Я понял, что случилась беда, а, подскакав к нему, убедился, что прав. Доспехи его были порублены в нескольких местах, сильно кровоточили раны, он уже не мог сопротивляться и даже спасаться бегством, ослабев от потери крови.
Подхватив под уздцы его коня, я стал выбираться вслед воеводе. Но сделать это оказалось не так просто, потому что нас атаковали сразу трое врагов. Пришлось прикрывать Никоса, отражая нападение. Так я проделал несколько раз, пока Волчий Хвост не прислал мне на помощь двух воев, которые и вывезли обеспамятевшего Никоса. Мне в это время пришлось разбираться с настырными преследователями.
В отличие от левого крыла центр и правое крыло сражались стойко, но, понимая, что могут оказаться под ударом с фланга, стали медленно отступать, сильно огрызаясь. Их отступление не переросло в бегство, но показало, что сегодня киевляне потерпели поражение.
Потери с обеих сторон оказались большими, поэтому воеводы Владимира остановили новгородцев, что дало возможность киевлянам разорвать дистанцию с противником и более менее достойно вернуться в свой лагерь. Дружина князя нанесла огромный урон наемникам-нурманам, перебив почти всех берсерков, но и сама сильно поредела. Наступил вечер и, заключив перемирие, стороны выслали в поле похоронные команды. Полночи пылали погребальные костры и хоронили в братских могилах христиан.
Владимир готовился к завтрашнему сражению, понимая, что теперь имеет превосходство и в численности, и в том, что его новгородцы окрылены сегодняшней победой.
В стане киевлян царило уныние, потому что многие недосчитались своих друзей и родных. В шатре князя шёл военный совет, принимать завтра сражение или скрытно уйти и запереться в городе. Волчий Хвост ратовал, конечно, за бой, Блуд помалкивал, отмалчивались и остальные. Ярополк решил битву не возобновлять. Под утро, всё войско должно было сняться и спешно скрыться за городскими стенами.
За всё время боя мне не удалось перекинуться даже парой фраз с кем-нибудь из ребят. Не удалось сделать этого и после, потому что они охраняли шатер князя, а я старался вернуть к жизни Никоса, который умер, как только его сняли с коня. Я подскочил к его телу минуты через четыре после того, как его сердце остановилось, но оказалось, что его мозг перестал получать кровь значительно раньше.
Воскрешение не состоялось. Я похоронил Никоса отдельно, на холмике под березой, завернув его тело в свой плащ с бархатистой подстежкой. Земля ему досталась мягкая и сухая.
Сварганил и подобие креста.
Итак, начались потери хорошо знакомых и близких мне людей. Никос оказался первым, но я чувствовал, что он не последняя жертва.
За ночь я успел слетать и предупредить всех на хеландиях, что в Киев сейчас соваться не след. Пообещал, что о родных позабочусь, и велел, чтобы меня ждали у Роденя во всеоружии. Предупредил и настоял, чтобы лагерь у города был оборудован по всем законам войны, потому что в округе бродят крупные шайки наемных нурман, которым неважно, кто и за кого. У них свои цели и задачи. Они убивают и грабят, грабят и убивают.
Только Аристид отнесся к моим предупреждениям со всей серьезностью. Ребятам было не до моих наставлений, они всеми своими мыслями находились в Киеве, рядом с отцами и матерями. Поэтому я при всех отдал приказ, что за старшего в моё отсутствие остается Аристид, и неподчинение ему будет караться смертью.
Через два часа, убедившись в исполнении моего приказа, вернулся на дракары, где Тимор, Чандраванди с Бориславом, Мирославом, Богумилом и Венедом изготовились к войне. Увидев меня, многие вздохнули с облегчением, но я их не стал успокаивать, наоборот, предупредил, чтобы отошли на середину Днепра, а на берегу оставили только две лодки под усиленной охраной.
Повелел заложить огненные шары и держать самострелы на изготовке, а также удвоить дозоры и охрану. Здесь я нашел полное понимание и успокоенным вернулся в лагерь Ярополка, который уже начал сниматься и перекочевывать в Киев.
Только под утро, мне удалось увидеть своих ребят и Ватажку, которые продолжали охранять князя. Я не стал заходить в шатер к Ярополку, хотя мог бы свободно пройти и набить ему морду за нерешительность и глупую браваду. Я подошёл к ребятам и сказал им, чтобы они немедленно уходили и позаботились о своих родных. Я объяснил, что их семьи ждут на дракарах, где те будут в безопасности, потому что в Киеве ненадежно. Когда же Добронрав попытался мне возразить, я наорал на него, обозвав мальчишкой и недоумком, пообещав отхлестать всех плетьми, если они промедлят хотя бы минуту.
Парни не шелохнулись, а до меня дошло, что я своим поведением унижаю их. Ватажка тоже смотрел на меня с удивлением и укоризной. Тогда я взял себя в руки и успокоился. И командирским голосом объяснил, что все они, пока, являются сотниками моей дружины, а не княжеской. И, что в данный момент, их можно считать дезертирами, которые в военную годину бросили своих товарищей по оружию. Мало того, они не выполнили мой приказ об обеспечении безопасности своих родных, чтобы не сковывать себя думами о них.
На этот раз меня поддержал и Ватажка, сказав, что они не смогут полноценно отдаться сражению, если их мысли постоянно будут заняты судьбой своих близких.
Тогда я повернулся к Ватажке и заявил ему, что все сражения князей, уже закончены и не пристало витязям, принесшим клятву верности одним, бросать своих воев и сломя голову кидаться в чужую битву, не поставив в известность своего предводителя.
Покорившись логике, но в обиде на меня, парни покинули лагерь. Я искоса посмотрел на Ватажку и заметил, что тот как-то по-новому воспринимает меня. Тогда я повернулся к нему и спросил:
— Что, осуждаешь?
— Да нет, — сразу же ответил он, — Просто не ожидал, что они так тебе дороги.
— Я сам от себя не ожидал такого. Сколько раз приходилось биться бок о бок с ними, но никогда я не чувствовал такую опасность для моих учеников. А я их всех выпестовал, создал именно для такого момента, но теперь понимаю, что бросить своих парней в княжескую мясорубку, свыше моих сил! Они стали мне сыновьями, и я не могу пожертвовать ими ради Ярополка, несмотря на моё расположение к нему.
Это чувство родилось вчера, в момент сражения, когда князь, благодаря своей нерешительности проиграл битву. Я знаю, ты говорил ему, убеждал его ударить на нурманов, переломить именно там исход сражения, но Ярополк не послушал и бросился в бой, подставляя себя и всех своих дружинников, потому что его помощь уже ничего не могла решить.
Вот тогда во мне и родился страх, нет, не за себя, за своих учеников, которые ещё не всё понимают в этой жизни, которые не осознали, когда и за кого можно погибнуть. Казалось, что я обучил их всему, но так только казалось. Я не научил их самому главному, жизненным приоритетам. Ах, да, тебе это слово незнакомо, проще сказать, что есть истинные цели в жизни.
— А, что есть истинная цель, Никита?
— Это сама жизнь, Ватажка! Это твоя жизнь, жизнь твоих родных, твоих настоящих друзей. Это любовь к женщине, любовь к своим детям. Но уж, если так случается, что приходится выбирать, погибнуть или победить, то следует понять, ради чего или кого?
— Значит, ты считаешь, что отдавать свою жизнь за князя, не стоит?
— Да, Ватажка, я так считаю. Несмотря на то, что я на стороне Ярополка, я не соглашусь жертвовать собой, ради него.
— А ради ребят?
— Да, не сомневайся! Ради каждого в отдельности и ради всех, — скопом. Ради Тимора и Аристида, ради Борислава и его братьев, ради тебя, Ватажка, и ради своего брата, Анестиса и его семьи. Я не Бог, друг мой, я не научился ещё воскрешать мертвых, я не вездесущ, поэтому я боюсь, что меня не окажется рядом в нужную минуту, а когда я поспею, моя помощь окажется уже ненужной. Я не смог помочь Никосу, как не пытался, потому что опоздал, всего ничего, но этого хватило, чтобы Марена забрала его в свои чертоги.
— Он же, был христианин!
— Какая хрен, разница, Ватажка, кем он был?! Важно то, что его уже нет! А я, я, я, ничего не смог сделать, чтобы спасти его! — крик мой всполошил воинов, привел в замешательство Ватажку, заставил князя выйти из шатра, где он слушал мои откровения.
При его появлении Ватажка вскочил и поклонился, я же остался сидеть, словно не замечая появления Ярополка. Вся сотня застыла в ожидании распоряжений, однако князь не спешил, он подошёл ко мне и сказал:
— Я всё слышал, Никита. Я знаю, что ты не скрывал своих мыслей и говорил то, что ты думаешь и чувствуешь открыто. Мне жаль, что я не принадлежу к тем избранным, ради которых ты можешь отдать свою жизнь. Впрочем, я ни от кого не требую этого, тем более от тех, кто не приносил мне присягу в верности. Но у нас так уж заведено, что муж, давший слово, обязан его держать, иначе он обесчестит себя, своих родных и потомков. Знаю, что среди иных многих народов уже нет такой традиции, но на Руси она существует. Я не волен отменить закон чести, потому что не мне отменять то, что существует века и тысячелетия. Твои ученики и друзья дороги тебе, но они не твоя собственность, они не твои рабы, поэтому ты не вправе навязывать им свою волю.
— Да, Ярополк, я понимаю, но я постараюсь сделать всё от меня зависящее, чтобы они в этой сваре уцелели. Мне, по большому счету, наплевать на власть, свою личную и твою, но мне бесконечно дороги мои единомышленники и друзья. Я уверен в одном, что власть призрачна и тяжка для любого умного и порядочного человека. Она гнетет и тебя, но такова твоя доля от рождения, которую тебе не позволяют менять. Мало того, если бы ты, сейчас, отказался бы от своих прав на Киевский стол, Владимир все равно умертвил бы тебя, не желая иметь даже призрачного соперника. Потому что твой сводный брат, — законченный мерзавец. Но в том-то и парадокс, что в силу своей мерзости, он имеет больше прав на княжение! Ты понимаешь, о чем я говорю?
— К сожалению, да, Никита, понимаю. Этим самым пониманием и объясняется моя нерешительность в битве. Мне показалось, что я не вправе вмешиваться в провидение, что это не моё сражение. Моё, — немного впереди.
— Но не затем же ты бросился в бой на левое крыло?
— Конечно, нет! Просто я не смог остаться в стороне, когда на моих глазах стали резать киян. Я поступил так, как поступил бы любой на моем месте, стал спасать жизни моих подданных и соплеменников.
— Поверь мне, Ярополк, что ни один настоящий князь, или каган, или воевода, не поступил бы так. Твой бы отец бросил сотню туда, куда тебе советовал Ватажка. Так бы поступили и твой дед, Игорь и Олег Вещий, и прадед Рюрик, и Владимир.
Ты же кинулся спасать людей, чисто по-человечески, туда, где в этом больше всего нуждались, но вопреки мышлению полководца, стремящегося к победе любой ценой.
— А ты слышал о Пирровой победе, Никита?
— Да, Ярополк, именно о таких, как Пирр, я и говорил. Твой противник пожертвует всеми, но добьётся своего. У тебя же присутствует совесть, поэтому ты обречен.
— Значит, ты меня уже приговорил к смерти?
— Не я, просто таков твой путь. Родившись старшим, чтобы править, боги забыли обделить тебя совестью и, тем самым, обрекли на погибель. Даже Сфенальд не смог переломить тебя! Смог уговорить, обмануть, настоять, но не переубедить. Ведь ты до сих пор считаешь себя убийцей Олега, так?
— А, разве нет?
— И да, и нет. Я не могу ответить однозначно. Олег погиб в бою, ты его лично не убивал, не подсылал убийц, не давал указаний умертвить брата. Но ты винишь себя в его гибели.
Кстати, об этом хорошо известно Владимиру, который распустил слухи о тебе, как о братоубийце. Ты знаешь. И все задумались, а и, правда, Олег погиб, потому что Ярополк послал дружину наказать Олега за строптивость и отказ платить дани-выходы. Но ты, зная об этом, не сделал ничего, чтобы развеять эти слухи, потому что сам считаешь, что так и было. И кияне поверили, князь молчит, значит, Владимир говорит правду.
А другой бы на твоем месте повернул бы всё так, что будто не ты, а Владимир подослал убийц к Олегу, а, затем, испугавшись содеянного, скрылся от правосудия.
— Но это же навет!
— Когда это исходит из уст купца, ремесленника, смерда, — это навет, когда же такая большая ложь распространяется от имени государя, — это становится истиной и записывается в анналах.
— Я так не могу и не хочу! — прошептал Ярополк.
— Поэтому близкие тебе люди, уважают Ярополка-человека, но видят слабость Ярополка-князя.
— Пусть так, пусть я погибну, но не предам самого себя!
— Ты волен поступать со своей жизнью, как тебе заблагорассудится, но я не хочу, чтобы мои друзья погибли во имя твоей чести, князь.
— Если нам и суждено погибнуть, то мы погибнем во имя своей чести, Никита, — произнес спокойно Ватажка.
Ярополк гордо вскинул голову, а я повернулся к своему другу и ответил:
— Я приложу все свои силы и способности, Ватажка, и постараюсь, чтобы с моими друзьями подобного не случилось, ни во имя чести Великого Князя, ни во имя их личной. Ты, извини меня, но я сделаю по-своему, вопреки вашим понятиям, соотносясь только со своими.
Попрощавшись с князем коротким кивком, подошёл к Ватажке, крепко обнял его и, не оглядываясь, скрылся из виду.
Материализовался уже в Киеве, в районе Подола. Я был в ярости и на Ярополка, и на себя самого. Казалось, попадись мне сейчас кто-нибудь из той братии, которая заслала меня сюда, удавил бы собственными руками. Свербила мысль:
'Ну почему, почему я не смог объяснить, убедить тех, кому сочувствую, тех, кто мне дорог, что нельзя покоряться провидению, нельзя всё и вся подчинять совести и чести.
С бессовестными и бесчестными следует обходиться так, как они того заслуживают, а не моргать глазами и принимать своё бездействие за провидение. Конечно, можно принять позицию Ватажки, 'дал слово, — крепись', но и то с большой оговоркой.
Князь-то тоже давал слово своим дружинникам вести их к расцвету и победам. Но, поскольку он уже неспособен побеждать, и по христианским обычаям, покорился судьбе, выходит и дружина не обязана держать своё слово и вместе с ним плыть по течению в тартарары.
Хорошо, положим, что у Ватажки есть веские причины твердо держать сторону Киевского князя. Одно то, что он знает цену Владимиру и не приемлет его, не то что, как государя, но и как мужа, уже определяет его позицию. Но, а этим-то мальчишкам, что надо? Владимира они не знают, Ярополка тоже, ему не присягали, ничем с ним не связаны...
Хотя, как же ничем не связаны? А их отцы, братья? Кровные узы, родовые обязательства?
К черту родовые обязательства, мало ли примеров, когда бояре отъезжали от своего князя к другому. Отец Мстислава поменял же хозяина! Так почему сейчас они не желают присягнуть новому? Тем более Владимир тоже Святославич. Что их удерживает или пугает в претенденте на престол? Его характер — ерунда!
Его происхождение!!! Сын рабыни, — вот ключ к разгадке!
Родовитая спесивость не позволяет им самим признать во Владимире князя. А новгородцам на это наплевать, они даже рады утереть нос гордецам из Киева. Потому и в ремесленных, и в торговых местах Киева нет однозначного отрицания робича. Они знают, что их-то Владимир не тронет, а бояре понимают, что сын рабыни будет мстить им за свои детские унижения.
