Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Бойцы перестроились мгновенно, прикрывая меня. Трое припали на колено, наставив свои карамультуки с дымящимися фитилями в сторону мятежников, остальные остались стоять, оперев стволы четырёх пищалей на выемки бердышей. Толково, однако: и опора дополнительная — удержи-ка на весу эдакую железину! И захочешь, а в цель не попадёшь. И помимо того — металл бердыша частично прикрывает грудь стрелка. Не штурмовой нагрудник, да и не бронежилет — но какая-никакая защита. А с защитой боец себя всегда чувствует увереннее, по себе знаю. На фронте, случалось, окна в занятых домах крышками столов закрывали, хотя каждому понятно, что ту деревяшку разве что излётная пуля не пробьёт. Но тут — психология. Великая штука в бою.
— Лучше отступитесь, стрельцы! — Вновь заорали из толп мятежников. — А не то пойдём к вам в слободу и перебьём всех жонок ваших и чад! И животы ваши на поток пустим. Попомните ужо! А избы запалим, чтоб и золинки не осталось! Берегитесь!
Мне показалось, что угроза семьям заставила стрельцов дрогнуть. Они зашевелились, опуская ружейные стволы. Неужели же выдадут? А ведь минуту назад грозились постоять за царя Дмитрия и уничтожить всех изменников! Видать, своя рубаха к телу ближе. Ну, раз так...
— Кто ещё кого перебьёт, да только не ты, сука позорная! — Заорал я во весь голос, напрягая лёгкие. — Слышите, ребята, чем эта гнида грозится? На баб с детьми лапу подымает! Так не бывать тому! Родню вашу мы спасём, слово даю! Царское слово! А ну, орлы, пали по этой сволочи!
— Пали! — Тут же подхватил команду Никитин.
Не в лад заклацали ружейные замки, тлеющие фитили принялись воспламенять порох на полках пищалей. И секунду спустя нестройный треск выстрелов выбил несколько человек из отряда мятежников, заставив некоторых отшатнуться, а кого-то — и припасть на колено. Ответной команды я не услышал, поскольку от грохота стрелецких карамультуков позакладывало уши. Но, тем не менее, выстрелы по нам сделали своё чёрное дело: двое моих стрельцов рухнули убитыми. У молодого парня, который стоял впереди меня по левую руку кусок свинца развалил череп. Ну, с-суки...Наклонившись, я здоровой рукой вытянул из ножен свежепреставленного раба Божия тяжёлую саблю с ромбоподобным перекрестием рукояти. Да, железо — дрянь, я-то насмотрелся на правильную сталь!
— Евстафий, отступаем! Вырвемся из Кремля — и в слободу! Этих гадов мало, но кинутся — сомнут.
— Слушаю, Государь! А ну, господа стрельцы, бегом за мной, не отставать никому!
Чёрт побери, как мы бежали! Так я не мчался даже в армии, когда после войны в нашем гарнизоне командование устраивало 'спортивный праздник'. В руке тяжёлая сабля, под мышкой сапоги, которые так и не успел натянуть, ступни колют попадающиеся мелкие камешки, осколки каких-то горшков, начисто обглоданные куски костей, явно побывавшие в мощных собачьих челюстях. Кремль, блин, 'сердце Родины моей' — и тот замостить никто не догадался! Это сейчас ещё по-весеннему сухо, а представляю, какая тут распутица бывает осенью или после таянья снегов! Вокруг меня громыхала сапожищами полудюжина стрельцов. Звонко щёлкали друг о дружку деревянные подвески на перевязях, хлопали холщовые сумки наподобие противогазных, с шумом вырывался из лёгких воздух. Привычные к несению караулов в Кремле, стрельцы неслись не напрямую, кружа закоулками, успешно минуя тупики застроенной разнообразными постройками и перегороженной частоколами кремлёвской территории. Странно, мне казалось, что в Кремле кроме царя с семьёй и слуг никто жить не должен, так что должно хватать дворцов с пристройками. Ну, и храмы, естественно, должны быть рядышком: они даже в советское время там имелись, за вычетом пары кремлёвских монастырей, разрушенных при сталинской перестройке Москвы по генплану.
— Стрельцы, стойте! — Чуть приотставший десятник, тяжело дыша, подбежал к резко затормозившим воинам. — Не дело так бечь, коль пищали пусты! Не ровён час — иных воров встренем. А ну, господа стрельцы, становись яко указано! Все ли стрелили, аль кто заряд не стратил?
— Все, батюшка десятник! Как можно царёву волю не сполнить? Велено палить — и палили! — Пятеро краснокафтанных мужиков, утирая рукавами и шапками потные лица, выстроились в нестройную шеренгу вдоль бревенчатой стены какого-то не то амбара, не то хлева.
Никитин степенно поклонился мне:
— Дозволь, Великий Государь, пищали снарядить! А то, не дай Господь, лихо стрястись может.
— Снаряжайте. Ты, Евстафий, сам ведаешь, как лучше командовать — вот и командуй. И ещё, — повысил я голос. — За верность и отвагу проявленную сегодня, жалую тебя, десятник, сотником моей личной охраны! Сотню же наберём, когда врага изведём. И всем вам, стрельцы, жалую в память сегодняшнего дня, особый знак! Награда эта даст право каждому беспрепятственно являться ко мне со всякой просьбой. А по смерти тот знак в роду от сына к внуку и правнуку переходить будет, с потомственным освобождением от всех поборов и пошлин, которые нынче существуют на Руси!
Стрельцы разразились радостными криками и здравицами в честь 'царя Димитрия Иоанновича'. Свеженазначенный сотник низко-низко поклонился, коснувшись снятой шапкой утоптанной земли:
— Благодарствую, Великий Государь! Живот положу за тебя и за род твой, что ни повели — всё исполню! Брехали злые языки, дескать, ты лишь литвинов, да бывых борискиных воевод возвышаешь, а до людства тебе дела нет. Ан теперь вижу, что за тобою, Государь, службишка наша не пропадает. Весь свой век служил, ан чинами не вышел. А ныне тобою возвеличен и тебе вовек предан буду! На сем крест целую! — После этой патетической речи Евстафий вытянул из-за ворота позеленевший от пота медный крестик на буром от старости гайтане и, смачно приложившись к нему губами, трижды размашисто перекрестился.
— Тебе, сотник Евстафий Зернин, верю! — У меня даже защемило в груди от волнения, как в тот день, когда я впервые стоял в строю, принимая красноармейскую присягу. Вдруг, совершенно неожиданно для себя самого, повинуясь внезапному порыву, шагнул к сотнику и по-русски троекратно расцеловал в обе щеки. Оставив совершенно обалделого мужика, точно так же 'осчастливил' каждого из пятерых рядовых стрельцов.
Не понял... Это что — мой 'реципиент' такой сентиментальный? Но я ведь не почувствовал перехвата управления телом с его стороны! Или наши 'души' потихоньку начинают соединяться? Да ну, не может такого быть! Хотя... То, что я, вернее, моё сознание, каким-то образом находится в теле целого царя — или самозванца в роли царя, сейчас не важно — в Кремле начала семнадцатого столетия — такое тоже считается невозможным! Так что посмотрим.
Офонаревшие стрельцы, осознав, что вот сейчас были по-братски обласканы венценосцем, помазанником Божьим, Великая, Малая и Белая Руси самодержцем и что там ещё по списку, — дружно повалились на колени и принялись бить поклоны, креститься и громогласно уверять, что теперь за меня порвут на мелкие тряпочки любую сволочь, которая посмеет хотя бы косо глянуть в сторону Великого Государя.
— Ну, довольно, довольно! Верю вам, всем верю! — Я с некоторой натугой поднял бывшего десятника с колен, правда, он попытался, было, вновь грохнуться. Пришлось удержать силой.
— Сотник! Кому сказал: стоять! И подними своих людей. Хотел пищали снарядить, так снаряжай, живо! ...Так до ночи прокланяетесь, а нам в слободу надо, запамятовал?
— Не вели казнить, Великий Государь! Винен! Сей миг всё исполню!
С полминуты понадобилось, чтобы моё маленькое войско вновь выстроилось. Теперь мужиков было не узнать: с лиц пропала та тень страха, которая часто овладевает даже лично храбрыми людьми после проигранного боя и отступления, когда приходится бросать тела павших товарищей и их оружие, спасая знамя, без которого полк — не полк, а просто толпа людей с винтовками. Сегодня таким знаменем был я, вернее, царь Дмитрий. Знаменем не одного только полка, а всей Руси. И даже если он — Лже-Дмитрий, то этим людям всё равно. Для них это — единственный 'настоящий', законный Государь Всея Руси. Когда-то, только выйдя на пенсию, я несколько раз прочёл пушкинского 'Бориса Годунова'. В памяти отложился финал, когда на амвон поднимается мужик, призывая людей: 'Народ, народ! В Кремль! В царские палаты! Ступай вязать Борисова щенка!' Народ несётся с криками: 'Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий! Да гибнет род Бориса Годунова!'. Да, кровь уже пролилась тогда, чтобы посадить на русский престол этого человека. Не знаю, самозванец ли он, или, действительно, потомок русских Государей: общеупотребительную версию истории всегда переписывают в угоду правящей власти. 'Свидомиты' и 'демократы' переписывали историю СССР, хрущёвцы перелицовывали историю сталинской эпохи, при Сталине затирали строчки о Троцком и разных прочих эсерах с анархистами, с которыми тот когда-то вместе делал революцию. Троцкисты всячески обливали грязью империю последних Романовых, те, в свою очередь, клеймили 'тёмной, не просвещённой, не европейской' допетровскую Русь... Так почему мы должны верить, что занявшие царский трон Романовы не постарались оклеветать своих предшественников, особенно вероятного легитимного, как пишут в газетах, наследника рода Рюриковичей? Я в этом смысле не доверяю на слово никому.
Но даже если данный Дмитрий — всё-таки 'Лже', то, в конце концов, раз уж получилось так, что моя 'душа' оказалась в этом теле, надо постараться, чтоб кровь, которая уже пролилась и которая ещё прольётся, чтобы спасти именно его — не оказалась напрасной.
Пока я стоял, погружённый в свои мысли, сотник руководил перезарядкой пищалей. Не сравнить с трёхлинейкой! Там-то просто: открываешь болтовой затвор, как у нас говорили, 'стебель-гребень-рукоятка', в пазы вставляешь снаряжённую обойму на пять патронов, пальцем загоняешь патроны в магазин, пустую железячку скидываешь, подаёшь затвор вперёд с доворотом рукояти, и ставишь винтарь на предохранитель. И всё, милое дело!
А тут всё не то: медленно, размеренно, под команду старшего:
— Пищаль шуйцею имай, дуло вздень! Десницей с курка фитиль — сойми! Фитиль в колпак суй! Десницей под полкой берись, ко рту поднесь! В полку — дунь! Пищаль, как было, — опусти! Натрусник — бери, на полку сыпь! Пищаль поколоти! Полку перстами — закрой! Пищаль стряси! Ко рту поднесь! В покрышку — дунь! Левой — шагай! Пищаль ввысь вздыми, прямо от себя простри! Правой — ступай, пищаль наземь — ставь! Шуйцей держи, десницею зарядец с берендейки имай! Кровельку за зарядцем спихни, да открой! Зелье в пищаль ссыпь! Пульку закати! Пыжа на пульку суй! Десницею забойник вынай — и един, и другий, и — третий дёрг! Забойник о серёдке имай, и обороти его, и в пояс упри. Десницу вниз подвинь, за конец имай! Забойник в ствол — воткни, пульку забей — и един, и другий, и — третий толок! Забойник выдерни, на место воткни! Пищаль под полкою имай, да прямо держи! К правой стороне поднесь! Пищаль на плечо — вскинь! Правою ногой вперёд ступай!
Да с таким раздельным заряжанием в бою — хорошо, если один залп успеешь сделать, пока к тебе конница не доскачет! Стреляют-то здешние карамультуки не сказать, чтобы далеко. Ну, по пехоте атакующей и два-три раза пальнуть можно, а там уж и рукопашная. Не люблю я рукопашных: довелось в своё время... Хотя тогда атаковали мы, а не нас. 'Отечественная война' первой степени у меня как раз за такой бой. Когда мы в конном строю ухитрились наскочить на румынский батальон, сопровождающий какой-то их удирающий штаб. Отступать было нельзя: положили бы всех из пулемётов. Вот и пришлось врубаться в них на шашки.
Так что повезло нам, считаю, что мятежники не кинулись на нас после перестрелки у царских палат. Видно, командира их голосистого кто-то из моих бойцов всё же пулей 'приголубил', а у остальных тямы не хватило своей шкурой рисковать: смять бы нас смяли, так ведь царские стрельцы — профессиональные воины, да все при бердышах, при саблях: покрошили бы не одного нападавшего.
Когда отряд восстановил свою боеспособность, мы продолжили своё отступление. Вероятно, мятежников было не слишком много, две-три сотни от силы. Они, вместо того, чтобы захватывать ключевые точки Москвы, видимо, предпочли заниматься грабежом в царских палатах. Иначе чем объяснить, что, когда мы добрались к квадратной Тайницкой башне, стрельцы тамошнего караульного десятка были совершенно удивлены известиями о происходящем в центре Кремля. Нет, они, конечно, слышали выстрелы. Но в последние дни, начиная со свадьбы царя с 'литвинкой' (оказывается, у меня только-только начался 'медовый месяц'! Я когда-то читал о Лжедмитрии, но как-то казалось, что между той свадьбой и убийством прошло довольно много времени. Или это у меня уже память от старости тогда отказывать начала?), в Кремле и Китай-Городе часто слышна стрельба. То шляхтичи салютуют: 'Нех живе круль Димитрий!'. То вокруг дворца пускают фейерверки иллюминации. А то, недавно, я сам, — ну, не я, конечно, а молодой царь Димитрий, — устроил примерную, то бишь показательную, пальбу из хранящихся в Оружейной палате музейных стволов. То есть они потом станут музейными, а в семнадцатом столетии считаются вполне себе боевым оружием — хоть и в люксовом исполнении. Между прочим, оказалось, что там даже двуствольная пищаль имеется, заряжаемая 'с заднего места'. Нужно будет потом поинтересоваться. Так что к ружейной канонаде караульщики привыкли и не дёргались из-за каждого хлопка. М-да, Устава ГиКС на них нету: через подобных разгильдяев и Чапай загинул...
Что хорошо в должности Великого Государя — так это безоговорочное подчинение всех лояльных подданных. В разумных, разумеется, пределах. Уж сколько с той же Опричниной накуролесил Иван Грозный! Даже от престола отрекался как-то, посадив вместо себя в Кремль какого-то татарина, как там его звали? И всё равно люди вспоминают его как сурового, а порой — и беспощадного, но в целом — СПРАВЕДЛИВОГО отца народа. И царская власть подобна отцовской в большой патриархальной семье: он велел — изволь исполнять!
Так и тут: никто из караульщиков не стал оспаривать мой приказ затворить башню и никого не пропускать до того момента, пока я лично не отменю распоряжение. Самого молодого и шустрого я погнал с эстафетой по остальным стрелецким постам, чтобы те также позапирались и были готовы встретить мятежников огнём. Для убедительности пришлось вручить гонцу один из трёх царских перстней: тот, что с рыжим опалом. Что поделать: караулка в башне — ни разу не канцелярия и писчих принадлежностей тут не нашлось. Ещё трое бойцов присоединились к нашему отряду. У одного из оставшихся я позаимствовал разношенные сапоги взамен скинутых при бегстве из царского дворца. Ничего, ему внутри башни далеко ходить не нужно, а стоимость обувки я ему позже компенсирую, коль жив останусь. Воспользовавшись кирпичной галереей, мы покинули Тайницкую башню через выходящие к Москве-реке ворота. Разумеется, известной мне в прошлой — или правильнее говорить, 'будущей'? — жизни по фотографиям и телевизионным съёмкам широкой асфальтированной набережной ещё не было и быть не могло. Весь спуск от кремлёвской стены был застроен какими-то бревенчатыми, а местами — и лубяными халабудами. От берега далеко в воду тянутся мостки, где бабы-портомойки стирают бельё. На поблёскивающих в лучах утреннего солнца волнах покачиваются лодки рыбаков, ближе к тому берегу довольно ходко идёт вниз по течению небольшой кораблик с наполненным ветром прямоугольным парусом.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |