По Колчаковским тюрьмам

ПО КОЛЧАКОВСКИМ ТЮРЬМАМ

Под напором превосходящих сил противника нам пришлось покинуть Туринск — 1918 г., и по поручению организации я должен был работать в тылу и, получив соответствующие распоряжения, отправился на Тобольск с тов. АЛЕХНОВИЧЕМ.

Тов. АЛЕХНОВИЧ был красноармеец моего отряда, надо сказать, почти неграмотный боевой малый, способен был пойти в огонь и вводу. Мы с ним и направились.

Через несколько времени мы оказались в одной из деревень по направлению к Тобольску, в которой жил некто СОФРОНОВ Владимир Иванович, левый эссер, работал вместе со мной по ликвидации дел быв.Воинского Начальника и был сторонником Советской власти. Ну, мы к нему и направились, что-бы, так сказать, как у старого советского работника, живущего на территории белых, узнать, как что, о настроении населения и прочее.

И вот вместо помощи мы встречаем СОФРОНОВА Начальником Отряда белых, который уже вооружён и инструктирован белогвардейцами, ну и конечно рад добыче. Немедленно оказались в кольце его отряда, который по первому намёку своего Начальника готов был расправиться с красным Комиссаром, но, тем не менее, он, очевидно, не захотел взять на себя смелость произвести расправу тут же, а направил нас с отношением ближайшему Коменданту белых банд с надеждой, что мы от туда не выберемся.

Не однократная попытка коменданта и угрозой расстрелять, и добром, и обманом выпытать у меня, что либо коменданту не удалось, а на оборот мне удалось выручить и выпустить своего товарища, уверив Коменданта, что не только не служил в Красной армии, а даже её перенесть не может, и что он простой рабочий с железной дороги. Эта роль для меня особенно была опасна и трудна, т.к. тот товарищ как раз на этой самой станции был с отрядом даже командиром, и его в любую минуту могли уличить, тогда уже конечно не могло быть и речи не только об освобождении но и от жизни. Но тот номер прошол удачно и мой товарищ, ночевавши у Коменданта вместе со мной одну ночь, на второй день направился по назначению, а я остался дальше ожидать решений своей судьбы, которая через несколько часов после его ухода определилась, что меня отправят в Тобольский централ и дело передают Губернской Следственной комиссии на разследование. Таким образом 5 Августа 1918 года оказался в I корпусе Тобольской каторжной тюрьмы. [3]

Тобольский Централ — на высокой горе. На берегу Иртыша раскинулся нежилой город со многими корпусами, начиная от Корпусов с одиночными камерами заключения и кончая больницей. Тут всё, всё, [чтобы] закинуть человека, как в каменный мешок, и отсюда скоро не выберется. Не даром говорят, что "сюда ворота широки, а от сюда уски". Тут всё по строго расчитанному плану: когда встать, когда лечь, когда на прогулку, когда за кипятком, и когда на работу. Просидев неделю другую, начинаем знакомиться со старыми каторжниками, которые уже бывали и в тюрьмах, и ссылках, и для которых всё знакомо. Такими близкими мне оказались тов. ВЯТКИН Андрей Яковлевич, КУЗМИН Григорий Степанович, ЧУПРОВ, КОРОЛЁВ, СЕНЬКИН, ЗАЩИПАС, ШМУКЛЕР, КОЗИН и ЯКОВЛЕВ и многия другия.

Начинается работа, СЕНЬКИН невелит унывать. "Скоро буду раздавать оружие", — первые его слова. При начале разговоров усиленная подготовка к самоосвобождению из тюрьмы. Разрабатывается план действий, всё подходит к концу. Числа 28 Сентября в тюрьму явилось высшее Начальство Министерства юстиции во главе с представителем Омской Судебной палаты, с которым я имел крупный разговор, о том, что белыя занимаются грабежей, и не законными арестами, т.к. к этому времени я уже имел данныя, что у меня в качестве заложников арестована моя жена и сестра 13 лет и конфискованы до нитки имеющееся у меня кое какое имущество. Председатель очень обидился, ему конечно такое заявление не по-нутру, и вот он распорядился меня из Тобольска отправить на параходе "БРАТСТВО".

30 Сентября 18 года меня как пересыльного [отправляют] из Тобольска в г. Туринск, и мечты о свободе исчезают. Начинает снова мысль работать по дороге совершить побег, договорились с ВЯТКИНЫМ, который вместе шол, что по проезде Тюмени, где места нам более знакомы, во что-бы то ни стало уйти. Так и решено, ибо в Туринск ехать не зачем. Пулю можно получить взатылок при побеге лучше, чем будут стрелять беззащитного и в глаза смеяться. И тут, не удача — довезли до Тюмени, снимают с парахода и посылают в тюрьму, а тут сидим. Вот завтра повезут, после завтра повезут и т.д., а мы сидим и сидим.

Начинаю работать, получаю данныя о Тобольском возстании 18 Октября, которое оказалось не удачным и подавлено. Многия из товарищей погибли. Начинаем искать выход. Сидим в тюрьме в пересылке. Таким образом топим одну печь, получая дрова [4] на две (топка из камеры), другую в это время выбираем внутри колодцы, задели крюк, веревку приготовили. Все ждем первую темную ночь и на выход. Вдруг приказ перевезти из 1-го номера в 6-й, и все труды пропали.

Ещё одна надежда, в Марте 1919 года об"является, добровольная мобилизация солдат старой армии за 5 лет в армию белых. К тому времени белыя уже заняли ГЛАЗОВ, движутся на Вятку. У товарищей явилось сомнение в силу советской власти, что вот мол до сих пор молодёж гнала красных, а теперь берут стариков, которыя по готову пойдут до Москвы. "Но, нет", — я говорю, — "не верно, как бы-то не было, а эта мобилизация нам на пользу, пусть они и не пойдут за Советскую власть, но они и не пойдут и за белых, ибо берут возраст как раз тот, который побывал в окопах импералистической войны и знает, чем что пахнет". И во-вторых к тому времени уже изучил власть Колчака и в Сибири появились сильныя партизанские отряды, крестьянския восстания (Славгород).

Собираем данные с воли, устанавливаем связь, передают быть на чеку, готовится восстание солдат мобилизованных. Через несколько дней, как только собрали порядочное количество людей, восстание вспыхнуло. Мобилизованные разбили склад, захватили оружие, и высыпали на улицу и прежде всего пошли к тюрьме, т.к. они знали, что тут сидят лучшия большевики. Но оказалось не достаточно патронов и подоспевшие ЧЕХИ разбили повстанцев. Сколько человек убито, точно до сих пор никто не знает. Сидим и ждём, а за стеной слышны крики, стоны, залпы выстрелов винтовок, опять стоны, проклятия. Днём, на глазах людей, не стесняясь, ставят к стенке и разстреливают. Начинается пополнение тюрьмы, таскают пачками не только участников, а и просто встречающих на улице идущих на работу рабочих. Набили, как сельдей в бочке, не только сидеть а и стоять не где. Являются ЧЕХИ и требуют разгрузки тюрьмы. Насколько не скот был Начальник тюрьмы, вообще на тот раз человеческая повесть его побила. Он без ведома правительства не дал разстреливать тюрьму и разрешил взять только тех, кто числился к тому времени за контр разведкой, расстрелять, по нашими подсчётам, и вывели из тюрьмы пленных, кои были посажены до восстания, около 30 человек, в том числе работницу Дилевскую Ольгу, память о которой живет в сердцах тюменских рабочих. Но для того, чтобы найти причину к растрелу остальных [5] заключенных, они начали нас [кормить хлебом с] полынью с надеждой на то, что вызовут недовольство в тюрьме. Но мы уже ученыя и целую неделю были голодныя, но повода к бунту не подали. Хлеба были вороха, навалили целыя углы, а все голодные, и этот хлеб не ела ни одна скотина, который нам давали заключенным.

Ищу второй выход во что-бы то ни стало попасть на работу за пределы тюрьмы. Договариваемся с одним товарищем уйти во что-бы то ни стало. Его на работу берут, а меня не за что (пересыльный), и это не удаётся. Товарищ бежит, а я свалился тифом и лежу, потеряв сознание, около месяца, и 20 Июля выхожу из больницы в корпус. Меня считают погибшим, тов. ПОЛЮДОВ, работающий в настоящее время Н.К.П.С. увидел меня и сам себе не верит. Начинают меня лечить, поправляют, кто чем может. Ну, думаю, вышел, поправлюсь, опять буду жить с надеждой на освобождение, а прежде всего спрашиваю:

— А как фронт, где наши?

— А, — говорят, — хорошо, белыя дерут, не успевают смазывать пятки.

Пригоняют новую партию заключенных. Спрашиваю, откуда. Из Кунгура, из Свердловска, с фронта солдаты, которыя отказались итти, стрелять красных.

— Где красныя?

— А уже взят Екатеринбург, идут на Камышлов.

Радуется сердце — скоро прогоним свору белогвардейскую.

Вдруг 25 Июля выгоняют из тюрьмы во двор, начинают пропускать через ворота по одному, раздевают до нога, основательный обыск, ничего не находят, потому-что раньше всё отобрано.

Выстраивают по 4, заковывают в кандалы, садят на землю и не шевелись. Так высиживали с семи утра и до вечера. Начинается закат летняго солнца, следует команда: "Становись! Конвой по местам". Выходит толстый седой, с толстым брюхом подпрапорщик, командует: "Ружья зарядить". Защёлкали затворами, зачакали патроны, пошли по магазинным коробкам. Выходит поручик, следует вторая команда: "Предупреждаю, из строя не выходить, в стороны не глядеть, друг с другом не разговаривать, за кем будет замечено, на месте будет убит, шагом марш". Открываются тюремные ворота. Впереди взвод солдат, ружья на перевес, за нами армия лучших наших товарищей, лишённых возможности не то что свободно двигаться, т.к. связана кандалами, а даже не может и говорить, даже не знает куда и зачем ведут такую армию в 1350 человек.

Не смотря на все строгости палачей, пришли провожать не известно куда [6] следуемых товарищей представители рабочих, жёны, дети, сёстры и знакомыя. Появилась работа кавалерии — сразу от ворот в карьер на собравшуюся толпу лупит с плеча нагайкой и топчет подковами лошади, не глядя кого, дети или женщины стоят. Проходя по улице, как только заметят, где открыто окно, если в первом этаже, под"езжает верхом и кричит и нагайкой, если высоко, стреляет из нагана или винтовки.

Так прошли мы весь город от тюрьмы до пристани. На пристани нас встретили знаменитыя вопиющие возгласы: "Куда их вести, топить их надо, дайте, мы с ними расправимся". Спускают нас по мосткам и в люк товарной баржи Љ40 под названием "ВОЛХОВ". Спустили и закрыли. Наверх ни зачем, ни под каким видом. Духота, темнота, пищи ни какой. Начинается форменное издевательство. В барже конвоя нет, есть только шпион, без которых ни где не обходится. Начинаем снова работу за освобождение. Собираем материал, кто конвоиры — мобилизованные или добровольцы. Выясняется, что часть добровольцев и часть мобилизованных. Организуем группы, десятки, намечаем старших руководителей, выбираем Начальника отряда, который даст сигнал к возстанию, и который руководит в дальнейшем. Начинаем под всякими предлогами поглядеть на верх, на палубу. Разстанавливаем силы с расчётом сразу схватить за винтовки, находящиеся в руках противника с надеждой, что удастся, и пойдём на встречу своим красным войскам, которыя находились уже около станции Тавда, около 100-150 верст от села Покровскаго.

Вдруг поступает команда в люк. Что-бы не навести сомнения и не провалить такое важное дело, команда выполняется, и те, кто был на палубе, 2-3 десятка товарищей, спускаемся в низ с надеждой, что через некоторое время снова выберемся. Оказалось, что наш заговор раскрыт шпионом Малиновским, который сидел с нами в барже [и] скрылся.

Получаем данные, что хотят доставить до села Покровского (родина Распутина), телеграфно вызовут карательный отряд и "выдернут головку". Выхода другого нет, как рисковать и итти на гибель или свободу. Не долго посоветовались, последовала команда: "УРА! На палубу!" И кто как мог протискаться на лестницу, так и кинулись срывать люк. Несколько десятков оказались на палубе, схватывают винтовки, начинается борьба не на живот, а на смерть. Борт баржи в наших руках. Носовую часть успели задернуть люк так, что сорвать [7] не могли и открыли по люку стрельбу. Лести стало не возможно. Я лично помню хорошо, что успел вылезти на палубу. В это время удар, я падаю вниз и оказался на самом дне баржи. Превосходство оружия и свобода действий на палубе не дали возможности вылезти такому числу заключённых, которое могло бы противостоять вооружённому до зубов врагу, и востание подавлено.

Через некоторое время спускается начальство вниз и заявляет: "Скажите спасибо несчастным австрийцам, которых девать не куда. Вы все были бы вместе с баржей на дне". (На барже на палубе ехали 350 человек австрийцев, которыя в значительной мере тоже мешали нам драться). Когда подсчитали, после переклички неоказалось ни много, ни мало 155 чел., в том числе и наш Начальник тов. ЗУБОВ. Не обошлось и тут без помощи провокаторов. Когда команда подана, люди кинулись на верх и уже до десятков винтовок было в руках наших товарищей, [это] происходило на ходу. Когда же превосходство оказалось на их стороне, и деваться было не куда, товарищи стали прыгать в воду, то в то время один из заключенных отдал кормовой якорь, и баржа стала на месте, а течением подносило тех, кто спасался, начал прыгать в воду, а белогвардейцы в упор растреливали.

Возстание не удалось, сидим и ожидаем, что будет дальше. Сидим сутки, вторые, третьи. Нет пищи, нет свету, нет воздуху, как в мешке. Начинаются заболевания, начинаются смертные случаи, разстрелов нет. Приходим в Тобольск, на место убывших добавляют 100 человек, в том числе и тов. КОЗИН, который сидел со мной в 1918 г. в Тобольске. Он уже побывал на войне, по работал и снова попал на это место.

Пошли дальше, начинают "кормить" через 3 сутки, потом через 4 на 5-е по одной осьмушке когда-то бывшего хлеба, а потом оказавшимся гнилым навозом. Можешь выбирать — не есть, с голоду умирай, после заражение желудка, тоже умирай — и смертные случаи увеличиваются от 5 до 10-15-25-30 и наконец до 50 человек в сутки. Проехали село Саларовское, начинаются расстрелы, каждую ночь от 5 до 10 человек, и баржа постепенно освобождается. Когда то как маленьким, да и теперь ещё верующим показывают картинки "ад кромешный", где люди кипят в котлах, а черти вилами ворочают. Так вот тут действительно ад кромешный, только вместо котла баржа, [8] а вместо чертей с вилами — белогвардейцы со штыками. Едем в воде, а пить нечего, и ни кто не подаст. Товарищи, стоящия у борта, вздумали получить хоть не большую струю свежего воздуха, проковыряли дыру в стенке баржи, и вдруг проверка, дыра обнаружена, виновных искать нечего — считай под ряд десяток, выводи наверх, и тутже залп, и трупы за борт, товарищей как не бывало, и заявляют: "Покопайте ещё, так не, один не останется — расстреляем".

Идём дальше. На барже едет заключенная МАТОРИНА, жена комиссара, выше о котором я упоминал, симпатичная женщина, понравилась начальнику отряда, который, надо сказать, отвратительный идиот, предлагает ей перейти к нему на параход, иначе расстреляю. Женщина соглашается и идёт с ним, в конце концов входит в доверие, получает от Начальника деньги, идёт на берег купить продукты и не возвращается, уведя с собой ещё одну женщину. Население по всему бассейну Оби преимущественно ссыльныя и заключённым особо симпатизировала и помогли МАТОРИНОЙ скрыться. Начальник, не дождавшись её, посылает розыски, не тут-то было, она скрыта. После долгих поисков расправы на берегу деревушкой возвращается обратно на баржу и начинается очередная расправа. Спускается на несколько ступеней в низ, в левой руке список по списку: ИВАНОВ, ПЕТРОВ и т. д. Вызванные являются, проходят мимо его вверх. Он вставляет дуло нагана в ухо и стреляет, товарищ падает, а сверху залп из винтовок в его-же и пули по мимо "прямого" назначения летят в баржу, поражая других. И не смей сказать слова. Так пропустил он 6 человек, вызывает седьмого по фамилии МЕРИНОВ.

— МЕРИНОВ?

— Я, ваше высокоблагородие.

— Ты солдат?

— Так точно, Ваше высокоблагородие.

— Ну, живи до утра, я тебя утром разстреляю.

После этих слов у меня окончательно лопнуло терпение. Я, лёжа в 2-х шагах от этой всей кошмарной истории, говорю в ухо своему соседу Миненко: "Надо кончать, броситься, схватить за горло Начальника и держать пока не здохнет или пока меня не прикончат". Но мой сосед победил меня одним лишь словом: "Не смей, авось пригодимся". Вот это "пригодимся" удержало меня. Я не выполнил своего плана.

На утро МЕРИНОВ в адамовом костюме бегает по барже и распевает песни, лишился разсудка.

— Чего кричит, — поступает вопрос с верху.

— Больной, — отвечают.

— Давайте, вылечим, — и спускают веревку в окно на корме баржи. — Привязывайте.

Привязали, 3-е тащат, и четверо вокруг [9] окна стоят со штыками, и только поравнялся с палубой, подхватили на штыки и за борт.

— Ха, ха, ха, вылечили.

И так продолжалось наше путешествие сорок двое суток, и из всей этой огромной армии 1450 челов. в Томск привезли 147 челов. не людей, а живые трупы. И когда население узнало, что все умирающие и растреленные кидаются за борт, стало протестовать, стали складывать на палубе и вывозить за реку, там как скот зарывали.

На второй день прибытия в Томск на баржу прибыла комиссия Американского Красного креста, в главе которой стоял Толстой Сергей Николаевич. Он открыто в присутствии Начальства заявляет: "Американское Правительство не верило до сих пор, что мы писали в газетах и журналах, так пусть посмотрит подлинные снимки, как русское правительство обращается с своим народом".

На 2-е сутки после прибытия в Томск я был увезен в Томскую тюремную больницу, в которой все корпуса и бараки прошол с 5 Сентября по 1 декабря. К Первому Декабря я выправился не много и был выписан в общую камеру. Когда пришол в камеру, то я тут встретил опять знакомых по Тобольскому Централу, которыя подробнейшим образом расказали о Тобольском возстании и о тех лицах, которыя особо отличались в подавлении его. Из них один особенный защитник белых старший надзиратель оказался в Томской тюрьме.

Начинаем собирать материалы с фронта, где, что и как. Получаем данные, что Омск пал, и Красные движутся на Новониколаевск. Получаем вторые сведения, что работает комиссия по ликвидации Тюрем (по разгрузкам), которая делит заключенных на три группы: 1-й активныя работники Советской власти подлежит растрелу, 2. Молодняк, солдаты белой армии и прочие мелкие преступники — в армии и 3-я гр. уголовных элементов — на свободу. Ждём, что будет, настроение у всех напряжённое. Поступают данные, что Н-Николаевск взят, идут дальше. Ставится усиленная охрана тюрьмы, вместе с Егерями становятся юнкера. 16 Декабря в 12 часов впервые меня вызывают в "Контору". Ну, за чем и почему, понятно. Прихожу, меня здают в руки [...]. Их 6 человек, смотрят на меня, как хищныя волки на свою добычу. Пошли за кем то ещё. Надзиратель в дверях кричит:

— БУРОВ здесь?

— Я.

— Идём со мной.

Конвой спрашивает:

— Вести?

— Подождите, он сейчас вернётся.

Конвой остаётся в конторе, а я вслед за Надзирателем бегу в низ, на денег спуститься. У дверей стоит помощник и надзиратель. Помошник говорит: "Открывайте дверь". Намереваюсь спросить, в чём дело, помощнику мигает: "Крой". Спрашивать дальше нечего, вылетаю на улицу. [11]

Декабрьский Сибирский мороз, на мне летняя фуражка, летния в заплатах брюки, рваные сапоги и рваный грязный пиджак. Тип подозрительный.

Отскочив от ворот тюрьмы, сам себе не верю. Где я? Куда бежать? Вдруг перед глазами женщина: "Вы, товарищ, политический, квартира у Вас есть?" При белых женщина называет товарищем. Подозрительно окидываю взглядом с головы до ног. Пролетарское чутьё говорит, своя. Отвечаю:

— Да, политический, первый раз в городе.

— Идём.

И пошли. Проходим по улицам, меня знакомят: "Вот тут пулемётчики, тут артилерия, тут такая то часть и т. д."

Приходим в квартиру, Протопоповский переулок Љ2, 17 квартира, и все члены партии работают под флагом Красного креста. Захожу в дом.

— Проходите, товарищ, дальше. А моего мужа там не видели?

— Как фамилия?

— Крупин.

— Да, в 5 номере он самый.

— Как-бы выручить?

— Сам то не знаю, как вышел.

Выясняется, что Помощник Начальника Губернской тюрьмы — член партии, и он меня спас. Женщина, встретившая меня, оказалась ВАСИЛЬЕВА, сама отправилась в тюрьму и к утру ещё двух привела: тов. Крупина и одного из Челябинска. Моментально знакомимся с положением на фронте, которое оказалось блестяще. Знакомимся с товарищами, с положением организаций, начинается подготовка к возстанию и с 17 на 18 ночью с оружием в руках разбиваем Егерей, захватываем дом науки — главный штаб белогвардейцев Пепеляевской армии.

Заработала Типография, выпустили листовки за ними приказ Љ1 Томского Военнореволюционного комитета: "Всем солдатам и офицерам бывшей Колчаковской армии, с сего числа власти Колчака не существует, вся власть принадлежит Томскому Военревкому. Приказываем здать оружие или переходить на нашу сторону. Штаб и Комитет помещается Магистрацкая Љ 8". И к 10 утра все части, кроме Юнкеров, здались и перешли на сторону Советов, а в я поехал освобождать тюрьму и по пути выбивал Юнкеров, которыя ещё не заявили о здаче. По дороге к корпусу даю распоряжение сложить оружие, безоговорочно здаются, обезоруживаем юнкеров и к тюрьме и освободили сразу 1742 человека со всех концов нашей советской страны. 18-19 полная власть наша, но регулярных войск нет. Запрашиваем, когда пожалуют. Ответ: вот идут, вот 60 вёрст, 30 вёрст, и наконец 20 Декабря с музыкой встречаем дорогих долгожданных гостей. Первый вошол 17 Уральский полк 30 стрел. дивизии.

Передав полностью им власть, поработав с ними до 3 Января 1920 г., после чего нас сформировали 195 человек в сторону Урала, провожали на вокзал. Распростившись с товарищами, мы поехали по своим местам, где кто раньше работал.

БУРОВ [11]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.190.Л.3-11.