— Худы те вотчинки будут, — рассмеялся Дмитрий Бельский, гроза опалы над которым прошла, и кого государь, на радостях от взятия Казани, вновь приблизил к себе.
— Уж какие будут, — развёл руками Андрей.
— Хватит прений, — властно прервал перепалку Василий Иванович. После чего обернулся к Андрею: — Завтра, после утренней, подробней обскажешь, что к чему, да кто те князья безземельные, а мы подумаем. А пока хватит о сибирских народцах.
Поклонившись государю и Иван, и Андрей сели на свои места. Причём князь просто лучился довольствием: ещё бы, ведь "мы" — это те самые летописные "сам третий у постели", малый совет, чьи решения зачастую просто узаканивались Думой. И если этот совет согласится с андреевыми доводами, то поход в Сибирь для русских начнётся куда раньше, чем в той его истории. А одного этого уже было не мало!
Следующий же вопрос, поднятый в Думе, вызвал у Андрея в мыслях целую фразу, приличными словами в которой были лишь предлоги "в" и "на". А всё потому, что думцы принялись рядить, каким по рангу должно стать посольству к шаху персидскому. Обычно ведь с новыми державами Русь вела ответную дипломатию, что позволяло отвечать адекватно и без "порухи чести государевой". Даже в Турцию, султан которой не собирался отправлять на Русь "великое" или "большое" посольство, ездили в основном либо "гонцы", либо "послы лёгкие", подчёркивая тем самым равенство двух государей. А тут предстояло самим определять ранг дипотношений. А вдруг шах возьмёт, да и отправит в ответ посольство рангом ниже? Это же какое унижение и поруха будет! Вот и мучились думцы, поминая судьбу Ряполовского.
С другой стороны, шах был видной фигурой в восточной политике, с которым считались многие, включая и стамбульского султана. Так что после долгих дебатов постановили, что государю "пригоже" будет послать к шаху "посла большого", а "великого" отправит, только если шах в ответ государя великим посольством почтит.
А потом, как ни странно, развернулась настоящая подковёрная борьба за место посла, в которой Андрею пришлось принять самое прямое участие. Ведь персидский шёлк — это огромное богатство, которое могло с лёгкостью протечь между пальцев, если всё пойдёт так, как и в его истории. Там, правда, были другие люди, но ведь среда воспитания оставалась примерно той же, и даже более того, бояре 17 века были более лояльны к торговле, чем нынешние, но, тем не менее, выгоднейшее предложение персидского шаха профукали, не реализовав.
С большим удовольствием Андрей поехал бы сам, но нашлись те, кто посчитал, что для молодого выскочки, чьи предки никогда не носили боярской шапки, и так много чести. С другой стороны, признавая все способности Тучкова, Андрей не верил, что тот способен надолго сконцентрироваться на торговых делах. Вот "честь государеву" перед иноземцами отстоять, даже с риском для собственной жизни, он да, способен, а торговаться из-за купчишек — нет.
В конце концов, исполнять посольство назначили Фёдора Карпова, как компромиссную фигуру, устроившую обе партии. Судьба по-прежнему продолжала насмехаться над виднейшим боярином-западником, в очередной раз отправляя его править посольские дела в страны восточные.
Зато после этого подготовка посольства отошла, наконец, в руки дьяков посольской избы и казначея Головина. Ну и главы морского приказа, как ответственного за доставку посла (роль, которую Андрей буквально выпросил сам).
Для этой цели в Нижний Новгород был отправлен целый десант мастеров, а сухой лес скупали на корню по всем прибрежным городам. Да-да, в Андрее неожиданно взыграл попаданческий гигантизм. Он, ещё путешествуя с Хажиниязом вверх по Волге, вдруг подумал, что если придёт время посылать посла к шаху, то делать это на привычных стругах и насадах как-то не комильфо, ибо кораблики эти были на одном уровне с теми, что использовали все каспийские правители. А русский посол должен представлять собой силу и научно-техническое превосходство нового игрока. Мол, почувствуйте разницу и задумайтесь. Потому что восток дело весьма тонкое.
В общем, под это дело он, хоть и с трудом, но выбил у казначея финансирование и сразу после Рождества свалил из Москвы под предлогом присмотра за новым строительством.
А на нижегородском плотбище ещё с осени развернулось небывалое для горожан зрелище. Прибывшие мастера нанесли на земле размерения будущего судна, сразу же заставив местных умельцев зачесать в собственных затылках. После чего из нескольких колод сбили киль с форштевнем и ахтерштевнем или по принятой ныне терминологии: матицу с носовой и кормовой коргой. Повторять ошибку голштинцев, соорудивших свой "Фридерик" плоскодонным, князь не собирался. И пусть Волга изобилует большим количеством мелей, но в море эта плоскодонность дорого обошлась всем. А килевой "Орёл" вполне себе спустился к Астрахани. Кстати, как и в той истории, первый корабль, построенный под руководством морского приказа, Андрей решил поименовать "Орлом". Соблюдая приемственность ветвей истории, так сказать.
Но в отличие от времён Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича, у него было под рукой всё: опытные мастера, умелые плотники и заранее собранный запас всего необходимого, включая лёгкие шестифунтовки. И поскольку ему не нужно было учиться новому делу, то этот "Орёл" был уже полностью готов к плаванию весной следующего года. Три мачты, развитый полубак и высокая корма резко отличали его от снующих по реке дощаников, стругов и насадов. При этом, как и "Фридерик" он был парусно-вёсельным кораблём, что должно было дать большое преимущество в штиль и при манёврах в порту.
Но это мы уже забежали далеко вперёд.
А пока что Андрей был буквально против своей воли втянут в церковные дрязги. Не во все, конечно, (ещё чего не хватало!), а только в те, что развернулись вокруг будущего университета. Как оказалось, длилось это противостояние уже не один год, но теперь, видя, как быстро строятся стены русского Пандидактериона, накал борьбы за то, кто, как и чему там православных людей учить будет, обострился до нельзя. Причём споры велись не в категрии вместно-невместно (что было бы Андрею более понятно), а в конкретных подходах к выбору преподавателей и обучению отроков.
Всё это поведал князю отец Иуавелий, который за последние годы прочно прописался в рядах митрополитовых людей и готовился в ближайшее время сменить монастырь на более высокую кафедру.
Ознакомившись с его помощью с так называемыми программами разных групп святых отцов, Андрей понял, что даже проживя здесь столько времени, церковную жизнь по-прежнему представлял себе весьма упрощённо. А тут перед ним вдруг открылась одна из тех глубинных, но скрываемых от обывателя граней, заставившая сразу же по-иному отнестись к людям в рясах.
Оказалось, что в церкви, кроме деления на иосифлян и нестяжателей, люди, как и в мирской жизни, делились на западников и, скажем так, славянофилов (хотя себя они так не называли, разумеется), которые стояли за сохранение исконных традиций, идущих ещё от той Руси, что жила до прихода "злого Батыги". И поддержка того или иного течения во многом зависела вовсе не от взглядов конкретного священника на церковные владения, а от совокупности самых различных причин.
Так, Андрей мало удивится, узнав, что большая часть священников, окормляющих приходы по западной границе страны, стояла на (назовём условно) латинофильском подходе. Для них окружающий мир представлял собой книгу, написанную Богом, и задачи наставника они видели в том, чтобы научить обучающегося читать эту книгу. При этом полноценное обучение отроков следовало осуществлять как на родном языке, так и на латинском с греческим.
Разумеется, подобный взгляд пришелся Андрею весьма по душе, потому как был в духе его взглядов, но...
Но, к сожалению, главным оппонентом ей был старец Вассиан и прислушивающийся к нему митрополит, сильно укрепивший за последние годы свои позиции, как при дворе, так и внутри церкви. И хотя их подход к обучению не столь сильно отличался от латинофильского, но кое-какие различия всё же имел.
Так Вассиан был согласен с тем, чтобы спудеи (ну вот так обзывали на Руси студентов) обучались на русском и греческом языках. А вот латинскому речению, по его мнению, обучать стоило только тех, кто с закатными странами по государскому делу общаться будет. Дабы не плодить "прелестей латынских". При этом он понимал, что одним богословием учён не будешь и соглашался, что изучать надобно как духовные, так и гражданские науки: грамматику, риторику, логику, физику, диалектику, философию, богословие и юриспруденцию. А вот к астрономии у старца был двоякий подход: с одной стороны, он считал её той самой "прелестью", с другой, соглашался, что в некоторых делах знание астрономии просто необходимо. К тому же многие оппоненты старца попытались урезонить того тем, что ещё его учитель, Нил Сорский, считал, что ведать законами, по которым ходят светила небесные, православным вовсе не зазорно. Да и в Царьграде, взятом за образец, астрономию вполне себе преподавали. Кстати, с учётом того, откуда брался образец для подражания, Андрей назвал взгляды старца условно ромейско-русскими. Но вернёмся к астрономии. Прижатые к стене столь большой доказательной базой, внятного решения по данной науке ромейцо-русичи принять пока что не смогли. Но обещали крепко подумать.
Зато Вассиан считал, что преподавать науки в русском университете должны только учёные греки и "мудрые люди" из православных (читай, южнорусских) земель, сохранившие древние знания и обычаи, с чем Андрей опять же не был полностью согласен. Ведь лучшие из византийцев давно уже преподавали в европейских университетах или служили при дворах султана, императора, королей да герцогов. А их самые видные ученики в большинстве своём были уже католиками.
Однако и это было решаемо, а вот то, что старец прямо говорил, что будущий университет должен стать инструментом для искоренения инакомыслящих, вот это уже было тревожным звоночком.
Третья-же сила, пусть и небольшая, но самая горластая, представляла собой ту самую породу священников, которую так высмеивали в советское время. Да-да, самые настоящие "дубы", считавшие, что "в той грамоте суть всё еретичество есть". Они осуждали приоритет мирских наук и призывали вовсе отказаться от греко-латинского образования, а молодых людей учить только богословию, дабы воспитывать умных и богобоязненных отроков.
И вот этот подход не устраивал Андрея полностью.
Ну а поскольку за столько лет священники никак не могли прийти к одному знаменателю, то решили, как это уже становилось обычаем, заручиться авторитетом великого князя. Но прежде чем государь задумался над поставленными вопросами, борьба теорий, как это обычно и бывает, постепенно выплеснулась за церковные стены на улицу. Имея перед глазами подвиг Иосифа Волоцкого, горластые и не лишённые ораторского обояния ретрограды решили организовать людской марш в поддержку своих взглядов. Под влиянием их рассказов о предстоящем отступлении от веры православной в угоду проклятых латынян, недовольный народ забурлил и стал недобро посматривать в сторону митрополитских и государевых палат. При этом этим предшественникам попа Гапона даже в голову не пришло задуматься над вопросом, а что будет, если в этот раз государя не разобьёт паралич? Так что пришлось Андрею срочно вмешиваться в "работу с электоратом" самым грязным способом — натравив на самых активных крикунов городское дно. Да, организованной преступности, как таковой ещё не существовало, но объединение в группы по интересам, как, например, сотворили профессиональные нищие, уже было.
Андрееву безопаснику — Лукьяну — пришлось потратить немало сил и средств, чтобы выйти на верхушку подобной протоорганизации. Слава богу, никакие правозащитники, адвокаты и прочие ограничивающие розыск инструкции ему не мешали, так что множество нищих просто досрочно оставили московские улочки и паперти, переместившись на погост, но предварительно рассказав всё, что знали, а если чего не знали, то догадывались. Впрочем, знали они, на удивление, много. Вопросом безопасности их руководители не слишком-то и заморачивались.
Так, выяснилось, что нищих на родной для Андрея Никольской улице, как и ещё на трёх прилегающих "курировал" владелец вполне себе респектабельной корчмы, который, как вы понимаете, в скором времени продал своё доходное заведение и уехал в неизвестном направлении. Ну а корчма с той поры стала приносить доход в княжеский карман, но не напрямую, а через цепочку подставных лиц. Управлял же ею теперь доверенный человек Лукьяна, вполне сведующий в столь сложном деле. И при этом основной "профиль работы" им тоже не был забыт, ведь побороть преступность не удалось ещё никому в истории, а вот сами жители городского дна были бесценным кладезем информации для любой службы безопасности.
Вот этих-то нищих и натравили на самых лучших ораторов. У кого на выступлении потасовку устроить, да с кровавыми соплями, чтобы людям не до проповедей стало, а кого и прибить тихонько в подворотне. И священнический сан вовсе не помешал большинству нищих творить подобные деяния.
Разумеется, и власти не стали спускать подобное, и многие "творцы беспорядков" быстренько попали в лапы стражи, вот только новая система строилась по иным порядкам и те, кто знал чуть больше основной серой массы либо "счастливо" избежали ареста, либо пали от рук "разгневанных граждан". Так что все ниточки, ведущие наверх, были обрубленны, и следствие изначально зашло в тупик. Нет, будь тут следователь из двадцать первого века, то, скорей всего, он бы эту цепочку раскрутил, но, как говорится: "маемо що маемо".
Главное, что взрыва народного гнева удалось избежать. Ни Кровавого воскресенья, ни Болотной не случилось. Но сами прения по поводу того, какой подход к обучению считать правильным, ещё долго сотрясали церковные стены. А Василий Иванович как-то не стремился примерять на себя в этом вопросе роль третейского судьи, чего-то старательно выжидая. Хотя мнения Думы и близких советников выслушивал со вниманием. И лишь к лету латинофилы и ромейцы, напуганные попыткой поднять народ, нашли, наконец, приемлимый для себя компромисс, создав таким образом единый фронт против ретроградов.
Как раз к тому времени здания университета были уже построены, но вопрос: а кого же приглашать на кафедры — был ещё весьма далёк до закрытия.
Ну и уже перед самым Рождеством, примчался из Новгорода гонец. От нового короля шведов Густава Ваза прибыл посланник с сообщением о прошедшей коронации и просьбой о заключении между двумя державами мира и согласия. И Василий Иванович, несмотря на союзнический долг, о котором неустанно напоминал Кристиан, постоянно прося военной и финансовой помощи в борьбе с узурпаторами, в отличие от большинства царей послепетровских времен, да и многих генсеков, посчитал, что ему признать Вазу шведским королём с демаркацией границы по ореховецкому договору 1323 года и дополнениями, заключёнными со Стеном Стурре, куда выгоднее, чем влезать в вооружённое противостояние шведов и датчан, а также датчан между собой. Русь пока не играла в "европейский концерт", а жила по принципу "что нам выгодно". Да, возможно, при игре в долгую выгоды были бы иными, но науку стратегического планирования думцам ещё предстояло выучить. А пока, они просто посчитали, что раз выгоды от исполнения союзнического долга нет, то зачем же нужен этот долг? Просто класть своих людей ради интернациональной химеры? Спасибо, пусть это другие делают.
