Беллумвиль

Володя Злобин

Беллумвиль

Баррикада напряглась и, немного раздавшись в стороны, лопнула, точно пузырь. Разметав школьные парты, мешки с песком и несколько человек, на свободу вырвался автобус. Умельцы обшили его двухмиллиметровой сталью, от которой звонко отскакивала ружейная дробь. Обрезы продолжали выплёскивать в бронированного зверя нарубленные гвозди и монетки с искалеченными профилями, но что толку? Автобус, с хрустом пережевав людей, помчался дальше.

— Ща полезут! Защищайте пролом! — истошно заорал детина в самопальном шлеме.

Оклемавшиеся защитники сгрудились в прорыве, прикрыв себя большими легионерскими щитами. Несколько человек, пострадавших от гантрака, стонали на земле — им переломало руки и ноги. К раненным уже спешили медики из дежурившей неподалёку машины скорой помощи. Они забрали покалеченных в тот момент, когда атакующие, одетые в чёрное, ворвались на баррикаду. Пугачи были откинуты в сторону, и в ход пошли арматура, дубинки, топоры, острые пики и всё, до чего могла дойти фантазия человеческая.

Летавший над сражающимися беспилотник тут же снизился, чтобы взять крупный план. Люди заорали, стараясь побольше напугать противника и стали истово колошматить друг друга. Все были облачены в самодельную броню. Кто в рыцарскую, кто в импровизированный бронежилет из листового металла. Виднелись и совсем обезумившие берсеркеры, напялившие звериные шкуры. Головы прикрывали шлема и сплюснутые каски. Виднелись забрала, разукрашенные свастиками и левыми кулаками. Они не сражались между собой, а то сходились плечом к плечу, то оказывались по разные стороны схватки. Стоял треск, будто лопался лёд. Когда пожарный топор расколол хилый пластиковый шлем и чьё-то тело рухнуло на землю, нападавшие стали понемногу пятиться. Выстрелив из пугачей в ринувшихся было за ними людей, они окончательно отступили, унеся с собой своих раненых.

К лежащему на асфальте человеку подбежали медики.

— Мёртв? — с надеждой спросил у них тот самый детина, защитивший родную баррикаду.

— Сам что ли не видишь, — немного зло ответил врач.

Четвертинки головы у паренька не было — она вмялась в череп, отчего тот стал неправильной геометрической фигурой.

— Уносим, — скомандовал медик.

— Одним меньше, — рассмеялся мужчина и приказал своим потрёпанным бойцам, — парни, вы молодцы! Хер они возьмут нашу баррикадку! Чё там с автобусом?

— Не смогли поджечь, — пожаловался подбежавший невысокий парень с огненной бородкой, — он дальше помчался.

— Ладно, — разочарованно протянул командир, — главное, что атаку отбили. Слушай мою команду! Тащи сюда молодняк, пусть отстраивают баррикаду! Всем остальным отбой! Больше сегодня не полезут.

Бойцы, весело переговариваясь, поспешили к прозрачным экранам, ограждающим тротуар от улицы. Пуленепробиваемый пластик, закругляющийся кверху, возвышался ровно на пять метров, надёжно прикрывая дома от уличных беспорядков. Его не могли взять не то, что камень, но даже пуля. Оттого-то так кучно и толпились за ним прохожие, туристы, пара негров и дамочек в возрасте, которые, впрочем, как только закончилась битва, стали понемногу расходиться.

Рыжебородый, получив команду к отбою, потянул к себе бойца, видимо первохода — хотя схватка уже закончилась, он не выпускал из трясущихся рук арматуры. Рыжий подвёл его к специальной двери, за которой стояли двое полицейских. Получив от автомата отметку о пропуске, бойцы выскользнули на улицу. На тротуаре, там, где раньше парковали велосипеды, теперь стояли несгораемые шкафчики. Освободившиеся с баррикад бойцы подходили к ним и устало складывали в кабинки обмундирование.

— Ну как тебе, Игорёха? Говорил же — весело, — сказал невысокий боец с бородкой.

— Да, — ответил его товарищ, молодой парень лет двадцати, — это круче чем любой экстремальный спорт. Здесь всё по-настоящему.

— Это тебе не с парашютом прыгать или с гор кататься. Здесь и убить могут, ха-ха!

Рядом прогуливался полицейский патруль, наблюдая, чтобы агрессия из вольера не перекинулась на мирных граждан. Оружие позволялось носить только за пластиковым забором, который в Беллумвиле назывался Аквариум. Игорь снял с себя защиту, сделанную из наклёпанных на кожаную куртку пластин, налокотники и наколенники, положил в шкаф железный прут с которым сражался на баррикаде и почувствовал себя немножко неуютно. Только что он сражался не особенно-то на смерть, но всё же — по-настоящему, с такими же как он, людьми, а теперь парень ничем не отличался от горожан, идущих на работу. Казалось, что они должны бросится к герою, поднять его на руки и качать, прославляя победу, а они просто спешили по своим делам. Молодой человек в задумчивости неловко повернулся и налетел на господина средних лет:

— Извините, — пробормотал Игорь, — я вас не заметил.

— Ничего страшного, — сухо ответил мужчина и заскользил куда-то дальше по своим человечьим делам.

Игорь посмотрел в Аквариум, где молодняк, парнишки лет пятнадцати-шестнадцати, заново возводили баррикаду. Они казались муравьями, закованными в гудроновые латы. Странно было наблюдать за войной со стороны. Игорь всего неделю как жил в Беллумвиле, но всё не мог привыкнуть к самому странному городку на планете.

— Ты завтра за кого? — раздалось сзади. Это не отставал рыжебородый.

— Мож за чёрных? Ну, против кого мы сегодня были.

— Можно конечно, — пожал плечами напарник, — но ты же знаешь, всё-таки не принято от одних к другим переходить вот так просто. Ты сегодня может их товарища убил, а завтра с ними нас резать пойдёшь?

Игорь хмыкнул:

— Вот ты сколько раз стороны менял?

— Подловил! Ха-ха...

— Ну так сколько? — не унимался Игорь.

— Как сюда переехал... раз пять-семь. С последними я больше года. Уже не буду менять команду. Попритёрся. Теперь прихожу сюда лишь за тем, чтобы ещё раз всё увидеть собственными глазами.

— Ну тогда и я с тобой. Хотя мне почему-то кажется, что это не имеет существенного значения.

* * *

Плечо сильно болело, и хотя Адам Смит примиряюще сцедил: "ничего страшного", рука ещё долго ныла. Если живёшь в Беллумвиле, то к постоянному насилию на улицах нужно привыкнуть. Мужчина не имел ничего против, как-никак вечные кровавые потасовки, направленные в нужное русло, приносили городу громадные деньги. Сюда ехали не только любители острых ощущений, но и туристы, обожающие кровь. Особенно если на неё можно смотреть через защитный экран. Доходы от рекламы покрывали любое неудобство, которое доставляло жителям шоу в Аквариуме. Тем более из-за самого высокого в мире ВВП на душу населения можно было потерпеть и разнывшееся плечо.

Адам Смит шёл на работу. В общем-то, он больше ничем в своей жизни не занимался. Даже не смотрел в сторону огороженной улицы, где снова кто-то кого-то резал. Даже когда хлопнула самодельная граната и пластик обдала дробь из заводских гаек, Адам не оглянулся. Он привык к побоищу. Ему шёл четвёртый год, а Адам Смит шёл на работу. Мужчине повезло, что она ему досталась, иначе он мог сойти с ума. Так ему казалось. Ежедневный поход на работу придавал жизни пусть плохонький, но смысл, поэтому Смит ускорил шаг, чтобы его не уволили за опоздание.

Мужчина знал, что вольный город поступил правильно. Он рассуждал может быть и неправильно, но понятно и здраво. Когда несколько лет назад остро встала проблема безработной молодёжи, начавшей увлекаться радикальными идейками, отцы города поступили очень умно. Они не стали строить новые заводы, привлекать инвестиции или налаживать внешнюю миграцию. Выход агрессии был дан в виде беспощадных боёв между всеми желающими. Часть улиц выделили для потасовок, оградив их замкнутой системой защиты. Получился масштабный лабиринт, с целыми огороженными площадями и проспектами, где можно было делать всё, что угодно. Даже убивать друг друга. В конце концов Беллумвиль был либертарианским городом, и общество не собиралось отбирать у кого-то право распоряжаться своим телом. Хочешь воюй, хочешь — нет. Дело твоё. Только не смешивай эти понятия, не нападай на мирных граждан и не размахивай дубинкой на улице. За порядком проследят полицейские, а за твоей жизнью на арене только ты сам. Борьба ведь дело добровольное. Как и жизнь.

За короткий срок Беллумвиль приобрёл известность. Сюда съехались самые известные люди, а мировые бренды передрались между собой за право разместить свою символику на телах гладиаторов. Ведь шоу смотрели сотни миллионов человек. Поначалу воротилы бизнеса упрямились, на них давили ошмётки традиционных религий и мшистые консерваторы, поглаживающие грибы над верхней губой. Но была всемирная сеть, где давно истребили ханжество. Беллумвиль покорил мир и баснословно разбогател на авантюристах и сорвиголовах. Они не сражались за что-то конкретное и это всех устраивало. Разве нужен повод, чтобы сломать о кого-нибудь хоккейную клюшку? Были, конечно, некоторые правила, вроде запрета проносить в Аквариум нарезное и вообще покупное оружие — за этим следили полицейские у ворот лабиринта. Но запрет наоборот подстегнул желание людей играть в войну. Они варили себе каски, придумывали эскизы брони, наряжались викингами и самураями. Хочешь успешно сражаться — удиви зрителей. Были и известные бойцы, и тотализаторы, турниры, шоу. Было вообще все.

Был и Адам Смит. Нужно же было кому-то поддерживать на плаву весь этот молодёжный рай. А роботизация, как справедливо полагал Смит, не могла полностью заменить людей. В городе, который перманентно взрывался в специально отведённых для того местах, как ни в чём не бывало, жили и работали тысячи людей. Они чинили водопроводы, пекли хлеб или, как Адам, сидели в офисе за компьютером. Бойцы презрительно называли их мещанами, овощами, те, кто полевей — буржуа, а поправей — унтерменшами, но каждый день, забыв оскорбления, зачем-то боролись за их внимание.

Адам Смит достиг огромного офисного здания, уходящего ввысь на сотню этажей. У ограды стояли вечные протестующие — неизбежное следствие узаконенной в городе анархии. Они опять чего-то требовали, и мужчина скользнул по молодёжи безразличным серым взглядом. Его это ничуть не интересовало. Он думал только о работе, и о том, как вернётся вечером домой. Без всяких лишних чувств Адам Смит поднялся к себе в кабинет.

* * *

— И ты тоже поучаствовал в этом дерьме? — не удержалась сестра.

— Ну, Инга... чего такого-то? Дело ведь добровольное.

Игорь зачем-то рассказал сестре про то, как он оборонял баррикаду. Сестра, переманившая его в Беллумвиль, лишь разочарованно всплеснула руками. Она в детстве начиталась книжек о том, как добывается справедливость, поэтому работала журналистской в левом издании. Молодая, красивая, чуть с горбинкой в носу — вылитая журналистка. Разумеется, чуть ли не все материалы сетевой газеты были направлены против основного развлечения Беллумвиля.

— Ты не понимаешь, это завуалированная форма эксплуатации! На вашем адреналине, смертях большие дяди делают большие деньги. Для вас это игра, а для них миллиарды.

— Ну и что? — Игорь развалился на диване. Тело приятно ныло от полученных травм.

— Как что? — удивилась Инга.

— Какая разница, что на этом кто-то делает деньги? Главное, что людям в кайф. Кому-то в кайф выпускать друг другу кишки так, чтобы за это ничего не было. А кому-то в кайф зарабатывать на этом деньги. Каждому своё ведь. Вот скажи, было бы лучше, если бы толпа молодых бездельников высыпала на улицу и стала бы там избивать горожан? Хочешь, чтобы у нас всё было, как в каком-нибудь Париже?

Инга присела на краешек стула и другим краешком — на сей раз рта — улыбнулась:

— "У нас" говоришь... ты всего неделю назад приехал, а уже — "у нас"... так понравилось?

— Никогда не видели ничего подобного, — задумчиво протянул Игорь, — везде пекутся о человеческой жизни, исключают из жизни насилие, в школе учат детей не драться и правильно надевать презерватив... а тут этого так... с избытком. Совсем иначе себя чувствуешь. Мужчиной.

Инга вздохнула и вернулась к компьютеру:

— Хочешь устроиться к нам на работу? В городе почти нет свободных вакансий... чёртова автоматизация. Везде машины, роботы. Знаешь, такое чувство, что вскоре придёшь, скажем, к любовнику, а вместо него там самотык на ножках — говорит, я эффективный чем мужчина, и не устаю.

— Аэээыы, — проворчал Игорь.

— У нас в редакции можно пробить тебе местечко. Или будешь, как содержанка капитала, на пособие жить?

— Не, — отмахнулся Игорь, — не хочу.

— Жить не хочешь?

— И это тоже.

Он отвернулся к стене и пришёл в себя только когда магнитный ключ открыл шкафчик с обмундированием. Рыжий коллега (как его зовут?) уже напялил кольчужку и ждал, когда полицейские сопроводят его ко входу в Аквариум. Сегодня утром Игорь пошёл устраиваться на работу (Инга всё-таки настояла на журналистике), но по дороге он воткнулся в прозрачную стену. За ней, сняв с головы шлем, молодой паренёк сбивал кулаки о голову крупного мужчины. Тот почти не двигался, лишь осторожно поддёргивал ногой, будто под штаниной у него бежала струйка мочи. Вместо умной головы пузырилась бесформенная каша, по всей видимости — мёртвая. Но парень продолжал наносить удары, пока к нему не подбежал другой, прямоходящий мужчина и не пробил голову заостренной клюкой. Кровавое побоище, происходящее в двух шагах от тротуара, где на работу спешили горожане, мало кого тронуло. Только случайно оказавшиеся неподалёку мамаши закрыли лица своим чадам. Оно и правильно. Игорь слышал, что уже разработана новая технология, которая не позволит молодым людям подсматривать за боями. Прогресс, роботизация... об этом что-то говорила Инга. Вроде бы, она была его сестрой. Да... Горожане всё шли, спотыкаясь об остановившегося парня, а свеженькие трупы лежали от них в двух шагах. Молодой на старом. Но понять этого было нельзя: лица гладиаторов превратились в кровавую свеклу.

Близость смерти, за которой не следовало наказания, так заинтересовала молодого человека, что он с радостью вернулся на баррикады. Сначала приключились малые стычки, затем подоспели гигантские мелле — битва целых полков, когда щитовой грохот опрокидывал ввысь голубей с балконов. Игорь захватывал чужие базы, где можно было поживиться даровой амуницией и даже поучаствовал в сожжении ненавистного автобуса, на борту которого красовались шесть перечёркнутых мелом человечков. Ещё умельцы соорудили из широкой трубы настоящую пушку, которая выстрелила всего один раз, взорвавшись с жутким грохотом, но ядро, прокатившись как в боулинге, вырвало по колено ноги у нескольких молодых парней. Это было слишком даже для Беллумвиля, поэтому команда Игоря побежала, отчего парень больше не вернулся к своим. Ради интереса, он несколько раз менял лагерь — в старом его не приняли, и пришлось до крепких синяков сцепиться с рыжебородым. Потом ещё с кем-то. Потом долго бились за площадь, превращённую в настоящую крепость, потом село солнце и деревянные башенки раскололись от ударов красных молотов. Иногда коктейли попадали в шумопоглощающие барьеры, и огненная пощёчина высвечивала столпившихся за ними зрителей. В основном туристов, приехавших в Беллумвиль за зрелищем. Местные предпочитали всеми силами найти работу и ни о чём не думать.

Удивительно, но через пару недель Игорь поймал себя на мысли, что хочет последовать их примеру.

* * *

Адам Смит сидел на работе. Она была настолько простой, что любому стороннему человеку надоела бы до смерти за несколько часов. Требовалось смотреть на монитор, где периодически появлялась большая красная кнопка. Тогда к неё нужно было тыкнуть пальцем, и пятно исчезало с сочным жамкающим звуком, точно до упора вдавили заевшую клавишу.

Вот и вся работа. В самом деле, какие тайны могла скрывать табличка "Отдел статистики", висевшая на двери кабинета Адама Смита? Да чем иным вообще мог заниматься мужчина с таким скучным, банальным именем? Только и нужно было, что пялиться в монитор, где периодически появлялась красная кнопка. Она могла всплыть всего раз за рабочий день, могла сделать перерыв на несколько суток или забиться настолько частой дробью, что умаешься ещё до обеда.

Сегодня работы не было, поэтому Смит сидел в офисе, уставившись в планшет. На одном из каналов он наткнулся на философское шоу, которое вёл известный интеллектуал Беллумвиля Тадей Пыжик. Он опустил массивную задницу в автомобильную шину, поставленную на манер кресла, и, отпивая кофе с известным логотипом, рассказывал зрителям о порочной системе Беллумвиля. Напротив Пыжика, тоже в автомобильной шине, пребывал какой-то здоровый лоб, невнимательно слушающий философа. Тот всё распинался о невидимых сетях эксплуатации и симулякрах. Адам немного поморщился — подобные разговоры давно приелись, а все эти интеллектуалы, только город стал жить по-новому, тут же бросили свои американские кампусы, где крутили хвосты чуть евреиватым студенткам и перебежали в Беллумвиль. На горяченькое. Здесь крутились деньги, внимание, время — было грех об сим не пофилософствовать, особенно если тебе наливают бесплатный кофе.

Смит краем глаза посмотрел на монитор, но кнопки там не появилось. Она возникала бесшумно, без каких-либо предупреждений, отчего клерк один раз даже набрался смелости и сходил к начальству, предложив поставить звуковой сигнал, чтобы работник знал, когда нужно нажать обратить взор на монитор. Почему-то его рационализаторское предложение не приняли, сделали жёсткий выговор и Адам был вынужден постоянно делить внимание между планшетом и монитором.

Между тем Тадей Пыжик начал шоу:

— Когда великий художник Веласкес нарисовал портрет Папы Римского Иннокентия X... портрет хитрого, грешного человека, понтифик, вместо того, чтобы разгневаться, смиренно оценил работу: "Слишком правдиво". Вот и мы, ежедневно наблюдая непрекращающееся шоу на улицах Беллумвиля, завороженно выдыхаем: "Слишком правдиво". С одной стороны люди гибнут взаправду, и эмоций, адреналина, чувств здесь больше, чем в порно или на футбольном матче. Но вместе с тем, любого думающего человека не покидает ощущение, что происходящее в Беллумвиле — это гениально срежиссёрованный Спектакль, настолько реальный, что кажется нам невозможным. Сегодня мы поговорим об этом с Томасом, одним из известных уличных командиров...

Смит, почесав нос, вгляделся в лицо Томаса и вспомнил, что недавно видел громилу. Он командовал обороной баррикады, которую проломил автобус. После лица Томаса, сплюснутого и солдатского, менеджер посмотрел на монитор. Экран по-прежнему был пуст.

— Что я об этом думаю? — протянул Томас, — мне не нравится высоколобый тон, что мы, де, какие-то идиоты... я по образованию инженер, присматривал за машинами, и мне понятно, что это философия балаболов. Мы бьёмся и умираем по-настоящему, чего ещё нужно? Разве не об этом мечтает каждый мужчина... ну, о том, чтобы быть мужчиной? Вот у нас и можно им стать.

Было видно, что Пыжик слушает с мало скрываемым терпением.

— Да-да, я сам пробовал свои силы в боях, и вслед за некоторыми радикалами, нахожу...

— Какими такими радикалами? — оживился здоровяк.

Кнопка так и не загоралась, отчего Смит начал ёрзать на стуле.

— Радикалы? — на мгновение прервался Тадей Пыжик, — некоторые философы, например Будуар и Деби'ль, утверждают, что вы просто участвуете в глобальной постановке, где конвертируете вполне реальные увечья и даже жизнь в символический капитал. Вы обмениваете его на статус, уважение... вот даже то, что вы сейчас сидите в моей студии и на вас смотрят миллионы — это...

— Дерьмо! — выругался Томас, — что-то я ни разу не видел этих "радикалов" на баррикадах. Наши парни умирают как положено, хотя могли бы жить до ста двадцати и любить женщин, а не этих.... бордюров. То, чем мы занимаемся — это и есть жестокая реальность, испытания силы и мужественности. Это бой против Системы, где человек учится быть независимым от неё.

Внимание клерка переключилось на монитор. Там ничего не загорелось, но в паху возникло плохо скрываемое жжение, какое бывает от недолгого, но вымученного ожидания. Захотелось пописать, но почему-то не писалось, будто уретру пережал спазм. Смит повертел монитор, наклонил его, переставил машину в угол стола. Затем встал, походил, почесал пах, резко оглянулся на экран (тот молчал) и от безысходности вернулся к просмотру шоу.

— Вы порете чушь! — Пыжик любил зарабатывать рейтинги, — какая битва против Системы? Что это за оруэлловский бред о Системе... бои идут уже несколько лет и с тех пор ни к чему так и не привели. Вы что, захватили власть в городе? Или как-то за неё поборолись? Да на вас ежедневно делают миллионные капиталы и только они охраняют так называемые "свободы" Беллумвиля от внешней интервенции всех этих озабоченных пидорасов и общечеловеков, которые одним членом выстукивают петиции в защиту гренландских тюленей, а другим, пришитым в израильской клинике, поощряют беспрецедентное оскотинивание человека, превращение его в электронный бит, из которого извлекают прибыль владельцы сервисов, каналов, аналов и обзорщиков... Вы, Томас, мудак и я вас ответственно презираю.

Ради таких пышных монологов планета и смотрела шоу Тадея Пыжика, но кнопка на мониторе не загорелась, и Смит от зуда готов был расчесать себе пах. Ему казалось, что в мочевой канал проник маленький раскалённый гвоздик, который не даёт усидеть на месте, заставляет зажимать колени и с ненавистью призывать красное пятно, которое нужно, обязательно нужно закликать до смерти, как в какой-нибудь компьютерной игре.

— Прежде чем я вас отпизжу, — медленно прозлился Томас, — напомню, что я инженер... что вы, толстяки, даже не знаете в какую сторону падать, если в вас начнут стрелять. Какая вам революция... вам... вы дерьмо. Из наших отрядов постоянно выходят новые бойцы, которые сражаются не в пластиковом загоне, а борются с такими как вы. Мы научились делать оружие, научились убивать, воспитали сотни молодых бесстрашных воинов, и... чтобы победить Систему, сначала нужно научиться не бояться мужика с топором, который хочет тебя убить...

Смит до крови прокусил руку, лишь бы не думать о кнопке. По тыльной стороне ладони сползла весёлая красная капелька. Тадей Пыжик, высвободив грузное тело из шины, смачно плюнул в Томаса и жутко закричал. Гигант взревел и засадил философу мощный удар в пузо. На улице что-то грохнуло, и задребезжало стекло в раме. Адам Смит побежал к цветочному горшку, чтобы выдавить в него горячий гвоздик, карябающий ему внутренности. Но монитор озарился красным цветом, и Смит, смешно подволакивая спущенные штаны, бросился к столу. Мужчина со злостью кликнул по наглому кругляшу, который тут же исчез. А вот агрессивные звуки за окном никуда не делись. Озадаченный клерк выглянул в окно.

* * *

Они пришли митинговать перед зданием не для того, чтобы просто постоять, растянув угрожающие плакаты. Инга собрала пару десятков человек и хотела настоящего, а не прописанного в законах радикализма. Молодая девушка давно вынашивала планы по акции прямого действия. Она хотела подключить к ней и брата, но тот заболел этими никчёмными гладиаторскими боями.

Инга выросла на философах, носивших реденькую бородку и уже в Беллумвиле научилась классовой борьбе. Особо повлиял на неё Тадей Пыжик, который хоть и говорил прямо противоположные вещи, причём сразу, без запинки и запятой, но был убеждённым врагом существующих в городе порядков.

— Небо — воробьям! — скандировали протестующие.

Ведь кричать можно было что угодно, а в Беллумвиле было море движений для скучающих людей. Одно из них боролось за права птиц, часто разбивающихся о зеркальные небоскрёбы. До поры до времени, Инга хотела, чтобы они казались безобидными экологами, пусть и в медицинских масках с капюшонами.

Ещё поговаривали, что в городе периодически происходили исчезновения людей. Вчерашние молодые организмы вдруг испарялись, точно на них навели увеличительную линзу. Не находили ни трупов, ни упоминаний в прессе, будто человек истаивал на солнце или навсегда засыпал в темноте. Это было дико, потому что в городе отсутствовали политические репрессии, если не считать таковыми штрафы и высылки бунтарей за границу.

— Ну что, когда? — подскочил к девушке нервничающий высокий парень.

— Сейчас... — оглянулась Инга, — ещё не все наши собрались.

К зданию подъехало несколько полицейских машин. Из них вышли совсем злые, скорее вальяжно-добродушные полицейские. Они привыкли к несуразным акциям протеста. В конце концов молодёжи также, как и им, было нечем заняться. Почему бы и не побунтовать? Из окон небоскрёба выглядывали заинтересованные клерки. Было видно, что они скучали на работе.

— Давай! — неожиданно крикнула девушка.

Толпа тут же расчехлила ранцы и достала из пакетов заранее приготовленные бутылки с огненной смесью. Защёлкали зажигалки, и полиция не успела удивиться, как в неё полетел град снарядов, загнавший их в здание. Бунтари, окрылённые победой, бросились на штурм фойе, закидав его горячими коктейлями. Ментовозы занялись пламенем, которое стало переползать и на здание. Послышался звук битого стекла и позабытые в городе сирены. Воздух наполнился жаром, запахом бензина, триумфа, адреналина и кучей других вещей, которым Беллумвиль позволял проливаться только за стенкой Аквариума. Бывшие бойцы вели себя наиболее дерзко — подбегали к самому зданию и пытались закинуть гремучую смесь в распахнутые окна. Оттуда испуганно верещали белые воротнички.

— Инга? — крикнули сзади.

Игоря, слоняющегося без дела по городу, привлёк шум. С удивлением он увидел, как группа неизвестной молодёжи пытается поджечь здание. С ещё большим удивлением он признал в одной из чёрных фигурок свою сестру. Парню показалось, что она почему-то будет ему рада. То ли от переполнивших её чувств, то ли от чёрного дыма, которым заволокло всё вокруг, Инга скомандовала:

— Валим! — и схватила нерасторопного брата за рукав.

Они долго бежали по улицам, сворачивая в закутки и шныряя в подворотни. Ватага разбивалась на мелкие группки, но никак не могла отделаться от сирен за спиной. Игорь потерял сестру и драпал вместе с молоденькой невысокой девушкой. Наконец, они забились в глухую щель, где плотно прижались к друг другу и, тяжело дыша, переждали погоню. Справедливости ради — она была шутовской, скорее для проформы, потому что Беллумвиль отвык от подобных акций. Зато сердце вместо крови перекачивало по телу эйфорию. Так они стояли несколько минут. В чреслах царило лихое возбуждение, отчего Игорь попытался обнять случайную спутницу, но девушка отстранилась.

— А что, трахаться не будем? — удивлённо переспросил Игорь.

— Надоело, — отмахнулась девушка, копаясь в телефоне, — и вообще я занята, отстань.

— Чё так? — обиженно просопел Игорь.

— Вот, почитай-ка лучше это. Инга всем сказала прочесть.

— Чё там? — снова повторил Игорь.

— Сама пока не понимаю...

И она скинула парню ссылку на какой-то документ.

* * *

"Беллумвиль: город, который победил капитализм". Тадей Пыжик.

Сегодня избыточный выбор делает бессмысленным устаревшие бинарные оппозиции между буржуа и революционерами, правыми и левыми, фашистами и коммунистами, мещанами и творцами. Кому нужна эта скука, когда ты можешь быть кайзером Вильгельмом или R2-D2, да отрастить себе третью грудь, чтобы вспомнить всё? Великая битва либералов — столетняя война за человеческое тело — окончилась гибелью даже не классического субъекта, который был похоронен ещё во второй половине ХХ веке, а гибелью классического человеческого тела. Его больше незачем сдавать в армейскую аренду или продавать на рынке — сталь, оживлённая электричеством, стала выгодней плоти.

Мы не живём в состоянии дуалистического конфликта и не живём в состоянии целого, и даже липкая паутина всеобщей коммуникации, которая связывала множества в социальную языковую семью, как то утверждала философская мысль конца ХХ века, не обеспечивает нам онтологического единства. Если в основе постмодерна лежала экономика знания, отчего тело, прикреплённое к этим знаниям, стало главным объектом капиталовложения, охраняемым корпусом морской пехоты США и компанией "Procter & Gamble", то теперь, кода человек не может тягаться знаниями с искусственным интеллектом, а мускулами с роботами, отпала нужда и в охране субъекта. Он, за исключением высокопоставленной элиты, больше не нужен, потому что не представляет реальной стоимости и за всю жизнь не создаст столько прибавочного продукта, сколько сделают несколько машин всего за день.

Логика классического марксизма утверждает, что революционным классом является пролетариат. Рабочие, захлебнувшись в неудачных восстаниях после Первой Мировой, разочаровали западных марксистов, провозгласивших в 60-х новой иконой бунта не класс, но поколение. Представители молодёжных маргинальных сообществ, психи и гомосексуалисты, панки и шпана, должны были совершить то, что не смогли сделать обуржуазившиеся рабочие. Снова неудача. Отчего атака на Систему перешла в культурную плоскость, где целая плеяда блестящих мыслителей деконструировала капитализм до уровня отдельных знаков. И когда это случилось, никто не прозрел, не пали шоры, не началась всеобщая революция против мешочного капитала, притороченного к поясу богатых западных стран. Не произошло ровным счётом ничего. Потому что весь западный марксизм, вся левая европейская мысль — это повторяющаяся, самозабвенная идеология неудачников и пораженцев.

Революция свершилась, труд почти полностью оказался очищен от эксплуатации, если не принимать во внимание те новомодные марксистско-мистические теории, что машины тоже обладают самосознанием и нуждаются в освобождении. Разумеется, существуют профессиональные инженеры, программисты, дизайнеры — но они насильно не отчуждают своё время и силу в пользу эксплуататоров. Ныне рабочие не являются только лишь садистической пролонгацией машин, это больше не промокашка для смазки и не легкозаменяемые манекены. Теперь работа — это не вынужденная жертва, а хобби. Вот кому-то нравится собирать марки, а кому-то работать. Разумеется, мы говорим о локальных сообществах, о Беллумвиле, а не о странах периферийного капитализма. Люди, в подавляющем большинстве своём освобождённые от каждодневной работы, растерялись. У них исчез смысл жизни, который бунтовщики по глупости считали рабством. Чем-то это напоминает далёкую Россию с её освобождением крестьян, когда тысячи людей, став формально свободными, так и не ушли от своих хозяев. Беллумвиль столкнулся с амбивалентной проблемой: миграцией более старого населения в менее (!) благополучные страны и активностью молодёжи, лишённой Другого.

Известная концепция "Homo ludens", то есть человека играющего, не справилась с терапевтическими функциями. Повсеместное распространение игры, как главной формы досуга не помогло в той ситуации, когда практически полностью исчезло разделение на свободное и несвободное время. Компьютерные игры, кинотеатры, аквапарки, даже дополнительная реальность перестали эффективно работать, потому что наша, эта, взаправдашняя реальность чуть ли не впервые стала максимально комфортна. Образовалась классическая веберовская парабола между новизной и приеданием. Игра интересна только тогда, когда есть несвобода, ограничение, тупая нудная работа, игра нужна, чтобы отдыхать от неигры, но неигры практически не осталось, и люди вынуждены давать взятки, чтобы устроиться на хоть какую-нибудь бессмысленную работу. Властям Беллумвиля пришлось даже создать десятки тысяч избыточных рабочих мест, лишь бы как-то сохранить привычные социальные нормы. Но это почти не помогло.

И тогда было решено освободить всех желающих от социальных табу. От табу на убийство и насилие. Сделано это было не ради превращения, как в древнем Риме, крови в деньги. Это слишком простой, годный для прошлого столетия ответ. Это не только отчуждение нашего досуга, но нечто гораздо, несопоставимо более важное. Как нереальный парк Диснея был нужен для того, чтобы убеждать людей в реальности обыденного мира, так и бесконечные бои в Беллумвиле призваны показать то, что бытие не закончилось. Они уверяют нас, что мы живем в прежнем мире, где есть чёткие группировки, где правые сражаются с левыми и где можно победить, протаранив чью-нибудь баррикаду бульдозером. Восстановив за барьером мир модерна с эксплуатацией, насилием и капиталом, который через рекламу насыщает нашу, колониальную и их, бенефициарные, экономики, мы попытались спастись от чёткого ощущения, что все наши прежние социальные отношения мертвы. Это судорожная попытка спасти капитализм и тем самым спастись от безумия. Пластиковый экран не зря напоминает плоскость телевизора — он и был сделан не для того, чтобы оградить прохожих от шрапнели, но только для того, чтобы они увлечённо наблюдали за поединком также, как их бабушки и дедушки смотрели кулинарные шоу.

Капитализм умер. Это мы убили его.

Капитализм, даже в самом позднем изводе, создавал хоть какие-то шансы на победу. Существуя в бинарной логике, предполагая наличия добра (рабочие, молодёжь, хиппи, революционеры) и зла (буржуа, ханженство, полиция, корпорации), капитализм не отбирал у людей призрачную надежду на изменения. Только находясь внутри капитализма можно мыслить революционными категориями. Точно такими же, какими мыслят те, кто сражается сегодня в Аквариуме. Вопреки устаревшей антикапиталистической критике им нужно сказать спасибо, потому что они единственные, кто поддерживают жизнь в Беллумвиле. Главная опасность для города таится не в том, что радикалы выйдут на улицы (они уже выходят) или что сумасшедшие заокеанские консерваторы устроят очередную интервенцию. О, нет! Тем более опасность не в банальной эксплуатации образов и не в Спектакле. Опасность в том, что если бои за стеклом вдруг прекратятся и мы перестанем ежедневно наблюдать классическую, телесную, опасную жизнь прямо у нас под боком, то Беллумвиль в тот же час сойдёт с ума, потому что только благодаря близкой смерти мы ещё осознаём себя людьми.

А значит левые снова проиграли.

* * *

Адам Смит вместе с коллегами толпился в курилке. В ней давно уже никто не курил, скорее это было место для неформального общения, но клерку было не особенно интересно обсуждать нападение радикалов. Тем более оно не нанесло существенного вреда. Огонь удалось сбить, сожжённые автомобили были отвезены на утилизацию, а новые стёкла вставлены уже через пару часов. Разве что на асфальте остались татуировки из копоти. Нет, Адам Смит хотел знать другое.

Почему, чёрт возьми, никто из его коллег сегодня ни разу не нажал на кнопку! Она не появилась ни у него, ни у соседа, ни у соседа соседа. Смит долгое время подозревал, что красная кнопка означает нечто плохое, нежелательное, что когда он нажимает на неё, то приносит кому-то некоторое зло и эта иллюзия поддерживала в работнике тягу к жизни. Ему было в чём покаяться перед смертью. Теперь, после дерзкого поджога здания, мониторы должны были раскалываться от круглой головной боли, почему-то ничего не происходило. Причём начальник не отпускал никого с работы и она, вроде как, продолжалась. Но ни одна чёртова кнопка так ни у кого и не появилась. Значит, она никак не была связана с репрессиями? С чем-то законным, полицейским? Непреодолимо хотелось занажиматься на кнопку так, чтобы сломался палец, но её не было, точно ничего не произошло. Будто бы их только что не пытались сжечь. К чему это тогда? Зачем?

Адам Смит думал до самого вечера.

* * *

Ингу забрали в тюрьму. От неё осталось одно название — там почти никто не сидел, если не считать залётных пташек и немногочисленных людей, совершивших тяжёлые преступление. Тюрьма теперь называлась особым реабилитационным центром. Девушка должна была пройти краткий курс социальный реабилитации и заплатить внушительный штраф за испорченное имущество.

Обо всём этом Игорь узнал от друзей сестры. Он начал плотнее общаться с ними и выяснил, что их бесит обстановка в Беллумвиле. Бесит ложь, спектакль в Аквариуме, то, что город слишком комфортный и мягкий, но в тоже время лицемерный, одобряющий средневековые зверства, если они прикрыты прозрачной мембраной.

— И что вы с этим будете делать? — насмешливо спросил Игорь.

— Бороться! — ответили ему почти в унисон.

— Как?

Ему показали оружие. Оно было простое, точно такое же, какое использовалось в Аквариуме. Самодельные пики, ножи, дубинки. Возможно кто-то вскрыл пару железных ящиков и стянул оттуда чужую амуницию. Начитанные парни рвались в бой, но Игорь никак не мог понять за что или против кого. В Аквариуме было всё ясно — это не бои за территорию, а проявление себя, игра со смертью, адреналин, опасное развлечение. Но зачем кого-то убивать на улице? Убивать неправильно, без оговорённых условий, убивать, не рискуя собственной жизнью?

— Да вы никогда ни на кого не нападете, — возражал Игорь, — кто из вас в Аквариуме хоть был?

Почти все подняли руки, и парень невольно вздрогнул. Быть может прав был гигант Томас, а не умствующий Пыжик? Вот они, люди, которых перестал удовлетворять Аквариум и они захотели выбраться наружу? Что, если они правда изменят Систему? Пришлось проверить это и напасть в глухой стороне на двух полицейских, прогуливающихся вдоль Аквариума. Они налетели на них сзади, неожиданно, принялись стегать их цепями и прыгать на казённых фуражках. Драка была молниеносной, жаркой, подогревшей температуру в самом Аквариуме, где бойцы тоже забурлили, схлестнулись друг с другом, перемешались и то ли неудачно сверкнул неон, то ли луна была пьяна, но пространство забликовало, распалось на отблески и тени, и было не понять кто с кем дерётся. Казалось, что мужики из Аквариума вывалились на улицу, а они, бунтари без причины, наоборот, схлопнулись в мышеловку. Это была игра с отражениями, приобретшими собственную волю. Хоровод без различий и границы, хотя она по-прежнему была твёрдой, возвышалась на пять метров и слегка закруглялась вверху. Игорь вдруг осознал, что бьёт не ментов, а прочный холодный пластик, отдающийся в руке ноющей болью. Ему хотелось добраться до заключённого в нём изображения, освободить его, разрушить лабиринт, окончательно смешав город и насилие.

Из-за стекла скалились одетые в броню убийцы. Здесь, по ту сторону сна, тяжело дышали молодые преступники. На мгновению они стали Игорю одинаково противны и бессмысленны. Ни у кого из них не было осознания, что они всё время били куда-то не туда.

Удивительно, но никто их, порыжевшую от страха молодёжь, даже не искал. Это было странно. Это волновало. Это так понравилось новым знакомым Игоря, что они занялись уличными драками. Не за барьерами, а, как они считали, настоящими — без досмотра у входа в Аквариум. Нападали на прохожих, резали вернувшихся с битвы гладиаторов, вынесли несколько магазинов. Но Игорь не окунулся в эту стихию. В тот момент, когда его рука вместо вполне нормальной, правильной по форме роже полицейского, ударила в пластиковое заграждение, он многое понял и взял от полицейского на память не его жизнь, а телескопическую дубинку.

Вечером Игорь слонялся вдоль ограды, как и туристы наблюдая за тем, что происходит внутри. В одном месте толпилось очень много людей. Они снимали, как в двух шагах происходит казнь. На коленях стояло двое, а рядом, подзуживая зрителей, ходил здоровый мужчина с ножом. Игорь узнал в нём Томаса. С пленных была сорвана защитная экипировка и они молча ожидали конца. Им не казалось глупым, что в центре цивилизованного мира вот-вот под горло зарежут двух человек. В конце концов, быть может именно они вчера растерзали старика, решившего покончить с собой и потому оформившего пропуск в Аквариум. Всё выглядело вполне честно, как в правилах — попадая в Аквариум, вы передоверяете свою жизнь естественному отбору.

Толпа ахнула, когда глотки жертв превратились в красный водопад. Игорь, сам того не понимая, достал дубинку и вместо того, чтобы вмазать по испуганным рожам зрителей, принялся стучать по стенке Аквариума. Тот загудел, будто били в колокол, и толпа отпрянула, приняв человека за опасного сумасшедшего. Игорь с большей силой забил по пластику, надеясь проломить его. Он вспоминал заумь, написанную Тадеем Пыжиком и хотел сломать зазеркалье. Это было не нелепее, чем писанина беллумвильского интеллектуала. Рука онемела от боли, но прозрачное вещество никак не хотело распадаться на атомы. С той стороны зверинца, Томас, только что перерезавший глотки двум людям, озадаченно смотрел на Игоря, а потом покрутил окровавленным пальцем у виска. Игорь продолжал колошматить по заграждению, не понимая, чего он хочет добиться. Это было глупым и почему-то, как казалось в сердце, очень опасным. Гораздо более опасным, чем нападение на полицейских.

Пластик никак не хотел поддаваться, но всё равно срочно хотелось что-то сломать. Игорь в бешенстве оглянулся и увидел идущего мимо мужчину. Грузноватого, с опущенными плечами. Его лицо показалось до странности знакомым, и Игорь, чтобы его разглядеть, нанёс прохожему несколько ударов в переносицу. Тот хлюпнул и повалился на красивую плитку.

* * *

Адам Смит, получив медицинскую помощь, был доставлен домой. Обошлось — вместо жизни ему всего лишь сломали нос. Когда клерку восстанавливали переносицу, он заметил на соседней койке маленького рыжебородого человека. Глаза у него были обмотаны окровавленным бинтом, а сам пациент внимательно слушал передачу по телевизору. Там как всегда рассказывали о новых событиях в Аквариуме: неизвестный снайпер стрелял из самодельной мелкашки по глазам.

Этим же вечером Адама Смита отпустили домой. Но квартиру, когда работник хотел лечь в постель, огласил звонок.

— Адам, срочно на работу, — механически сказал начальник. Смит и позабыл, что его начальником являлась отлаженная программа.

— Что? А без меня на эту чертову кнопку никто не нажмёт? — взъерошился мужчина.

— Давайте без разговоров, Адам. Или вы не знаете сколько желающих устроиться на ваше место? Сотни людей только и ждут, чтобы нажимать на кнопку.

Чертыхаясь, Смит вызвал такси и примчался на работу. Около здания автоматические машины всё ещё убирали последствия недавнего побоища. Пахло шампунем и новым пластиком. На этаже, где располагался отдел статистики, никого не было. Разозлённый Смит прошёл по коридору и открыл дверь в свой кабинет.

Кнопка на экране горела, как сверхновая звезда. Горела на весь экран, как когда-то горели Токио и Дрезден. От монитора исходило тёплое сияние и он пульсировал живым материнским чревом. Хотелось протянуть руку, засунуть её по локоть в вишнёвый кисель, сжать внутри электронных мозгов что-то скользкое, похожее на сикель или головастика, и выдернуть монстра наружу.

Было не страшно, а лишь немножко зловеще. Смит долго не решался нажать на кнопку. Он снова задумался, а для чего это нужно? Ведь должен же быть какой-то смысл в том, что ему периодически приходилось тыкать пальцем в экран и слушать мягкий, клацающий звук? Что происходило из-за нажатия кнопки? Возможно ничего? Как-то раз он специально ушёл домой, не нажав на кнопку. И... ничего не случилось. Никто не сделал строгий выговор, даже не обратил внимания, поэтому утром, придя на работу пораньше, Адам стыдливо, пока никто не видел, нажал на красный пятачок. Может, это была форма рационализации? Он слышал, что в Беллумвиле созданы тысячи ни к чему не обязывающих рабочих мест, которые спасали людей от неопределённости. Но ведь это так глупо! Невозможно! Получается, от него ничего не зависело? Выходит, он был обычным клерком, сбежавший от свободы на работу? Если он не нажмёт на кнопку, то его выкинут в волны безумия, которые разбиваются о стены Аквариума, а на его место примут другого счастливца. Выходит так? Так!? Больше ни в чём не сомневаясь, Адам Смит ткнул на кнопку и спокойно пошёл домой. Ему в этом никто не мешал.

Инга, заплатившая после курса лекций кругленький штраф,была доставлена полицией прямо до дома. Но она не обнаружила в квартире своего брата. Он не отвечал на звонки и не пришёл на следующий день. Его как будто похитили или он перестал существовать. Даже в архиве Беллумвиля никто не смог помочь Инге: никаких документов, ровно как и сведений о жизни Игоря, там не оказалось. Девушке это показалось злым, нереальным волшебством. Только проходя вдоль Аквариума, где как всегда кипела жестокая схватка и кто-то кого-то убивал, девушка убедилась, что мир не сошёл с ума, что он также реален, жесток и несправедлив, как вчера и позавчера, а значит её брат обязательно найдётся.

Успокоившись, Инга вернулась к революционной работе.