|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Кто-то из не только знаменитых, но и умных, когда-то заметил, что повествования незамысловатые, лучше забавные и веселые, рассказывающие о вещах и событиях спокойных, размеренных, приятных, зачастую не больно занимательны и интересны и, как правило, забываются очень скоро. А вот про то, что не просто неприятно, а даже отвратительно, страшно, противно, и рассказывать, и читать куда более заманчиво, упоительно и легко, и в памяти оно остается надолго.
Это в высшей степени таинственное и необъяснимое происшествие случилось со мной в конце августа ... года на южном побережье в гостинице, перестроенной из старинного замка и прилепившейся, как ласточкино гнездо, к живописной скале.
Архитектурно гостиница-замок представляла довольно эклектичное сооружение, возведенное явно в эпоху, переходную от строгой готики к не бравурному покамест еще, однако ж уже барокко. А более прочего взгляд притягивала венчавшая крышу башенка с курантами, стрелки которых, похоже, давно застыли навечно, показывая всегда либо полдень, либо же полночь.
И не только стрелки. Замерла ровно на полпути и конная фигурка то ли Карла Мартелла, то ли Хлодвига, явно выезжавшая раньше из стилизованных под совсем уж архаичную старину ворот с левого края от циферблата, видимо, под бой безмолвных ныне колоколов.
Но продолжу, господа, продолжу рассказ.
Жара в том августе стояла такая, что днем спасения не было даже в тени и морской воде. Вечерами же общество собиралось, под звонкий треск цикад и ненавязчивый аккомпанемент конкурирующих между собой маленьких местных оркестриков, у огромных платанов, либо же на террасе гостиницы, в саду или прямо на берегу моря. Дни летели за днями, одинаковые как близнецы и веселые — бездумное времяпрепровождение, прогулки в горы, купание, небурные застолья, легкий, ни к чему не обязывающий флирт и зажигательная южная музыка под окнами гостиничных номеров.
Никто из жильцов раньше не знал друг друга, и это тоже было замечательно. Однако за день до отъезда, за завтраком, я увидел нового постояльца, известного мне г-на O., довольно влиятельного в столице человека, генерала в отставке. Он был лет на тридцать старше меня, и потому беседа об общих знакомых исчерпалась с удивительной быстротой. Признаюсь, я уже тоскливо подумывал, как бы поделикатнее лишить генерала своего драгоценного общества, и, начиная отступать к двери, уронил абсолютно банальную фразу: что-то насчет того, как удивительно, что мы встретились в столь отдаленном и глухом местечке, как этот старый замок на берегу моря.
Лицо моего собеседника вдруг странно переменилось: глаза сузились, лоб прорезали глубокие морщины, губы плотно сжались, и он пристально посмотрел на меня. Казалось, в душе генерала идет борьба — меж искушением что-то рассказать и в то же время сознанием благоразумия умолчания. Но победило, видимо, искушение, и он произнес: "Если желаете, молодой человек, я поведаю вам одну давнюю историю, которую услышал от своего близкого друга. Имени его, по причинам, кои, думаю, станут для вас вполне понятны, я не назову. В этой истории много необычного, а главное — в ней нет конца. И все же мне очень хочется рассказать ее, а потому, пожалуйста, выслушайте, хотя, разумеется, вы совсем не обязаны верить в реальность услышанного. Честное слово, мне и самому порой не верится, что такое могло произойти...
Когда мой друг — а мы сверстники — был лет на десять моложе, чем вы сейчас, он имел случай побывать в этом замке. Тогда замок не был еще гостиницей, и в нем жила девушка, которую он увидел первый и последний раз в своей жизни. Но, впрочем, обо всем по порядку..."
Дальнейший рассказ я привожу со слов г-на O. от лица его неназванного друга.
"... Наступали последние дни Императора. Союзники стояли уже у ворот столицы, а он метался по провинциям как раненый зверь. Я и мой брат, молодые офицеры для поручений при штабе (вернее, при том, что уже с трудом можно было бы назвать штабом армии), оставались одними из немногих, кто был еще верен присяге и готов был сражаться до конца. И не известно еще, как бы сложилась наша дальнейшая судьба, если бы не та страшная ночь...
Император заподозрил в тайных сношениях с врагом некоего пожилого генерала, участвовавшего с ним еще в первых походах. В окружении Императора поговаривали, что он в те злосчастные дни был недалек от безумия, и немало невинных людей пали тогда жертвами его болезненной подозрительности, временами граничившей с помешательством. Но для нас, зеленых лейтенантов, он по-прежнему оставался богом, ради него мы были готовы на всё — и представьте наше возбуждение и трепет, когда однажды ночью Император вызвал меня и брата в свой шатер.
Адъютант остался снаружи, а мы вошли и увидели Его — бледного, растерянного, дрожащего как в лихорадке. В шатре не было больше никого, так, по крайней мере, показалось вначале. Но потом, приглядевшись, мы заметили в полумраке, в углу, связанного, в изорванной одежде, с окровавленным лицом седовласого человека, который был без сознания. Мы оба узнали его и тревожно переглянулись.
Император нервно ходил по шатру и вдруг, остановившись и бросив на нас замутненный взгляд, начал вдруг говорить — о гибнущей стране, о величии нации, о том, что все очень скоро изменится и новые, окончательные победы не за горами. Да, возрождение недавнего могущества грядет — это несомненно, вопреки всем ухищрениям гнусных изменников, которые, продавшись врагам, губят его, единственную надежду народа...
Постепенно он завел себя, сорвался на крик. Мы как оловянные солдатики стояли по стойке "смирно", а Император, точно огромный зловещий нетопырь, носился из угла в угол, проклиная изменников и тыча при этом пальцем в лежащего человека и суля золотые горы тем, кто не оставит его в этот тяжелый час.
Он — обволакивал, зачаровывал, гипнотизировал. Взглядами, жестами, мимикой, своими дьявольскими, пламенными речами!.. Он крушил, ломал наш разум — и добился наконец своего: довел нас до подлинного исступления, рабского, скотского экстаза; ради него мы были готовы в тот момент на всё, и он этот момент использовал — толкнул нас в пропасть...
В какой-то миг я вдруг увидел в руках Императора тяжелый кавалерийский палаш и бросился к нему, но брат оказался проворнее. Тогда я схватил связанного человека за волосы и выволок на середину шатра. Тот не пошевелился и не открыл глаз. Император завизжал: "Бей!" — брат взмахнул палашом, и у меня в руках осталась голова, сразу залившаяся густой темной кровью.
Воцарилась тишина.
Жуткая, мертвая тишина — и... будто пелена спала с наших глаз...
Я с трудом разжал пальцы — голова, глухо стукнувшись оземь, покатилась по полу. Брат уронил палаш...
А спустя мгновение мы побежали, как слепые продираясь сквозь полог шатра, и кинулись в лес, не разбирая дороги, ломая кусты, цепляясь за сучья и корни, спотыкаясь и падая...
Когда мы наконец в изнеможении свалились на землю, лица и руки наши были иссечены в кровь, одежда висела лохмотьями. Клянусь, тогда я желал одного — смерти! И смерть не раз была рядом — особенно в то утро, когда едва не столкнулись нос к носу с разъездом бородатых казаков. Но судьба распорядилась иначе...
Нет смысла описывать наше состояние в те первые дни в лесу — состояние детей, ставших убийцами, — и не на поле боя, нет, а воистину настоящими, подлыми убийцами! Вернуться было невозможно, и мы пошли дальше. Брели ночами, днем отсыпались в оврагах, заброшенных звериных берлогах. Мы хотели дойти до моря и каким-нибудь образом уплыть отсюда — уплыть куда угодно, лишь бы подальше от этой страны, подальше от Императора...
И вот мы добрались до побережья и однажды на рассвете, не в силах побороть усталость, уснули мертвым сном под зарослями мирта в каком-то парке, разбитом вокруг старинного замка.
Нас разбудили огромные, но, к счастью, не слишком кровожадные и послушные хозяйскому слову собаки. Собаки были с девушкой, совсем юной и очень красивой какой-то хрупкой, совершенно неземной красотой. Девушка отогнала собак и пригласила нас в замок, где мы с наслажденьем помылись, дала чистую одежду и накормила. Мы пили и ели жадно, как дикари, а она сидела рядом и с неподдельной болью и состраданием глядела на нас своими синими глазами.
Вечером слуга привел меня и брата в маленькую комнату, расположенную на самом верху, под готической башенкой с часами, пожелал доброй ночи и закрыл за собой дверь. Брат прямо в одежде рухнул на свою постель и мгновенно уснул как убитый.
Я тоже собрался прилечь, но вдруг взгляд мой упал на большую, старинную, потемневшую от времени и покрытую паутиною трещин картину в золоченой раме, висевшую на противоположной стене комнаты.
На полотне были изображены два палача. Один стоял, опершись на длинный меч, и, казалось, жестоко и криво усмехался. Другой держал за волосы отрубленную человеческую голову, из шеи хлестала алая кровь, обезглавленный труп лежал у ног Мастера Смерти...
Картина была пронзительно четкой, выписанной вплоть до мельчайших кровяных брызг на одежде и лицах палачей, до таких ужасных анатомических подробностей, что я в страхе закрыл глаза. Почти оглохший от шума в висках и гулкого биения собственного сердца, я тряс брата за плечи, хлестал по щекам, умоляя проснуться. Но тщетно. Тогда, не в силах дольше выдерживать соседства с кошмарным видением, я убежал в сад, где, упав на скамейку, затрясся в рыданиях.
И вдруг...
И вдруг легкая, нежная рука коснулась моего плеча. Я вскрикнул и отшатнулся. Но то... то была она, наша маленькая хозяйка. Она гладила меня по голове как ребенка, шептала слова утешения. Со мною случилась самая настоящая истерика. Я долго не мог успокоиться, но постепенно все же пришел в себя.
А она рассказала, что живет одна, что мать давно умерла, а отец все еще воюет, правда, уже не известно, где и на чьей он сейчас стороне. Я тоже рассказывал ей о себе. Мы просидели на скамейке почти до рассвета. Потом я проводил девушку до дверей спальни и, умиротворенный, пошел наверх, в отведенную нам с братом комнату под башней.
Не очень надеясь на зрительную память, я попросил у владелицы замка свечу и, освещая ее дрожащим огоньком себе дорогу, поднялся по скрипучей винтовой лестнице и толкнул дверь.
В комнате было темно, только на полу лежал серебристый овал лунного света. Я на цыпочках приблизился к своей кровати и перед тем как поставить свечу на старинный резной столик, поднес ее к ложу, на котором спал брат...
О небо!.. На постели лежало т у л о в и щ е. Без головы. Белоснежное покрывало насквозь пропиталось кровью. И как ровно, идеально ровно срезана была голова!..
Кажется, я тогда на время лишился рассудка. Дико закричав, кинулся вон из комнаты. Смутно помню, как бежал куда-то, потом бредил, лежа в сыром гроте; в какой-то момент, очнувшись, побежал к морю, бросился в воду и поплыл, имея лишь одно желание — оказаться подальше от этого берега. Я чудом не утонул: совершенно случайно меня заметили и подобрали контрабандисты. С ними я проплавал три года..."
— На родину мой горемычный друг вернулся только через восемь лет. — O. поднялся со стула. — А сами знаете, какие события произошли за эти годы. Страна стала другой, совсем другой. Он опять служил, со временем женился, а не так давно вышел в отставку. Пожалуй, и всё... Да, а тот злосчастный замок... как вы, наверное, и сами уже догадались, — вот он...
Меня поразил рассказ O. Я хотел расспросить о дальнейшей судьбе его товарища более подробно, но тут пришли дамы и заявили, что желают кататься на лодке. С извинениями я откланялся.
На море мы пробыли до вечера. Потом ужинали в ресторанчике, словно приклеенном к противоположной стороне скалы. Потом я гулял с мадемуазель N. под конвоем мадам M. по набережной. Г-на O. так и не встретил, хотя невольно искал, пребывая весь день под впечатлением его рассказа и теперь как-то по-иному посматривая на возвышающуюся над гостиницей башню и старинные часы.
Я уже лежа в постели читал книгу, когда в дверь негромко постучали и вошел старик управляющий. Он спросил, правда ли, что завтра я уезжаю. Я ответил, что, к сожалению, да — призывают дела, но следующим летом с удовольствием приехал бы в это чудесное местечко опять.
Он сказал, что будет рад. Для постоянного клиента комната найдется всегда, хотя, конечно, в разгар сезона это и непросто. Сегодня вот пришлось сдать даже самую верхнюю, под башней с часами, в которой уже много лет никто не останавливался.
Я высказал предположение, что, очевидно, ее снял приехавший утром г-н O. Управляющий подтвердил мою догадку, и я деланно равнодушно спросил:
— С этой комнатой, кажется, связана какая-то не совсем обычная история?
Старик кивнул:
— Совершенно верно, сударь. Когда-то там ночевали два брата, офицеры нашей армии — еще т о й армии, ну, вы понимаете, — похоже, дезертиры. Так вот, утром один из них исчез, а второго обнаружили в постели плавающим в собственной крови и... без головы. Голову, сударь, так и не нашли. Молодая госпожа чуть не скончалась от ужаса, да и, ежели верить сплетням, у нее едва ли не начинался тогда роман с одним из братьев, только не известно, с которым. От потрясения несчастная заболела и болела очень долго. Но уж лучше ей, право, было бы, сразу умереть...
— Господи, да почему же это?! — изумился я.
Управляющий нахмурился:
— Примерно через год, сударь, пришло известие, что ее отец был убит по приказу Императора незадолго до его отречения. Да вы, наверное, видели портрет старого хозяина в галерее?
Я вспомнил, что действительно видел: чопорный, седой генерал с надменным лицом, в парадной форме при всех наградах.
Старик опасливо понизил голос:
— По слухам, ему... отрубили голову.
— Что?! — воскликнул я, садясь в постели.
— Да, сударь, и почти в то же самое время, когда произошло и наше убийство. — Управляющий вздохнул и торопливо перекрестился. — После вести о смерти отца госпожа больше уже не поднималась и вскоре умерла. Прямых наследников не оказалось, замок достался дальним родственникам генерала, и те лет десять назад перестроили его в гостиницу...
Управляющий, судя по всему, не прочь был поболтать еще, однако разговоры о мертвецах, да еще на ночь, мне надоели, и я поспешил, возможно не слишком вежливо, пожелать словоохотливому старику доброй ночи, после чего он с явным сожалением вынужден был меня покинуть.
Я продолжил чтение. Глянул на брегет — одиннадцать, но спать всё не хотелось, и даже нудный модный роман в качестве снотворного не действовал. Около полуночи я погасил лампу.
Старый замок жил своей ночной жизнью. По оконному стеклу чуть слышно царапали сучья высокой акации. Где-то робко зашуршали, но тотчас же снова притихли мыши. В парке надрывно заухала сова...
Интересно, а кто это вздумал топать как слон в комнате надо мной? Черт, вот и попробуй тут усни!..
И вдруг шаги оборвались, но зато послышались голоса, негромкие, приглушенные. Я накрылся с головой, но всё равно продолжал их слышать. По-моему, проводником звука служил камин. Безобразие!..
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
