Воспоминания о работе на железной дороге

1917-го года, когда кровопивца Николая свергли, войска стали распускаться. Солдаты действительно растёрзаны, измучены в окопах. Когда войска скинули железные оковы и истезания золотопогонников офицеров, солдаты стали пробираться домой, но государство не в состоянии было везти такую массу — миллионную армию. Солдаты, расстроенные, стали нападат [122] на служащих железнодорожнаго транспорта. Действительно, в некоторых станциях были случаи, убивали служащих и били. Бывало, ведёш воинский поезд, идёш [с] жезлом к паравозу, то и смотри — полено летит из вагона в затылку или в спину.

Дальше угроза всё увеличивается на железнодорожников. Потом служащие, испуганные, стали расстраиваться или убежать от жел.дор. службы или какия меры принят. [122об] Потом стали делать везде собрании и выработали выбрат из числа служащих охрану для защиты служащих и казённаго имущества под названием Красная Гвардия, в том числе и я, Шнякин Фёд. Ив., был выбран в помощники Красной Гвардии. Начальником был Зыков, покойник. Мы действовали сперва хорошо и аккуратно. Штат был только на три смены 15 чел., потом штат прибавили [123] до 50 чел. Тут и налезла без выборы молодёш с целию только для наживу. Я вижу — дело плохо, стал протистовыват, но мою сторону мало голосовалис. Некоторых помню — Батраков Афанас., Куклев Вас., остальных забыл. А молодёш кричит: "Не слушайте старика". Но мне делат нечего стало, некоторые видят, что дело плохо стало, скорей вернулис на свою службу. Но и вырыватся нельзя было уйти, потому что каким-то образом во время контролирования [123об] военскаго поезда потерял револьвер. По этому поводу я не мог уйти. Как станеш уходит, так и молодёш требуют потерянный револьвер, а естли не вернёш, то к стенке поставим. Но и пришлос молчат мне.

Как-то раз из Шали депешку получил, что там по растроении солдат проводниками поезда Љ1-го разбили станционную охрану, избили и оружию [124] отобрали. Я как раз дежурил. Пришлос мне требоват из города Кунгура на помощ Красную Гвардию. Когда команда пришла, я повёл у семафора встречат поезд Љ1-й. Поставили красный сигнал, поезд остановился, обыскали, нашли два нагана и один браунинг. Теперя сигнал сняли, поезд отправился на станцию. На станции стояли 4 воинские поезда, поезд Љ4 [124об] и поезд Љ21. Теперя я с командой иду от семафора на станцию. Только подходим до стрелочной будки, вдруг на нас залапом палят солдаты. Я скомандовал своим: "Ложис", — и все рассыпалис, разляглис в удобных местах, и закричал: "Стреляйте на встречную!" Потом залапы перестали. Я тоже прекратил стрельбу. [125] Слышу, один из моей команды под откосом стонет. Я прибежал к нему, он лежит на снегу. Пуля попала ему в патронную понтраш, некоторые патроны пуля загнала в рёбры. А тут же стояла дежурная лошад, и отправил в больницу. Теперя в рассыпную пошли по зади станции и собралис около дежур.кондукторской. Поставил [125об] посты в случае нападения и послал несколько человек без ружей осматриват между поездами.

Через несколько время смотрю, ведут одного костромского спекулянта в солдатском шинеле. Я стал спрашиват, в чём дело. Красногвардейцы отвечают: "Вот", — говорит, — "идём вдоль поезда Љ21, смотрим, этот человек под классным вагоном чего-то возится. Мы стали его спрашиват, чево ты тут делаеш, [126] а он говорит нам: "Вам какое дело? Я смазчик, исправляю вагон". Но красногвардейцы залезли под вагон, убедится, чиркнули спичку, смотрят, а он там завязывает винтовку. Эта винтовка оказалас из стан. Шали. Я стал этого виновника спрашиват: "На что тибе эта винтовка понадобилас?" Он ответил: "Для своего интереса". А я ему сказал: "Наверно, и в Шале интересно было, разбили всю милицию и охрану". Он больше не чего [126об] не ответил, только почернел. И пришлос его отправит в городской комитет, но там не знаю, куда ево делали. Не известно мне было.

Теперя заполняю стр.4.

Мы с Батраковым Афанасием билис-билис на против ихней делёжи. Например, отбирают вещей разной разности и делют между собою — это лотарея. Брагин Василий Иванович в то время был при ст. Кунгур начальником Милиции, ему товар и деньги шли. [127] Не гористью, а узлами мануфактур отобранными он распорежался. Мануфактур он отпускал, паёк называлос, красногвардейцам, милиционерам и организациям, но действительно за деньги. От этого пайка и мы с Батраковым не отказывалис, брали.

Как-то раз Брагин Иван Васильевич вздумал раздат красногвардейцам и милиционерам по 20 ф. крупчатки, и получат вечерком, чтобы никто не заметил. Все получили, радёхинки. [127об] Мой пай осталас. Лежит в мешке в канцелярии у Брагина неделю, другую. Товарищи мои красногвардейцы стали роптат на меня, почему я не беру свой пай крупчатки. Вдруг Брагин меня вызывает в свою канцелярию и спрашивает: "Почему ты, Шнякин, не берёш крупчатки?" Я ему отвечаю: "Иван Васильевич, вот почему не беру, потому что в моих ушах вопель женщин, когда у них отбирали, и мой желудык не принимает такую крупчатку". Брагин сказал мне: "Возми, сам не еш, а куда хочеш, туда и ден, иначе будеш считатся шпионом". Мне тогда [128] пришлос вечерком унести.

После этого через неделю вдруг вызывают меня в комитет. Я прихожу в комитет, евляюс председателю и спрашиваю, зачем меня требовали. Председател мне говорит: "Вот", — говорит, — "на тебя донесли, что ты идёш на против советской власти". Я его спрашиваю: "Кто донёс, что я иду на против с.в.? Скажите, пожалуйста". Председател говорит: "Не скажу, а донесли". Я тогда в растроенном виде стал ему говорит: "Я иду ни на против с.в., а на против [128об] кулиганства своих сослуживцев красногвардейцев, чтобы они не делили между собою отобранные вещи и снаряжения, пуст они идут в пользу государ., а не в сибе. Разве вы не видите, что делается в штабе Крас. Гвард.? Вед агенты из комитета каждый ден заходют туда и ничего не говорят". Председател тогда останавливает меня, чтобы больше не объеснял, но я всё-таки продолжил и сказал: "С этого дня меня на свою службу, больше служит я здесь не могу". Но всё-таки на свою службу не перевели, а перевели в [129] кантролёры военным на время хоть. Я согласился, лиш бы мне уйти от крас.гвард.

Когда сел я первый раз в поезд Љ1-й, стал контралироват, смотрю, в вагонах 1-м и 2-м кл. в прихожих натасканы полены, доски на полу валяются. В купе спрашиваем: "Билеты ваши, товарищи". А тут отвечают: "Иди к чорту, какой билет надо тебе?" Лежат на солдат.серых шинелях на мехтом диване, а женщина с билетом и трое детей стоят на прихожем. Но тут пришлос боротся сурьёзно: "А ну-ко, товарищ, покажи документ". И этого не хочет делат. [129об] Потом ему говориш: "Собирай вещи и выходи". Но у меня был всё-таки отпор со мной — два красногвардейца с винтовками. Они оказывалис не солдаты, а в солдатской серой шинели спикулянты. Кончил контралироват, потом обратился к проводникам вагонов: "Почему у вас в вагонах такая безобразия?" Они мне отвечают, что тут не то, что уборку делат, а боишся пройти по вагону. На то я сказал им: "Давайте, тов., возмитес за уборку". И тут же они стали из вагонов выбрасыват [130] доски, полены, уборку делат, и сами выговаривают: "Но, теперя оживём". Потом стал лутше и лутше. Потом нас сменили через месяц контролёры из молодёжи, конторщики, телеграфисты, а мы ушли на свою службу по своим обязанностям.

Теперя я служу на своей службе стар.кондуктора, спокоен. Приезжаю с поездки с 17-го июня 1917 г. (*1918), нарядчик мне говорит: "Зачем-то тебе потребовали в штаб Крас. Армии". Я, конечно, пошол. Явлюяс камысару Попкову, [130об] я говорю: "В чём дело?" Тут меня окружили и вопросы задают. Я не знаю, кому ответит, потом и говорю им: "Товарищи, вы не все вопросы задавайте, а пусть один запрашивает". Потом тов. Попков один стал спрашиват: "Вот у тебе ест наган и браунинг, отдай их суда, а не отдаш, сейчас расстреляем". Я ему говорю: "Тов. Попков, я наган действительно видал, а браунинг совсем глазах не видал, что за браунинг, не токмо что у себя имет". Попков говорит: "Вот у тебя [131] мануфактур ест", — и показывает мне ещё кой-что, — "откуда ты взял?" Я ему отвечаю: "Позовите суда кладовщика, естли от котораго куска откажется, за это я отвечаю". Он мне много вопросов задавал, я ему сказал: "Тов. Попков, давайте делайте дознания, естли с моей стороны окажется неправильно, тогда хот расстреляйте меня". Тов. Попков наган свой выхватил из кармана и выставил на меня, и сказал: "Вот тебе [131об] дознания, убью, как собаку". Я тогда сказал ему: "Бей, естли совести хватит, а после покаишся, скажеш, за что человека безвинно убил". Он тогда опустил и вложил в карман, и меня отправил в милицию в город Кунгур двумя конвоирами с обнажёнными наганами.

Провели меня мимо своей избушки. Увидали меня моя семья, что ведут под конвоем, выбежали мои малые детишки и жена, плачут испуганные, кричат: "Ой, папка, папка!" — а близко не допустили их. [132] Я только успокаивал их: "Дети, не плачте, я скоро приду домой". А голос детей в ушах мне было всю дорогу.

Привили меня в милицию и здали. На второй ден меня вызвали на допросы. На вопросы протокола обвинения комысара Попкова я справедливо стал ответы дават, а Попков тут, и вот и вмешивается, окромя своего протокола. Но старший милиционер Калашников терпел, терпел на не правельное мешательство [132об] Попкова и сказал: "Товарищ Попков, вы свой протокол суда послали, и больше вам тут делат нечего. Естли показания тов. Шнякина окажится неправельным, то его жестоко накажут без вас". Попков тогда ушол не солоно хлебавшим. На третий ден мне суд был Черезвычаенной комиссии. Суд оправдал меня.

Пришол домой, семейство моя порадовалас, и пошол я в Штаб Крас. Армии к тов. Попкову, и спрашиваю его, зачем он так не [133] правельно поступил со мной. Он мне говорит, что донесли на тебе. Я ему говорю, что я не обижаюс на их, кто доносил на меня, а Вы вот правильно ли поступили со мной? Попков только сказал: "Оправдался, и хорошо". И разговор кончился у нас.

Действительно, я тов. Попкова уважаю и в настоящее время, потому что он справедливый человек и истенный борец революции, но ошибки с кем не бывают. [133об]

Теперя 1918-й г. Поступают белые, Колчаковщина. Смотрю, откуда собралась ителигенция, поздравляют друг друга с победой, весёлые. На меня тут же стали показыват — вон коммунист, красногвардеец, защитник красных. Я вижу, дело плохо, и ушол. Потом слышу, на третий ден Шардин Иван Александрович донёс коменданту станции, что Шнякин коммунист, служил помощником начальника Крас. Гвардии, но почему-то долго не арестовывали.

8-го числа 1919 года [134] назначили нас в команду на фронт 10 бригад конд. и 10 бригад машенистов. Шардин, как увидал меня, и тут же зашол коменданту и говорит: "Зачем вы допускаете на фронт коммунистов? Он там наделает Вам делов". Но мне тут же около станции передал один Шардина слова. Теперя мы поехали на подводах на разъезд за Иренском мостом. Тут наших бригад с глав. Конноваловым заставили поезд принимат. Приняли поезд. Состав был 73 ваг., а паравоз компауз этот состав не может везти. Меня потребовал начальник эшалона и закричал [134об] на меня: "Почему поезд не отправляеш?" Я ему отвечаю, что этот паравоз только может везти вес 40 тыс., а в этом составе 70 тыс. Он тогда яростно закричал: "Давай, собири паравозных и кондукторов, я всем вам по 25 нагаек в задницу влеплю". Я ему говорю: "Дело ваше, пойду, соберу". Потом думал, думал: "Но не надо, чорт с вами". Потом потребовали паравоз из Перми и состав вывезли на раз. 55, и поехали в Пермь.

Приезжаем, здали поезда, пошли на [135] отдых в кондукторскую. Успел только чай напиться, вдруг меня вызывают на станцию к коменданту. Я спросил: "Зачем требовали?" Он мне сказал: "Садис пока", — а сам вышел. Через несколько время смотрю, идёт и ведёт с собой двух белогвардейцев с винтовками, и сказал: "Ты арестован", — и заставил обыскат меня, а сам достаёт депешку из Кунгура. Написал записку об арестов и отправил коменданту гор. Перми.

Приводют мне туда, смотрю, часовые везде стоят офицера да прапорщики. [135об] Обыскали меня и толкнули к арестованным. Смотрю, там Кунгур. Машан. Параш. Мы стретились с ним как сослуживцы. Я стал посматривать. Смотрю, один молодой чел. лет 25 очень безпокойно похаживает взат вперёд и очень задумчиво. Я спрашиваю Параша: "Почему этот молодой человек очен печальный?" Параш мне говорит: "Этот человек был очен деятельным агитатором, наверно, серцо его чует неладно". Когда било 12 часов, вдруг его вызывают и увели растреливат. Жал был человек. [136]

На другой ноч 11 января 1919 г. вызывают меня. Я выхожу в карульно помещение, тут меня ждут конвоиры, два прапорщика. Карульный начальник мне говорит: "Вот тебе отправляем в Кунгур, там тебе ожидают комиссара с закусками".

Когда вышли из помещения, ведут меня, не знаю куда. Я шагаю обыкновенным шагом, и один конвоир говорит: "Эй ты, делай менши шаг, дальше смерт будет", — а сами всё шопотом говорят с зади меня.

Теперя шли-шли, дошли до монастыря, прошли квартал и опять скомандовали: "Стой", — я остановился. — "Сворачивай [136об] направо". Через дом прошли, опять: "Стой". Тут на улице стояли воинские тележки. Один конвоир зашол во двор, а другой говорит мне: "Ну, покайся, сколько душ погубил". Я ему отвечаю, что не токмо оружием, на словах не убивал людей. Он тогда крикнул на меня: "Не разговариват!" Я ещё сказал ему: "Я в Ваших руках, расстреляете или заколете штыком, но только чисто покаился Вам". А сам думаю: "Наверно, чёрные плахи здес колчаковские, последний раз, наверно, заглядываю на белый свет". [137] Потом выходит другой конвоир и говорит: "Но, поведём на станцию Перм ІІ-я", — и спрашивает меня: "А ты знал коменданта ст. Кунгур?" Я отвечаю: "Не знал". Он говорит: "Естли он попался бы, так я ему в спину штык вонзил бы, не довёл бы на место".

Привели на ст., здали меня Начальнику Караула. Посадили меня в угол рядом с белетной кассой и двух часовых поставили, но тут и собралис белогвардейцы, кричат: "Вот коммунист попался, пули не желаеш?" [137об] Я молчал, молчал и думаю: "Что мне молчат?" — и встал, начал им говорит: "Почему так окружили меня и радуетес моей смерти, и пули не желеете? Но вед и сами от пули не отбегайтес, на то революция". Тогда они разошлис и стали между собою разговариват, но мне не слышно было ихние разговоры.

Меня жажда одолела, попросил у белогвардейцев кружку воды, а они мне кулак показывают, а мне терпения нет от жажды. Через несколько время смотрю, проходит Начальник Караула по станции. Я крикнул ему: [138] "Господин Нач. Караула, разрешите мне кружку воды подат". Он действительно сказал близко стоящим белогв.: "Подайте воды арестованному". Но ни один с места не тронулся, а мне терпения нет от жажды. Хотел вторично крикнут Нач. Караула, но он, наверно, сам обратил внимание, обратился ко мне и спросил: "Подавали тебе воды?" Я ответил: "Нет". Тогда он пальцем указал на одного близко сидевшему и крикнул: "Ты, чорт, подай [138об] арестованному воды". Тогда тот невольно стал и подал воды. Я тогда немного успокоился.

Держали меня под караулом 1½ сутки. Ночью на 12-е число янв. 1919 г. часовой мой задремал, и застал его Начальник Караула, и закричал на него: "Сейчас же расстреляю тебе, мерзавца!" — и приказал сменит его и вывести растрелят. Тут же сменили и долго с ним конителилис. Потом нач. караула простил его, наверно, одумался и жал стало ему.

Теперя утром приходит старый конвоир, прапорщик, который привёл от коменданта, и говорит мне: [139] "Поедем в Кунгур. Там разберутся". Я радёхинка стал. Повели меня в вагон приспособленный. В этом вагоне ехала пермская кондук.бригада и ещё кой какие люди. Мне посадили в уголок на верхние нары, и конвоиры прапорщики приказание дали, чтобы арестованным никто ни слова не мог говорит. Я сижу и молчу, но тут и наслушался, и смотрю на всех. Окружили этих конвоиров и рассказывают на перебой, как красных били, а старш.кондук. Пермск. [139об] бригады Казаков со смешкой рассказывает: "Вот", — говорит, — "как красных сгрудили у Камскаго моста, и одному камысару в затылок попал снаряд, и голова, как горшок, слетела". И все хохочут. Этой бригады глав.конд. очен ликовал, но фамилию не знаю, личност знакомый. И галдели до самаго ст. Ергача.

Когда приехали в Кунгур, конвоиры здали меня коменданту. Комендант чех говорит: "Нука, посмотрю я, что за птица Шнякин". Я ответил: "Всё на виду". "Ладно, ладно", [140] — говорит, и мне тут же провели к арестованным.

Через несколько время отправили нас около 40 чел. в тюрму и рассартировали по камерам. Мне толкнули в камер Љ10-й. Я у порога стою и смотрю — арестованных набито около 70 чел., и все бледные, некоторые стонут, некоторые вши убивают. Потом стали меня спрашиват, что делается на воли. Я, конечно, разсказал им, что дело плохо — наайка да расстрелы. [140об] Тут они мне говорят: "Тут у нас с нагайками много лежат, человек 9-ть". Смотрю, эти поротыя люди лежат на брюхе, а на бок и на спину варачиватся невозможно. Некоторые показывали, не только задние холки пороты, а всю спину до самаго шея. Но прямо страшно смотрет: всё изрублено нагайками, и кров течёт между дорожками.

Один старичёк, ему 67 лет, рассказывал и плачет: "Зашли, — говорит, — ночью три казака ко мне и спрашивают: "Где твой сын?" Я, — говорит, — отвечаю: [141] "Не знаю". А казаки говорят: "Что, старик, не знаешь? А мы знаем, что он красноармеец. И где у тебя доч?" Старик отвечает, что она спит. "Разбуди её", — пришлос разбудит. Доч встала, ей 16 лет, казаки забрали её с собой. "И мы", — говорит, — "со старухой не знаем, что и делат. Через несколько времяни доч приходит домой. Как зашла в избу, и упала, сама плачет. Старуха моя посмотрела — вся она в крове, изнасиловали. И мы со старухой растерялис [141об] и плачем. Потом я", — говорит, — "пошол в волост и заявил. Старшина и тут же комендант приказали мне положит и делат 50 ударов нагаек, и затащили в карцер. Утром опять вызвали, ещё 50 ударов. Я", — говорит, — "тут и не помню, как притащили в карцер. Через сутки стали отправлят в тюрму, ещё перед отправкой 50 ударов. И не помню, как меня отправили, только я опамятовался около половины Сибирской трахты". Я ему говорю: "Как ты вынес столько ударов?" Он только ответил: "Бог знает. [142] Только я теперя сам мучаюс, и дочурку Наташу згубили, и не знаю, что теперя с ней делается". И вздохнул: "Ой-ой-ой".

Всё больше нагайками пороты были Шляпниковской волости.

Теперя кормили в тюрме ¾ ф. хлеба, на 10 чел. бак супу, попадалось в бачке 4 или 5 кусочков картофели, соли совсем не клали. Тюрму топили в неделю раз. Сырост. Камера грелис только дыханием арестованных. Потом тиф стал свирепствоват. Потом стал врач осматриват. [142об] Наверно, по донесению врача хлеба больше стали дават и в суп стали соль и кой когда рыбу или осердие класт. Одежду поочерёдно по камерам с ног до головы отбирали на эзенфекцию.

Я помню, как нашу камеру очеред дошла. Отобрали с нас до портянки и загнали в баню. Из бани вышли, и дали одет нам по рубашке и калсоны старые арестанские, и некоторым лапти попалис, а некоторые босиком бежали в камер, а на дворе мороз. Прибегаем на приготовленну камер Љ8. Только недавно белёный пол вымыто, двери открыты, [143] а не топлено. Холодища, а мы только в одном белье и из бани мокрые. Когда все зашли, двери замкнули, и тут хот пропадай. Мы стали в окошечку стучат и просит надзирателя: "Пожалуйста, печку хот топите". Надзирател отвечает: "Поспеется, истопим". Но и прыгали всю ноч, а одежду из эзенфекции утром принесли. Оделис, но после этого хуже ещё стало. Чехатне в нос лезет от одежды. Кашел сутки трое маякалис, а потом тише стало, успокоилис, и вши не стало.

Теперя пишу, как мы часто спорили с Подосёновым Ионом. Он очен за долгогривых попов стоял, а я ему указывал, как в жизни свою видел много идиотсва, в особенности в тёмных уголках. Но и мне и другие поддерживали и подтверждали, а Подосёнов очен защитник, чем был. Теперя так, его потребовали в Следствен. Комиссию на допросы. Он сказал, что я не коммунист, но следовател потребовал: "Давай, покажи тех лиц, кто поручится за тебе, что ты не коммунист". Подосёнов первый показал банновскаго попа, а другого забыл я, кого показал. Вот Подосёнов пришол из След.Ком. и прямо надеется [144] на своего попа. "Вот", — говорит, — "и у причта землю отобрали, и я на собрании настоял, чтобы по пуду сено с души церковному причту дат. Действительно, общество согласилос, и", — говорит Подосёнов, — "я сам старался собрат сено и собрал 20 возов им. батюшка очен доволен остался мною". И Подосёнов очен крепко надеялся на попа и выговаривал: "Скоро мне освободят". Вдруг через неделю вызывают Подосёнова в канцелярию. Он радёхинки. Потом через несколько время приводят его обратно в камер, и мы спрашиваем его. "Да, Фёдор Иванович, твоя правда, вед он сел, прочитали удостоверение [144об] попа мне, и он пишет так: "Да, Подосёнов пел в клиросе и читал Евангелие, а всё-таки ярый коммунист". И через его рекомендации присудили в сылку в Сибир". На другой ден же Подосёнова отправили. Там и кончил свою жист, а дома осталис трое малых детишек. Я ему говорил: "Вот и застаивай за долгогривых. Ты ему добро делал, он тибе злом плотил. Вот тибе и Батька".

Из камера Љ11-й вызвали 19-го января 1919 г. Зыкова, Половинкова Ергея Васильевича и 4-х городских, фамилии не знаю, и увели, не знаем куда. Потом услышали, что их расстреляли за банной.

Потом [145] в наш камер посадили 2-х белогвардейцев. Мы стали спрашиват их: "За что вас посадили?" Один отвечает, что за неотдание чести золотопогоннику офицеру, а другой за то, что заступился за меня, сказал: "Надоели нас за отд.чести". мы думали, посидят они и отпустят, но не тут-то было. На 2-й ден вызывают их 5 час.веч. в канцелярию. Вернулис, мы спрашиваем их, в чём дело. "Вот", — говорят, — "нам полковник объявил, что в 10 час.вечера нас расстреляют, и сказал нам, пишите домой письма, что вас присудили на расстрел". Мы тогда думаем: "Хороший радост полковник приказывает сообщит домой". [145об] Я вижу, что они очен расстроены в ожидании смерти в течен. 5 часов, давай их уговариват, что товарищи не бойтес, это так вас пугают, расстрела вам не будет, естли вы присуждены были бы на расстрел, Вас прямо вызвали бы и расстреляли. Тут другие тоже мои слова подтвердили, и солдатики успокоилис, попили чаю и легли спат. А я с товарищем не спим, ожидаем, что будет.

В 10 часов смотрим, надзиратель потихонечки открыл двер и зашол, разбудил их и говорит: "Зачем-то Вас вызвали", — и увёл. Через 15 минут слышем у тюремных ворот выстрелы, беднягам и конец дали вечной покой им. [146] [л.146об-147 — пустые]

Утром из нашего камера двух арестованных вызвали на работу — закапат их за кладбищей вместе с красноармейцами, которые выкапаны были из Краснаго Площада, и они в настоящее время лежат вместе в общем могиле, где памятник. Я тоже два дня выкапывал на Красном Площаде погибших на фронтах красноармейцев. Мне сперва не пускали на работу, а потом я попросил старшаго надзирателя Фролова, чтобы он хлопотал пред Нач.тюрмы о назн. на работы. [147об]

Когда стал выходит на работу, почуйствовал себе свободнее. Начали нас гонят на работу на станцию. Тут тогда кой что узнал, что делается на воле.

Передали мне из фельдшеров, забыл, какой фельдш., чут ли не Покровский, что Шардин Иван Александров несёт ломанный стол. И кто не спросит его: "Куда, Ив. Алек., несёш стол?" А он каждому отвечает: "Это осталас от красных хлам. Несу уничтожит, чтобы духу не было здес". Потом жена мне рассказывала, как соседка Бараниха Анна Вархаламеевна [148] надсмехалас над моей женой. Нельзя было выйти ей, всё Бараниха указывала: "Вон коммунистка пошла". Однажды моя жена заходит к ней, а собака ихняя залаила, и она с насмешкой заявляет белогвардейцам: "Вот, господа, собака моя ненавидет комунистов, я так и знала, что коммунист или коммунистка идёт, так и есть". И пропаганды разные пускала на меня. С Шардиным её сын Митка за одно работали, а Бараниха сведения собирала. А за что они на меня злилис? Мы часто спорили с её сыном и мужем. Они на против [148об] советской власти, а я за совет.власти. "А вот", — говорит, — "отберут наши дома". А я им отвечаю: "Отберут, в другом месте дадут такие квартиры, не тужите". Митка Баранов выхвалился: "Как только белые придут, первую пулю пущу Шнякину". Но люди после мне сказали, так и ест. Миткина отцу Егору Баранову за белых стояли, белые же и расстреляли Егора, а домик (или гроб) пришлос опят же делат советской власти. А его дом советская власт не трогает, да ещё пенсию плотит Баранихе, да ещё она и не довольна, постоянно [149] ворчит на сов.вл. Я ей разсказал: "Ты за белых стояла, иди, Колчак богатый, он тебе дороже будет плотит". Она и замолчала. [149об]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.186.Л.122-149об.