— Финансовые дела поэты вести совершенно не умеют, поэтому судя по всему — этому кафе вскоре грозит банкротство. Думаю... Уверен, что не позже, как следующей весной — это заведение уйдёт "с молотка" за долги.
Лиза, сожалеюще обвела взглядом помещение:
— Вот, как?! А жаль — здесь довольно мило...
— А ты купи это кафе, — подколол Миша, — ты же у нас теперь богатая.
— Я обещала Саньке да Ваньке, что эти деньги пойдут на планер...
Тут у меня в голове "ЩЁЛК!!!":
"Холява, холява! Взять, взять!".
Мишка натолкнул меня на одну очень интересную, главное — многообещающую идею. Окидываю помещение уже другим — уверенным хозяйским взором:
"Да здесь можно такое-этакое "супер-пуперское" отгрохать!".
Опыт строительства и переоборудования подобных предприятий общепита, у меня имеется довольно внушительный и, даже кое-какие уже готовые проекты на компакт-дисках должны остаться. Ну, а если и не остались — долго ли имея соответствующие программы, их заново сделать?
— "На планер" Саньке да Ваньке, Елизавета — ты ещё нарисуешь! И, не на один — всё равно на нём пока летать некому... А вот на недвижимость почти в центре Москвы: это тебе возможно — всю жизнь придётся у мольберта простоять, а такого случая может больше не подвернуться.
Видя, что та слегка "не догоняет", развиваю мысль:
— Твоя же мама хочет вернуться в столицу? Так почему бы ей не помочь?!
— А, как?
— "Как", Лиза — это было в детстве..., — Мишка опять хохотнул лошадью, — у тебя уже есть имя — про тебя среди "людей искусства" уже знают, про тебя говорят! Подойди, представься молодой художницей, скажи что успешно продала свою первую картину и, предложи за эту сумму выкупить все долги кафе "Стойло Пегаса". Таким образом, ты станешь "дольщицей" — акционером этого заведения общепита. Потом, привезёшь сюда уважаемую Надежду Павловну и...
Моя "тёща" — как её в Ульяновске чуть ли не официально называют, хоть и из "бывших" — но баба бойкая!
Видать, закалили её характер тяготы и лишения лихих годин, пробудив некоторые полезные в жизни практические качества и черты характера.
— ...Дальше, ты понимаешь, что произойдёт?
Мишка не удержался, чтоб не схохмить:
— Замуж за себя твоего Есенина возьмёт твоя мама и, будешь ты тоже "Есениной" — по приёмному отцу.
Корректно опровергаю такое развитие событий:
— Нет, Миша! Мама у Лизы далеко не дура и, дебошира-алкоголика — "замуж" за себя брать не будет. Такого "добра" и в Ульяновске хватает — если вечером вдоль заборов пройтись. Но возможно через несколько лет, у молодой художницы Елизаветы Молчановой в Москве будет своя творческая студия...
Прищурившись, ещё раз оглядываю пространство кафе:
— ...Название, правда придётся сменить: "Стойло" — это уж через-чур, как-то по-скотски. Предлагаю будущую студию "неофутуризма" назвать "Ясли Пегаса". Типа, здесь вскармливаются молодые таланты...
Подмигиваю Лизе и шепчу на ушко:
— Ведь, для будущей Роксоланы, это более практическое вложение капитала — чем деревянный планер, который через пару лет устареет и сгниёт?
В прелестных серых лизиных глазках, как тополиный пух от поднесённой спички, вспыхивает и неугасимым огнём разгорается ЖГУЧИЙ(!!!) интерес:
— Это правда, что Есенин развёлся с Айседорой Дункан?
— Ээээ... Извини, но он постоянно забывает докладывать о разводах со своими бабами..., — закрыв глаза напрягаю "послезнание", — скорее всего это правда. Но, долго он "холостым" не проходит, не надейся: смазливые особы, не отягощённые нравственно и умственно — на "богему" слетаются, как мухи на жидкое... На разведённый сахар.
Мишка, снова вполголоса заржал...
Лиза решительно встаёт, я едва успел схватить её за руку. Смотря снизу вверх в её глаза:
— Девочка моя, ты не забыла...?
"...Чему я тебя учил", — я произнёс мысленно.
— Нет, — твёрдо отвечает, — я ничего не забыла.
И, словно пава не идёт — а "плывёт" к ложе с "отцами-основателями" с решимостью и уверенностью самонаводящейся торпеды.
— ...И не пей сегодня больше вина! — еле успел вдогонку.
— Да, она и нашего то — еле пригубила, — Мишка не теряясь, налил себе полный бокал, — ну... Прозит!
Поднимаю бокал минералки:
— Прозит... Чтоб все наши мечты всегда сбывались.
Настроение, сразу упало куда-то на гов...но!
Наверное, то же самое чувствует командир — посылая на первое боевое задание зелёного новичка, мучаясь вопросом: "А достаточно ли я его подготовил?". Увы, но ответ на него никогда заранее не угадаешь... Он приходит только после боя — по его результатам и, часто бывает — вместе с холодным трупом.
Вижу, Елизавета смело и с изящной грацией прима-балерины подходит, смеясь знакомится — подставляя ручку в которую тот "длинный" впивается упырём и, что-то мило лопочет. Садится за их столик и, вскоре я слышу отчётливо:
— Сергей! Только, дайте мне слово — что перестанете писать такую пошлятину...
Её пальчик указывает на стену с голыми "трёхглазыми" тётками.
* * *
Впрочем, скучать нам с Мишей долго не дали.
Он, довольно долго "булки мял" не решаясь и, только начал было:
— Серафим! Давно уже хочу тебя спросить...
— Хочешь — спрашивай, — взлохматил пятернёй его шевелюру, как шерсть на загривке подрастающему, перспективному щенку бойцовской породы, — только не о том, откуда берутся дети — ты ещё слишком "мелкий", чтоб знать это...
Вдруг, в кафе вваливается среднего роста брюнет плотного телосложения, при галстуке, широкополой шляпе, ярко-рыжих штиблетах и козлиной бородке "а-ля Троцкий". Мишке, он сразу не понравился:
— Жид.
Мне этот тип тоже не понравился — причём "очень давно", но вбитая в подкорку политкорректность заставила зашипеть:
— Миша, блин... С тобой лучше в приличные заведения не ходить! Ведёшь себя... Как перепивший в корчме петлюровец, чес слово.
Миша, с какой-то потаённой тоской протянул:
— Да... "Жовто-блакыдные" их резали, резали... Душили, душили...
Кулаком по столу:
— МИХАИЛ!!!
— Ладно, всё — молчу...
Развязно и крикливо, будто чувствуя себя здесь хозяйчиком, обойдя и здороваясь чуть ли не с половиной столиков, кивнув как давним приятелям "отцам-основателям", бородатый брюнет подошёл к нам. Посмотрев в упор и, не признав за знакомых, он:
— Я вижу здесь у Вас свободно... Разрешите?
С вежливой улыбкой, с ледяным сквозняком в интонации голоса, крайне холодно пытаюсь "отшить" — хоть и вовсе не "татарина", но всё равно — незваного гостя:
— Думаю, Вам лучше поискать себе другой свободный столик.
Однако, тот уже плотно "приклеил" свою задницу к стулу.
— Этот столик на четверых, я всё же здесь присяду — других мест нет.
Протягивая руку, представляется:
— Яков Блюмкин...
Пожав плечами, типа — не блевать же мне теперь кровью от радости, жму его пятерню и ответно представляюсь:
— Просто Серафим. А моя фамилия — в отличии от вашей, ничего Вам не скажет.
— Михаил..., — в отличии от меня, Барон выпучил глаза — как плоская тихоокеанская камбала при виде "мужского достоинства" синего кита, — тот самый Блюмкин...?! Который...
Тот, хвастливо:
— Да, это я убил германского посла Мирбаха!
Это его похвальба, буквально "сорвав крышу", снесла меня "с катушек":
— От знающих людей, эту историю я слышал несколько иначе. Вы, Блюмкин, стреляли в безоружного человека с трёх шагов и промахнулись — высадив целую обойму из пистолета. Затем, Вы бросили бомбу — которая не взорвалась. Возможно Вы просто забыли поставить её на боевой взвод...? Хм, гкхм... От "волнения"?
Мишка только взгляд свой ошалевший успевал переводить — с Блюмкина на меня и обратно.
— ...И, тогда Вы убежали из посольства, перепрыгнув через забор — вследствие чего подвихнули себе ногу и весь мятеж "левых" провалялись в госпитале, прикинувшись ветошью. А графа Мирбаха убила вторая бомба — брошенная вашим напарником Андреевым. ...Имеете что-то возразить, "террорист номер один" недоделанный?
Сказал и тут же пожалел об этом, ибо как мне известно из одной скаченной книги — этот Блюмкин был просто отмороженный псих: всюду ходил со своим неразлучным "кольтом" и, чуть-что — выхватывал и наставлял его на оппонента. Причем, не стеснялся делать это в людных, общественных местах!
Не... Кроме мнимого "убийства" посла — больше никаких подобных "подвигов" за ним не числится. Чисто понты бесовские...
Но, мне скандал разве нужен?! Тем более, у него имеются прочные подвязки в ГПУ... Вроде бы.
Невольно напрягся как перед хорошеньким замесом...
Террорист Яков Блюмкин, на цвет лица стал как беленный потолок местного вип-сортира, затрясся осиной со всежеповесившимся Иудой и, действительно — потянулся рукой в карман штанов.
— Не успеешь, — негромко сказал Барон.
Блюмкин замер:
— Что...?
— Не успеешь "шпалер" достать, как я тебе бочину "пикой" проколю, — спокойно объясняет тот, — ты же его не взвёл и на предохранитель поставил — не желая себя яйца случайно отстрелить... Ведь, так?
Того, вообще подкидывать стало и, как обжегшись от собственного кармана — отдёрнув и положив правую руку на стол, он, заикаясь:
— Вы... Вы... Вы из немецкой разведки?
— УХУ ЕЛ?!
Оглядываюсь вокруг — не слышал ли кто и, не побежал ли вызывать того — кого принято при таких раскладах вызывать. Нет, вроде — все посетители увлечены собой или спаиваемыми ими дамами, а официанты — находятся довольно далеко от нас, даже для их чуткого профессионального слуха.
— ...??? С чего Вы так решили, Яков?!
— У Вас — акцент...
— У вас — тоже "акцент", — вполне аргументировано и логично опровергаю гнусное предположение, — но я же вовсе не утверждаю, что Вы из израильской разведки, товарищ Блюмкин.
Мишка, беззвучно ржёт... Действительно, в это время словосочетание "израильская разведка" — кроме хохота, ничего вызвать не может.
При слове "товарищ" того, ещё сильней затрясло:
— Вы, Вы, Вы... Вы — левый эсер? Вы пришли меня убить?!
Ага, вот оно что... Кажется, бывшими однопартийцами — считающих его предателем снюхавшимся с большевиками, на Блюмкина было совершено несколько покушений.
Вполголоса продолжаю его "строить":
— В приличном обществе, Яша, за "левого эсера" — принято морду бить! Однако, учитывая ваше тяжёлое детство на Молдаванке и прибитые к полу деревянные игрушки, в этот раз прощаю, но...
Указательный палец указкой вверх и как строгий школьный учитель своему "слегка" туповатому питомцу:
— ...Другой вопрос! Если Вы совсем немного напряжёте память, Блюмкин, то возможно вспомните: это не мы к Вам подсели и, напросились на этот "разговор" — а как бы, не наоборот. А теперь, вспомнив этот неопровержимый факт, подумайте — разве убийцы так себя ведут...?
Мда... "Убийца" из этого еврейчика — как из поросячьего дерьма пуля.
Ну и уже откровенно стёбно-издевательским тоном:
— ...Яков! Ведь Вы сами, по вашим же словам — убийца. И должны в подобных делах разбираться — хотя бы исходя из собственного опыта. Ведь, это не граф Мирбах к вам с Андреевым на Лубянку приехал — на собственное убийство, а вы к нему — в посольство!
Несколько расслабившись, тот:
— Так, кто же вы?
Бурчу сердито:
— Человеки! Сидели здесь, культурно отдыхали — пока Вас чёрт по наши души не принёс...
Вдруг, со стороны "ложи" раздался весёлый лизкин голос:
— Серафим, Миша! Идите к нам!
Смотрю и, Есенин Блюмкину машет:
— Яков! Веди их быстрее к нам — хоть под угрозой своего револьвера...
Дружное:
— ХАХАХА!!!
Блюмкин изумлённо посмотрел на нас с Мишей:
— Прошу извинения, товарищи... Ошибочка вышла.
— Да, чего уж там, — тяжело вздыхаю, вытираю салфеткой рот и приподнимаюсь, — пошли, Миша, что ль — пока просто зовут...
По моему мнению, так славно начинающийся вечер, был безнадёжно испорчен.
Подошли, познакомились. Тот "длинный" оказался поэтом Анатолием Мариенгофом, остальные двое — поэт Вадим Шершеневич, с плотной фигурой и сплюснутыми ушами боксера и известный художник-имажинист Георгий Якулов. Представляя последнего, Есенин просто восторгался взахлёб:
— ...Талантливый, неимоверно! Вся театрально-художественная Москва его знает, говорят: "Были б декорации Якулова к пьесе, а уж сам успех обязательно будет".
Рисунок 96. Друзья, поэты-имажинисты (слева направо) А. Мариенгоф, С. Есенин, А. Кусиков, В. Шершеневич.
Согласно киваю головой:
— Прошлой осенью, будучи в гостях у одного ОЧЕНЬ(!!!) обаятельного человека — тоже одного талантливого "художника" встречал: за пять минут буквально — любой документ так "нарисует", от настоящего не отличишь.
— ХАХАХА!!!
Громче всех смеялся сам Якунин.
Сдвинули столики, подозвали официанток и, понеслась "звезда" по кочкам!
* * *
Как обычно при таких "мероприятиях", разговор бурно и сумбурно шёл ни об чём и, в то же время — обо всём сразу. Само собой — без "политики" никак, хорошо ещё футбол не так популярен!
Георгий Якулов пытался донести до новичков — делая особый акцент на самом старшем из них (то есть на мне), саму идею имажинизма:
— Серафим, ты пойми: революция необходима народам — но художникам она необходима вдвойне! До революции мы были скованны уставами и устоями, теперь и краски наши — кроме специфического запаха, приобрели запах свободы... Это запах тающего снега и еще не распустившихся цветов!
"Делать вам больше не фиг, — думаю, — как всякой фигнёй заниматься".
— Да, — отвечаю с самым серьёзным видом, — краски и запахи связаны прочно — хотя никто не видит незримых тех вервий, которые их скрепляют.
Есенин рассказывал (думаю, уже не в первый раз) случай произошедший с ним во время европейского турне:
— Перед отъездом в Германию, зашли мы с Айседорой в "Шахерезаду". Сели за столик с большим абажуром, сделали заказ... Вдруг официант наполняя нам бокалы, тихо мне говорит: "Вот, господин Есенин, я флигель-адъютант свиты Его Императорского Величества — такой-то, а теперь наливаю Вам шампанское". А я ему: "Работай и меньше разговаривай, холуй!".
— ХАХАХА!!!
Бдительно слежу за своими: Лиза практически не пьёт — хотя Есенин собственной рукой ей не успевает подливать, а Миша пьёт наравне со взрослыми — но в отличии от них не пьянеет. Как-то ещё во времена нашего с ним знакомства, он признался — что "по молодости", как-то перебрал медицинского спирту:
— Чуть не сдох тогда, да ещё мой "père" — чуть не прибил, но с тех пор всё, что градусом ниже 96-ти — для меня как вода.
Да! Пришлось ребёнку "хлебнуть" — в том числе и буквально.
— Повезло тебе, значит — "крысиная" печень досталась.
Кстати, ещё "там" слышал про один такой — почти аналогичный случай: в семье хронических алкоголиков любящий дедушка специально вусмерть напоил младшего внука (лет двенадцати, если не изменяет память), а потом — когда тот был с "бодуна", устроил ему же хорошенькую взбучку. Из всех пяти отпрысков той семейки, этот единственный — вырос, стал человеком и дожил до весьма почтенных лет. Остальные — "сгорели" от водки, подохли от ножа в подворотне или от тубика на зоне.
