зарёна выложила из чугунка большой кусок мяса с аппетитно торчащей косточкой.
— Садись, Стеслав, угощайся. Тебе сейчас надо много есть.
При виде еды Стёпка сразу ощутил дикий голод. Шутка ли — три дня на одном противном отваре! Однако сразу за стол не полез.
— Мне бы руки сполоснуть.
— Боява, полей гостю.
Девчонка отвела его в соседнюю комнатку, полила на руки из кувшина, не удержалась, брякнула:
— А я уж решила, что ты рук сроду не мыл. Чёрные были, словно ты ими по всему Усть-Лишаю грязь придорожную собирал. Мамка отваром травяным едва оттёрла.
— Мне у магов в тюрьме умываться некогда было. Да и негде.
— Не умаялся ещё про магов своих болтать? — рассердилась Боява. — Вон как сон-трава голову тебе своротила — по сию пору заговариваешься.
— Не хочешь — не верь, — пожал плечами Стёпка. — Я с тобой спорить не собираюсь.
— Вот и не спорь, — девчонка отобрала у него полотенце, по-свойски ухватила за руку, потащила за собой. — Пошли уж за стол, пока щи не простыли.
Хозяйка, сама не ела, управлялась по хозяйству, что-то крошила, что-то заваривала, всё у неё получалось ловко и без лишней суеты. Боява сидела напротив, нахально разглядывая жующего Степана. В другое время он бы смущался, но сейчас ему было всё равно. Пусть смотрит. А если думает, что у него под её пристальным взглядом кусок поперёк горла встанет, то она крупно ошибается. Съем всё и добавки попросить не постесняюсь.
— И куда же ты теперь от нас подашься, Стеслав? — спросила наконец девчонка. — Что делать будешь?
— Боява! — укоризненно оглянулась на неё мать.
— Не знаю, — пожал плечами Стёпка. — Мне вообще-то надо обязательно в одно место зайти, в замок... Ну в этот, который орклы построили.
— В Оркулан? — удивилась девчонка. — Там же нет ничего.
— Как это? — поразился Стёпка. — А куда же всё делось? Я его три дня назад видел, он ещё целый был.
Боява презрительно хохотнула:
— Ты откель такой взялся, приблудный, что такого не ведаешь? Оркулан никто уже и не помнит, когда сожгли. Одни каменные стены стоят.
— А-а-а, — сказал Стёпка. — Да нет. Там где-то у весских магов тюрьма, кажется, устроена, так мне туда нужно.
— Не насиделся ещё в темнице?
— Друга моего весичи там держат. Гоблина из Летописного замка. Я его освободить хочу.
— Выкупить его у магов собираешься? Для этого гномье золото в карманах носишь?
— Боява! — опять очень привычно прикрикнула мать. Но та так же привычно не обратила внимания.
— Если маги согласятся, то и выкуплю, — сказал Стёпка. — Но мне вообще-то князь Всеяр пообещал, что маги гоблина так отдадут, без выкупа.
— Ещё и князя приплёл, — восхитилась девчонка. — Давай дальше бреши.
— Боява, — укоризненно сказала мать.
— А что. Пусть брешет. Весело же.
— А ты откуда знаешь, что золото гномье? — спохватился Стёпка.
— Чую.
Он смотрел в её ехидно прищуренные глаза и не мог понять, то ли она привирает из вредности, то ли в самом деле владеет гномьим чутьём на золото. А что, может быть, и владеет. В этом мире и не такое бывает. У него самого-то, между прочим, тоже подарочек от гномов имеется, и какой — Большой Отговор! Решив не откладывать, он сказал:
— Я вам за лечение заплатить должен. Сколько с меня?
— Два драка, — тут же заявила Боява. И уставилась на Стёпку с весёлым ожиданием, как, мол, отреагирует на такую неслыханную цену.
— Да уймись же ты неуёма! — всплеснула руками тётка Зарёна. — Опозорить нас хочешь?
— А что? — не совсем натурально удивилась девчонка. — Разве его жизнь не стоит двух золотых?
— Конечно, стоит, — поспешил согласиться Стёпка. — Я заплачу. И спасибо вам большое. За угощение и за то, что вылечили. А от сон-травы можно умереть?
— Можно, — сказала хозяйка. — Но не сразу. Много раз пить надо. Потом зрения лишишься, память потеряешь... А после и помрёшь.
Стёпка порадовался. Он-то эту проклятую траву всего один раз пил.
— А можно мне... — начал он. — А можно, когда я гоблина у магов заберу, я его сюда приведу? Ненадолго. А то я в Усть-Лишае больше никого не знаю, а маги его там, наверное, пытали. Или просто били. Я заплачу. И за него и за себя. Или подскажите, где здесь этот, как его... постоялый двор.
— Может, ты навовсе у нас жить устроишься... — начала Боява язвительно, но мать тотчас перебила её:
— Никаких денег мы с тебя, Стеслав, не возьмём. И даже мыслить об этом забудь. Ни за еду, ни за постой, ни за лечение. И гоблина своего приводи.
Боява вытаращилась на мать, словно впервые её увидела:
— Но мамка!..
— Молчи, Боява! Ты не ведаешь! — она повернулась к Стёпке. — Однако же сегодня я тебя никуда не пущу. Слаб ты ещё, ноги не удержат. Завтра иди.
— Да кто он такой? — вскинулась девчонка. — Или у бати ещё один сын на стороне объявился?
— Что ты мелешь, глупая! — хозяйка не рассердилась, а наоборот улыбнулась. — Язык-то придержи. Стеслав саму Миряну от заклятия освободил, а ты с него деньги хочешь взять. Набросилась ровно на врага. Гляди, останешься без женихов, всю жизнь в девках маяться будешь.
Боява испуганно вытаращила глаза. Похоже, перспектива остаться без женихов её совсем не радовала. Вид её стремительно бледнеющего лица не доставил Степану никакого удовольствия. Он отложил недоеденный кусок и вздохнул. Ну вот, и здесь его настигла слава освободителя. Лучше бы золотом отдать, честное слово. Он не удержался, спросил:
— А вы откуда про это узнали?
И этот его вопрос окончательно убедил девчонку, что приблудный в самом деле каким-то боком причастен к освобождению Миряны. Закусив губу, она по-новому вглядывалась в его лицо, пытаясь найти в нём что-то особенное, и мучительно гадая, не зашла ли в своей задиристости слишком далеко.
Тётка Зарёна подхватила со стола пустую тарелку:
— На рынке нынче Свилагу встретила. Они с мужем из Проторы за сукном приехали.
— А-а, понятно, — Стёпка вздохнул. Теперь, если женщины ещё кому-нибудь проговорятся, ему в городе прохода не будет, это точно. А ведь проговорятся, не утерпят.
— Я ей не шибко поверила поначалу-то. Свилага прибрехнуть горазда. А когда она обмолвилась, что отрока Стеславом кличут, тут меня и стукнуло. Ты в бреду тоже всё Стеславом назывался.
