Краснощёков, вижу — сам в немалом ахуе:
— Навряд ли победившие рабы захотят добровольно вернутся в предыдущую формацию — первобытную дикость (да и не смогут — охотой и собирательством столько народу не прокормишь) и, среди них произойдёт новое разделение на господ и...
Тут он внезапно замолчал-заткнулся — как будто током на электростуле поражённый. А я продолжаю "мыслить вслух":
— Смена общественных формаций не происходит просто так — по чью-нибудь наитию. Прежде чем капитализм сменил феодализм, к примеру, он должен был созреть внутри него и вытеснить тот из ведущих экономических позиций. К началу Великой французской революции, страна уже была буржуазной — якобинцам осталось лишь "сменить вывеску". "Надстройку" — то есть, говоря языком Маркса и Энгельса...
Интересно, он меня слышит?
— "Капитализм", в его чистом виде закончился, когда на смену мануфактурам с десятком другим набранным с улице пролетариям — пришли крупные акционерные общества, с тысячными коллективами квалифицированных специалистов под управлением менеджеров...
Мало кто знает, но даже Генри Форд не являлся единовластным владельцем "Ford Motor". В своей книге "Моя жизнь, мои достижения", он постоянно жалуется на тёрки с Советом акционеров. Как-то не похоже на лубочного буржуя, действующего по принципу "Что хочу, то и ворочу!".
— ...Таким образом и русская революция — произошла в уже социалистической стране! А Гражданская война, по большому счёту, была борьбой за передел собственности между двумя группами социалистов — сторонниками государственного социализма и корпоративного. Победили первые — ибо, российские "корпоративщики" не понимали или не хотели понять: бизнес не только должен "отнимать и делить" — но и нести социальную +ответственность! Но, при любом исходе Гражданской войны, Россия не вернулась бы к классическому — "ситцевому" капитализму.
Вскакивает и с неподдельным возмущением:
— Что за ересь Вы здесь несёте...?
Равнодушно пожимаю плечами:
— Любую реформаторскую мысль сперва называют "ересью" — вспомните Мартина Лютера Кинга.
"Может — просто "Лютера"?", — пришла запоздалая мысль.
Дальше разговора не получилось: подошли двое — по виду нэпманы и, что-то шепнув на ушко, увели бывшего "красного наркома" за свой столик. Напоследок, он обронил иронично:
— Интересные вопросы "комсомольцы" в вашей волости задают! Надеюсь, ещё увидимся с Вами и побеседуем в более подходящей обстановке. Приглашаю к себе: вот, Вам моя визитная карточка, тов... Как Вас, извините?
Не ответив на последний вопрос, я весело откланялся:
— Уж лучше Вы к нам!
Чуть позже, "прокрутив" в голове наш разговор и наскоро проанализировав её, я сказал сам себе:
"Многообещающий товарищ!".
* * *
Вполглаза за наблюдаю за Лилей Брик и Лизой, сидящих вместе и, о чём-то о своём — "о женском", оживлённо беседующих.
У женщин, дружба начинается не так как у нас: никого осторожного "обнюхивания" и проверки "на прогиб", всё решают буквально доли секунды — приязнь с первого взгляда надолго, или неприязнь навсегда.
Эти две, вижу — "снюхались" только влёт!
— ...Милочка, мужчину надо не просто завоевать — но и удержать. А для этого надо обязательно потакать его слабостям. Предположим, ему страшно нравится после "этого" курить в постели... Как Вы считаете, которую женщину он предпочтёт — ту которая гонит его курить на кухню, или протягивающую ему пачку папирос после бурной страсти?
— А если он, вообще не курит?
— Не курит? — Лиля на минуту задумалась, — ну... Тогда, возможно у него есть какие-то другие слабости.
— А если у него нет слабостей?
Лиля, сперва сильно удивилась:
— Милочка, это невозможно! У меня мужчин было — больше чем Вам сейчас лет и, поверьте — ещё ни одного подобного не попадалось.
Затем звонко рассмеялась и, мельком кинув заинтересованный взгляд на меня:
— Это должно быть, Вам повстречался какой-то ангел — случайно забредший к нам на грешную Землю!
Ещё раз удивлённо пожав плечами, секс-символ эпохи НЭПа закончила мысль:
— ...Итак, потакайте его маленьким мужским слабостям, постоянно твердите — что он гений, убедите — что кроме Вас, этого никто не понимает. А остальное предоставьте сделать вашему шёлковому нижнему белью и его воображению.
* * *
Однако, кроме всех этих её "приёмчиков", женского самоуверенного обаяния и эгоцентричной целеустремлённости, бешеной энергетики и сексуальности — в Лиле чувствуется какая-то необъяснимой природы магия, делающая её власть над мужчинами просто невероятно прочной.
И я, как главный герой какого-нибудь фэнтази про гоблинов и эльфов, попал под удар этой "магии"!
Вот, Есенин вернулся и обратив на меня внимания, не больше — чем на опрокинутый кем-то стул, забрал Лизу и слегка пошатываясь повёл её к выходу... Хотя, конечно, в этом месте можно ещё поспорить — кто-кого "повёл".
— Извини, но я должен проводить Сергея, — несколько смущённо попрощался со мной Яков Блюмкин, красноречиво придерживаясь за карман со стволом, — на улице очень много шпаны.
"Ему то, коренному одесситу, — недоумеваю, — чего за московскую шпану переживать-беспокоиться?".
— Хорошо, ещё свидимся. Свой "архив" забери — мне он ни к чему...
— Ах, да! — спохватывается и собирает со стола бумаги[65].
Кроме него, Сергея Есенина пошли провожать Вадим Шершеневич, Георгий Якулов и ещё целая толпа — друзей, поклонников поэта и прочих.
Чем-то озадаченный Анатолий Мариенгоф, вернувшись с улицы, тотчас пошёл наверх... Должно быть в офис заведения подсчитывать выручку.
Илья Соломонович Соловейчик куда-то после скандала исчез, а Александр Михайлович Краснощеков, всё так же оживлённо беседовал за одним из столиков с двумя нэпманами.
И тогда Лиля Брик, обратила свой взор на меня и подозвав жестом, несколько смущённо улыбаясь, поведала как самому близкому и даже "интимному" другу:
— Настроение из-за здоровья просто отвратительное! Купила специально пару красных чулок и надеваю их, когда никто не видит — очень весело, знаете ли!
В её устах, это прозвучало как многообещающее предложение мне на эти "красные чулки" взглянуть. По крайней мере — по мере собственной испорченности, я так эти слова понял.
— Красное женское бельё на классных ножках — это неимоверно весело, — кивая соглашаюсь, — и как раз под стиль эпохи...
Невольно для меня, это прозвучало — как моё остро-страстное желание взглянуть, как "красное бельё" — сидит на её женском теле.
Она, загадочно-побуждающее улыбнулась Джокондой с полотна великих Леонардо да Винчи, как будто заранее одобряя любую глупость которую я выкину.
— "Веселиться" в одиночестве слишком часто нельзя, — на уровне инстинкта почувствовав её одобрение своим словам, продолжаю, — можно привыкнуть и незаметно для себя оказаться в Кащенко.
— Хахаха! А Вы, действительно — весьма необычный оригинал, молодой человек! Расскажите мне про себя.
Мал по малу, разговорились.
Совершенно незаметно для меня, очень скоро я стал изо всех сил стремиться доказать ей, что хотя до гениального Маяковского мне бесконечно далеко — но всё на меня, тоже стоит обратить внимание! Лиля Брик же, грамотно задавая вопросы — всемерно поощряла и стимулировала мои старания понравиться ей. И кажется, это был довольно нечастый случай в моих обоих жизнях: когда, пытаясь превзойти себя — я прыгнул выше головы.
— Заведение закрывается, — огляделась она по сторонам, — не проводите ли меня, Серафим?
Её голос, её жесты, её взгляд — показались мне ОЧЕНЬ(!!!) многообещающими и, я не мог сказать ничего другого, кроме как:
— Если в эту ночь я ЭТОГО(!!!) не сделаю — то буду проклинать себя всю оставшуюся жизнь.
Она понимающе улыбнулась этой двусмысленности и с готовностью подставила мне локоток — взяв за который, я повёл женщину-вамп на выход.
* * *
Дом под номером 3, по адресу "Водопьяный переулок" — куда мы с Лилей Брик добрались на извозчике, был трёхэтажный и в свете фонарей выглядел очень красивым. Судя по вывескам, на первом этаже — булочная и студия проката музыкальных инструментов, другие два этажа — жилые.
Поднимаемся на третий этаж, она звонит в квартиру под номером четыре — где ещё сохранилась медная табличка "Присяжный поверенный Гринберг Н.Н.". Довольно долго не открывали и, потому быть может, Лиля стала мне рассказывать:
— По новым законам старым жильцам пришлось "уплотниться", но Николаю Николаевичу удалось договориться и, вместо пролетариев — к нему вселили нашу "троицу" с домработницей...
— Это вам и ему просто неслыханно повезло.
— Ах, свержение монархии в марте родило такую эйфорию — Вы наверное помните... Вся интеллигенция ходила счастливая, будто надышавшаяся эфиром и слушала музыку революции. Кто ж, знал?
Только вздохнул — припомнив кое-что "своё", аналогичное:
— Это точно! Знать бы — где найдёшь, а где потеряешь... Соломки бы подстелил!
Слава Богу, дверь наконец открылась и, наш несколько политизированный разговор закончился вопросом к заспанной служанке средних лет:
— Аннушка, Осип Максимович спит?
— Спит, Лилия Юрьевна, — та, оценивающе глядя на меня, понимающе качает головой, — как обычно спит...
— Проходите, Серафим.
Скидываю в прихожей новенькие галоши и как был в туфлях прохожу в большую комнату — видимо бывшую столовую. Служанка, закрыв за нами дверь, быстро шмыганула в небольшую коморку напротив — видно в "людскую", напоследок — с любопытством и вместе с тем с лёгким пренебрежением, стрельнув на меня глазками...
Типа, видали мы и не таких!
Начинаю чувствовать себя выловленным в подворотне безродным кобелём — какого за каким-то хреном, привели на случку с породистой сучкой...
Часть столовой отгорожена ширмой с надписью большими буквами:
"На кровать никому садиться не разрешается".
Ага, стало быть — там её "траходром".
Посреди громадной бывшей столовой стоит большой стол с самоваром и посудой, бутылка вина, в вазе конфеты. В правом углу рояль, в левом стоит письменный стол, над ним на стене фотографии — слегка напоминающие мне рогатые оленьи головы над камином в каком-нибудь средневековым замке... "Охотничьи трофеи" стало быть.
Видя моё внимание, хозяйка удовлетворила возникшее любопытство:
— За этим столом иногда работает наш "Щеня".
— Извиняюсь... Кто?
— Володя. Это вот наша первая наша с ним фотография, — с ностальгирующим восхищением, — Вы бы видели, каким мы с Осей его подобрали! А здесь он, как вылитый денди — трость, шляпа...
Нахмурившись, видимо вспомнив какой-то неприятный для неё эпизод их взаимоотношений:
— А всё равно, нутро то — не изменишь: как был Маяковский апашем[66] — так им и остался.
Было сильно заметно, что Лиля хоть и "живёт" талантом Маяковским — однако за человека из "своего круга", его не считает и даже относится к нему с некоторой брезгливой снисходительностью.
"Вот, стерва, — непроизвольно подумалось, — ещё и выёживается".
Чтобы прервать неловкое молчание, я осторожно:
— Так значит, это здесь Владимир пишет свои стихи...
— Да! Но, чаще он это делает у себя на Лубянской[67], — объяснила "Киса" и показала жестом на стол, — наливайте нам вина Серафим, не стесняйтесь...
С готовностью берусь за бутылку:
— Вам, с удовольствием налью, а вот себе... Я не пью спиртного — Вы, наверное, уже знаете.
И, тут она меня — как пыльным мешком в лоб:
— Да, мне рассказывали... Вы тоже переболели триппером, Серафим?
Чуть не упав со стула:
— ЧТО?!
— Иногда, Володя — тоже отказываясь пить в гостях вино, объясняет это боязнью рецидива этой болезни.
— И...? — поднимаю брови в изумлении.
Подтверждающе моей догадке кивнув, типа "болел, да", она ещё "обрадовала":
— А вот сифилиса у него никогда не было — это всё Чуковский выдумал, а Горький подхватил и теперь разносит как сорока на хвосте.
Помолчав:
— Горький — сложный человек. И очень опасный — знайте это, Серафим.
И рассказала мне сплетню, как два поэта — из-за девушки (на которой всё равно никто из них не женился — "поматросили" да бросили с "пузом"), облили друг друга дерьмом с ног до головы.
— ...Бедной девочке потом пришлось сделать поздний аборт — а от кого, до сих пор неизвестно.
Тут же, меня ожгло мыслью о Лизе — как она там? Однако, быстро успокоился: "бедной" мою Лизу никак не назовёшь — моя ученица сумеет постоять за себя.
* * *
Посидели за столом, я выпил стакан холодного чая, она — два раза по полбокала красного вина...
Вздрагиваю от шаркающих шагов за спиной и тихого, вкрадчивого голоса:
— Ты не одна, Кошечка?
— Как видишь, Котик.
Оглядываюсь и, успеваю заметить маленького — осторожно крадущегося человечка и вправду похожего на кота в пенсне.
"Ещё один тунеядец на шее у "Щени"".
— Это мой муж — Осип Максимович Брик, — опережает меня с вопросом, — не бойтесь, он не ревнивый.
— Я уже это заметил... А Маяковский?
Смеётся:
— Володе, ревновать полезно. Он помучается немного и потом напишет хорошие стихи!
Мда... Ну и семейка!
Что-то её "магия" начала меня отпускать... Как бы так тактически грамотно "спрыгнуть", на неё не залезая? Что-то мне перехотелось: уж лучше проститутку снять — там по крайней мере, всё честно.
Вдруг, она:
— Серафим! Я слышала в "Стойле", что Вы прямо на ходу — только познакомившись, написали стихи про совершено незнакомого человека...
— Про Якова Блюмкина, что ли...?
Как будто пытаюсь вспомнить какой-то рядовой случай и, пожав плечами:
— ...Не совсем верно — его "подвиги" у всех на устах.
— Ну, думаю и мои "подвиги" — тоже широко известны, — за словами следует откровенный жест на ширму, — Вы не могли бы, прежде чем мы "займёмся"...
На пару минут прикрываю глаза и, затем открыв их, спрашиваю — поглядывая на рояль:
— Сочинить прямо сейчас стихи про Вас? Да, влёгкую! Ну, если Вы мне подыграете на рояле, конечно... Умеете, Лиля?
* * *
Лиля Брик играть на рояле умела и мелодию усвоила влёт!
Нет, я не особый любитель русского так называемого "городского шансона", но мой постоянный приятель по рыбалке был просто помешан на Михаиле Круге.
Я запел несколько и наскоро переделанную песню из его репертуара, под тот же незамысловатый мотивчик:
— "Я знаю про Вас всё, Вы ж про меня ничто не знаете,
И наша ночь продлиться может до утра,
Вам не понять кто я, Вы только одного желаете:
Чтоб моё фото было видно у стола.
Вы не простая блядь и пользуетесь высшим спросом,
Но царский снят венец — привычный мир разбился на куски
И в очередь, как все — а так, как всё, увы, непросто,
Как скажет старый папа Каган[68] — это же... Каюк!
Вы думали о том — поймаете иголкой жопу
Поэта-дурака: в Париже Вы — богатая мадам.
Но первый же нарком Вам столько дал, что глаз захлопал,
И Вы решили так: с деньгами здесь верней, чем там.
Бельишко, что на Вас, один добряк привёз с Парижа,
