Пойдешь-не воротишься

Ианааҳә, абга ашьапы иқәԥеит.

Сара стәаны саанхеит — аҵла агәылшьап.

"Қьырала дтәам..." ҳәа рҳәоит сара сзы.

Мое знание черкесского малость заржавело, поэтому пусть меня простят за возможные ошибки или путаницу в диалектах. Не корысти ради и не для обмана слушателей...

В общем-то, все так и было.

Что еще можно ожидать на склоне горы Собер-Баш вечером 30 апреля? Говорят, что возможно и худшее, и я с этим соглашусь, например, бешенство. Это из реальных бед, которые можно пощупать, показать другим, и из мозга вирус извлечь. Возможно менее осязаемое, из-за тонкой перегородки между нашим миром и иными. В этот день и эту ночь на склонах горы Собер-Баш собираются удды, то бишь ведьмы. иногда перевоплощаясь в животных. Это как бы ночь встречи ведьм и ночь отчета перед злыми силами, что ведьмы уже сделали. и что надо еще сотворить. А силы Зла вознаграждают ведьму или порицают. Отчетная эпопея плавно переходит в ночь веселья, танцев, пения, угощения, а поутру ведьмы расходятся по домам. Или разлетаются-уже не помню такие детали. Может, и зря, но такой уж я родился и так жил свою жизнь, не всегда внимательным к окружающим. Ну, собственно, как и все остальные. Ведь слышал же про то, что черкесы в это время не идут к этой горе, и даже почему, но не обратил внимание. Хотя слышал и о том, что разумные и осторожные сидят в эту ночь по домам и даже окна плотно затворяют, чтобы "Подарок" ведьм не попал в дом, а преисполненные молодой удали и глупости пытают судьбу: "А что, если?" Я оказался с ни теми, ни с другими.

Вечером обустроил место для ночлега, поужинал. Ложиться не спешил, сидел на пеньке и всматривался в сумерки,

Отчего-то было совсем тихо, наверное, дневные животные уже попрятались, а ночные еще не занялись своим делами, вот и некому шуметь, кроме ручья и ветра. Из сгущавшейся темноты выкатился рыжий комочек, развернулся и оказался кошкой, рыжей с белым "галстуком" на груди. Я позвал: "Кис-кис!", кошка подошла ко мне, ткнулась в мою ладонь, потерлась об ногу... Меня многие собаки и кошки побаиваются. Сначала я думал, что пахну как-то зловеще для них, хотя еще говорили, что животные побаиваются высоких людей. ощущая угрозу от них. Ладно, пусть будет так. А кошка, в отличие от многих своих сородичей, не боялась. Устроилась у меня на коленях, съела кусочек копченого сала и мурчала. Тогда аналога я бы не подобрал, потом сказал бы-как заведенный трактор. Возможно, тогда тракторы тоже были, где-то в Америке, средь небоскребов, "Титаников" и прочих чудес света, но не в бассейне Кубани. Так что я сидел на пне, гладил мурчащую рыжую кошку и не заметил, как кошка превратилась в небольшую лису. Но, даже увидев это, я не испугался и не насторожился, а продолжил гладить животное. На руках оставалась лисья шерсть, ведь лисы весною линяют, но что мне до того! Смотрел в янтарные глаза животного, почесывал ее левой рукой за ушком, а правой поглаживал вдоль хребта. И сколько прошло времени-не знаю. Но явно настало утро и солнышко осветило верхушки деревьев. Лисы уже не было, и кошки тоже. а что осталось? Немного лисьей шерсти и засохшая кровь на моей правой руке. Оглядел это место— буквально две царапины. Такое бывает, когда кошка или собака прихватит тебя зубами, ласкаясь. Хотя может и без прокуса кожи. Спал ли я? Да кто его знает, по идее-спал, раз время прошло, а я не помню, что делал. Кстати, лисьей шерсти куда больше рядом, в одном месте на земле, как если бы лиса и я там сидели или лежали. Ранки я протер спиртом, шерсть отряхнул. Ночь прошла, надо готовить завтрак, да и идти отсюда. Все, что должно было случиться-уже случилось.

Кстати, о том, что лисы переносят бешенство -я не подумал. Потом вспомнил, сначала обмер, но время развития болезни прошло. Водобоязни не было и нет, никого кусать не хочется, слюна из рта не капает-значит, бешенство прошло мимо.

Чего я подался на Собер-Баш? Даже спустя время— не скажу. Видимо, в таком возрасте все регулярно совершают легкие или не очень безумства.

А тогда сев мы закончили, Пасху отпраздновали, на нее ни Мишка Черепов, ни я друг друга не убили. Вот я и совершил легкое безумство, которое не всякий таким назовет-пошел на эту гору и провел там среду и четверг. Ну не с социалистами двинул

на маевку же! Тогда меня батюшка мог и чем-то по голове огреть, вроде сапожной лапы или полена, ну, если я отвлекусь и не увижу, как он замахивается. Силенок у меня уже года два больше, чем в нем было. Но мне предстояло осенью идти на службу, а там могло всякое произойти, пострашнее уддов на горе. Тем более, в следующем году разразилась война, как по мне, так обстрел тяжелой артиллерии пострашнее семи ведьм окажется. Тем более, что ведьм я и не видел, а вот и немецкие, и австрийские тяжелые пушки по мне стреляли. И вряд ли кто из наших казаков тогда об этом имел представление, а вот о том, что жизнь казачья мирное время может быстро закончится, да и в военное тоже-оно имелось. Скачешь на лихом коне, а твой Гнедко чего-то испугается, встанет на дыбы, и ждет тебя падение на спину. Или у него же нога не удержится на склоне и свалится набок-а тебе от него подарочек— перелом ляжки, и с тех по звать тебя будут "Хромой Сенька или Лешка". Потом чуток повежливее, но все равно "хромой". И прочее, вроде змеи, общественного бугая или кишечной хвори. Мама. с тех пор, как старший брат так свалился и не встал, на меня с болью смотрела, когда я в седле оказывался. Вот и тогда, когда домой вернулся, то маме рассказывал, что до недальней станицы я ехал по приличной дороге и коня не гнал, потом у знакомых коня оставил и на гору шел уже на своих ногах. И трава была не мокрая и склоны тоже.

Она же завела: зачем ты туда подался?

А я в ответ:

-А что, лучше вышло, если бы я в шинке напился и кому-то салазки на сторону свернул, или к куреню Череповых пошел, Танюшке ручкой помахал, ее мужу сказал что-то едкое и обидное, спел матерную частушку про все их семейство?

Мама тогда меня перекрестила, и губы ее шевелились, но слышно не было, что говорила.

Потом сказала ясне6:

— Нет, сынок. То. что ты бы Мишке, его отцу и младшему брату натолкал-их-то не жалко, семейство жабское, а вот Танюша сейчас на сносях, еще бы ребенка вкинула от страха за вас обоих. Ни она, ни ее дочка этого не заслужили.

-А откуда ты знаешь, что дочка будет, а не сын?

— У нас, баб, есть свои бабские тайны, и по ним выходит, что, если с ней в прошлом году Мишка обвенчался, то должна быть дочка, А

если бы Иван Черепов нам не отказал, голова его колодою, то ждали бы мы казака этим летом. Сплошной урон от Ивановой дурости-и нам, и войску Кубанскому!

Вообще да, есть какие-то тайны в этом всем. Потому что приятелю моему Сене Мозговому, когда его отец женить собрался на Маше Поповой, то мать его отцу сказала, что на ней жениться не можно. из неродих она, и кончится все это плохо, если она с Сеней в церковь пойдет и поп Никита их обвенчает. Отец Сени сначала напирал, но потом поверил и для Сени другую девку подобрал. а Маша Попова стала Машей Куделиной, да родами померла. Сеня потом говорил, что отец его в сильном потрясении был: "волос долог ,да ум короток", как часто казаки говорили, а не послушал бы ее. так сколько бы бед на семейство накликал.

Тем летом отец завел со мной разговор, что пора мне жениться и род наш продолжить, дескать, понятно, что не вышло у вас с Танюшкой жить в любви и браке, но любовь приходит и после венца, а не всегда до него развивается и так далее, что в таких случаях говорят.

-Это тебя, батя, кто из отцов девок на выданье на разговор сподвиг?

-А хоть бы и кто сподвиг! Тебе никто не силует жениться на первой встречной женского полу, хоть это будет телушка или ведьма с горы Собер-Баш! Нехорошо это парню, вроде тебя, шататься и искать приключений, пора уже свое семейное гнездо вить. И невестка матери поможет по дому, и дите успеет до службы образоваться, хотя и родят его, уже когда ты в полку будешь! Вообще врать не стану, говорили со мной и Иван Лепехин и еще один девкин отец, не стоит ли за тебя их дочек сговорить. Иван со мной в полку служил, и мы друг другу много доброго сделали, потому я ему и сказал, что ничего против того, чтобы с Лепехиными породниться, я не вижу, и Глаша твоя королевной выглядает. Я Пашу спрошу, что он на это скажет. А насильно женить -это мне еще отец мой запретил. Дед мой его спрашивать не стал и чуть ли не силой к церкви притолкал. И ничего из этого хорошего не вышло, два года сплошного ужаса. Потом отец уже сам мою мать выбрал и жили они душа в душу. Потому и от меня потребовал, чтобы я по-дедовски не действовал, когда дети в возраст войдут. Второму-то я отказал сразу, зачем мне невестка из такого рода, а тебе гулящая жена? Пусть их в жены берут те, кто не знает про их славу.

-Это ты, батя, про Подустов говоришь?

-Про них. про них.

В итоге я снова сказал, что вообще жениться не собираюсь и на Глаше Лепехиной тоже.

Отец меня обозвал однодворцем, плюнул и пошел по своим делам. С однодворцем у него интересно получилось. Семейство наше действительно из однодворцев происходило, из Орловской губернии. Были это служилые люди по отечеству, им царь выделял землю на границах, чтобы там селились, одной рукой за плуг держались, а второй за саблю, границу берегли от всяких там татар, ногаев и прочих Вот во времена царя Петра Великого им перебор устроили и поставили перед выбором— можно и дальше служить царю и дворянами зваться (дворянами до того звались не все),но при том дома и семьи не выдать, а можно и пониже быть, но на цареву службу меньше отвлекаться. Вот и получились однодворцы, вчера еще мелкопоместные помещики, а сегодня уже не такие, но лично свободные, а у некоторых, хоть и немногих, даже свои крепостные были. Гордость их в поговорку вошла, про собачью бровь, и себя они выше бывших барских крестьян почитали, даже тогда, когда царь Александр их всех освободил. А потом часть их них, в том числе и мой предок, записались в кубанские казаки. Отец говорил, что и Донское войско ими пополняли. Так вот и вернулись эти однодворцы к прежней службе на границе против магометан, иногда против тех же самых.

И второй смысл в этом слове был, что я так могу и оказаться бобылем, одним во двое. И гордыня будет вместо жены.

И Иван Лепехин как-то со мной про то самое переговорил. Я и ответил, что после Танюшки мне никто не мил, и никого я не хочу, даже царской дочки, если Император отчего-то за меня ее захочет отдать. Если бы я Танюшу уже забыл или не любил, то ваша Глаша и хороша была. Но рана на душе еще не зарубцевалась.

Иван горько вздохнул и на том разговор оборвал.

Про себя я думал, что, раз такое со мной случилось, то нужно подождать до окончания службы. А тогда меня либо попустит и увижу я другую девку и к ней душа потянется. Ну или смирюсь и с нелюбимой жить буду. Как раз в это время многое меняться стало, и такая власть, как в старину у родителей над детьми, уже стала уходить в прошлое. Не всегда, не сразу, но уже все и везде за них отец с матерью не решали.

И в то год после успения Богородицы я отпросился у отца и снова поехал в горы, и ноги приведи меня снова на ту гору. Отец ворчал, но отпустил

Работы еще хватало, но уже мое отсутствие не опасно было, только он настоял, чтобы я взял коня поплоше, хотя бы Рыжего. Убегать от кого-то галопом уже не надо, а старый уже Рыжий мелкой трусцой довезет, куда надо, и обратно вернет.

Рыжий-так Рыжий.

Вот я и двинулся. И душа хотела в горы, хотя кто знает, к чему, да и таким образом я от воскресного похода в церковь уклонялся. Я к тому времени к вере охладел и ходил туда больше по необходимости. Да и, идя в церковь, можно было бы с Танюшкой встретиться и растравит сердечную рану. А на лесной поляне она вряд ли гулять будет. А ничего другого я не боялся. может, по молодой глупости, может, и действительно, ничего в Закубанье мне не страшно было.

И в тот раз пристроил Рыжего к знакомым, и пошел в нужную сторону и даже в пути немного попробовал ходить как пластуны. Было у них умение ходить так, чтобы следы показывали, что человек шел в противоположном направлении, чем на самом деле. Я вообще в пластуны не рвался, мне самому хотелось в батарейцы попасть, но, если бы попал в пластунскую бригаду, то мама бы сильно успокоилась, что со мной, как с Максимом не случится. Мы с нею еще не знали, что будет будущим летом, поэтому думали о не самом страшном. Вообще в пластунах служить было почетно, даже тем, кто строевого коня купить не мог,тем более, что это раньше в пластуны брали дядек, кому уже за тридцать, из кого нетерплячка уже вышла, и они могли полдня сидеть в засаде и себя не выдать неосторожным движением или шорохом. Сейчас можно было уже сразу, в одну из двух пластунских бригад. Ну, а в военное время явно должны быть и второочередные пластунские батальоны из таких вот дядечек.

_____

В то время наши казаки войны с Австрией или Германией не ждали, а вот с Турцией-может быть. Тем более, в 12-13 году туркам славно всыпали и отобрали почти все земли в Европе. И казаки ожидали, что пока турки зализывают раны и пытаются обрести хоть тень прежней силы, самое время Константинополь вернуть. Над этими ожиданиями потом много шутили, как над тем, что хотят над святой Софией крест поставить, так и над имперскими устремлениями простого народа, но сермяжная правда в том была. Империя торговала хлебом, который вывозила через порты Азовского и Черного морей, поэтому отдавать ключи от этой части жизни туркам было нехорошо. В четырнадцатом году еще не воюющая Турция проход через Босфор перекрыла, чем нанесла много бед, и не только вывозу хлеба и нефти. но и тому, что вроде как не должно сильно помешать. А вот поди ж ты-в те года строили Владивостокскую крепость и туда пароходы возили морем-окияном цемент в бочках. Как только Босфор закрыли-строительство упало и ногами дрыгать стало. Железные дороги-то не пропали, только они с перевозками цемента не справлялись. Деньги на строительство есть, цемент есть. а строить Владивосток нельзя.

Для ночлега я выбрал другое место, нежели в первый раз, там даже водопад был недалеко. Хоть сажень всего, а водопад. Но купаться в нем-это больно холодно, а заводей ниже него, где вода прогревается-не было. Так что я вторую половину дня провел за созерцанием того, что на глаза попадалось. Спугнул зайца, послушал птиц, поел ежевики, попавшаяся мне груша-дичка совсем несъедобная оказалась, и я ее выплюнул, не глотая. Праздность почиталась грехом, но иногда она нужна, чтобы душа отчего-то отдохнула. Отец тут бы хмыкнул и сказал что-то ты-де еще так не уставал, как в наше время это было, ну и все такое прочее. Он, как и многие другие, считал, что уставать можно только после работы руками и ногами, а, скажем, писание бумаг может натрудить только почечуй, а все остальное в праздности и останется. Как же! Но этого, по сам не увидишь, то не почувствуешь. А вообще можно и ничего не делать, просто ждать и чувствовать себя уставшим от ожидания.

Время стало клониться к закату, пора и о ночлеге с ужином подумать. Разжег костерок (при этом подумал, а нет ли сегодня какого праздника, в который не пилят дров и сучья не ломают),решил, что нечего выдумывать, пристроил котелок с будущим кулешом (я еще картофелину в него мелко покрошил-меня частенько тянуло на мешание нескольких видов еды в своей миске или горшке).Подготовил бурку и заплечный мешок как подушку, выложил умывальное добро для завтрашнего умывания и положил так, чтобы на нем не лежать...Занятие привычное и руки его сами делают. И было мне на душе легко и не давили воспоминания о том, его уже не будет.

Я к тому времени считал, что настоящий чай на ночь пить не стоит, ибо сон будет рваный. Конечно, если заваривать не всякую пахучую траву, там дух может быть богатый, но спать мешать не будет. Но тут решил против себя же и заварил чай в кружке

Поел, помыл посуду, оставил сушиться и стал пристраиваться поудобнее, ко сну готовясь. Ну и оружие проверил и устроил возле себя. Чего-то опасного я не ждал, хоть и в диком месте и вдали от людей. Людей я не опасался, а кабан и медведь... Отец утверждал, что ни один медведь из здешних пять пуль "Бульдога" в грудь и живот не выдержит. Кабан-да, может, но от него можно на дерево забраться и плевать сверху на его голову. Змея— тут просто надо под ноги глядеть и траву перед собой палкой пошевелить. Волков в окрестностях станицы второй десяток лет не видели. Так что я улегся, а "Бульдог" и большой кинжал меня охраняли от опасностей, лежа под руками. А дальше наступил сон или не сон, потому что не ощущал, что я сон не видел, а в нем жил и действовал. Со стороны водопада послышались шаги, причем легкие, как если была женщина или ребенок, а не крупный мужчина. И действительно, силуэт явно женский, приблизилась и при свете потухающего костра— действительно, женщина, и не в горском наряде, а одета. как иногородняя. Волосы собраны в косу, и она отливает цветом меди, в руках ничего нет. Так что бояться нечего-девки вообще пугаться стыдно, а черкесы верят в пару демониц, одна зовется цэунж, а вторую я забыл. как зовут, но выглядят они как старухи с железными зубами, а кто— то из них вообще имеет такие длинные груди, что, ей, чтобы ходить, надо их за плечи забрасывать, как русским лешачихам.

— — — —

Я встал гостье навстречу. Но револьвер таки держал за спиной.

Последние лет семь было много покушений. Идет себе приличная и приятная глазу барышня, подходит к генералу Мину и ... четыре пули в спине. Были еще убитые. В Минске, мне рассказывали, было покушение на тамошнего губернатора. Мужчина-террорист бросил бомбу, она не взорвалась. А девушка начала стрелять в там находившегося полицмейстера, но попала в двух других людей-солдата и какого-то постороннего мужика. Вдруг она меня приняла за жандарма? И стрелять умеет лучше этой минской девицы?

Девушка остановилась и глянула на меня. Я же отвесил что-то вроде полупоклона. Девушка продолжала смотреть и ничего не говорить. Тогда надо первым, и я попробовал по-русски. Еще я мог по-малорусски и по-черкесски, а иностранным языкам не обучен. Конечно. еще можно из нескольких языков вспомнить ругательства, но не за что девушку так полоскать.

Вот Череповых -даже надо.

-Вечер добрый! Милости прошу к костерку!

-Добрый! Спасибо, добрый человек.

Голос у нее был такой вот, чуть с хрипотцой. Потом я слышал такую хрипотцу у долго молчавших людей. Да, они тоже как бы расхаживали свой голос.

-Павлом меня зовут. Присаживайтесь на бурку, если хотите, костерок можно раздуть и чаю нагреть.

-Нет, спасибо, не надо чаю. А меня зовут...Алопикс.

Имени такого я не встречал, но знал, что в святцах помянуты многие имена, просто ими никто детей не называет. Обычно. Если семья с причтом не поссорится, и тогда быть младенцу Гаддом или Луппом, на радость злоязыким мальчишкам. А если мудро пообщаться с ним, то даже случайно не станешь Ампровсикакием. Родишься, как я, 5 января и батюшка наречет Макарием, Павлом, Василием и будешь носить обычное имя, не зазорное. Могут и Феодулом, и всяк вспомнит 'Федул, чего губы надул?', ну и далее. У причта тоже всякое случается, и любители хмельного среди них есть.

Девушка присела на бурку, а я чуть в стороне, на траву.

-Не страшно ночью по лесу ходить?

-Нечего мне в лесу бояться. И некого тоже.

-Как так? В лесу бывают медведи, кабаны, змеи.

Девушка улыбнулась:

-Я с ними договорюсь, и они меня не тронут!

Хорошая шутка, потому и я улыбнулся, но осторожно, чтобы не обидеть.

-А вы, молодой человек, сами не боитесь?

-Должно быть, тоже нет, раз в станице не остался в курене ночевать, а поехал сюда. Да и не первый раз я здесь под вечер оказываюсь.

-Я знаю, это было пять месяцев назад, хоть и не ровно пять.

-Но откуда вы знаете? Мы вроде бы раньше не встречались.

-Это не так, но раз не запомнили, так не запомнили.

Я ощутил себя как-то неудобно, но почему? Она же мне не родственница. чтобы забыванием ее смертно обидеть? Вместо этого спросил:

-А вам не холодно?

-Нет, конечно.

Она протянула ко мне руку и коснулась моих пальцев— и правда, руки теплые. И даже теплее моих. Но у меня всегда пальцы рук и ног мерзли, если их тщательно не закутаешь.

А девушка улыбнулась и таинственно сказала:

-Костер греет и ночью. И пламя его греет.

Я отчего-то спросил ее про то, какие животные водятся на Собер-Баше, она стала подробно рассказывать. Я слушал и себе удивлялся: зачем об этом спросил?

-Мне пора.

Девушка встала, причем так плавно, что я и не успел увидеть, как она встает. Рраз— и она уже стоит.

-А мне разрешено будет проводить?

-Разве что до конца поляны.

Я расхрабрился и поддержал ее под локоток, она была не против. Так мы и дошли до конца полны.

-Прощай, юноша.

-Как, мы больше не встретимся?

-Да. Не думай, что это оттого, что ты нехорош, и что-то сказал или сделал не так. Просто ты встретился с моей сестрой раньше, чем со мной и теперь я не должна проводить время с тобой. Даже касаться тебя, хотя я уже коснулась.

-Подожди, поясни мне свои загадки и намеки.

Я сделал быстрый шаг к ней, но она оказалась на пару шагов дальше, чем стояла. Хотя я снова не увидел, как она отходила с прежнего места.

-Прощай, юноша! Я не могу больше оставаться с тобой, сестра будет недовольна, хотя казачки, иногородние или черкешенки, чтобы ты ни делал с ними, ее не волнуют. Даже поповны!

И словно наткнулся на какую-то стену, только невидимую, и лишь смотрел ей вслед. Она ушла в лесную чащу, и ощущение невидимой стены пропало. Потом я побывал в Новороссийске во время боры, там я ощущал себя так же-перед тобой стена воздуха, через которую не пройдешь, и даже глоток воздуха из этой стены не сделаешь. Хотя бывает и слабее.

Я пошел к своим пожиткам, лег на бурку и веки мгновенно смежились. И проснулся уже на рассвете от холода, укутался получше и спал еще некоторое время. Но пора уже было просыпаться. И, пока чай закипал и настаивался, я продолжал думать о ночном видении. И-не находил пояснений всему произошедшему. Но и позже рассказать никому не спешил. Несколько раз спрашивал местных жителей. не видели ли они тут такой девушки. Нет, не видели. Значит, это мне приснилось или я придумал. Вдруг я будущий литератор, заснул здесь под кустами, напитался поэтическими вдохновениями от этого леса, а потом сел и написал что-нибудь. Ну, пусть не стихотворение, а прозаическую вещь.

Я не догадывался, что ее уже написали, за почти сто лет до этого

Зачем здесь, рыцарь, бродишь ты

Один, угрюм и бледнолиц?

Осока в озере мертва,

Не слышно птиц.

Какой жестокою тоской

Твоя душа потрясена?

...

'Страшись! La Belle Dame sans Merci

Владычица твоя!'

....

И вот — проснулся я в стране

Покинутых холмов.

Вот почему скитаюсь я

Один, угрюм и бледнолиц,

Здесь по холмам... Трава мертва.

Не слышно птиц.

Глава вторая.

В программу нашей станичной школы эти стихи не входили, поэтому узнал о них я сильно позднее. Жаль, конечно, возможно, я кое-что понял бы раньше. Отцу и матери я ничего про это не говорил, и священнику тоже, ни до службы, ни во время ее. Не ощущал я в священниках тех, кому доверю свои думы и произошедшее со мной. И даже теперь не могу сказать, что это неправильно. Ну сказал бы мне отец Тимофей, что это мара полуденная или козни бесовские и назначил епитимию-это сильно помогло бы мне? Ведь я не колебался в том, что надо мне что-то делать или ничего не делать? Тогда правильный выбор по слову отца духовного помог бы.

А когда все случилось-толку то от слов, что не ходи туда-то, ибо случится что-то, когда оно уже случилось?

Потом отец выкинул вот такую штуку: залез в свою кубышку и поехал в Екатеринодар, но пока не сказал, для чего. Он вообще до поездок старался не говорить куда, зачем и надолго ли, так, скажет пару слов и все. а вы пока знайте, что ни к черту на рога, и ждите, пока он не вернется, и тогда скажет. Я думаю, с матерью он-то переговорил куда и зачем, а это нам. детям и соседям отвечал: 'На кудыкину гору'!

Вернулся довольный, за ужином малость принял крепкой настойки, хотя обычно впивал чихирь, а крепким не баловался и сказал матери:

-Ликуй, Аграфена свет Михайловна! Пусть твоя душенька успокоится! Пойдет Павлушка на службу в пластуны, а не на коне!

Мама прямо сразу, прослышав про это, пошла к иконам и стала поклоны отбивать Богородице. Я говорил, что она боялась, что я тоже с коня упаду и будет со мной, как со старшим братом, либо что иное, но нехорошее. А тут буду на своих ногах ходить, и многие пуды лошадиного мяса на меня не свалятся. Если даже сосед по шеренге на ногах не устоит, он-то полегче.

Я отца поблагодарил, хотя особой радости от этого не чуял. Кого он упросил на это -не ведаю, возможно, генерала Гулыгу, у которого он прежде служил, когда еще будущий генерал не в таких чинах был. Может, и не его. Но решение он выпросил или выдавил, тут уж не знаю. и по нему с мной поступили. В этом были свои подводные течения, омуты и коряги. Пластуну не нужно было своим коштом приобретать строевого коня, что было очень неплохо. Но тот, кто служит пешим -считался как бы неполноценным, что ли. Об этом могли и прямо в глаза сказать тому казаку, у которого в семье денег на строевого коня не находилось. Особенно такое было в Донском и Терском войсках. На Кубани-с этим обстояло послабже, потому как у кубанских пластунов была слава и почет, хотя, конечно, нынешний пластун был не таким, как прежде, и три дня зверя или черкеса не выжидал, чтобы все претерпеть, дождаться

и застрелить. Но все равно, не в какой-то пешей команде служить при отделе по безлошадности.

Отец принял еще чарочку и раздобрел, не в смысле— брюхо отросло, а доброты прибавилось. Я его и спросил насчет того, что нам говорили, что тем, кого в пластуны возьмут, сначала испытание будет, годимся ли мы, а потом уже решат-туда или в этапную команду. яко неспособных.

-Не боись. Павлуша, не святые горшки обжигают, а люди поплоше. Я в Катеринодаре про это спрашивал, и мне сказали, что это те же старые сказки, что нам перед службой баяли, что отбирают тех, у кого отец и дед в пластунской команде служили, что заставляют великие испытания пройти без надежды, что возьмут и прочее страшное, что и нам прежде перед службой возвещали. Может, это когда-то и было, но сейчас все сильно не так. Посуди сам: прежде в пластуны брали тех, кому не менее тридцати лет от роду и другими качествам охотника не обижены. А сейчас? Ну чем Тихон Забила тебя лучше до службы был? Разве что голосом, тебе господь его громкий дал, а вот в церковный хор тебя не возьмут. Зато подымать казаков в лагере твоей трубой иерихонской -в самую тютельку. А Тихон в церкви пел, и красиво получалось. Но ведь на службе ему не надо было пением врага к себе в кусты заманивать? Так что не боись, тебя проверят, что ты можешь, а чему подучиться сугубо нужно, и будет тебя дядька из старых казаков показывать и проверять, как ты усвоил. Так же учат и в конном полку, и батарейцев тож.

Ту мама вклинилась с вопросом, а для чего он с собой столько денег взял.

-Для дела же. Господа атаманы, генералы и полковники не во всякий час ходатаев принимают, и другие просители у них есть, и иногда сказать не мешает, что начальник не в духе и к нему лучше тогда не подходить. Вот для того. чтобы тебя приняли, и в часы, когда атамана почечуй не тревожит, подходишь к писарям и иным служителям и нежно с ними говоришь. И, как девок, конфектами оделяешь. Кому просто так ручку позолотишь, с кем надо— пообедать и хорошо его покормить и графинчик заказать, потому как бумагу или монетку он не возьмет, не в ростовской полиции служит.

Потом мне сказал:

-Завтра мы с тобой посидим и подумаем, чего еще для службы надо будет справить. Собирали раньше на службу на коне, а вот теперь часть вещей пойдет Митрию. когда он вырастет, а тебе нужно кой-что добавить. я не только такое решение выбил. еще поговорил с парой знающих людей, и они мне сказали, что с собой лучше бы иметь. Не по арматурному списку, а еще и по делу, ну и по списку тоже. Авось хребет выдержит (тут он в бороду усмехнулся) все таскать. Пока скажу, что служба на Кавказе и сапог, и одежу изнашивает куда больше службы в Варшаве. И понятно: полез на гору по каменной осыпи или вниз сполз сквозь колючие кусты-вот и прореха, и подошва протерлась.

И правда, знающий человек ему попался и сказал, что надо бы иметь еще штуки три-четыре вязаных безрукавки и в холодное время носить на теле почти все, а потом промокшие от пота менять и сушить, и усиленный запас портянок и перчаток. а также вот такую хитрость с флягами. Иметь их две, одна пообъемнее, а вторая маленькая. на четвертинку приблизительно, но с широким горлом. Когда вокруг снег— набиваешь ее снегом и растапливаешь снег своим теплом, а потом этой водицей теплой с добавкой кое-чего жажду утоляешь. Летом же в эту флагу нужно налит малость чихиря или какое там будет виноградное вино и понемногу его пить, перед обедом или ужином. Кислое вино не дает брюху, как он сказал, шагать в сторону поноса, а тем паче холеры. Ну и покупать кое-какие приправы, благо на базарах их продают много и не сказать, чтобы задорого. Сварил себе кашу в котелке одинарном или тройном, а перед тем, как ее есть, посыпал приправами. А когда мясную порцию выдают живыми баранами-тут вообще жалеть приправ не надо.

Мама была 'пластунским маневром' довольна, но откуда ей, бедной, знать было, что на нас может свалиться! Пусть добрый конь не падет на ногу или тулово, но на турецкой границе и за ней для падения еще многое приготовлено! Горы на Кубани начинались за самой рукой или малость отступя, и они не так высоки. Та же Собер-Баш или Шизе возле станицы Эриванской-это прямо исполины средь окрестных горок. А меж Сарыкамышем и Эрзерумом горы раза в два выше, а то и больше, горы на побережье моря возле Ризе— тоже повыше будут. И вот как по таким гора ходить и не сорваться! Помнится, пошли мы в контратаку на турок, что с хребта скатились по снегу на собственных задницах и на нас двинулись. Когда мы устояли и их отбросили, кинулись они обратно, ан на крутой склон по снегу не влезешь быстро. Если бы мы на плечах не висели, то медленно и печально, прося своего аллаха о помощи, кое-как влезли бы, за исключением неловких, кто обратно скатился. А с нами рядом? Была турецкая рота и нет ее-поколоты, порубаны, прикладами побиты, а свалиться с такого обрыва-это не менее страшно, чем с конской спины. Дороги там тоже, если есть, то скорее тропы, где пройдет турок с ишаком, а не пройдет, то и шайтан с ним. И вот идешь по такой дороге, выбитой в обрыве, слева обрыв саженей больше полусотни, и на дне еле мерцает река, а справа другой обрыв, в котором эту дорогу вырубили. И ширина дороги под тобой четверть сажени, иногда даже меньше-сверху камень скатился и полдороги занял собой. Рассказывали мне, как при штурме Эрзерума по такой дороге пушки тащили, чтобы их на гору поднять, и доброе утро туркам добрым не показалось. В одном месте дорога была шириной около фута с осьмушкой. Вот и тащили пушку по этой полочке на людях с оттяжками: одни тащат, а другие не дают ей свалиться, потому что левое колесо идет впритык к стенке обрыва, а правое висит в воздухе, и пушка наполовину в воздухе тоже!

На таких 'дорогах', с позволения сказать, все обрывы, овраги и склоны павшими животными засыпаны были, и нашими, и турецкими. Сибирские казаки, что Ардаган брали, говорили, что потом на преследовании так бывало, что за день и ночь по двадцать коней теряли. Где-то оступилась, где-то камень из-под ног вывернуло и прощай, родная Сивка-бурка! Они ведь ее тоже на свои кровные справляли. Жаль, зря тогда не спросил, почем в Сибири строевой конь.

Или на морском берегу: эта, 'с позволения сказать дорога' вьется петлями, как серпантин. Между обоими ветвями серпантина лежит овраг, промытый рекою, глубина с полсотни сажен, с крутыми или прямо отвесными склонами. Над западной ветвью по горушке турецкие окопы, откуда видно, как ты идешь по дороге, и как ты это ущелье преодолевать будешь. Атаковать по дороге— это смерти подобно, через ущелье идти-сначала ты как-то съедешь или спорхнешь по крутому склону вниз, потом по такому же склону влезешь на западную ветвь дороги, продравшись сквозь колючки и камни. Как влезешь на дорогу-снова лезешь наверх, к турецким окопам. Взял их-и давай сначала, потому что и дальше местность такая же и дорога такая же, разве что ущелье на пару саженей ниже или уже. Обойти с моря-мы не рыбы. Обойти по широкой дуге со стороны гор-это тоже не всегда можно, там бываю такие хащи, где человеческая нога давно не ступала, со времен Адама и Евы. Так что упасть и сломаться-просто, как высморкаться.

Но не будешь же это маме рассказывать, ей сердце рвать. С нее хватит того, что сын войне, и там пули летают, и у турок ятаганы есть. Я -то лично ни на одном турке живом ятагана не видел, хотя в домах встречались, но пусть она уж лучше пугается того паршивого ятагана, чем думает о том, что вправду бывает. На живых курдах-ятаганы видеть случалос — — — — — —

Дальше мороки было много, мама с сестрой вязали и еще у кого-то выпросили для скорости такие безрукавки. Фляжку для оттаивания снега привез дядя Фрол, что к родным в Новороссийск ездил. Там она в лавке продавалась, только не из металла, а из какого-то материала, немного похожего на резину, но более твердого. Сиделец в лавке заливал, что это-де специальный материал немецкой выделки и твердый, но легкий и прочее, что сидельцы в уши покупателям заливают, но дядя был не из простых, а внес в продающего сомнения, вроде того, что вот залил он воду, и вода в фляжке постояла пару дней-не будет ли она вонять? Сиделец не знал, но с апломбом стал говорить, что не должна, но он не знал точно, что дядя и выявил. В общем, фляга на четверть подешевела. Дядю вообще отпускать на базар нельзя было, если его супруга за локоть не дергала, то он бы всех продавцов разогнал: одних скидками, что вытребовал. а других ожиданием того, что он сейчас к ним подойдет и тоже сбрасывать цену придется.

Его бы мир с японцами заключать отправил, он бы тех довел до того, что пол-Сахалина им не отдали. а еще и микадо приплатил, что кусок острова в империи остался, а не японцев порадовал. Поскольку японского языка он не знал, пришлось бы ждать, пока толмачи переведут, оттого японцы еще больше устали от переговоров.

Тринадцатый год подходил к концу, все занимались своими делами, и никто не знал, что это последний мирный год, а впереди много лет кровавой войны. Хотя нет, был такой мужчина в столице по фамилии Хлебников. и он, по слухам, сложной математикой вычислил и предсказал мировую войны и что она мимо нас не пройдет. Иные говорили, что от того он умом повредился и плохо кончил. Иные-что он и раньше был того-с.

И недаром-вот я тоже о таком думал, что бы со мной было, если отчего-то снизошел на меня дар пророческий, что будет тут хотя бы до двадцатого года. Умом тронуться можно, недаром раньше пророчествовали пустынные старцы и юродивые. Это страшно даже если только один раз дар тебя коснется.

А если долго: вот ты зашел к соседям и. глянув на них, узнаешь, что глава семьи умрет в зиму 1920 года от тифа, спасаясь от красных. Старший сын— от красной шрапнели под Торговой. Младший вообще без вести пропадет, уйдя в горы к зеленым, и кто знает. где и как с ним приключилось, из пяти детей выживет только один, и бабы недолго проживут, и все это произойдет совсем быстро? Каково это -смотреть в глаза тех, кто уйдет до срока и знать об этом?

Нет, и при прежних императорах кому-то могло быть откровение, что хозяин дома умрет через десяток лет от простуды, старший сын через пятнадцать лет от холеры, младшая невестка с вишни свалится и расшибется до смерти, а какой-то внук хозяина от поноса помрет. Все мы смертны и когда-то помрем, если не от тифа. то от сердечной слабости. И все об этом догадываются, кроме Степки дурачка. Но все не помрут рано, и число насельников в станице расти будет, только Лепехиных тогда было трое, а сегодня семеро, а Жмуркиных наоборот, не стало ни одного. Вообще лучше такого дара не иметь.

Лучше идти по своему пути и не знать, куда он тебя приведет, и войско вместе с тобой, и империю тоже, а вместе с ними мириады людей. Да и небеса обычно много такого в дар не дают. Вот был известный юродивый Василий Блаженный, про которого почти что всяк знает. Ему дано было откровение, что на иконе одной под слоями красок скрывается лик дьявола. Еще он царю Иоанну говорил, что тот больно много народу казнит, но это сложно счесть предвидением, но не дано ему было предвидеть смерть наследника царского. который по нерадению сопровождающих уронен был в реку и живым из воды не вернулся. Московский пожар он предвидел, молясь перед монастырем, только о том никому не сказал, только плакал и молился, а по ком или по чему скорбел-кто знает? Может. Потому специально провидцам дается кусочек знания о будущем, а именно то, что они вынести смогут?

Так вот и все шли туда, откуда многие не возвратились. А те, кто вернулись-теми ли вернулись? Вот тот же Гришка Мелехов. Что с ним стало после того, как он австрияков и немцев рубил, потом калединцев, потом красных, потом поляков, потом снова красных? Намекает автор 'Тихого Дона', что припадочным он стал, а после смерти Аксиньи вообще чуть в затворники не перешел.

Даже если после встречи с сыном его местная власть не сильно глубоко и далеко запроторила, то что в его душе продолжать вариться будет?

Об этом и думать не хочется, видел я результаты этой 'варки'.

Так что настал следующий год и мир соскользнул в войну, как те самые турецкие аскеры по обрыву в то, на что никто не рассчитывал. Мы, пластуны, тоже обсуждали, сколько война потянется и где закончится. Конечно, никто этого точно не знал, а потому не угадал, только болтовней натешился. Но позднее в наших краях оказалось много чистой публики из обоих столиц, и от них я многое услышал. Оказалось, что все считали (за исключением особо меланхоличных типов), что война не продлится долго. Во Франции вообще ждали, что солдаты вернутся домой к осеннему листопаду. Была даже почти научная теория того. отчего что война не продлится долго.

Сторонники ее исходили из того, что для производства пушечных порохов нужны соли-нитраты. Они добывались в Чили в пустыне тамошней, было немного такого сырья на островах Тихого океана. И все это для Германии и Австрии закончилось с началом войны-доступ к чилийским нитратам, потому что велась блокада морских перевозок туда. А запасов нитратов было на полгода. Можно допустить, что путем контрабанды, замены суррогатами и разным ухищрениями чуток оттянуть печальный конец, месяца на два-три. Можно и не допускать. Потому что потом говорили, что никто не рассчитывал на такой расход огнеприпасов, оттого шесть месяцев— это больно оптимистично. Так вот и выходит, от трех до девяти месяцев, и все, дальше надо отымать у охотников черный порох и отдавать его пушкарям.

Звучит солидно и как бы обоснованно. Как оказалось, германские химики научились получать нитраты буквально из воздуха, и к началу войны выделку нитратов отработали. Так что быстрого окончания войны не получилось.

Тут так и просится выражение: 'Человек предполагает, а бог располагает'. Или 'Расскажи богу о своих планах, чтобы его развеселить'.

Не знаю про запас ингредиентов пороха на шесть месяцев -это был действительный расчет или это кто-то так себя успокаивал и свое успокоение перегонял, как облачка ветром, в общество, но в итоге и это пророчество не помогло и соскальзывать в бездну все продолжили.

У Турции был вполне реальный шанс не сползти вместе со всеми, зализывать раны от двух неудачных войн, торговать со всеми сторонами и что-то полезное сделать для себя в итоге. Но у власти была прогерманская партия младотурок, которой хотелось славы, утверждения зеленого знамени подалее и повыше и прочего. Но если они не смогли победить Болгарию Сербию и Грецию, то с чего им победить-то всю Антанту? Младотурки тоже ринулись по склону вниз и там и остались.

Поутру 17 октября германо-турецкие корабли осуществил нападение на несколько портов Черного моря— Одессу, Севастополь, Новороссийск. Может, и на другие, про эти я точно знаю. Явившийся в Новороссийск утром крейсер 'Берк' передал на берег письмо на нескольких языках, что из-за объявления войны Турцией России, он через 4 часа начнет бомбардировку города. Частным лицам предоставлено время на уход из города, а судам можно покинуть гавань. По ним стрелять не будут. Действительно, ночью на радиостанцию пришла радиограмма, что Турция объявила войну России., а тут и подтверждение этому. Турки выдержали четыре часа, а потом открыли огонь. Как мне говорили, по обывательским домам не стреляли, разве что осколки долетали. Зато погорели огромные запасы нефтепродуктов на заводе и нефтебаках. Столб дыма стоял несколько дней. Половина населения города спешно покинули его пешком и по железной дороге. Из тюрьмы вывезли опасных арестантов, а мирным дебоширам разрешили пойти домой с условием вернуться потом. Как говорили, не вернулось всего с десяток человек из полутора сотен. Возможно, не успели допить все. Но вроде как никто не погиб. Отбивать турок оказалось нечем. В городе были ополченцы-артиллеристы и даже с пушками, но никто не знал были ли при них артиллеристы или снаряды. Я повидал ополченцев-артиллеристов и их пушки, и в сомнении до сих пор пребываю, сделали бы они что-то.

Потом про события говорили, как о 'Севастопольской побудке', имея в виду что флот в Севастополе опозорился с отражением набега, но тут ничего сказать не могу, не много понимаю во флотских делах. Пусть скажут те, кто понимает.

Наша бригада, до войны называвшаяся просто Кубанской пластунской, с ее началом стала первой Пластунской. Потому что стали развертывать вторую, во главе ее был поставлен тот самый генерал Гулыга.

Когда же государь император объявил войну Турции, нас подняли и приказали вторгнуться в неприятельские пределы. Было это 19 октября, и мы пошли, готовые показать туркам кузькину мать. Турок был давним врагом. За времена с царствования Иоана Грозного это уже была двенадцатая война. Ну и в добавку набеги крымских татар и ногаев. а также прочих кочевников, что по степям кочевали. Так что привычное дело— вломили туркам и получили по Ясскому миру

земли до Днестра и до Кубани и подтверждение владения Крымом. По Бухарестскому миру— уже до Прута и часть западно-грузинских княжеств.

По Адрианопольскому— все восточное побережье Черного моря. По Константинопольскому-основные турецкие крепости близ русской границы. Теперь уже не надо трижды взятый Карс, он наш. Остался Эрзерум-ну и он тоже будет наш. Не потому, что очень нужна эта дыра, а, чтобы на нее опираясь, очередной паша на нас не лез. Кое-что мы об этом сами знали, а все в совокупности нам сотник рассказал, чтобы все свести в кучу. За те земли, которые получены по Адрианопольскому миру, еще повоевать пришлось,

почти что 35 лет. Шибко хитрые горские старейшины демонстрировали, что то, что султан признал их земли теперь российскими, их-де не касается, хотя, когда им нужно, они султану кланялись и своим повелителем называли. Но, когда Западный Кавказ покорен был. исчезла постоянная боевая тревога для жителей Кубани и возможность погибнуть или в рабство попасть. И, чем дальше турецкая граница, тем меньше мутят воду эмиссары Стамбула среди наших мусульман. В эту войну у них получалось это лишь среди лазов на побережье, среди иных -уже нет. Отодвинули бы еще границу за Трапезунд-еще меньше возможностей у турок стало. Вот такая вот империалистическая история с географией в простом изложении. Да, когда потом турецкие власти отошли от прежней политики османского величия, можно было бы и не отрывать Босфор с Дарданеллами. если торговые суда через них ходить будут без помех. Да, можно, но для этого пришлось больше десятка раз турок учить миру, пока не выбили из них изрядную часть прежнего, османского. Никто не мешал крымским татарам, а также черкесам самостоятельно понять, что их жизнь в работорговле не будет вечной, а закончится, и придется отвечать за содеянное.

А в октябре бригада наша двинулась на Кара-Килеси, через турецкую границу, и пришло наше время, и наш экзамен, насколько мы похожи на прежних пластунов. И испытания были сопоставимые— предки сидели воде по уши, поедаемые летающей мошкой, и дожидаясь, когда черкес решит, что нет тут поблизости казака и можно пойти через Кубань шорох наводить. Нам же пришлось в первых числах ноября вброд форсировать Аракс, ночной атакой сбить турок и тем помочь своей 39 дивизии. Чтобы течением нас не снесло, держались за руки. Впереди— генерал Пржевальский. Молча перешли реку. Без выстрелов и 'ура' пошли в штыки и кинжалы. Турки так бежали, что мы их догнать не смогли. Сбили и исчезли, нас уже на этом берегу нет. Не всем же понятно, что такие вот рывки через горную речку в ноябре отзовутся потом нездоровьем. Но в двадцать с малым лет этого не видишь. И, если сможешь спастись от обморожения, то вроде как и все. Пошел, но вернулся.

— — Глава 3 Но на войне случаев, когда пойдешь и не вернешься много, и одна возможность сменяет другую. Периодически вообще целый веер их раскладывается. Например, защищаешь ты крепость или просто место, которое нужно сохранить за собой. Что тебя может ожидать? Явно артиллерия вражеская, потом пули— штыки их же, если враг внутрь ворвется, нехватка воды и еды, потом и заразные болезни, с которыми недоедающий и уставший боец не всегда справляется. И разные неявные мелочи— при взрыве снаряда образуется волна ядовитых газов, там, даже попав в воронку, где взорвался снаряд-потом долго откашливаешься и отплевываешься. Часто и густо стреляешь, отбивая вражеский штурм, а потом на ногах еле стоишь, и голова аж лопается. Это оттого, что надышался своими же пороховыми газами, которые не успело вентиляцией из твоего каземата или комнатки вынести наружу. И в закрытом каземате, когда сидишь в нем, а на тебя часами снаряды падают-тут и рехнуться можно: сейчас один камешек со свода сорвался, потом еще один, а когда весь свод на тебя рухнет? Везде свои тайны и сложности. Меж тем заканчивался ноябрь, наступал декабрь и вскоре должно было произойти два события-начало суровой зимы и Сарыкамышская операция турок, едва не закончившаяся успехом их. К тому времени линия фронта петляла приблизительно по границе. Где-то за нее залезали мы, где-то турки-особенно возле берега моря. Там еще и шло восстание местных племен на турецкие деньги. Вообще при тогдашних силах многие места только наблюдались, а защищать-ну, как получится. Оттого действовали отдельные отряды. а в промежутках меж ними только отдельные дозоры и заслоны, то есть, скажем так, пустота, не всегда прикрытая, ну, как прореха на ткани рубашки или штанов. Мы в разговорах меж собою ждали, что вот-вот нас отведут на зимние квартиры по опыту предыдущих войн. То есть стоять наш батальон будет в селениях Сары-даг и Кара-даг, а все сотни по очереди будут выходить на наблюдательные позиции, сменяясь друг другом. Возможны поиски и вылазки, но явно не каждый день. Кстати, следы на снегу хорошо заметны, если их метель не заметет. Поэтому наблюдатель турок на горке увидит, что долину пересекают следы и подымет тревогу-дескать, в наш тыл они пролезли! Надо кому-то беречься, а кому-то идти ловить! И сотник тоже что-то такое говорил, что, наверное, скоро! Мы тут все дружно сели в лужу. Вообще и раньше зимой воевали, и все знали, что Бонапартия из России выгоняли именно в разгар зимы. Да и в иное время так тоже было— Очаков брали штурмом в декабре. И под Слободзеей турецкая армия сдалась в последних числах ноября. Ну и Шипка-Шейново тоже не летом происходила. Но....человек иногда думает, как ему удобно и не как есть. И я тоже тогда не провидел будущее, но, хоть мы и будем на зимних квартирах стоять, хоть мерзнуть на своей 'Шипке', а ногами заняться надо. Оттого, когда в стычке я турка прибил, то содрал с него шинель. Урядник меня обругал, зачем это я турецких вшей собираю, своих что ли мало, Я ему и пояснил, для чего-на суконные портянки, чтобы иметь их побольше. Чтобы носить турецкую шинель сверху своей-это опасно, потому что могут принять за турка и жизнь укоротить, да и жидкая она была, по мне такую можно только летом и в теплую осень носить, чтобы по ночам не мерзнуть. С нашей солдатской -никак не сравнить. Турецкие опанки (так их один казак называл) -это тоже смерть ногам от мороза. Но не мы по городкам не попрятались, ибо турки не ослабли усердием. Они вообще решили выкинуть внезапный финт— и нас разгромить, а потом неспешно и аккуратно идти на Тифлис. Хорошие дороги до Сарыкамыша (и у нас железная дорога), шли только кое-где, потому, если набраться наглости и с минимальным обозом попытаться продраться вперед меж горок и лесов, то можно тишком-нишком выдраться прямо к нашей основной базе-Сарыкамышу и дороге в него и из него. Если войско турецкое до Сарыкамыша дойдет, то перед ним в городке этом окажутся разные там ополченцы, этапные роты и интенданты, числом небольшие и плохо вооруженные. Тем же ополченцам, что в городе стояли, выдавали винтовки Бердана, что сильно старше самих ополченцев и по 15 патронов. Больше для охраны складов от воришек и не нужно. То есть все наши обозы и склады достанутся туркам. А мы? А мы останемся в кольце окружения. Спереди, с севера, и вот теперь сзади будут турецкие войска. С юго-востока— река Аракс и ее обрывистое ущелье. Ров не хуже крепостных, если сравнить. То есть мы из того кольца обозы и артиллерию не вытащим. Уцелеют из людей лишь те, кто через это ущелье как-то прорвется. Дальше они, голодные и холодные, как-то там прорвутся к своим, к Карсу, допустим Но победить надо еще смочь. План был на грани возможного, то есть туркам нужно пробить дыру в нашем построении, уйти в его глубину. неся все на себе, пройти и протащить вьючных животных через горы, реки и буераки и выйти к злосчастному Сарыкамышу. Ну и взять его, что в итоге тоже оказалось не так легко. Им 'помогали' наши генералы, двое из которых все время беспокоились: не пора ли отходить, а то все как-то опасно выглядит, их фамилии Берхман и Истомин, и откровенный паникер генерал Мышлаевский (если не сказать сильнее и нецензурнее). В начале декабря турки ударили, отбросили Истомина, который так быстро отступал, что турки его не догнали, но меж силами Истомина и Берхмана образовалась брешь, и в эту брешь вклинились два турецких корпуса, то есть шесть дивизий пехоты и немного конницы. Горная артиллерия с ними тоже была. И это войско шло по дуге к Сарыкамышу через разные преграды. Им явно сказали: 'Все вас ждет в Сарыкамыше: и еда, и тепло, и женщины, и победа! Дойдите и возьмите!'. И турки пошли и почти что дошли. И шли через заснеженные леса. Их трепала метель, после которой в снегу оставались сотни замерзших, они разжигали костры, чтобы согреться на ночном морозе в паршивых шинелишках, которые и на портянки с трудом годились. А к утру вокруг костров лежали черные круги из замерзших ночью, те. кто не остался вокруг костра, падали в ущелья, не удержавшись-а как удержаться. если человек замерз и голоден, откуда у него силы возьмутся? Вьючные мулы тое выбивались из сил, некоторые солдаты их прирезывали и разделывали, чем хоть малость себя поддерживали. К концу Сарыкамышского марша смерти они на последних нервах (потому что силы остались уже где-то по дороге, вот на том склоне) они выдрались к городку. Таких оставалось не так много. из каждой из четырех дивизий. что опередили других -тыщи по две из каждой. Остальные-ну, кто где, кто на мосту Сират., кто доходит от воспаления легких под кустом, кто-то уже очень далеко, седалищем поняв, что впереди неминуемая смерть, если не удерет. Но тысяч восемь таки доползли, и готовились к штурму города. Кто там готовился город защищать-я уже сказал. Немногие турецкие конники тоже доскакали, вышли к шоссе и железной дороге, что шли на город, обстреляли проходящие обозы. Впереди железная дорога, ее бы подорвать, и конные части немного взрывчатки для того имели, но вот лошади настолько обессилели, что на рывок турок к дороге нет сил. Но панику наводить-на это немного надо. Итого над нашими генералами нависло ощущение, что дело пахнет поражением, причем прежестоким. Турки числом немалым вышли к Сарыкамышу, что очень близко к окружению, их конница тоже мелькает близ дороги, по городу стреляют турецкие горные пушки. Сил своих очень мало. Поэтому отряду Берхмана, а это большая часть Кавказской армии, как бы не свариться в котле по названием Сарыкамышский. Иту что еще важно: когда турецкие цепи мелькают вокруг города, не очень видно, что это все турки, и больше не подойдут. Издалека не всегда понятно, что турки от голода и усталости не в лучшей форме, и не подрывают железную дорогу по причине слабосильности коней, не могущих доскакать до нее, а не из каких-то сложных планов. Свои недостатки видны, а вот вражеские -далеко не всегда. То есть турки пошли, чтобы не вернуться и готовы были многое сделать, чтобы отряд Берхмана тоже не вернулся. Это только основные события, но другой отряд турок пришел от моря к Ардагану и взял его, отбросив отряд Геника, Защищавший город. Геник ощутил себя почти как Берхман в Сарыкамыше, но, правда, это было ложное впечатление. Кстати, Геник был командиром 3 пластунской Кубанской бригады и сам в пластунах долго служил. А Ардаган это все-таки бывшая крепость, хоть и ныне заброшенная. Ну и Истомин тоже отброшен и готов отступать и дальше. 'Дело дрянь, но не первый же раз!' Что делать дальше? Самый простой способ-бежать дальше, пока можно. Пока этот мостик обстреливают десяток турецких конников, а не турецкая пехота. Пока турки не пристрелялись к этому повороту дороги и шрапнель не скосит всех, кто по ней пройдет. Обозы. пушки-спасибо, если будет время их подпортить, муку из мешка в реку вывернуть -может не хватить на то времени. Значит, голодные турецкие аскеры все доедят, а мы пойдем по морозу, голодные, на Карс или в более дикие места. Хорошо, если не к святому Петру. Возможен и более сложный, но многое сулящий в случае удачи путь-не бежать. А устроить обходящим и окружающим свой обход и окружение. Они вытянулись кишкой через горы и долы, пытаясь перерезать пуповину под Сарыкамышем, через которую мы питаемся? Можно и им порезать их пуповину, а дальше посмотрим, кто раньше сдастся. Не все генералы ощущали позыв к отходу, и чем быстрее, тем лучше. Нашлись понимающие, что надо сделать, чтобы выйти из тяжелой ситуации. Генерал Берхман подумал и решил, что хоть он и настаивал на отходе, но таки передумал, и готов устроить туркам сюрприз. Приказы были отданы, командир Сибирской казачьей бригады Калитин пошел вышибать турок из Ардагана, отошедший от Ардагана Геник обнаружил, что вокруг все не так паршиво, как он думал недавно, разошедшиеся в разные стороны его солдаты таки собрались, запасы не потеряны, пушки остались, и потери не сильно велики. Генерал Габаев вышел из Карса и сначала затормозил отступавшего Истомина, а потом наступавших турок. В итоге ситуация стала склоняться в русскую сторону, но все это имело значение, если будет удержан Сарыкамыш. Для того туда уже спешили подкрепления. но надо было не потерять город и окрестности до их подхода. Вьется наше знамя. Что нас ждет, не знаем, но не побежим. ____— — — —

Нашей бригаде тоже нашлось занятие в этой операции. И перед этим мы форсированными маршами переходили на левый фланг армии, и сейчас то самое требовалось, только в другом направлении— прийти в место кризиса и утишить ярость врага. Там, конечно. была и железная дорога, но до нее дойти надо. Маршам нас еще в мирное время учили, и на войне того повидали. И идешь, мотая версты на подошвы сапог. А подмогу тебе-только песня. Хорошо певший Федор Невоструев в лазарет попал. Пока его не вылечили, придется мне:

'Паша, запевай'.

И я завожу 'Встае хмара з-за лиману'. 'Висит солнце над горою'

И что там еще вспомнится.

Кому не нравится-пой вместо меня.

Напелся их так, что потом даже в подпитии подпевать не тянуло.

Но, пока мы наматывали версты на ноги, надо было что-то делать в самом городке. Военный комендант станции сел за телеграфный аппарат и достучался до верхушки Кавказской армии. Там выслушали и спросили, есть ли где-то поблизости штаб-офицер, а еще лучше кто-то Генерального штаба? Да, такой нашелся, полковник Букретов, что следовал в свою часть. Его позвали к аппарату, разъяснили ситуацию и приказали возглавить защиту города, станции и складов до подхода подкреплений. Букретов оказался хватом и немедленно приступил к организации обороны.

Вообще любая станция железной дороги, сколь-нибудь приличного размера-это кладезь всякого, пещера Лейхтвейса и сокровища Алладина одновременно! Та же станция Новороссийск в январе-феврале двадцатого года, хоть и тупиковая: чего там только не было! Хочешь депутата Государственной Думы и одновременно бессарабского помещика— вот он, известный скандалист Пуришкевич. Правда, уже остывает, так как помер... Ну извините, можно было и часом раньше обратиться. Нужен философ из княжеского рода-вуаля снова-Трубецкой! Нужен скульптор-и такой есть, Нефедов, он же Эоьзя! Ой, извините, заврался, он еще не доехал сюда с Урала. Нужны дамы из известных фамилий? В ассортименте, то есть на любой вкус и цвет! Нужны генералы— и это будет. Хоть действующие, хоть этапной службой пробавляющиеся, хоть отставные! Нужны пушки морские, но без кораблей? Вон, весь мол ими заставлен! Нужны перчатки на меху? Аж два вагона! Нужны снаряды с удушливыми газами? Вон там стоят два барака у корня мола, там они лежат! Казаков нужно? Тысяч двадцать уже есть, скоро еще подойдут! И даже калмыки в наличии! И с верблюдами!

И в Сарыкамыше много чего нашлось. Сидит на станции 200 юных прапорщиков, что только что выпущены из Тифлисской школы и до своих полков еще не доехали-и им работа найдется! Еще есть приблизительно две роты туркестанских стрелков, что следуют как кадр для развертывания второочередного полка— и они нужны, и даже от двух полков их не отказались бы! Есть в чьем-то грузе трехлинейные винтовки-и ими заменят берданки у части ополченцев! Пулеметы есть тоже, в адрес какого-то полка следуют! Глядишь -и оборона города и станции потихоньку набирает силу! Хоть турок больно много на ополченцев, туркестанцев и прапорщиков, но они заранее не разбежались, а потребовали от турок усилий по взятию.

Ну, турки и им тоже 'помогли', а себе устроили лишний забег. По их карте город Сарыкамыш был не там, где он есть, а ближе на восемь верст. Но кое-кому восемь верст не крюк. Пройдут обмороженными ногами в кожаных лаптях или как это считать-поршни, что ли?

Да, их привели сюда не только командиры корпусов и ниже, но и сам Энвер-паша, он всех подгонял. увлекая за собой, и только что лично прицелы не устанавливал.

В итоге целая пехотная дивизия пошла ночью в атаку, в метель, на уже отошедшие этапные батальоны, которые оторвались от турок и отошли к самому Сарыкамышу, а турки шли эти восемь верст в метель, ожидая врага и никак не находя.

Это было 12 декабря. Одновременно происходило еще много чего-высадившиеся на побережье турки подошли к Ардагану и сбили тамошний отряд Геника, Истомин стал отходить, образуя брешь в боевых порядках. Мышлаевский скомандовал отход для корпуса Берхмана и тот начал это делать В общем, все начали делать ошибки и теперь у кого-то число ошибок могло превысить некий порог, за которым идет слом равновесия, иногда переходящий в катастрофу. Как человек, вскоре занявшийся врачеванием, я это видел во множестве, изучая 'скорбные листы' и говоря с больными (да и ранеными), что они сделали для того, чтобы заболеть, и что сделали для того, чтобы вылечиться. В военном деле это тоже есть, и иногда генералы прямо-таки не хотят побеждать (исключив случаи явного предательства, которые тоже существовали и существовать будут). Ну, прямо как известные больные:

'Принесите мне бутылку

И не надо докторов!'

Букретов сколачивал импровизированные части, ожидая утром 13 го явления турок во всей силе. И нашел несколько орудий (вроде бы два), следовавших в тыл за какой-то надобностью. Он же организовал сбор и переноску огнеприпасов из складов, подверженных возможной турецкой атаке в более безопасное место. Конечно, безопасность в маленьком Сарыкамыше под огнем турецких орудий была очень относительной, но и это благо. Итого, когда 13 числа турки явились во силе тяжкой, и те, кто после ночевки на морозе не замерз, и кого еще носили ноги после ночевки в мокрой обуви, атаковали город. Сразу же они увидели, что все не так хорошо, как им думалось-в городе оказались пулеметы и скромная артиллерия. Но и они наделали неприятностей туркам. К сожалению, стойкость большинства ополченцев и этапников была невелика. потому к вечеру 13 числа защитники Сарыкамыша отошли к железнодорожному вокзалу. Но весь город не был взят.

Постепенно подходили отставшие турецкие части. При этом из полка могло выйти к городу всего сотня человек, остальные были где-то там. Толи брели в метели, то ли замерзали у костра. толи бежали подальше из этой ледяной могилы. Выход поближе к Сарыкамышу добавил радости аскерам, но добавил и сложностей— на открытом месте леденящий ветер усилился, и голодным и измученным аскерам стало еще тяжелее. Они жгли костры, но вот лежит турок головой поближе к костру. А его промокшие ноги, что далеко от огня-что с ними происходит? Правильно, дальше переохлаждаются. Наступит утро. аскер пойдет в атаку и еще больше их обморозит., потом у него еще и пневмония образуется, тогда он и встать не сможет. Помощи ему не окажут. потому что нечем, а русские возьмут его в плен тоже не сейчас. так он и не доживет до плена, чтобы хоть умереть не в сугробе, а в помещении. И согреться хоть напоследок. Но Энвер-паша и прочие бегали и мобилизовывали аскеров, чтобы те шли вперед. Полевые пушки никак не продвигались, ибо пушку по заметенной дороге тянули пяток пар быков и ничего не выходило, отчего Энвер приказал им оставаться и поддерживать корпус, что сковывал русские части. Итого к Сарыкамышу дотащились едва две горные батареи, одна из которых при этом попала под обстрел тех двух орудий, что оказались в Сарыкамыше, и лишилась матчасти. Наутро должны были подойти еще, ну, если мулы и люди пройдут через глубокие снега и метель. Правда, даже пехота тащилась со скоростью около версты в час, то есть немногим быстрее, чем если бы ползла на брюхе-но не стояла же она!

На обе чашки весов порознь падали небольшие грузики, и суммы грузов пока видны не были, только дергались весы при их падении.

Пока же 9 корпус турок пал числом до несильно большего, чем пехотный полка, и для прикрытия его флангов пришлось формировать импровизированные команды из тех, кого нашли, а второй обходящий корпус, десятый,вместо того, чтобы быть уже под Сарыкамышем, еще тащился в тридцати и более верстах от города. С какой скоростью-я уже сказал, а это означало глубокий кризис турецкой операции.

Но все могло измениться, упади еще гирька на их чашу. Скажем, возьми аскеры последним усилием Сарыкамыш. Тогда ситуация была бы уже другой. и русское командование, и без того в лице генерала Мышлаевского пребывающее в состоянии паники, могло среагировать не так, как нужно.

И не он один: ''Сообщите срочно Габаеву, что Истомин действует безусловно вопреки отдаваемым ему приказаниям и по совершенно непонятной причине намерен отходить к Карсу. Если бы оказалось, что это стихийное движение происходит потому, что войска выскользнули из рук Истомина, я усердно прошу Габаева сменить Истомина и атаковать турок. Громадной заслугой его было бы перед Кавказской армией, если бы он взял на себя оттеснить турок от Мерденек и прикрыть путь на Ардаган и далее на Ахалцих'. Такя телеграмма пошла к генералу Габаеву вечером 13 го.

Забегая вперед: Габаев вышел из Карса, преодолел полста верст,

прибыл к Истомину, обнаружил, что тот слегка не в форме, с досадой объявил тому, что теперь задействует разрешение заменить Истомина, после чего отбросил турок и привел их в состояние неспособности к наступлению. Тут ему снова пришла депеша, что его снова ждут подвиги. Истомин остался командовать Ольтинским отрядом. раз кризис преодолен, а Габаев пошел в более опасное место. Кстати, в 1913 году Габаева отправили в отставку-старый-де уже Василий Давидович для подвигов. Но это было ошибочное впечатление.

А в ночь на 14 число некий начальник штаба турецкой пехотной дивизии вылез слишком далеко вперед и был захвачен русской разведкой. При нем был приказ, в котором содержался план турок по захвату Сарыкамыша и дальше.

Что-то, наверное, и устно он сказал тоже. Наверное, это его туркестанские стрелки захватили, потому что в такую удаль со стороны ополченцев как-то не верится. Данные были срочно переданы наверх, и повергли генерала Мышлаевского в глубокое размышление и глубокую печаль. Вкупе с известием, что у турецкой кавалерии таки нашелся пироксилин и силы на подрыв рельсов, и они это сделали.

Он отдал ряд распоряжений, в том числе и на отход двух других отрядов, что были довольно далеко от Карса и Сарыкамыша, и один из этих приказов— Азербайджанскому отряду был выполнен. Другой генерал, видя пассивность турок, с отходом не спешил и правильно сделал. Мышлаевский убыл в Тифлис, причем его по пути даже обстреляли, отчего на душе его явно было черным-черно, и черноту он принес в Тифлис,

Поскольку резервы в Закавказье почти что отсутствовали-максимум полк-два, то в случае разгрома Сарыкамышского отряда. останавливать турок абсолютно нечем. Тифлис защитит только турецкая усталость, и то временно. Началась эвакуация архивов, ценностей и прочего. Сведения об отчаянном положении (как всегда, преувеличенные) просочились в общество и вызвали панику и эвакуацию наиболее напуганных жителей столицы Закавказья.

В итоге нашей армии требовался кто-то, кто не настолько поддастся панике, сохранит трезвую голову и склонит чашу весов на свою сторону. Ведь турки совсем не всесильны и рвутся вперед на кураже Энвера-паши, так что, если собраться и вспомнить, что окружающий сам может быть окружен, и окружить его -угроза поражения превратится в угрозу победы, а потом и победу. Но надо победить.

Обычно считалось, что это сделал начальник штаба Кавказской армии генерал Юденич и направляемые им генералы Пржевальский и Габаев (ну и другие, пониже постами). Потом стали говорить, что и Берхман не только нервничал, но и командовал, а не Юденич. Я об этом пишу, исходя из чувства справедливости, ибо не присутствовал там, не видел, паникует ли все время Берхман или только иногда, и бумаги штабов мне в руки не попадали. Я собираю эту мозаику из кусочков разных сведений, что потом попадали ко мне, сказанные кем-то из участников событий или собственных впечатлений. Да, я тогда был обыкновенным пластуном, не допущенным к тайнам управления армией или отрядами, но я не остался там навеки, а оттого мог это все оценить и переосмыслить, что было истинным, а что лишь туман войны. — — -

Тут надо добавить про географию этих боев.

Начнем с севера.

С запада на восток идет заросший лесом хребет Турнагель. Далее на юг он понижается к долине реки Сарыкамыш-чай. В долине и проходит русло реки, железная дорога и шоссе. С севера близ железной дороги -две горки— Воронье Гнездо и Орлиное Гнездо. За Вороньим Гнездом, западнее всего, лежит тот самый Верхний Сарыкамыш. Можно его назвать пригородом.

А сам Сарыкамыш идет от железной дороги относительно узким овалом на юг. Вокзал севернее всего остального, а казармы обоих полков-самые южные. Перевал Бардусский— на дороге в Сарыкамыш и севернее него, приблизительно в двух верстах от города, если по прямой. Так что удержание любой из ключевых позиций жизненно важно для обороны.

Но Прометей у нас нашелся. Его темный антипод убрался в Тифлис и далее. Берхман, Истомин и Геник вразумлены. Можно жить и воевать дальше.

Тем более и подкрепления к Сарыкамышу начали подходить, Сначала Запорожский конный полк, которому сказали: не глядите, что с конями будет, надо быстрее прибыть туда! Так мне казаки из него говорили, но, правда, они тогда приняли на душу, потому надо поправку на ветродуйство делать. Потом 80 кабардинский полк, первый батальон которого посажен был на подводы для большей скорости, а остальные -уже своим ходом. Наш Пржевальский, стал командовать обороной города, а Букретову поручили один из участков его.

16 числа Энвер-паша внял слезным неоднократным мольбам позволить своим начальникам дать отдых аскерам и дал его. Но ненадолго. Ибо чуть позже принял сгущавшийся туман за признак пожаров и решил, что русские в Сарыкамыше уходят, а для того жгут все что могут-документы и запасы! Потому-хватит отдыхать, все вперед, в атаку! Что можно ждать от одержимого сверхценной идеей?! Турки поднялись и пошли. Тем утром в одной из дивизий, начавших наступление с шестью с лишком тысячами солдат, ее начальник донес, что у него в наличии едва три сотни солдат. Остальных нет-может, в снежных могилах, а может, и близ Эрзерума и дальше в тыл подались.

Поскольку начали действовать обходные колонны русских. Пока еще не очень активно, но уже заметно, то внимание Энвера-паши обратили на этот прискорбный факт. Он же видел мир сквозь сузившуюся смотровую щель, где была видна только его победа, поэтому отмахнулся от маловеров.

Под Сарыкамышем с прибытием нашей бригады количество наших войск дошло до 22 батальонов. Но против них виделись аж 45 турецких батальонов, правда, неполных. Впрочем, 45-это с учетом того, что там видели весь 10 турецкий корпус, а он только с 14 числа начал подходить к городу, а так— кто подошел, тот и есть, даже если он еще идет.

Впрочем, вечером 15 числа можно было считать, что окружение главных сил Кавказской армии состоялось. Ну, если считать, что вышедший к шоссе и железной дороге эскадрон-это надежная часть окружения, и начерченная на картах линия— позиция. Ведь сейчас днем передвижению обозов мешал турецкий артиллерийский огонь, а с наступлением темноты обозы проходили. Но турки собрались и перешли в наступление и у них почти что получилось. Третий батальон нашей бригады не выдержал удара их и отошел. Командир Запорожского полка Кравченко погиб, ведя людей в контратаку. Но не все же время будет везти двум отмороженным корпусам? Пржевальский бросил в контратаку свой последний резерв— две сотни нашего шестого батальона. Они ударили в штыки и остановили турок. Подтянулись резервы, снятые с менее опасных участков, вновь взят вокзал, около батальона турок окружены в казармах пехоты, ночной атакой взята высота Орлиное гнездо. что маячила перед вокзалом (перед-это для турок).

Энвер снова собрал своих воинов для атаки— но ему не повезло. Толпы турок в темных шинелях, идущие по заснеженным склонам, хорошо были видны даже в полутьме, потому шрапнель косила их. Атаки захлебнулись.

За ночь турки подсчитали, что каждый из двух корпусов может рассчитывать только на тысячу с небольшим штыков, пользуясь нашим термином. В итоге есть хорошо, если 2800 человек. Артиллерии-как бы много, но половина артиллерии 9 корпуса небоеспособна. Мулы, таскавшие горные пушки, измучены до предела, а значит, маневр артиллерией маловероятен. Командиры корпусов считали, что 9 корпус наступать не способен, 10 корпус-ну, может быть, аллах будет милостив, и за день17 числа кто-нибудь подтянется. И с этим 'кто-нибудь' корпус и пойдет вперед. Но Энвер пока не гнулся под ударами судьбы и назначил на 17 число продолжение атак.

Корпусные командиры ответили: 'есть' и пошли готовиться к боевому дню. 'Хоть ты и яловая, а телись!'

17 числа турки пытались несколько раз перейти в атаку, но их отбрасывали назад. Под огнем подошедших русских гаубиц сдались турки, что удерживали казармы. Затем путем подрывов взрывчаткой и огня гаубиц к сдаче принуждены те, что захватили так называемые 'Красные сакли' в Верхнем Сарыкамыше, а это тоже господствующая над местностью позиция. Теперь, когда следующий раз турки пойдут в атаку на Сарыкамыш, то им либо придется это делать под фланговым огнем из них, либо брать их штурмом. Там, в 'Саклях', в плен был взят командир турецкого полка, показавший на допросе, что наступлением руководит лично Энвер-паша и немецкие офицеры из его свиты. И в обоих этих пунктах взяты пленные, общим числом поболее трехсот. С учетом наличных сил у турок это было совсем немало.

Обходящая колонна Довгирда из туркестанских стрелков вышла на доступы к перевалу Бардус. Сам перевал еще взял не был, но пути отхода турок сильно затруднялись, собственно, им оставались только разные обходные пути. Пройти можно, но не голодному и не обмороженному аскеру. Весы сильно качнулись в русскую сторону,тем более, что Берхмана удалось склонить к прекращению отхода, на котором он наставал. Главноуговаривающий Драценко имел у себя разрешение, что если Берхман не поддастся на уговоры и не останется, то надо объявить о его отрешении от должности, но козырь остался у Драценко, его выкладывать не пришлось.

В ночь на 18 число начальник штаба 9 турецкого корпуса понял глубину... ямы, в какой они сидят, и обратился к Энверу-паше с предложением о том, что ему самому имеет смысл отправиться в11 корпус, тот, что сковывал русские войска и делал это не очень рьяно. Ну и забрать с собой ту артиллерию, что нельзя сейчас использовать в деле. Тут и до Энвера начало доходить, что победы не будет, а будет лишь поражение. И надо хоть сократить его масштабы, для чего уменьшить число русских трофеев. Хотя бы на Энвера-пашу, а еще лучше на часть артиллерии.

Энвер пошел еще дальше и отправил в тыл знамена частей двух корпусов. Для большей маскировки поручив надежным людям нести их под одеждой, обмотав вокруг тела.

18 го резких изменений обстановки не было видно. Но русские войска удерживали свой фронт и можно было надеяться, что какая-то из обходящих колонн сломает сопротивление турок окончательно.

18 этого не произошло. Хотя полуокруженные корпуса ударной группы не были способны наступать и лишь удерживались на месте. Но приятная новость в сей день была-заработала после ремонта радиостанция в Сарыкамыше. 13 числа ее повредил турецкий снаряд.

19 числа стоял туманный день и значительных изменений обстановки пока не было видно.

20 числа взят Бардусский перевал, и русские войска стали распространяться вдаль хребта, окружая турок.

И в этот день Энвер отправился наконец в тыл. Поскольку хорошая дорога через Бардусский перевал была уже недоступна, он уходил кружным путем и наткнулся на русский разъезд. Судьба хранила Энвера, и в плен он не попал.

21 числа снов был туманный день, иногда ничего не было видно дальше, чем на пару сотен шагов, поэтому наступали только кое-где, где позволяла видимость.

22 числа был днем конца окруженных. В два часа пополудни командир 10 корпуса отдал приказ на отход всем. И попрощался с командиром 9 корпуса. специально по-французски, чтобы нижние чины не осознали своего положения и не обогнали командиров в беге на запад. Вскоре к штабу 9 корпуса подошли русские войска, и штаб положил оружие. Взяты в плен командир корпуса, его начальник штаба, три командира дивизий и их начальники штабов. Остатки корпуса тоже сдавались. Захвачено 30орудий, и еще бог знает, сколько остались в засыпанных снегом ущельях, иногда застрявшие, иногда специально спрятанные турками. Десятый корпус ускользнул из клещей.

Энвер-паша вышел к своим и рассказывал там, что его силы все еще сражаются в кольце.

Меж тем был разгромлен турецкий отряд, занявший было Ардаган, и огорчивший Геника. Не так много от него осталось.

Преследование продолжалось, несмотря на тяжелые условия движения. Сквозь снег, засыпавший все, было сложно идти и протаскивать артиллерию. Пришлось поднять шесть полевых орудий на высоты, и каждое тащили шесть быков и мучились с ним целый день. К концу дня это, наконец, получилось, и орудия могли добавить скорости уходящим туркам. Снабжение снова стало, второй день люди питались остатками сухарей. Горячая пища-ну, когда-то потом. И с патронами было нехорошо. Патронные двуколки тоже застревали в снегу.

25 декабря Энвер-паша убыл сначала в Эрзерум, потом в Сивас. Поскольку он не победил, а погубил почти всю армию, то:

'Чтобы оправдать себя в Константинополе перед лицом партии 'Единение и прогресс', он, искажая события и факты, распространял ложные версии и клеветал на тех, кто доблестно сложил свои головы под его водительством'.

Преследование турок шло до начала нового года. Я помню, что вроде бы до 5 января, но из-за смены стиля могу напутать, по какому. Увы, иссякали силы. Сибирские казаки Калитина сквозь снега пробивались со скоростью 3-4 версты в день, пехоте было еще хуже. Туркестанские стрелки Довгирда были направлены в обход Зивинской позиции турок (очень нехорошее место. В 1877 году ее не смог взять известный кавказский генерал Гейман). Идти им нужно было 15 верст или около того, но вышло, что через сугробы выше человеческого роста. Они шли, вырывая траншеи в снегу, чтобы идти. Шли пять дней, их сочли даже погибшими. Но они прокопали себе дорогу, оказались на фланге Зивинской позиции. Увидев обходную колонну, турки позицию бросили и устремились подальше оттуда.

Дело было сделано. Один корпус турок уничтожен полностью (при его сдаче в плен попали около 200 человек-все, что были) второй сильно побит, в плену командир корпуса и четыре командира дивизий (стрелки Габаева в Горнесе взяли в плен еще одного командира дивизии). Из-под Сарыкамыша он убрался, но ненадолго. От 90 тысяч списочного состава 3 турецкой армии к концу операции осталось 25 тысяч. Около пятнадцати тысяч попало в плен. По очищению района о снега похоронено 28 тысяч турок. Остальные-либо умерли в разных дырах, где их не нашли, либо очень быстро бежали и их не поймали турецкие жандармы в Эрзеруме и окрестностях .Либо вообще не поймали до родных их мест.60 трофейных орудий, огромные обозы и парки, а также запасы— их поменьше осталось возле Сарыкамыша, побольше на западе— Ольты, Горнес, Бардус и прочие места.

В 10 корпусе на новой линии фронта осталось только 3000 солдат, в 11м, который сковывал— 15 тысяч из первоначальных 35.

Стоило это нам недешево, потери русской армии составили около 20 тысяч убитых, раненых и больных, и тысяч шесть обмороженными. А, значит, многим из них будет проведена ампутация. И частенько раны плохо заживали, гноились, из них выходили кусочки кости...

Что до моего участия в событиях... Да, участвовал, 14 и 15 го отшагал 70 с хвостиком верст от Юзверана до Сарыкамыша. Ну хоть с марша в атаку не бросили и даже часа четыре поспать удалось подряд. Потом несколько дней беготни с места на место, когда сотню или взвод поднимали и посылали туда, где есть прорыв или угроза его. Рукопашная возле пакгауза, когда два турка пытались меня заколоть штыками. Не получилось у них, и горюя, ушли они за черту. Не знаю, может, им за смерть в бою полагались послабления или даже освобождение от адского пламени. Контратака, уже за железной дорогой. Вот тут мне попался турок с револьвером. которого я обезоружил и взял в плен. Оказался кем-то вроде сотника, как точно назывался чин-уже не помню. Другая атака, где мне звезданули прикладом по левой скуле, правда, вскользь, отчего я ходил с распухшей рожею. С турком все было куда хуже для него. Потом возле разорвался турецкий снаряд, меня аж вырвало от вони сгоревшей взрывчатки, а, может, от удара взрывной волны. Но отлежался и снова в атаку. Вот так все и шло, пока 25 числа нас отправили по железной дороге, сначала в Боржом, а потом поближе к морю. Есть обычно было что. Хотя пару дней очень понемногу дали, но совсем без еды не случалось. От сильного обморожения я спасался. хотя морду лица пару раз прихватывало. Онемеет щека, увидишь бледное пятно и начинаешь его оттирать. Потом щеголяешь пятном на лике, там, где прихватило, потом снова... Но ни уши, ни пальцы рук, ни ног-это все осталось не примороженным. Хотя, конечно, лучше было бы в валенках. Но кто бы пластуну лошадку подарил для перевозки его пожитков, и кто бы за нею следил, пока я туда-сюда бегаю...

Пока получалось по известной поговорке-'Наша взяла... и морда в крови'. Ну, с учетом наших дел: 'Наша взяла, и морда то побита, то поморожена'.

Были и трофеи-револьвер того турецкого офицера, близнец моего 'Бульдога' на горе Собер-Баш. А потом мне достался турецкий кинжал с костяной рукояткой. Я переживал, не человеческая ли это кость, потом плюнул и перестал об этом думать. И карманные немецкие часы. Нам вообще говорили, что мародерство и прочее законом карается, хотя у казаков дуван, то есть добыча-дело святое и без него никак. Но даже тут я был белее снега, ибо часы обронил явно турок, а были ли это его личные часы или это он отобрал к армянина -подданного Турции или у нашего пленного-кто знает? Ну, и по мелочи, разное. Но тут особо много не найдешь. Что может быть у турецкого аскера? Обмундирование, оружие-нужда в них случалась лишь иногда и то сукно из шинели приходилось тщательно отряхивать от вшей. Мыло, нитки, иголки-иногда. Табак-на кой он мне сдался, некурящему? Трубки -тоже. Горячительного у турок практически не было, а разные гадости восточного типа— ну их. Разве что кофе и соль можно было взять. Еда-то то могла пригодиться. но не у мрущих о голода и холода аскеров 9 корпуса. Кто выжил-выглядели прямо как живые скелеты.

История Сарыкамышского сражения завершилась, но самый главный вывод из нее-не сдавайся. Желательно никогда. Стоило сдаться -и страшное поражение с потерей может, даже всего Закавказья. Выдержали характер и продержались— и к нам пришла победа, да еще какая. Впрочем, читал я про некое сражение времен Семилетней войны с Фридрихом Вторым Прусскими. Там. при Хастенбеке, встретились французская и немецкая армии (почему не прусская-вроде как это были союзники пруссаков из иного германского государства. как мне помнится. Французы атаковали и разбили часть войск противника, но затем ударили немцы и опрокинули французов. Оба командующих решили ,что они проиграли и начали отход. Но в процессе сборов французский полководец понял, что враги отходят быстрее его, а, может, надо замедлить уход? Так и сделали, и остались хозяевами поля сражения, а тогда это было признаком победы. Вот так бывает-медленно уходил и стал победителем,потому, что враг убегал быстрее.

Взятый в плен командир 9 корпуса турок был единственным трофеем такого рода. Но он задумал побег и ухитрился сбежать за границу и добрался до Турции. Везет же людям! _______________

Размышлений о произошедшем было много, часть из них я озвучу позже, пока расскажу вот о чем. Наступление Энвера-паши в общем-то было на грани возможного, и грань эта не раз перешагивалась турецким командованием, и турецкая нога ступала в пропасть авантюры. Но нашелся генерал Юденич, который проявил характер и сделал все, чтобы успех турок вывернулся наизнанку и превратился в катастрофу. Я об этом уже писал. Попытки сказать, что это не он, а Берхман -ну, не очень годятся. Юденич продолжал одерживать победы над турками и было их еще много. Берхман служить продолжал, но себя не проявил, хотя награда за Сарыкамыш позднее пришла к нему.

В 1915 году происходило нечто подобное тому же-наступления турок южнее, или же Алашкертская операция. Юденич сформировал ударную группу под командованием известного генерала Баратова и ударил ею во фланг турок. Если до этого они успешно наступали, то сейчас не стали повторять опыт Энвера-паши и рваться вперед ,пока не кончится все у них, вместе с жизнью. Почувствовали и вовремя удрали обратно. Баратов их отход прозевал и упустил момент устроить еще одно побоище вроде Сарыкамыша. То есть новое подтверждение старой истины, что зарвавшиеся вперед части, превысив необходимый предел продвижения, подставляют себя под фланговый удар и гибнут. Ну, если они, как турецкий главнокомандующий под Алашкертом. вовремя не уберутся подалее.

Практика эта весьма почтенной древности-сокрушить зарвавшегося противника фланговым ударом. Это регулярно проделывали татары, последний раз, кажется под Конотопом в 1657 году. Должно быть, и другие степные полководцы так делали.

Михаил Илларионович Кутузов -три раза значительным отступлением пытался подловить противника. Отходя далеко, он в итоге уравнивал силы и давал шансы на победу. Первый раз у него не получилось, вернее, вышло, но не до конца. Он уводил за собой Наполеона и планировал, отойдя еще немного, похоронить его там. Но император Франц уговорил императора Александра, и тот принудил Кутузова к даче сражения при Аустерлице. Кутузов был против сражения именно там и тогда, но его не послушали.

В 1811 году Кутузов, имея недостаточные силы под Рущуком против турок, дал им сражение, а затем ушел за Дунай. Турки, как и через столетие Энвер, закусили удила, переправились через Дунай и атаковали. Но их отбросили. Турецкий паша стал подтягивать резервы для последующего наступления-обычное дело. Только Кутузов переправил через Дунай колонну Маркова и ударил по турецким войскам, что были на другом берегу. Те были смяты и разбежались, а основные турецкие силы остались на другом берегу-Впереди Кутузов, позади м

Марков и Дунай, и запасов нет долго продержаться. Кольцо или мешок, в который они сами влезли. Третий случай в 1812 году известен всем. Об этом и, может, большем числе подобных случаев Юденич, несомненно, знал, его тому учили. И в Великой войне показал, что уроки прошлых войн им хорошо усвоены.

Но настал 1919год.Гражданска война. Северо-Западная Армия под началом Юденича наступает на Петроград, против красных из района Ямбурга. Юденич тоже вкладывает все сил в один удар, чтобы победить. А что будет, если он не уложит противника этим ударом? Лучше и не думать об этом. Войска Юденича дошли почти что до Петрограда. Прям как Энвер до Сарыкамыша. Но красные не только боролись против ударной группировки Юденича, они тоже нанесли фланговый удар. Два кавалерийских полка 10 и 11 стрелковых дивизий ударили с юга и дошли до Ямбурга. А это уже почти окружение и даже сравнимое с Сарыкамышем на 15 декабря. Пути отхода еще есть, к морю или в обход Ямбурга с севера, но не так, чтобы и удобные. Зима, кстати, тоже близко. Поскольку ворваться в Питер у Юденича никак не получалось, силы иссякали. и есть вполне реальная угроза гибели в окружении, то пришлось уходить за эстонскую границу. Северо-Западная армия на этом закончила существование.

Так вот, это Юденич поддался общей нерегулярной тенденции Гражданской войны или был поставлен в такие условия, что можно работать только так, на грани нового Сарыкамыша?

**

В феврале начальником бригады стал тот самый генерал Гулыга. летами уже не молодой (а молодых генералов я до гражданской войны не видел), но бодрый и подвижный, как капля ртути по столу. Вел генерал себя, как многие тогдашние казачьи генералы старой закалки, то есть как отец всем подчиненным, и, если его ничто не отвлекало. старался поговорить с ними, что их беспокоит, и при нужде помочь, если он в силах это сделать. К этому добавлялась привычка хорошо помнить своих прежних подчиненных. Когда казак видит, что его узнают даже спустя десяток лет, прошедших со службы или его отца через двадцать лет-это задевает нежные струны души. Кстати, моя фамилия у него ассоциаций не вызвала с прежней службой отца. Из чего я могу заключить, что пластунское решение в моей судьбе проталкивал не он. Что же до того. что фамилия моя им не узнана— возможно, отец служил в другой сотне полка, Гулыгу в обер-офицерских чинах-то он много раз мог видеть, но то его не воспринимал, как своего подчиненного. Я хотел отца об этом спросить. но забыл и вспомнил гораздо позже. Прежний же начальник бригады Пржевальский стал командиром корпуса. Он потом и фронтом командовал.

А дальше случилось вот что: резервы Кавказской армии были сведены в Пятый Кавказский корпус, и на них Ставка наложила лапу и отправила на австрийский фронт. Перевезли обе наши бригады из Батума в Одессу и Севастополь, а потом по железной дороге под Львов. И успели мы как раз к Горлицкому прорыву австро-германцев. Правда, основной ужас уже произошел, хотя последующее оставление Восточной Галиции и отход за прежнюю границу и чуток дальше выглядел неприятно после успехов прошлого года.

Потом в госпиталях, я говорил с некоторыми участниками боев против наступления Макензена-они рассказывали про дождь снарядов германской тяжелой артиллерии, разбивавший окопы и укрепления, а потом немцы занимали их. Там, где в окопе были живые и способные сопротивляться, кадровые солдаты держались и дальше, но там. где их побило 'чемоданами', германская пехота проходила, а дальше сыпался и героически сопротивляющийся участок. Если все же он держался, ад обстрела возвращался. Как они говорили: от двенадцатидюймовых бомб образовывались такие воронки, что в них мог поместиться домик, по крайней мере, такой, каков был обычным у небогатого казака Кубанского войска. Своя же артиллерия быстро замолкала-не хватало снарядов, поэтому и бороться с германской артиллерией не получалось, и устроить кровавую баню наступающей германской пехоте тоже. Один артиллерист в красках рассказывал, как ругался его командир батареи, видя идущие густые цепи германцев и не имея снарядов. У них на батарее тогда было всего несколько штук на орудие для самообороны в случае порыва врагов к позиции. Частенько не хватало и ружейных патронов. В общем, к нашему явлению на западный театр войны, наши войска отошли на реку Сан и там ненадолго удержались. Потом господа генералы писали длинные пространные пояснения, что они и тогда видели мрачные перспективы. И что надо было делать, а делалось не так. Ну и говорили, кто именно виноват в оном. Наступление немцев шло и не только там, а на Виленщине и в Лифляндии. Позднее потеряна Волынь и получалось, что наши войска в Царстве Польском обойдены с обеих флангов и надо ждать большого Варшавского окружения. Его избежали, но для избежания пришлось оставить Царство Польское. Фронт остановился под Минском. Наступление немцев длилось до осени, когда в Берлине решили, что по заняться нашими союзниками во Франции и начали переброску сил туда.

Что интересно, воевали против нас совместно немцы и австрияки. Поскольку подданные Франца-Иосифа были послабже, германские войска придавали им как таран. Бывало и интереснее— австрийские части наступали, им доставалось на орехи. Но и наши войска несли потери, расходовали снаряды и патроны. Потом на сцену вылезал германский корпус и прорывал наши ослабленные позиции.

Моим последним успехом на австрийском фронте был бой под фольварком Чарный Двур. Наступавшие австрийцы уперлись в нашу оборону и остановились, а мой батальон ударил им во фланг и тыл и навел шороху с паникой. И я обежал купу сросшихся деревьев и выскочил на позицию австрийского пулемета, который увлекся стрельбой и не обнаружил опасность в моем лице. Опасность имела возможность сразу начать стрелять и руки не марать, но решила, что лучше будет начать со штыка. И патроны сберегу (это нам при обучении еще проходило красной нитью-так вот отзывался опыт первых пластунов), страху наведу-выстрелы звучат часто, можно и перепутать, кто куда стреляет. Разумеется, это все развернутое пояснение, а в бою решение приходит быстро и двумя-тремя словами. Верное решение-ты победил, неверное-ну, понятно, что дальше. Командир расчета, что стоял чуть в стороне, получил штыком в поясницу, наводчик, что начал вставать из-за него, штыком в область печени, далеко стоящий подносчик-вот по нему нужно и пулей. Четвертый поднял руки. Наша взяла! И пулемет наш! Пулемет тогда проходил как вариант пушки и захват его-это показатель подвига и поражения противника. Пленному я показал кинжал, и он закивал головой, дескать, понял. Я его обхлопал по карманам-оружия не нашел, кроме ножика -вот его изъял. И мне не надо попытки им меня резать, и ему полегче будет идти. Но, чтобы не чувствовал себя очень свободно, пусть тащит он пулемет к нашим. Шварцлозе вблизи я раньше не видел, но как-то догадался, что тело его от станка отсоединяется, да и похож он внешне был на наш 'Максим', а то, что его от станка отсоединяют-это я вдел. Вот и разъяснил австрияку, что ему надо тело снят. И он понял! Может, он был словаком, чехом или поляком. которые хоть чуть могут русскую речь понять, а, может, в пиковой ситуации у человека просыпаются таланты толмача, но он понял, закивал и начал отсоединять. Я же проверил фляжки у всех четырех Одна пустая, одна с водой, две с вином! Фляжку с водой отдал пленному, нечего в плену пьянствовать, пей воду. Сильно искать, что у кого есть, я не стал, пока далеко от своих, надо быстрее отсюда нарезать. Изъял только у командира расчета револьвер и даже не глянул, какой там в кобуре. Пленный справился, я ему 'пояснил', что бери и неси, и вот эту коробку не забудь. И 'Бедный бес под кобылу подлез', взвалил тело на правое надплечье и придерживал рукой, а ленту взял в левую руку. Пошли.

По дороге два раза пришлось отгонять других австрияков, что на нас наткнулись. Груза и мне прибавилось— винтовка и патронный ранец. Был такой у австрийцев, они его на пояснице таскали с 80 патронами внутри. У нас меня встретили кто шутками, кто завистью, не всем такие трофеи достались. Винтовку, взятую по дороге, я пока там оставил, а пленного с грузом повел к командиру сотни подъесаулу Пламеневскому. Он у нас недолго служил, пока наш Кандыба из лап медиков не выскользнет. Мне показали на крайнюю халупу, где он сейчас был.

Пришли, но сразу не заходили. он кого-то распекал, даже у нас на дворе уши в трубочки сворачивались о ругани.

Наконец, ругать закончили, на двор высунулся его вестовой Ефим Коломиец и показал-дескать, заходи.

Зашли. Я и доложил, что вот, мол, ваше высокоблагородие, доставил австрийский пулемет и пленного.

Подъесаул по-немецки что-то спросил моего носильщика, тот ему ответил, причем хоть и пулемет не снял, но почтительную позу принял.

-Ну что, приказный, поздравляю с Георгием! Надеюсь, никто другой тяжелую пушку не захватил и потому тебя не обошел.

И сказал что-то пленному, тот сгрузил с себя пулемет и ленту, и вытянулся во фрунт Вообще Пламеневский, хоть и видом не очень солиден был и нос у него картошкой, но почтение к себе внушал. Прирожденный командир!

-Рад стараться, ваш-бродь!

-А где станок к пулемету?

-Не взяли, ваш-бродь! Я один был, а надо еще этим ходячим трофеем (тут я выразился грубее) править и других австрияков отгонять! Со железякой на плечах-не вышло бы!

-А, ладно, мастеровым тоже кушать надо, склепают на заводе взамен новый, будет ополченцам игрушка на старости лет.

Я хмыкнул-тут подъесаул был прав, там, среди ополченцев, такие случались, что попади им такой пулемет, то долго удивлялись бы, какую сложную штуку придумали австрияки!

-Ваш-бродь, а это для вас трофей!

И протянул кобуру с револьвером сотенному командиру. Он расстегнул-там был австрийский восьмизарядный револьвер, я такие уже видел.

Подъесаул поблагодарил меня и отпустил обратно.

И пошел я в свою сотню. Смысл его слов про то, что крест мне достанется, если кто-то гаубицу не припрет, в том, что среди казаков держался еще старый обычай, что казаки общим собранием решали, кому крест положен, а кто малость подождет, 2ишшо молодой'. Подъесаул, конечно, мог вклиниться и казакам сказать, что -де такой-то тоже достоин, но его могли послушать, а могли нет. Издержки старых обычаев.

Потом я узнал, что сотенный командир спрашивал у пленного— стрелял ли перед захватом этот пулемет. Когда захвачен работающий пулемет или пушка-это ценилось выше. Кто-то мне рассказывал, что на Кавказском фронте сотня атаковала турецкую батарею и захватила ее орудия. Сотенный командир мысленно видел себя кавалером Георгия, и начальство было не против, но маленькая загвоздка— Георгий ему полагался за захват действующего орудия или нескольких, а они в запряжке были! Орден-то ему положен, но не такой, а пониже!

Не знаю, как начальство выкрутилось, но стал сотник кавалером Георгия. А что поделаешь— орден статутный и там четко написано, за что дается.

Хотя с моей точки зрения это неправильно, надо дорабатывать статут. Положим, везли к фронту мортиру калибром в 12 дюймов или около того, некий ротный или эскадронный командир ее захватил. Не ждать же ему, пока ее развернут, и снаряд она в крепостной форт вгонит, а то Георгий не дадут!

В сотне я сходил к нашему взводному и отдал ему одну из трофейных фляг с вином-с начальством надо жить душа в душу. А вторую флягу мы ввосьмером после 'туши огни' выпили. Австрийские фляги всех образцов вмещали около водочной бутылки, ну и хозяин немного отпил. так что каждому досталось чуть меньше шкалика. Вволю будем пить дома. Красное было, кислое на вкус. А что это за вино-я в австро-венгерских винах не разбираюсь. Читал у Гашека про 'Гумпольдскирхен', а что это за вино-кто его знает. Не исключу, что это какая-то шутка, вдруг название в переводе означает непристойность

Для чего австрийская винтовка? Пока мы близ этого места. то я буду стрелять из нее, и свои патроны сберегу. За что на меня урядники посмотрят благосклонно.

Потребуется уходить-пока хватит сил, потащу ее на себе. Станет невмоготу-выну затвор и оставлю, желательно в мокром месте. Я за ее сбережение не отвечаю, хоть в моих руках, хоть в работе она-урон казне Франца— Иосифа. ___________

Дня три прошло в боях средней силы, а затем я попал под артобстрел. По нам стреляли какими-то интересными снарядами. Своего рода комбинация гранаты и шрапнели. Вверху вспыхивало белое облачко разрыва шрапнели, а потом головная часть падает тоже и взрывается от удара о землю. Вот такая гадость разорвалась почти над моей головой. Я лежа глянул вверх. Облачко повисло, шрапнель пошла дальше меня, а вот гранатная часть грохнулась рядом. Хоть я и лежал, а четыре или пять осколков в левой ноге, большая их часть в колено и рядом, но был один в стопу. И пора в тыл. Отвезли меня в Харьков, там господа профессора и студенты в моей ноге несколько раз ковырялись, все осколки снаряда вынули, что -то с суставом сделали... Гноилось там еще долго.

Мне довольно быстро стало понятно, что я уже отвоевался, и надо думать, что делать дальше, после тог, как увечного воина отправят домой. Поскольку в госпиталях не спится-хорошо спишь только первое время, из-за того, что отсыпаешься за ранее недоспанное, а потом вылезают разные прелести госпитальной жизни— стоны и крики соседей, у которых приступ боли, запах из гноящихся ран. кто-то умирает, и приходят служители, чтобы его убрать известно, куда. И жалко помершего соседа, и вынос сопровождается приходом кучи людей и тоже происходит не в молчании. Как уже спать-то? И своя любимая рана тоже ночью может показать себя во всей красе. Рану днем почистили, гной удалили, к полуночи он снова набрался и начал давить на сосуды и нервы. И, как я заметил, у живого есть свои ритмы работы и отдыха. Самое простое-коты и кошки. Они днем дрыхнут, а в ночи выходят на охоту или игры. И в людском здоровье тоже есть ритмы. Температура поднимается чаще к вечеру, приступы астмы нередки под утро. Почему? Потому, что у организма есть своя внутренняя аптека или своя внутренняя кухня. Возможно, они-одно и тоже, возможно, это две разные системы. Снизилось содержание вещества А (от слова 'Анальгезия', то есть обезболивание)— и заболела рана в восемь пополудни. Снизилось содержания вещества Б-и вот, пожалуйста, астматический приступ.

Кстати, возможность того, что у одной системы много функций, можно подкрепить половой системой мужчины. Засыпание, просыпание и эрекция связаны.

Размышления о том, как быть дальше, были неопределенными, потому что непонятно, насколько нога будет плоха. То, что не будет прежней, это было бесповоротно, но насколько плохо будет? И я знал, что у многих некогда раненных остается не только рубец, но и многое другое -'открывающаяся рана' (медицина это называет свищом), фантомные ощущения, когда у раненого болит давно отрезанная нога и другое. Дети бегают рядом со взрослыми и многое слышат. Что-то пропускают мимо ушей и мимо памяти, что-то запоминается и, словно кирпичи, ложится в стену миропонимания.

И снова— пластун из меня уже аховый. Всадник-это нужно посмотреть, смогу ли ездить, но с поврежденной ногой -я явно хуже? То есть в строю мне не бывать.

Возможно, где-то в писарях или на складах? Об этом надо подумать. Служить там после ранения не стыдно. Правда, я считал и считаю, что прав был Суворов, говоривший, что после пяти лет службы интендантом их можно смело вешать-есть за что. И мне лично не хотелось бы красть и оттого богатеть. А вот такое: заниматься лечением больных и раненых? Тем более, что закончится война и в станицы вернутся раненые в боях казаки, которых в 25 лет пока рана не беспокоит, но наступит им 35 летний срок жизни и простреленная ляжка о себе напомнит. И третьеочередные казаки, служившие хоть и в тылу, ноне всегда в хороших условиях. Кончится война, и начнутся у них болезни суставов, желудков и прочего. Они побаливали и раньше, но после службы в Курдистане еще сильнее начнут.

Есть и такой момент-врачевание это кабы вывернутое наизнанку искусство убивать. Сначала казак рубил турок и курдов, а потом перевязал себя или товарища и помог ему рану обиходить, ибо туда его рука не дотягивается. Раньше отдельных фельдшеров и лекарей не было, раненого пользовали опытные казаки, сейчас есть обученные люди. Правда, не везде, но станицы растут, глядишь и построили в станице Убинской не только кабак, но и амбулаторию, чтобы болящие казаки ходили не к бабке Ивановне, а к специалисту. Ну, когда им надо нежеланный плод измены мужу изгнать, все равно пойдут к Ивановне, а потом к Кузьминичне, если Ивановна откажется этим заниматься.

Все это хорошо, но как все сделать? Чтобы стать лекарем, нужно университет закончить и пять лет учиться, а до то еще гимназию. Это очень долго, даже если удастся пристроиться на обучение казенным коштом. И -ближайшие университеты

-это Одесса, Харьков и Саратов, и там жить годами надо. Даже если сдавать экстерном за гимназию (слышал, что это можно). надо заниматься этим года два-три, если голова это выдержит.

А фельдшером? Казенные военно-фельдшерские школы-в них срок обучения четыре года.

И даже в Екатеринодаре такая есть для войск Кубанского и Терского тож. Надо порасспросить еще. И я узнал вот что: в школу брали тех, кто умел писать и читать по-русски, и считать. То есть моей станичной школы вполне хватит. А дальше мне фельдшер по моей нижайшей просьбе из дому принес свои бумаги. Там указывались следующие предметы, что он освоил:

'Закон Божий, история России, география, арифметика, начальные основания геометрии, естественных наук, физики и химии, анатомия и физиология, хирургия и учение о повязках; фармация, фармакология и рецептура, патология и гигиена, подание помощи мнимоумершим, служебный и дисциплинарный уставы, русский и латинский языки и чистописание'. И тот же фельдшер сказал, что видел фельдшеров, которые начинали госпитальными служителями. потом, продвинувшись знаниями, они могли сдать экзамен при госпитале и стать фельдшером. По его прикидкам, на это надо года два-три. Если глянуть на список предметов, то абсолютно не знакомы немногие специальные предметы. Начальные основания иных наук вроде геометрии-ну, это надо глядеть, много ли там требуют или хватит понятия о том, что 'Пифагоровы штаны во все стороны равны'. Соль этой шутки еще в том, что древние греки, и Пифагор в их числе, штанов не носили, это для них было признаком варварства.

А что если меня в госпитальные служители не возьмут, и программу военно-фельдшерской школы я не освою, убоявшись бездны премудрости? Вернусь к землепашеству. Мне оно не сильно нравилось, но мои руки требовались, и я их прикладывал. У нас в семье не было принято сыновьям отделяться. все жили вместе, только девки, выйдя замуж, уходили в мужнину семью. Отец еще крепок, хоть и годами немолод. Младший брат ему помогает, и все лучше и лучше. Так что я там могу пригодиться, а могут и без меня справиться, а я лишь иногда в помощь подтянусь, если буду искать места в медицине. Правда, младшему было уже восемнадцать и скоро его могут ждать в полку. Надо узнать, не положена ли ему какая-то льгота. Наш старший брат разбился, будучи послан атаманом с пакетом в другую станицу, то бишь на службе. Я на службе же получил увечье. Может, есть такая статья, что третий сын дома останется или его в местную команду зачислят?

Я думал тогда, что занятие у меня будет вполне достойным и уважаемым, если я все смогу сделать.

Так что для себя я наметил программу действий. Правда, мне еще предстояло великое сражение против 'Женись, пора'. Если раньше я мог отбрыкаться, дескать, со службы приду, так и тогда, то сейчас служба толи будет, толи нет. И под венец я не рвался-не забыл ту, с которой жить не получилось. Она п— прежнему жила в станице, родились у нее две девочки. А Мишка Черепов где-то на Кавказе служил. Мама про это заставила сестренку в письме написать, но где именно этот аспид по горам волочится-она тех мест не знала. Ну и ладно.

К женскому меня тянуло, и его я попробовал, но вот заводить семью и детей-не ощущал такой необходимости. А бой мне предстоял нешуточный. Война шла уже целый год и не по одному казаку плакали его домашние. А бедные девки явно ощущали, что число женихов уменьшается, и конца и краю войне и жертвам ее не видно. И так в прошлом году восемь возрастов выгребли.

Так что на меня могла быть начата загонная охота с целью принудить к венцу силами будущей невесты или невест. Ну и уже не одна есть молодая вдова, муж которой ушел на войну и не вернется уже. У нее может быть ребенок, может, и нет, молодость проходит, а будет ли второй муж? Так что могли меня начать соблазнять и вдовушки, благо кое-что беречь уже не надо.

Вот такие мысли тоже бывали в бессонную ночь, когда не спишь, но ничего так не болит, что завыть хочется и не до размышлений о женитьбе и фельдшерской карьере.

Такие у меня были планы и прикидки. Потом я поехал домой, и к строевой службе был пока негоден.

Добавлю, что нашу бригаду регулярно отправляли в самое пекло из-за чего она потеряла больше десяти тысяч человек убитыми, ранеными и пленными за войну. Это треть потерь всего Войска в той самой Второй Отечественной. И я вхожу в их общее число.

За войну же в бригаде 28 офицеров стали кавалерами ордена Георгия, и рядовые казаки получили около шести тысяч крестов. И моя лепта в той копилке есть. Самый награжденный в ней -это был 6 батальон, там кресты получили свыше 1300 казаков, а вот сколько офицеров-запамятовал. Наш пятый батальон Великого князя Бориса Владимировича ему уступил, но не очень намного. Бригада весной шестнадцатого года вернулась на Кавказ и приложила руку к взятию Трапезунда. павшего в апреле шестнадцатого. Гулыга тогда бригадой продолжал командовать.

__________________

Еще фельдшер добавил, чтобы я не переживал, все это науки, вполне доступные человеку. Сложен латинский язык и некоторые вопросы анатомии и физиологии, там придется зубрить, как и в знании лекарств. Вообще, продолжал он, если бы я был сейчас юным обалдуем, которому хочется дурачиться и шалить, то сложности были бы. Когда делу учится парень постарше, его уже дурь от учебы не отвлекает, самое главное-надо не лениться и побольше делать все руками. Скажем, поступает на лечение больной, которого положат и завтра будут ему операцию делать. Вот и нужно попросить, чтобы завтра позвали посмотреть на операцию, а потом посидеть с больным и помочь ему, даже в ущерб своим развлечениям. Еще он добавил, что сложно рвать больные зубы-тут нужны руки, что растут из нужного места. А если не получается иметь такие, то лучше не браться. Тут фельдшер остановился и сказал, что это он про работу в большом городе вроде Харькова, где найдется и другой зубодер. В селе-придется самому. И посоветовал не забывать про обезболивание. если можно его сделать. Я это запомнил, но еще не знал, что совет не так прост и несложен в исполнении.

Для хождения я выстрогал палку, хотя по ровному и твердому месту можно было даже и без нее обходиться. Вот подыматься и спускаться-там иногда и приходилось поминать разных святых угодников недобрым словом. Доехал я до Екатеринодара, остановился у знакомых отца на пару дней и кое-что разведал насчет своих планов. И дальше подался в станицу. И даже дал телеграмму, что еду, оттого отец и брат меня встретили на телеге и отвезли к дому, ну и видевшие меня одностаничники тоже подходили, здоровались, и меня поздравляли, что вернулся, и грудь в крестах, и голова не в кустах. Мама и сестренка по бабьему обыкновению слезу пустили. Потом весь день заходили соседи и знакомые на меня поглядеть, поздравить и прочее, а дочки тоже с собой брались, они, конечно, вели себя скромно, краснели при удобном случае. Говорили их мамы, а они так вот из-под платков искоса поглядывали. А вечером подошли друзья отца с женами и было продолжение действа. Но завтра нас с ним работа ждала, сегодня на радостях можно и погулять, а вот завтра надо упасть, но все нужное сделать.

На сколько вопросов я ответил за это день-это уму непостижимо. Но это был еще не конец, потом вопросов тоже много было, но это и понятно. Казаки свое единство чувствовали (по крайней мере, мне так тогда казалось), со многими были и личные отношения-с тем мы совместно дрались с парнями с Ванькиных выселок, с тем еще что-то делали. А более старшим людям тоже хотелось новое услышать-о своих родных, которых я мог видеть или слышать, что с ними в других полках, о том, какая сейчас война (это, конечно, больше старших казаков интересовало), а баб-больше про то, какие у меня планы на дальнейшую жизнь и на женитьбу тоже. Про мою раненую ногу тоже много спрашивали. Тут я им мог сказать, что пока ходить могу, в седле еще ездить не пробовал, как работать -увидим вскоре. Но я больше старался рассказать про военные действия— положение мое со здоровьем было не очень определенным, хотелось, чтобы все зажило, как на собаке, но та получится ли? День встречи отозвался мне головной болью завтра, ибо выпивать пришлось со многими, от предложения сплясать я уклонился, сказав, что еще не все на ноге прошло, и даже на медленный танец не рискнул. И мои предчувствия не обманули, одна молодая вдова Петра Мирошника даже приступом на меня пошла, воспользовавшись тем, что я отошел на тот момент от народа во дворе. Ну и выпитое тоже сработало. От соблазнения меня спасла мама, которая бдила и молодую вдову Федосью перехватила. Но Феня мне шепнула, что сегодня не вышло, но потом меня ожидают для тайного разговора и кой-чего еще.

Вообще с началом войны продажа хмельного временно была запрещена, потом временное стало постоянным, и это положение каждый преодолевал в меру сил и смекалки. Отчего, в частности, и расцвело домашнее производство выпивки. Но при этом качество понизилось, и головы трещать стали чаще и дольше.

А завтра остатки хмеля вышли в трудах. Отец посмеивался, глядя, как я периодически за голову берусь, но к середине дня голова болеть перестала, если с утра мне кусок в рот не лез, зато днем поел, как следует.

А затем отец задал вопрос:

-Павлуша, а вот теперь скажи, что ты дальше собрался делать? То, что ты прямо соседям и атаману не сказал-я понимаю, отчего. Скажи пока коротко, но ясно.

-Я, батя, пока могу только прикидочно сказать, потому что не знаю, как с ногой все будет. Если все как сейчас или даже лучше пойдет, то решил я пристроиться в войсковой госпиталь служителем, а потом за недолгое время подучиться и сдать экзамен на фельдшера. Учиться полным курс тоже можно было бы, но там надо четыре года учиться, а я хочу побыстрее. А дальше снова посмотрю на ногу— если выйдет получше, то можно и в полк фельдшером устроиться, если плохо-в Екатеринодаре или в станице место искать. Или в Черноморской губернии. Если бы у нас в станице больницу открыли, то было совсем хорошо. Но, может, и откроют.

-А что у тебя планах про женитьбу?

-А ничего.

Монахом жить я не собираюсь. Но нет вокруг меня ни девок, ни баб, ни вдов, чтобы я с ними хотел их в родной дом привести и вашего благословения спросить. Даже если Мишка с войны не вернется, а его вдова мне авансы давать будет, что я, хоть и похуже, чем раньше, но еще ничего.

Отец покрутил головой:

-До службы ты так не говорил.

-Я, батя, за год войны лучше не стал. Скорее, хуже.

-С годами мало кто хорошеет. Разве что Трофим Каланча. Когда его удар хватил, перестал пьяным драки затевать, а сидел на крыльце и песни пел. Если так его голос не нравится, то пройди пару домов по улице и слышно не будет. Можно было сказать, что от него и никакого ущерба уже не бывало. А если у тебя не получится выучится?

-Вернусь в станицу и буду по улицам ее хромать. Вы с мамой вроде говорили, что никто из родни пьянством особенным не отличался? Значит, и мне есть надежда, что не сопьюсь.

-Нет, я о таких не знаю. Разве что твой дядя по матери, Феоктист, что на турецкой войне погиб. Тогда он еще молод был и иногда лишку себе позволял, но кто знает, остепенился ли бы дальше или вообще с нареза слетел. Ладно. Потом еще поговорим. Только к прокаженным в Синие Горы не устраивайся, еще нам с матерью не хватало бояться тебя обнять, а потом ждать: а что у нас первое отвалится, пальцы или нос.

Я и сам не собирался туда в служители идти, о проказе я знал немного, и то больше страшные слухи, что разносили о ней. Потом, конечно, знаний прибавилось.

Я помог провести все осенние полевые работы, а потом подался в Екатеринодар, исполнять свои планы. Работать я с больной ногой мог, только иногда просил пособить, потому что нога тоже не терпела. Станичные девицы и вдовушки меня н поймали в сети. Я по-прежнему не ощущал желания кого-то назвать своей женой, а для разных историй -лучше заниматься этим вдали от родных стен, хоть в том же Екатеринодаре. Меньше будешь думать о том, хорошо ли это с вдовой обычной или соломенной делать, и не придет ли с фронта муж или брат и захочет тебе руки укоротить. В нашей войсковой столице тоже такая опасность сохраняется, но как-то меньше.

Перед отъездом в Екатеринодар я съездил к Собер-башу, приехал к вечеру четверга, а поехал обратно в пятницу. А потом и к новому месту работы. Взяли меня пока в заразное отделение. Кстати, с началом войны случаев сыпного тифа прибавилось. Ждали еще холеру, но бог нас от нее миловал с 1892 года, хотя в недальней Черноморской губернии подозрительные случаи выявлялись. Боялся ли я заражения сыпным тифом? Отчего-то нет. Ни тогда, ни позднее, и ни пятнистый тиф, ни возвратный, ни брюшной меня не брали. Только попозже малярия одолела. Конечно, своей гигиеной я занимался вдумчиво и последовательно, но ведь нельзя же считать, что в будущем казачьи генералы вроде Мамантова или Улагая, а также неказачий генерал Тимановский не имели возможности заняться своей гигиеной? Нет, хотя господин Тимановский, по рассказам, лечился спиртом, закусывая снегом, и от врачебной помощи отказывался, пока был в сознании. Иногда видно явно саморазрушающее поведение, человек прямо ищет смерти, и она приходит. Правда, не всегда сразу. Вперед нас ждал прямо-таки Тифозный фронт, не менее страшный, чем фронты действующих сил. Говорят, что в бывшей империи тифом заболело около трех миллионов человек. Многие мерли, летальность достигала пятидесяти процентов. Организмы не выдерживали жара и сопровождающего поражения мозга. Описания бреда, что бывает у больных тифом, наполняют литературу. Правда, тиф не рецидивирует, коль раз переболел им, то уже второй раз не будешь. Но надо еще пережить две недели жара и не расплавиться.

Я трудился, не стесняясь сверхурочной работы, и учился. Кстати, многие доктора приглашали меня помогать им с визитами к больным, ибо я считался бесстрашным и не боящимся тифа, а это иногда требовалось. Ну и без тифа мне тоже делать что находилось, я ведь и возбужденного больного мог удержать, если нужно. За это мне кое-что перепадало, как материально, так и в знаниях. Я просил пояснять, что с больным, и мне не отказывали и поясняли, что у больного воспаление желчного пузыря, вот, гляди, Павел, такие-то признаки его, но на операционный стол еще тащить не надо и так далее. Вообще, когда доктора сопровождают помощники, которые ему помогают, по назначению что-то лечебное делают, а когда больному еще и легче становится -это все сильно прибавляет славы доктору. И родственники больных посоветуют другим, что обращайтесь-де к Ивану Арнольдовичу, что живет на улице такой-то и не пожалеете. В прошлом веке были случаи нападений на врачей и фельдшеров во время эпидемий холеры, в частности на Кубани в 1892м году-их обвиняли в том, что они специально заражают людей. К этому времени уже такого не было. Но мне рассказывали потом про Галицийскую армию. Она на рубеже девятнадцатого и двадцатого годов едва не перемерла от тифа. То, что с лекарствами было тяжело-ну, это касалось всех тогдашних армий. Но галичане совсем не хотели идти в лазареты, они набивались в разные закоулки при вокзалах и предпочитали тихо умереть в кладовочке возле багажного отделения, но к врачам не идти. В одном крупном вокзале нашлись около 700 трупов таких вот непротивленцев-самоубийц. На наших вокзалах бывали тоже апокалиптические картины, но больные вывозились в заразные бараки и вокзал убирали. И это было не зря, потому, что пока из зала ожиданию уберут несколько десятков больных, снятых с поезда, они пребывают без сознания и прямо-таки лежи в лужах нечистот.

Меня этот рассказ удивил, но немного позже я прочел про приключения солдата Швейка, и как кадета Биглера лечили от 'холеры'. Если это не выдумка Гашека, что для романа допустимо, то склады мертвых галичан в закоулках вокзала вполне становятся понятны, как и то, что освободившиеся вши от уже умерших и умирающих пойдут гулять дальше по вокзалу, разнося заразу дальше.

Вокруг же творилось черт знает что, только голода еще не было.

Кубанская Рада вообще собралась отделяться и объединиться с Украиной, Кавказский фронт вообще трещал и разваливался и даже ходили такие слухи, что закавказские самостийные республики или те, кто думали, что они — республики, начали разоружать и даже истреблять русские части, отходящие на север, в Россию. Не знаю, насколько это точно, но в то, что азербайджанские власти будут солдат -армян истреблять-вот в это поверю безоговорочно. Донское правительство Каледина тоже по факту отделилось от России. Пришедшие из Москвы части с ним боролись, образовалась будущая Добровольческая Армия ...

Читая газеты или слушая людей, приехавших откуда-то, я ощущал, что мы на пороге чего-то страшного. Чего-я пока не знал и не видел. Но что-то ворочалось во тьме, как чудовище, еще не видное, но лучше бы его и не видеть. Я немного форсировал свои учебные труды и в январе 1918года попросил о принятии у меня экзамена на звание фельдшера. И он состоялся, хотя врачи войскового госпиталя явно пребывали не в том настроении, чтобы очень строго относиться. В Екатеринодаре ходили слухи, что вернувшаяся с Кавказского фронта 39 дивизия, сейчас частью сил воюющая с атаманом Калединым за Ростов и Батайск, другую часть сил повернет на Екатеринодар и разгонит Кубанскую Раду к чертям собачьим, Рада начала собирать свои силы, но у нее это плохо получалось, ибо

казаки навоевались и не рвались снова идти в поход, тем более непонятно за кого или за что. Еще более страшные слухи приходили из Армавира и Новороссийска, откуда тоже должны были явиться революционные войска, а из Армавира еще и что-то вроде другой местной Рады, но уже от правительства Ленина...Разумеется, это были слухи, сильно преувеличенные и размалеванные буйной фантазией народа. Но кто мог сказать, насколько все правдиво? Вот были рассказы про убийства флотских офицеров в Севастополе, называли даже цифру в полтыщи их. Кто верил, кто нет, но оказалось, что убито около ста двадцати офицеров флота, но я не знаю, одномоментно, или за зиму и весну. Мы уже слышали про убийства офицеров и адмиралов на Балтике год назад, и это оказалось правдой. А что будет сейчас?

Но доктора, хотя явно пребывали в шоке от какого-то недавнего события, но соблюдали декорум. Задали целых пять вопросов и захотели увидеть, как я накладываю 'гиппократову шапочку'-это такая повязка на голову. Если ее ни разу не делал, то не получится. Потом полчаса посовещались и сказали, что знают меня как усердного труженика и рады будут видеть среди медиков. Я поблагодарил и даже расчувствовался до слез. Да, так бывает-идешь в атаку, перескакивая через трупы своих, а потом вынимаешь жизни из чужих солдат-и ничего, но в тот момент слезы из глаз брызнули.

Но в госпитале я не задержался и уволился, как только получил бумаги о своем новом статусе. Мне тогда сильно казалось, что вскоре начнется штурм Екатеринодара и будет там кровь течь, как вторая Кубань. А я не хотел убивать ни солдат 39 дивизии. ни казаков— черноморцев, ни казаков-линейцев, ни офицеров, ни генералов-ну, если они меня самого убивать не пытаются. Оттого и уехал в станицу. Снова пошел и не вернулся. Ибо того Екатеринодара, что я видел здесь, уже не было. Он тоже ушел и не вернулся. Так что когда я снова оказался в Екатеринодаре, это был другой Екатеринодар, и него приехал другой я .

А дальше было два года особой жизни: 'Мир ловил меня, но не поймал'. Я не хотел, чтобы меня ловили и заставляли воевать или служить тому, что я не понимаю и не приветствую. Вообще, если все-все описать из того, что творилось в Области КВ и Черноморской губернии-это нужно писать исторический труд вроде Гиббоновского или художественную эпопею вроде 'Ругон-Маккаров'. Я даже такой эпопеи в русской литературе не припомню. Разве что сейчас ее пишут, но я ее не вижу, потому что творят за границей или она просто еще вся не сложилась. Готовы пяток томов из двадцати запланированных и трех внеплановых, а по наличным еще не видно замысел и размах. О происходящем написано много и писать продолжают, я остановлюсь на немногом из своих ощущений и том, что особо не замечали, а, может, и совсем не замечали.

Начну с собственного ощущения. Читая, скажем, Светония, можно увидеть, что каждому цезарю предшествовал разные предзнаменования, которые все видели, но истолковать не всегда могли. И действительно, кровавая заря при рождении цезаря-она к чему относится? К тому, что родившийся устроит проскрипции и децимации, или еще до того нынешний цезарь или консул ввяжется войну и погубит римскую армию? А будущий цезарь-кровопийца еще в пеленках лежат будет? Я и те, что говорили со мной, ничего точно сказать не могли, кроме того, что нечто будет и все, пожалуй. Да, когда в город уже входит армия кого-то, можно ожидать, что за этим последует нечто нехорошее— но для всех или только для кого-то?

Немного скажу о легитимности. Она в наших тогдашних условиях появлялась уже потом, когда врага победят, наведут порядок и выборы проведут. Тут можно возмущаться и говорить, что они неправильные, поскольку кто-то сбежал за границу и теперь не проголосует, оттого его мнение не будет учтено. А оно важнее мнения десятков миллионов оставшихся и проголосовавших.

А пока у возникавших правительств легитимности не было. Либо вообще, либо по большей части. Частичная была у большевиков, потому что они опирались на Советы и съезд Советов. в которые людей выбирали, и их не большевики образовывали, в частности тот самый Петросовет.

Частичная имелась еще у КОМУЧА, хотя Учредительное собрание не являлось исполнительной властью,

оно выбирало форму правления, а уже потом под его выбор должны были формироваться органы управления (пока они формируются, временно. Работали бы старые. а если новая Россия сочтет нужным их оставить, то они же и останутся).Теоретически господин Вольский мог быть министром чего-то там и даже премьером. Правда, его снова выбирали где-то в тайне и из тех, кто под рукою, а не вообще способен к управлению. Далее господин Вольский и компания боролись против большевиков, но их выбросил из политики адмирал Колчак. Вольский ушел в антиколчаковское подполье и начал искать связей с большевиками, чтобы вместе теперь бороться с Колчаком. Что говорит об его властных амбициях, а не мыслях о благе народа

Некоторую легитимность имели национальные правительства, особенно, если их партии и движения образовались ранее. Поэтому у украинского народа был выбор между господином Михновским, что еще при царе подорвал памятник Пушкину, господином Петлюрой, которого многие укоряли тем, что в1914 году присоединился к тем, кто желал 'Войны до победного конца', сиречь занял проимперскую позицию, и господином Голубовичем, что похищал банкира, будучи премьером и вымогал у него деньги. Но тут есть много сложностей, поскольку посторонним сложно сказать, что легитимнее-курултай или Совет.

То же касается и казачьих войск, особенно если вспомнить, что атаманы Дутов и Каледин отказались подчиняться новой власти буквально тут же, с народом не советуясь. Возможно, они ощутили, что не удержатся у власти, потому и не собирали его и не спрашивали.

Так что игра шла между совсем нелегитимными и недолегитимными. И легитимность закреплялось окончательной победой кого-то.

Господа генералы Корнилов, Алексеев, Деникин и иже с ними вообще о легитимности говорить не должны. Вообще-то они военные и к управлению гражданскими структурами должны приступать только в местностях на военном положении. И когда кто-то поручил им это делать? Хоть собрание купцов города Нижний Новгород, словно Козьме Минину? А кто поручил это генералу Корнилову? Неназванные подпольные структуры, подбрасывавшие деньги будущей Добровольческой армии и переправлявшие им офицеров? Пока он были в Ростове с позволения атамана Каледина и вооружались от чьих-то щедрот-тень легитимности имелась. А дальше? Каледин застрелился, а Добрармия ушла на юг, в том числе и в Кубанскую область. И с этого момента Добрармия-это некая кондотта, если не сказать сильнее про банду, что ищет покровительства и легитимизации. Сначала Кубанской Рады. Потом союзников по Антанте. Потом Колчака....

Еще несколько слов о правде. Большинство деятелей белого движения были православными христианами, за исключением некоторого числа мусульман. В их войсках могли быть и китайцы, и калмыки, чьи религиозные воззрения мне не очень знакомы, потому исключим их. Католики и лютеране останутся, ибо Свяшенное писание для них такое же. А там Сатана назван отцом лжи и врагом истины, и пусть не пытаются сказать, что они этого не знали или забыли. 'Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи.' Если юный Антоша Деникин соврал маме, что он что-то не сделал, что было совсем не так— надо оставить это на суд Божий, вдруг по великой милости отца небесного его простят или уже простили и грех отпущен.

Когда он организует (или с его разрешения работают) разные ОСВАГи или 'Азбуки', что разносят по Дону лживую весть, что-де красные желают всех казаков истребить, то что это? Шаг к похоти Отца Лжи.

И это было не в одном случае. Во время 1917-1918 годов в Одессе стоял крейсер 'Алмаз', за которым закрепилась слава места заключения, а также массовых казней. Поползли слухи о массовых утоплениях заживо, сжигании трупов в судовых котлах и прочем ужасе.

Немного позднее генерал Деникин приказал переименовать крейсер, чтобы мрачные страницы террора не пугали сейчас никого. И вот командир 'Алмаза' кавторанг Андросов (служивший на крейсере лет семь, а с осени семнадцатого года командовавший крейсером) 14 сентября 1919 года подает докладную записку, в которой говорит, что мрачная слава 'Алмаза' -это выдумка. До марта 18 года, пока команда не возмутились и потребовала больше так не делать. на крейсер периодически доставляли арестованных, и они некоторое время были там. Таких оказалось 35, только никого из них не казнили. Их отпускали сразу или потом, после разбирательства на трибунале. Одного офицера из них убили матросы миноносца 'Звонкий', но не на крейсере, а вне него. Далее, как уже говорилось, команда постановила арестантов не принимать. И их не принимали. Когда в Одессу пришли немцы, то немного позднее было проведено водолазное обследование гаваней. Возле стоянки 'Алмаза' трупов в воде и на дне найдено не было. В других местах найдено пять.

А кто разносил эту весть? Одесские газеты и одесские грабители. Надевали бескозырки с ленточкой 'Алмаз' и наводили ужас на обывателей.

Адмирал Ненюков докладную прочел и наложил резолюцию, что, ввиду обстоятельств военного времени публикацию об этом он считает неправильным. Но крейсер переименовывать не стали.

Кстати, как кому нравится кавторанг Андросов, спокойно командовавший кораблем во времена матросского террора? И ранее бывший старшим офицером. Матросы их называли 'драконами' и не любили (это очень мягко сказано).

По идее Деникина должны были об этом известить, раз он инициировал перемену названия корабля из-за страшной славы, но вдруг он, занятый наступлением на Москву, не стал разбираться, а сказал: 'Доложите позже!' Уберем его из прямых врагов истины и дете1 сатаны, но оставим в них адмирал Ненюкова, как очень влиятельного человека во флоте ВСЮР.

А Деникин будет поощрителем его лжи путем умолчания.

Возможно, мне возразят, что красные тоже что-то говорили, оказавшееся обманом? Может быть, но от членов РКП(б) требовался атеизм, потому предъявлять к ним претензии, что они-де нарушают христианские заповеди как-то излишне. Среди красных не так редки были лица иудейского вероисповедания. Не знаю, как их религия относится к обману (хотя подозреваю, что терпимо), но снова— как можно предъявлять претензию за нарушение христианской заповеди нехристианину? А вот православному Деникину, а также труженикам ОСВАГа Чахотину, Парамонову и прочим-к ним относятся слова: 'дети сатаны и распространители его лжи'.

Ну и скромный вопрос об участии китайцев в Красной Армии и работе ЧК. Были и такие. Были и призраки китайцев-для борьбы с ними, якобы идущими за Ф, Подтелковым и желающими истребить казаков, дружно поднялись казаки и окружили отряд Подтелкова. Набралось их тысячи две, хотя совсем недавно Каледин сообщил, что никто защищать Новочеркасск не хочет, есть лишь 147 человек в строю. Оттого он и застрелился.

Собравшимся казакам, возможно, было неудобно узнать, что у Подтелкова меньше сотни человек и ни одного китайца и француза, сплошь казаки и иногородние. Но они вынесли и это и со стыда не сгорели.

Про то, что у казачьих атаманов Семенова и Анненкова служили китайцы— уже и говорить неудобно. О китайцах, что служили в неказачьих войсках Колчака и Миллера-еще более.

Добавим в ту же копилку еще немного. Большевиков много обвиняли тогда в прогерманской позиции и даже шпионаже в пользу Германии. Потом как-то притихло. Очевидно, публика это есть перестала и нос воротила.

Но в 1918году атаман Краснов занял тоже прогерманскую позицию, получал от Германии оружие и другую помощь. Частью ее он поделился с Добровольческой Армией. И начальники Добровольческой армии вполне мирно жили с германцами. Если они считали мир с Германией и уклонение от войны с ней грехом шпионажа в пользу Германии, то почему они сами не воюют с ней? Или воевать с нестойкими еще красными частями легче, чем с немцами-не так страшно? Кубанская Рада тут тоже выглядит не лучше, потому что господин Рябовол от нее ездил в Киев, получал от киевских властей оружие и снаряжение и отправлял их на Кубань. И даже шли переговоры об объединении Украины и Кубани в одно государство. Напомню, что хоть УНР, хоть Скоропадский-это марионетки Германии. Но почему-то никто не кричит, что Кубанская Рада изменники и германские шпионы. Или тут большевики, как персонаж Крылова 'виноваты уж тем. что хочется мне кушать' и ничего умнее в досаду им не придумано?

Касательно убийства пленных. Оно было с обоих сторон, но белая сторона этим занималась аж в промышленных масштабах. В Новороссийске и Майкопе число жертв исчисляется тысячами, причем это все произошло очень рано, еще в 18 году. Еще я слышал про марш смерти больных и раненых из Пятигорска. Белые войска подходили к городу, а все госпиталя в нем завалены больными тифом и ранеными. И те, кто там лежал и мог кое-как передвигаться, стали спасаться бегством, собрали последние силы, и в чем были, то есть в госпитальных халатах и белье по мороз пошли из города. Идут, как тени или призраки, дрожат от холода, как-то пытаются согреться, затянув халат потуже или как-то привязав больничные тапочки к ногам, разводя костры на обочинах из того, что удалось добыть и подпалить. Само собой понятно, что он устилали собой дорогу спасения. Прямо-таки средневековое зрелище, в духе Босха или Данте-толпа теней медленно идет в сторону упокоения. И ожидания их не придуманы глубоким испугом души, в вполне ожидаемы.

Потом белых немного попустило, хотя не всех и не всегда, и подобные гекатомбы они не устраивали, ограничиваясь 'всего лишь' расстрелом комиссаров, членов партии коммунистов и евреев. Ну или тех, чей лик чем-то не понравился. А остальных ставили в строй. Иногда перетасовав, чтобы завтра пленный красноармеец не встретился с нелленным красноармейцем и не перешел на его сторону.

Например, взятый в плен в Донбассе пойдет в войска Черноморской губернии, пугать грузин. Или против войск УНР. Впрочем, не всегда, судя по рассказам, могли и на месте оставить.

Было ли что-то такое со стороны красных? Было, если счесть подобным расстрелы пленных в Крыму и расказачивание.

Но надо быть честным и сказать вот что: к Крыму у любого красноармейца был солидный опыт наблюдения за белой политикой. Уже зрелище Пятигорского марша мертвых вполне способно мозги сдвинуть в сторону 'не щадить никого'. И другие акты жестокости это желание только укрепят. Человек мстителен, и, если он свяжет многочисленные акты мучительств со стороны белых с добровольным членством в Добровольческой армии-оставят ли его в живых? Если он служит в некоем Сводно-гренадерском полку— может, его и не сочтут 'породой диавольской'. Может быть. А вот если он доброволец в 'цветном' полку...

Насчет расказачивания-этим занималась не только советская власть, это делали и атаманы Дона, Краснов и кто там был потом. Казак, воюющий за красных, извергался из сословия, родные подвергались репрессиям, а его самого могли и казнить и так делали. На Кубани я такого решения Рады или чего-то не припомню, но индивидуально могли многое нехорошее проделать.

А вот теперь я скажу следующее-самые большие погубители казаков не Сырцов, и не Малкин, а также иные красные,

Самыми большими являются представители казачьего начальства.

Шаг первый с его стороны: политика, ведущая к тому, что на казаков начинают смотреть, как на врага всех и каждого, кто не казак. И это не старые счеты, хотя за прошедшие со времен революции 1905 года время все ее участники не померли и у многих осталось в памяти, как ее давили, а совсем свежий террор казаков против иногородних у себя в Войсках и за их границами. Там они тоже не стеснялись. В итоге оказывалось, что Москва не взята, красные наступают и вот-вот захватят территорию Войска. А дальше все начинали думать, а что с ними будет потом, когда красные придут? Выходило, что могут повторить то, что делали они сами прежде. Поэтому казаки начинали собираться и уходить.

Атаман Дутов зимой 1919 года после потери Омска отступил с Войском по степям и пустыням в Семиречье. Отступавшие умирали от голода, болезней (тиф он и в Семиречье тиф), холода, их отлавливали степняки с целью поживиться...Поход потом не зря назвали Голодным. Да и даже в Семиречье тиф косить армию продолжал. Счет погибшим шел на тысячи.

Поход атамана Толстова на форт Александровский. 5 января 1920 года Остатки Уральской армии Толстова вышли из Гурьева и отправились в самоубийственный марш на форт Александровский в поисках спасения. Путь их пролегал через безводные степи, по морозу, без серьезных запасов, свирепствовал тиф. В итоге до форта дошли едва три с небольшим тысячи из десяти, вышедших туда. Тиф продолжил собирать своих жертв, но у казаков появилась слабая надежда, что хоть кого-то увезут через море к другим белым. Говорят, что немногих и увезли, но в начале апреля к порту подошли красные корабли. Двести с небольшим человек казаков во главе с Толстовым пошли дальше, снов через пустыню в Персию, и дошли, потеряв только четверть состава. А чуть больше тысячи попали в красный плен. Разница между тремя тысячами и неполными полутора тысячами— это явно последствия тифа. Кто не заболел или уже выздоровел и восстановился, то ушел в Персию. Кто остался жив, но был слаб после болезни— сдались. Остальные -явно ушли тем же путем, что и основная масса тех, что вышли из Гурьева.

Донские и частично кубанские казаки этого тоже накушались, правда, кубанцам немного повезло географически. Даже от самых северных станиц до Новороссийска идти не так далеко, как уральцам или оренбуржцам и не по такой пустыне. Вот донцам пришлось идти подольше, и тиф по ним тоже прошелся.

И в качестве дополнения-о роли генерала Павлова в выморожении донских казаков. После взятия Ростова красными фронт остановился на Дону и Маныче. И добровольцы, и донцы и кубанцы после многих поражений зимы смотрели на то, как сократилась их территория и размышляли, как бы не оказаться в море, когда красные снова налягут всей силой.

Дальше белой силе немного повезло-попытки Буденного прорваться через их оборону несколько раз провалились, и под Батайском, и под Ольггинской. До этого казаки полагали Буденного непобедимым, а тут вот подряд несколько неудач. И появилась тень надежд-а вдруг снова придет ратное счастье, как во втором Кубанском походе или летом19 года? Как оказалось-не пришло, но пока об этом не догадывались, и обе стороны готовились к боям. Поскольку фронт по Дону и Манычу был длинен, то требовался подвижный резерв, чтобы быстро явиться к месту прорыва красных и его запечатать. И это даже получалось-пытавшиеся прорываться корпус Жлобы и дивизия Азина потерпели поражение и отброшены за Маныч. И Павлов пошел отбрасывать Буденного. Ради скорости он выбрал более короткий маршрут, но марш в морозы по ненаселенному берегу буквально заморозил силы Павлова. Когда он подошел к Торговой, у его казаков не было сил идти в атаку. Степь покрылась трупам замерзших казаков. Их в степи осталось тысяч пять. Обморозился и сам Павлов. Те немногие, кто были еще способны, пошли в атаку на Торговую, но их быстро вышибли на мороз обратно. А прочие больше стояли— не было сил идти в бой, и даже кричать 'Ура'-на морозе голос садился!

Попробую воспроизвести рассказ участника:

— ...мразь генеральская,...(много всяких слов), четверо суток нас по степи водил, пока с седел падать не стали(еще много слов, не хуже " загиба Петра великого"), вымерзли, как вши на морозе, с такими...генералами и воевать не надо, кончимся еще до боя!(еще много слов). Проводник два раза путь терял, где ж такого (тут исследована родословная проводника и обнаружена его близкородственная связь со свиньями и собаками округи) нашли и за ним двинулись! На погибель двинулись! От полка половина досюда дотащилась, а кто смог, у того руки от мороза свело! Не все даже кричать "ура" смогли, чтобы своим подмогнуть! Рот откроешь, а из тебя не то сип, не то свист вырывается! И голоса тонкие, как у мыша писк! (снова прямой наводкой по генералам). Вот теперь сила донская и лежит по степям и буеракам, не в бою побитая, а померзшая, как Бонапартово воинство! ( еще слова высокого давления) Два дня ничего горячего не ели! Нашли ихние превосходительства дорогу (и снова горячие слова про эти превосходительства)... Атаман Платов так хранцузов морозил, а нас теперь свои генералы, как вшей али клопов перевели!( еще немного пожеланий генералам)...

И действительно, Павлов раньше служил в Забайкалье, где морозы почище донских, да и поморозиться казакам, знакомым с местным климатом и одетым по погоде— все выглядит очень нехорошо.

Итого зима 1920 года стала зимой казачьей погибели— голодный поход Дутова, марш смерти на форт Александровский, ледяная могила казаков Павлова, отход донцов н Кубань. И это только за счет морозов, болезней и бескормицы, без применения оружия! Сырцов, Малкин и прочие тоскливо глядят на все это,понимая, что им генералов не догнать в истреблении казаков.

Снова вспоминается Энвер-паша и его аскеры, которых он повел и похоронил в снегах, и они из снежных могил не вернулись.

Еще надо рассказать о таком вот хозяйственном сепаратизме в Деникинороссии. Политический сепаратизм Деникин давил, иногда тайно, иногда явно. Тот самый Рябовол оказался застреленным, в общем-то, в публичном месте. Два пули в затылок и все. Расследование ничего не нашло, хотя про участие в его убийстве офицеров говорили вслух, но вот не нашли и все. Когда Рада подписала договор с горцами, член делегации священник Кулабухов был повешен. Остальные участники сделал ноги подальше от такой же участи. Видя все это, кубанские казаки стали дезертировать из рядов.

Экономический сепаратизм оставался вне интересов Деникина. Возможно, он так компенсировал кубанским ограничения в других сферах. К югу ККВ примыкала Черноморская губерния, относительно слабо заселенная, перед Мировой войной всего 90 тысяч населения и с не очень удобными для сельского хозяйства землями. Но промышленность ее была развита сильнее, чем в ККВ.И еще там располагались порты на Черном море. В горной местности хлебопашество не сильно было развито. выращивались виноград, фрукты, кукуруза и табак. Но в нормальных условиях, когда будущие члены Кубанской Рады тихо и мирно сидели на своих задах и не вредили, то все было тоже жить не мешало. В окрестностях Сочи рос табак, потому его везли на рынок, продавали и на вырученные деньги покупали хлеб. Кто ел, а кто курил. Можно было отойти от роли денег и менять натуральный продукт на другой натуральный. То, что большевики боролись с частной торговлей-это было их непреходящее заблуждение-бороться с эксплуатацией человека человеком. Но настал 1919 год, и Кубанская рада предалась тому же-на железной дороге в Новороссийск были поставлены пикеты, не попускавшие хлеб в губернию. Отчего хлеб там был вдвое дороже, чем в Екатеринодаре. Когда был запрет вывоза хлеба в Грузию, пока там не пересмотрят свою политику и желание отторгнуть Сочинский округ-это понятно. Но что сделали жители Черноморской губернии Кубанскому войску и Кубанской Раде плохого? Да ничего. Через порт ввозились военные грузы для ВСБР от танков до патронов и мыла, через него же вывозились экспортные грузы. Из губернии шел цемент с новороссийских заводов, изделия завода 'Судрсталь2— бронепоезда, бронетракторы, прицелы для орудий и много чего другого. Таким образом, Кубань радостно получала военное снаряжение с 'Судостали', а вот хлеб для рабочих завода-не заслужили они, пусть работают даром и питаются воздухом. От голода рабочих Новороссийска и их семьи спасали две вещи-рыба, которую ловили в бухте, и мука из Турции. Рада прямо изображала собаку на сене: 'И сама не гам, и другому не дам'. Крестьян из Черноморской губернии кубанские казаки до того довели террором, что крестьяне, хоть и немногочисленные, но подняли восстание и захватили Черноморское побережье от Геленджика до Сочи, благо войска ВСЮР, что там стояли, воевать за Деникинороссию не хотели (среди них было много бывших красных, поставленных в белый строй). Как говорили крестьяне, для них Деникин стал равносилен Ленину. Надо же было так постараться, чтобы создать себе врага из лояльного населения и на пустом месте! А еще лучше было то, что с севера на Новороссийск идет 9 армия красных, а с юго-востока— крестьянская армия Вороновича!

Довыдергивались! Как генерал Павлов на Маныче!

Когда же число не то глупостей, не то преступлений Кубанской Рады превысило чье-то терпение, Рада, войско и прочие ушли и не вернулись.

Разумеется, я об этом всем узнал не сразу, а на протяжении многих лет, и рассказал про увиденное и услышанное( а это далеко не все)уже сейчас, но скажу, что груз на чаше весов все собирался и собирался, и итогом этого стало то, что я осознал: да, я казак .и мне есть, чем гордиться как казаку, но казачество Кубани где-то свернуло не туда и собрало на себя по дороге заразы столько, что быть рядом с ним стало физически опасно и морально недостойно. Поэтому я отошел подальше от белого движения. Мне в этом помогало ранение в Галиции, но оно мне не помешало пойти на польский фронт. Фельдшер-то может и слегка прихрамывать, он не курьер. Иногда я думал, что это с моей стороны искупительная жертва. Но ее не приняли.

Поэтому я жил в станице, трудился на наделе вместе с родными. Хотя жители станицы, прознав, что я фельдшер, все чаще стали обращаться за помощью. И число их росло, и приезжали люди из других станиц. Я поговорил со станичным атаманом (тогда это был отставной урядник Лучко Касьян Семенович).

Семеныч сказал, что он только рад, что можно лечиться в станице, но денег платить мне жалованье он не может. Но может помочь вот как— поскольку больных принимать надо, а там иногда и заразные могут быть, то это надо делать вне родного дома. Есть в станице выморочный курень, хозяева которого умерли, а наследник их так пока с турецкого фронта не вернулся, хотя его однополчане уже тут. и даже намекали, что Демид Акулиничев явно пьянству предается и оттого домой носа не кажет. Поэтому он пока своей властью отдает мне этот курень под амбулаторию, западная половина дома будет использоваться как заразное отделение (при нужде), а в восточной я могу принимать людей, и он не против, чтобы я за это деньги или что взамен брал, но он настаивает, чтобы я знал меру и входил в положение. Так в его молодости ему говорили, как чиновникам следует брать подношения от благодарных посетителей. Отец его в войсковой канцелярии служил писарем и много чего рассказывал. Еще он пообещал помощь с уборкой помещения, а то год там никого не было, и пыли с грязью явно много. И слово сдержал, мобилизовал баб и помещение вычистили.

Я только предупредил. что во время полевых работ могу быть далеко на поле, поэтому пусть ищут меня там, если я срочно нужен. Не срочно-пусть ждут.

Поскольку в станице было две бабки, помогавшие роженицам, а я сам данного раздела медицины немного побаивался, ибо этому был недоучен, потому зашел к обоим нашим специалистками и поговорил с ними. Обещал не влезать в родовспоможение, разве что форс-мажор случится. И то позову их, но пока они идут, сам что-то сделаю. Мне совсем не хочется их хлеба лишать. Все разделом полномочий оказались довольны. Бабки мне потом не одного больного присылали из родных рожениц, кого что-то беспокоило.

Среди екатеринодарских докторов отношение к таким бабкам было насмешливое, а иногда критическое, я же к этому относился так: когда в Ахтырской или Убинской будет возможность открыть родильную клинику с профессорами и подачей вина волнующимся мужьям,

то тогда и можно посмеиваться над бабками. Пока этого нет-лучше Акимовна, которая лет сорок помогает рождаться на свет, чем рожать в чистом поле без помощи.

Так вот мне и жилось. Нельзя сказать, что жил я врачеванием очень здорово и богато, но польза от того была. Иногда мог и в недальний хутор съездить и поглядеть, что с больным или больной.

В Екатеринодаре мне давали книги по лекарственным травам, и я их тогда читал и выписки делал-и тому рад был. Конечно, в Екатеринодаре имелись хорошие аптеки, да и в Новороссийске тоже, но стоили лекарства в них не очень дешево. Поэтому каждый раз приходилось спрашивать-а есть ли у хозяина деньги на аптечное лекарство? Если нет, то начинались поиски, чем бы его заменить. Поневоле вспоминались слова Лескова о применении лоснящейся сажи для лечения. Вроде если соскабливаешь сажу с чугунка справа налево, то сажа опавшее обратно приподымает, а наоборот — наоборот, возвращает к прежнему размеру. И чтобы не давились, сажу настаивали на хлебном вине. Вроде бы смешно, но зачастую больному и лечиться было не у кого и никак иначе, как описанными литератором Некрасовым способами вроде: 'Под куричий клали насест'.

Но надо честно сказать, что станичный фельдшер достаточно быстро набивал глаз и руку на диагностике (анализы крови и другого-это для больших городов, а не для наших палестин), но вот помочь не всегда мог. Но обычно больные и родные их сложности тоже понимали. Вот увижу признаки аппендицита— я ведь сам этот зловредный отросток не удалю, нет ни навыков, ни инструмента, ни обезболивающих. Могу увидеть и даже сопровождать до Екатеринодара больного. А вот довезем ли мы его живым до больницы— бабушка надвое сказала. И многое другое. Будет у туберкулезного больного легочное кровотечение— если смогу остановить его соляным раствором-хорошо, нет-увы.

Отец и мама старели, но выглядели еще бодро, а потом их младший брат порадовал. Начав ухаживать за девушкой, а потом попросил родительского благословения. На службу ему надо было идти в двадцатом году, но мы беспокоились, не дернут ли его раньше-такая практика бывала.

Отец снова поехал в Екатеринодар и снова где-то выпросил бумагу, уже на него, чтобы его служить отправили в местную команду. Свадьбу младшего брата сыграли на Покров 19 года и молодые жили с родителями и мною. Маша меня немного дичилась и называла на 'Вы' как старшего родственника вроде свекра, но постепенно стала общаться, как в с одним из своих братьев. Как она говорила, что среди бабьего населения обо мне разные идеи ходили, когда я в Екатеринодаре жил, вплоть до того, что я вообще в монахи подамся. Но потом, когда я стал жить в станице и кое-кого не оставлять своим внимание, эта идея ушла в прошлое. Но ученым они меня и дальше почитали, я ведь в итоге учился побольше, чем средний казак, и книжки тоже читал активно. Обычно тот самый казак ходил в станичную школу три зимы, на чем обучение в основном и заканчивалось. Если он не был бестолков или ленив к учению, то мог читать, писать и молитвы с катехизисом знать. Счет— ну, это не всегда хорошо получалось. Грамотно писать— тоже не у всех.

Если казака на службе считали способным командовать, он заканчивал учебную команду и еще немного грамоты прикладывалось. И с этом грузом грамотности они шел по жизни. Естественно, мать, отец и старшие братья тоже учили чему-то.

Но среди женского пола грамотных было немного, не больше пятой части. Среди их ровесников мужеска пола-где-то две трети. Девок могло быть и больше, но многие родители по— старинке дочек на учение не посылали. Мама моя говорила, что из трех дочек в семье немного грамотной была только она, но писать не умела. На предложение научить ее отнекивалась, я-де уже старая для учения. А читать она научилась от старшего брата, как он умел, так и научил ее. Отец их сказал, что зря брат старался, девкам и бабам нет нужды в грамотности, но уж сделал, так сделал, ходи, Авдотья, грамотная! Тогда считалось, что, если кто читать умеет, а писать не может-он все равно грамотный.

Дальше станичной школы и учебной команды редко кто проходил

А в декабре 19 года нам с оказией передали письмо нашего свойственника Афанасия Силыча, что жил в Новороссийске, в Станичке. Его сосед (и тоже родственник, но седьмая вода на киселе. а тои десятая), спрашивал, не могу ли я приехать в город и заняться его лечением. У больного нет заразных болезней, но он требует помощи понимающего человека. Родственник еще и человек небедный, оттого с фанабериями, поэтому еще нужно ему показать, что и отчего надо делать и пояснить, что по-другому будет хуже. Но, если разъяснять с ученой точки зрения, то ученость он уважал и ей следовал. Мне было обещано стол и кров, пока я живу там, и приличная сумма денег. Я подумал и согласился. У меня как раз в пациентах было затишье, инфекционных— так вообще ни одного, а тут можно и подзаработать, и разжиться кое-какими лекарствами, да и инструментом обогатиться тоже не помешает. Тем более зима, а за скотиной домашние смогут и без меня справиться. Отец был не против, а мама сказала. что они с невесткой ожидают внука, так что будущему казаку тоже нужно кое-что купить к его появлению на свет. Брат и Маша с зачатием ребенка не стали откладывать это в долгий ящик, отчего отец был очень доволен и даже к мой адрес отпускал ехидные замечания, дескать, мог бы и ты уже двух или трех маленьких деток иметь. То, что фронт очень быстро развалится-из газетных новостей и слухов понять было невозможно.

Собрался, предупредил атамана, (там уже новый был) что я уеду по делам, потому ждите либо поезжайте в иные места.

Железные дороги времен Гражданской войны— могут сойти за еще одну казнь египетскую, но я рассчитывал, что ехать-то недолго, 'всего лишь' верст около сотни. А вышло еще меньше, до станции Тоннельной. Там в вагон вошли солдатики с оружием и всех мужиков трудоспособного возраста выгнали наружу. Детей, баб и совсем от старости разваливавшихся не тронули. Что интересно,

были там в основном люди из 'чистой публики', судя по виду— чиновники невысокого рангу или конторские служители в неказенных учреждениях. Солдатики явно из инвалидной команды и заниматься сбором людей им тоже было против шерсти. Командовавший ими унтер объявил забранным, что, согласно распоряжению какого-то Ростовского начальника (я не все разобрал, потому что рядом загомонили) нас направляют на строительство укреплений, поэтому все берут лопаты на той телеге и дружно следуют, куда показано. На возникшие вопросы, какого ...ими командует ростовский начальник в Черноморской губернии. за 300 с лишним верст до Ростова, были проигнорированы, как и вопросы. а насколько они забраны и буду ли кормить. Наверное, унтер и сам не знал, потому всех отсылал известно куда.

Мне лично копать здешние горки не хотелось. Но я понимал, что возмущаться ростовскими безобразиями именно потому, что они ростовские— не сработает. Просто потому, что сюда приехала какая-то ростовская контора, пусть даже воинское присутствие или этапная служба. Заниматься тем, что делали раньше-нельзя. Никого из ростовских обывателей тут нет, поэтому делают, что поручили. Спасибо, что не падаль закапывать.

_____________________

Но замысел постройки укреплений силами кого найдешь и лопатами в камне заслуживал порицания, поношения, потока и разграбления, чтобы думали, а не мучили обывателей. В те времена полевые укрепления могли делаться по двум способам— старый, то есть постройка редутов или люнетов или, по более новому, то есть сеть окопов. Вторая половина Мировой войны прошла мимо меня, и я не был знаком с тем, что, как оказалось, можно делать. Итого надо на макушках гор и на части склонов строить укрепления каким-то образцом, а промежутки между ними простреливать огнем и контратаковать резервами. То есть решили мы строить -редут на горе Безумной (есть и такая)-тогда роем рвы, очерчивая квадрат или ромб, и вырытую землю насыпаем за рвом, образуя вал. Потом строим внутри блиндаж, в котором солдатики часть времени проводят вместо казармы, и траверс для прикрытия оного блиндажа и входа в редут. Почти что так выглядело то, что строили на Бородинском поле-тамошние флеши и редуты. Если нужна сеть окопов— верхушка горы окружается траншей или несколькими отдельными окопами. Можно и несколько ярусов нарыть. На укрытом от взглядов и стрельбы неприятеля склоне делаются блиндажи для размещения солдатиков. В обоих вариантах впереди может быть колючая проволока или засеки. Можно и больше, но это минимум. В обоих случаях много копается-либо ров квадратом или ромбом, либо сеть окопов полного профиля. Вот тут и таится ошибка. Грунты в этих местах каменистые, лишь сверху прикрытые слоем почвы, хорошо, если на полфута или менее. Дальше камень, многие сажени, аж до центра земли. Камень чаще неплотный, но лопата его почти не берет. Надо брать кирку и лом и выбивать в камне тот самый окоп или ров. Если бы мы рыли окопы возле моей станицы-там грунты не такие мерзкие, то вырыть рвы для редута и или окопы удалось бы за несколько дней. Сорванные мозоли на ладонях-не в счет. А здесь, на холодном ветру-вся наша команда поляжет уже завтра, кто без рук, кто с лихорадкой. Но жаловаться унтеру на то, что его начальник идиот, не стоит. Даже если он с этим согласен. Надо более понятно и по его компетенции. Потому я, хромая больше обычного, вышел из толпы к нему, отрапортовал, что я, мол, отставной по увечью урядник Войска Кубанского по своему здоровью не могу землю копать, у меня нога разбита неприятельской шрапнелью, оттого я и к службе признан негодным. И свою бумагу из-за пазухи извлек и просил отвести меня к коменданту станции или тому офицеру, кто меня может от копания освободить. Насколько я понимал душу мелкого начальника, он обычно побаивается что-то решить сам. Ему проще ткнуть в пункт бумаги-раз у тебя нет такого -иди и делай. Или передоверит решение вышестоящим-они решили, а я выполняю, что они решили. Возможно, я неправ, ибо хоть и стал младшим урядником,

но не по складу души, не после учебной команды, а автоматически-за каждый 'Георгий' давалась еще одна лычка. А учебная команда не полагалась.

Унтер обрадовался, что есть на кого свалить ответственность и позвал солдатика и поручил вести меня и еще одного господина к начальнику станции, и я похромал туда, вместе с конвоиром и товарищем по несчастью, у которого была очевидная крупная грыжа.

Комендант, штабс-капитан, уже успевший с утра принять на душу, и нас принял быстро, сказал поносные слова в адрес этих ростовских господ, что на него навалили необходимость решать за них. Глянул на мою бумагу, глянул на мое колено(а там рубцов хватало), потом на грыжу товарища по несчастью, и сказал, что мы оба можем быть свободными и ехать, куда нам надо, хоть в Анапу, хоть в Черное море(это он так 'пошутил' ,храпоидол), а ты(это солдатику) скажешь, что временно исполняющий обязанности коменданта их освободил от взгромождения Пелиона на Оссу (шутник, однако)..Поскольку солдатик не понял, то добавил матерно, что он их отпустил, а унтер пусть займется более здоровыми и не отвлекает его от дел, у него вино в стакане остынет. Мы разноголосо поблагодарили его высокоблагородие и покинули помещение. Теперь надо было снова пристроится на поезд, потому что прежний уже ушел. Следующий прибыл где-то через час, но ехать пришлось стоя— до того набиты вагоны. А ростовские фортификаторы далеко и не проверили, нет ли в нем слабосильных для строительства еще одного Адрианова вала.

Итого до города осталось восемнадцать верст и два тоннеля (дети в них обязательно пугались) и вот-вокзал. А мне еще далеко, до Станички, а трамвая в городе нет и не скоро будет. Пока есть извозчики, частные катера, что возят людей через бухту и составы, что ходят по железной дороге, что идет по всей протяженности берега города. И народ подъезжает на подножках вагонов и платформах-сообщение-то грузовое, везет поезд не пассажиров, а тот конец порта что-нибудь полезное, и попутные желающие на нем подъезжают. А где надо— там спрыгивают или дожидаются остановки поезда Занятие еще то. Я так рисковать не стал, а стал ходить меж подводами близ вокзала, подыскивая попутный транспорт. И нашел подводу с двумя казаками, что здесь что-то получали для своей сотни. И они подбросили почти до пограничного поста, что был совсем недалеко от улицы Слепцовской, за которой начиналась Станичка. Далее на юг-это и будет она. Так что мы неспешно доехали, болтая по дороге. а дальше я их поблагодарил, поднял свои вещи и пошагал. Идти пришлось с полверсты, я шагал и размышлял о том, что мне казаки рассказали. По их словам, дела севернее Ростова обстояли очень плохо. Донская армия и добровольцы отходят, хорошо, если зацепятся за Ростов или левый берег Дона за ним. Но это они слышал от не всегда трезвых офицеров, что об этом меж собой толковали, а не для нижних чинов ситуации разъясняли. Если вспомнить Сарыкамыш, то мало ли кто о чем шепчется или болтает, если все идет не так, как испуганные жители Тифлиса вообразили. А по опыту восемнадцатого или девятнадцатого года— все действительно может меняться круто и внезапно. И злостная болтовня оказывается истинной правдой.

Как раз к вечеру я прихромал на Кирпичную, где жил родственник наш. И удивил его своим быстрым появлением, он думал, что я появлюсь уже после Рождества. К пациенту я запланировал пойти

завтра, а пока провел вечер в беседах. о том и о сем. Обсудить было много чего. Кстати, про пациента мне сказали, что он с постели почти не встает, у него ослабли левая рука и левая нога. Речь или вообще не нарушалась, или все быстро прошло. Это немного радует, что не надо иметь дело с заразным больным, но и слегка беспокоит. По словам родственника, все похоже на последствия апоплексического удара. У немолодых людей такое не дивно, облегчение состояния возможно, но очень необязательно. То есть я могу застрять, а поможет ли больному?

Про эконмическое положение года мне рассказали, что с этим в городе совсем нехорошо, цены растут чуть ли не каждодневно, и чем ближе к концу года, тем они выше. Людей же в городе все больше, отчего цены тоже растут. В окрестностях города гуляют отряды красно-зеленых, отчего в ночи стрельба стала нередкой, могут и артиллерией ударить. Перестрелки между государственной стражей (это сейчас так полиция называется) и всякими бандитами уже обычны. Я спросил про красно-зеленых, и мне пояснили, что здесь их множество в горах. Красно-зеленые— их так называют за то, что они явно не любят Деникина и прочее начальство Юга России. Более подробно про их политику простые люди не знают. Есть и зеленые не такого оттенка, но поюжнее, за Туапсе и Сочи. Они вроде как политически отличаются от красно-зеленых, но чем — родственник не знал. Их по горам гоняют, но особо это не помогает. Вообще сейчас вечерами и ночью ходить не стоит без неотложной нужды. Мало зимней стужи и ветра, так и разные негодяи встретиться могут, от бандитов до государственной стражи, и кто знает, кто из них хуже. Про стражу ходят упорные слухи, что есть такая практика: обвинить человека в чем-нибудь, хоть в приверженности красным, хоть в контрабанде оружия в Турцию, причем облыжно. Дальше посадить в губернскую тюрьму и спокойно ждать, когда родные посаженного забегают и что-то принесут. Потом можно и отпустить, если много и скоро принесли, но вот беда-тюрьма набита арестантами, как деревяная бочка цементом, а когда в камере сидят полсотни человек-вшам и тифу от тесноты самое раздолье.

Можно и не дожить до освобождения, если сбор затянется.

Я спросил Афанасия Силыча, а действительно ли оружие в Турцию увозят?

Тот сделал хитрое лицо:

-Болтают, что так, но как на самом деле-кто его знает. Турок сюда много ходит, торгуют потихоньку. Парусные фелюги они давно и в большом количестве дают, а сейчас приспособились на них моторы с автомобилей ставить, чем грузоподъемность увеличивают и меньше ветра нужного ждут. Берет такая фелюга тонн двадцать, иногда тридцать груза, в переводе на пуды это под тыщу будет. Или один-два вагона. И на судне много всяких закутков, куда просто так не влезешь. Там многое может спрятаться. Сейчас в Турции сложная ситуация. После поражения часть ее территорий под союзниками. И, говорят, что Греция не прочь от турецких земель себе много чего заиметь. Со времен войны много банд дезертиров до сих пор гуляет. Привыкли грабежом жить и уже не хотят по-старому. Но в турецких землях греков много. И изрядная часть торговли в их руках находится. Греков и раньше не очень любили, ибо не магометане, и завидно было, отчего у них есть, а у меня ничего. Вот теперь, когда греки начали захватывать турецкие земли, как бы не пришлось торговцу Георгиосу ответить за то, что ихний Венизелос в Смирне творит. До ихнего главы правительства простой грузчик Мустафа вряд ли доберется, а вот до Георгиоса-вполне. Так что мыслю я, что желающие купить винтовку есть, но где дешевле-у нас или в Константинополе у французов— про то не ведаю.

— — — — — —

Разговор затянулся надолго, ибо жизнь в губернском городе сильно отличалась от нашей, и новостей тоже много накопилось. Но мне вроде бы никуда являться не надо и там регистрироваться, город не на таком положении, где это обязательно. И отправились мы спать, надеясь, что утро вечера мудренее, как в сказках говорится, а утром мы проснемся по мирным причинам. Засыпалось мне плохо, а прошедший сон, а он повторялся дважды, вообще удивил: я сидел где-то в лесу на берегу ручья, а рыжая лисица лизала мне раненое колено. Язык у нее был шершавый, словно кошачий. Когда проснулся и вспомнил сновидения, то решил, что там происходит явное обострение, и как бы мне не охрометь сильнее, чем уже есть. Но подвигал и никакого ухудшения пока не ощутил. Но мы вскоре собрались в гости к пациенту, так что еще посмотрю, что нога скажет при походе в гости.

Пациент жил на улице Константиновской, совсем недалеко от тюрьмы. Афанасий Силыч намекнул, что больной не прост, и общественным мнением подозревается в каких-то темных делах, ибо очень небеден, а зримых источников богатств не имеет. Он, конечно, держит небольшую лавку и занимается обработкой добытой рыбаками рыбы и ее продажей, в том числе и военному интендантству, но это скорее выглядит ширмой, а что за ней-кто знает. 'Кто знает' и 'Не ведаю'-это были любимые поговорки Силыча, когда он говорил о политике или других людях. Он этим подчеркивал, что разделает слухи, молву и реального человека, о котором они ходят.

Вообще Станичка -это в некотором роде казачий район города. И образовался он ближе к концу Кавказской войны, когда Новороссийскую округу стали заселять заново, ведь после Восточной войны город Новороссийск, разрушенный при отходе, сразу не возродился. Вот и отвели место под казачью станицу Константиновскую, поселили там азовских казаков и отставных матросов. А потом станица стала городским предместьем. другого народу там прибавилось. Занимались люди ловлей рыбы, ее засолкой и копчением, скотобойни та были, а раз скотобойни, то и к ним много чего другого присоединялось, например, обработка кишок для колбасного производства, мыловарение,кожевенное и тому подобное. Добывали с морского дна песок и гальку, последней мостили тротуары. Было ли что-то не совсем разрешенное? Силыч улыбался и отвечал, что много про что говорят, но кто знает, как оно на самом деле? Соседство с таим заводиками было нерадостным, смрад от них стоял невероятный, особенно жарким летом, как над дворами, так и над морем, где владельцы сливали в морские воды свои отходы. Городская дума периодически на это раздражалась, особо вонючие производства временно прикрывала, а владельцев обязывала устранить антисанитарию. Помогало это только частично. Постепенно такие заводы стали располагаться за оврагом по улице Комаровской и дальше на юг, отчего хоть кое-где стало легче дышать. Немного помогали ветра. Когда дул частый ветер бора с северо-востока, то обычно помогало. А вот когда ветер дул с моря, тогда в окрестностях Шереметьевской площади хоть святых выноси-все ,чем порадовали заводики-всем этим начинало пахнуть в доме, от копченых мясных деталей до протухших рыбьих кишок.. Силыч говорил, что иногда аж глаза щипать начинало, от богатого оттенками содержимого ставриды или хамсы.

Вон там -заведение по разливу сладких вод в бутылки, но сейчас зима, спрос на воду меньше, вот оно и работает через пень-колоду. Вон там, на Голицынской, макаронная фабрика...Так мы, беседуя, и дошли до нужного адреса. Силыч велел мне подождать во дворе, сам зашел внутрь и довольно быстро вернулся. Сделал приглашающий знак и быстрым шагом покинул двор— пора на службу, как показывают мои сарыкамышские часы. Вернувшись домой, я их хотел отцу подарить, но он отказался, хоть и с благодарностью. Пояснил это так: часы нужны тем, кого кто-то ждет, на часы присутствия или для вестей, а ему такое не требуется. Если кто-то придет, то он знает, куда идти и где отца искать. А братец отказался тоже, ибо побоялся потерять, как это случилось сего приятеле Митяем. Вышел тот на гулянку, поразил всех часами, а потом, придя домой, обнаружил, что они пропали. Звено цепочки отломилось. Митяй поутру пробежался по местам, где он вечером и ночью бывал, но не лежат они ни у плетня, ни у окошка девки, которую он провожал, ни на ином видном месте. Должно быть, кто-то увидел на земле и подобрал. Про воров, что в Ростове или Харькове вытаскивают часы у владельцев, я слышал, но, чтобы такие в нашей станице водились? Так часы остались у меня.

Я и зашел в дверь. Как выяснилось, это был как бы черный ход в дом, для разных непарадных визитов. Прошел через сени, хоть снега сегодня не было, но тряпкой я сапоги обтер, потом через коридор (а темно там было, как у известно кого и известно где, и прошел в светелку. А там народу сказал, что меня Силыч пригласил к хозяину. Младший сын хозяина сказал, чтобы я скидывал полушубок и папаху вот на этот диван и проходил в ту дверь. Я стукнул в филенку и толкнул дверь.

Войдя, пожелал доброго дня хозяину и метнул взглядом в поисках иконы-нету!

-Заходи, Павел Андреевич, и присаживайся на стул! Образа я в этой боковушке не держу, так что нет их и не будет, пока нового хозяина в дому не случится. Быстро ты собрался, я чаял, что уже после Рождества будешь!

-И так могло случиться, меня в Тоннельной с поезда сняли и к какой-то слабосильной команде едва не пристроили, что укрепления тут строить собралась! Насилу отбился!

Я сел на стул и подробнее рассмотрел хозяина. Лет ему на вид за полсотни, лицо апоплексического вида, лежит укрывшись одеялом на вате. Что интересно, усы имеет, а бородку бреет. Что для человека не из чиновников или чистой публики не очень характерно. Те же казаки, отслужив и женившись, обычно сразу отпускали бороду. Правда, не у всех она росла на вид благообразной, потому, убедившись, что лучше без нее, чем с ней, заново брить начинали и снова к отращиванию приступали попозже, и вот тут уже все могло быть лучше и гуще. К полувеку обычно борода у всякого была. Разве что расти отказывалась напрочь.

-Экая напасть на нас свалилась, а мы и не знаем, что бои под городом кто-то ожидает. И где же это строить собрались?

-Не знаю, я дальше вокзала и не попал со строителями, но они собрались горы лопатами рыть!

-Ты, Павел Андреич, верно понял, что там ахинею творят, снимая всех с поезда, словно красные уже в Крымской стоят и после обеда дальше пойдут! Нет, этого нет, и копать горы лопатой-тоже бестолковый выбор. Но у перепуганных людей ждать чего-то здравого трудно.

Но бог с ними, с этими копателями. Тебя я пригласил, и спасибо тебе великое, что ты не отказался, приехать для лечения. Был у меня не так давно удар, и надо его последствия ликвидировать. Есть один добрый человек, доктор Иван Иванович Горохов, он мне обещал помочь редким методом лечения, чтобы последствия удара ушли, если то будет богу угодно. Но Иван Иванович сейчас нарасхват, больных в городе все больше, а тут нужно проводить процедуры и особым образом, и лучше, чтобы действительно фершал их делал. Я Ивана Ивановича спрашивал, зачем фершал тут нужен, и оно сказал, что делать это нужно не всякому, а человеку понимающему, оттого и санитару, и сестре милосердия такое он поручать не стал бы. Есть и еще такое дело-другому лекарю Иван Иванович не очень хочет доверять свои придумки. И понятно почему-чем больше у доктора придумок, тем больше к нему людей придет, а уйдя— презренного металла оставит ему. Прикидочно курс лечения займет месяц-полтора. Пока ты, Павел Андреич, тут живешь и со мной процедуры проводишь, место в доме тебе найдется и за столом тоже, и денежно тебя тоже не обидят. И не 'колокольчиками', а николаевскими купюрами, хотя, если хочешь, можно и керенками. Иноземных денег не держу.

О сумме мы поговорим чуть позднее, когда услышу от тебя согласие твое, а потом согласие Ивана Ивановича. Скажи, согласен ли ты сам?

-Я не против. Семеро по лавкам у меня не сидят, месяц-полтора мои дела позволяют вне дома побыть.

-Тогда по рукам! Если Иван Иванович отчего-то против тебя будет, то з обратный билет заплачу и за беспокойство добавлю.

И мы ударил по рукам.

-Если ты, Павел Андреич, не против, то я с тобой человека пошлю, чтобы он тебя до Ивана Ивановича довез и сделал все вскорости, потому что Ивана Ивановича могут куда-то вызвать, и там он надолго застрянет. Извини меня за спешку, в более спокойные времен можно было за чаем посидеть и побеседовать неспешно, но тут не все от меня и тебя зависит.

-Делу-время, а чаю -час.

-Сейчас я племянника покличу, и он тебя на телеге отвезет, чтобы ты раненую ногу не таскал по нашим горкам и спускам.

Леванид! Леваанид !

В комнату заглянул паренек лет 17-18ти.

-Ты Зорьку запряг, как тебе сказано было?

-Да, дядя.

-Поедешь к доктору Ивану Ивановичу, а не на мельницу, и отвезешь Павла Андреича туда, потом вместе вернетесь. Помнишь, где доктор живет?

-Помню, на Грибоедовской, невподаль от гимназии, что не казенная, а другая.

-Да, если с казенною попутаешь, до нужной идти недалеко, всего квартал.

— — — — — —

И мы пошли к телеге, погрузились в нее и медленно двинулись. Лошадка выглядела, как та, что может упасть в любой момент и не встать больше, но неспешно шагала, туда куда племянник ее направлял. Я спросил про нее, и племянник похвастался, что она только так выглядит, а на самом деле она летом спокойно дошагала до Геленджика и обратно. Ценное качество во времена возможных реквизиций и мобилизаций. Мы с отцом тоже о том говорили, и разработали план, куда будет спрятана скотина в случае чего. Увы, куры будут, возможно, принесены в жертву -нельзя же прикидываться совершенно неимущими, не будучи ими. Я вспомнил старые критерии казачьего достатка и рассказал Леониду, повеселив его. Тогда казаком убогим назывался тот, у кого были только одна лошадь и одна корова. А казак нищий-имел только дом и огород при нем.

Приехали. завернули во двор и устроили телегу там, а Леонид сказал, чтобы я подошел вон к той двери, хоть на ней таблички нет, но доктор Горохов живет именно там. Звонок там электрический, потому надо нажать вот на ту черную площадочку под козырьком и подержать, пока считаешь про себя-раз-да три. Можно и больше, но тогда хозяева могут высказать претензии, кто это там к кнопке прилип.

Я встал, отряхнулся от клочков сена, обтер сапоги. засунул тряпку обратно за голенище, взял палку и подошел к двери. Нажал, раз-два-три -и отпустил.

Открыла мне женщина, годящаяся по виду мне в матери. Я бы сказал, что это кухарка или кто-то наподобие нее.

-Вот спасибо, хоть один человек не устроил тарарам. Вам кого?

-Добрый день! Мне бы доктора Ивана Ивановича Горохова, но я не хочу лечиться сам, а поводу другого больного с улицы Константиновской, чтобы его лечить.

-Погодите тут, сейчас я спрошу, не занят ли хозяин.

Ждал я недолго, и меня пригласили внутрь, где я под одобрительным взглядом 'кухарки' обтирал подошвы об половик. А потом меня провели в то помещение, что хозяин считал малой гостиной. Тогда я это не знал, но мне предстояло еще много раз здесь бывать. Туда же зашел хозяин. Выглядел он как типичный доктор, и даже в золотых очках, и халат со стетоскопом в кармане-язык сам поворачивается говорить, что болит у меня это вот, и отдает влево, но при этом не лихорадит.

Я представился и изложил, для чего я тут.

-Ага, я понял.

И задал мне пару вопросов из медицины. Я немного забеспокоился, но ответил, и добавил, что в детских болезнях и женских смыслю мало, их в основном госпитале не лечили.

-Э, это не оправдание. Другое дело, если вас в колонию для прокаженных устроили, и вы там четверть век трудитесь безвылазно, то не грех и забыть за годы, как коревая сыпь выглядит... Когда работаешь со всеми людьми, то может прийти кто угодно и заболеть чем угодно. А что у вас с ногой?

-В пятнадцатом году, доктор, попал под снаряд в Галиции. Пяток осколков в ногу. Вот с тех пор и хромаю. Несколько раз оперировали, стало чуть полегче, но не до того, что было прежде Галиции.

-Есть у меня мысль насчет ноги. И сейчас мы ее проверим. Сейчас я принесу аппарат и увидим, что он скажет насчет работы ноги.

-Доктор, а нужно ли это? Меня задействовали для лечения другого человека, а не меня.

-Это тоже условие для того, что я вас для лечения господина Кормилицына возьму.

-Если это не больно, тогда уж...

-Не больнее хирургической обработки ран каждый день.

И Иван Иванович притащил ящик с разными проводами и приборами, поставил на стол, повозился с ними. Потом велел мне разуться и шаровары засучить до колена, а также рукава поднять до локтя. Я все сделал. Потом мне в руку дал свернутый трубочкой медный лист и велел не отпускать, пока не скажут. И Иван Иванович вызвал эту дамочку-кухарку, она ему умывальный таз принесла, и он руки помыл. С моей точки зрения это было совсем излишним, но так делали все доктора, а не всякие там экстерном сдавшие. А дальше он что-то замерял и задействовал меня, чтобы я запоминал цифры, а он потом их запишет. Это так Иван Иванович делал, чтобы процесс диагностики не прерывать после каждого измерения записыванием. Измерял он что-то на восьми местах, на листок цифры записал, и сказал, что ждет меня завтра к десяти часам утра, тогда и скажет окончательно, согласен ли он. Если согласится, то я у него буду занят до обеда, он мне пояснит, что нужно делать, а потом я буду приходить раз в два или три дня, докладывать, что сделано, как получилось и другое.

Умею ли я шприцом пользоваться?

Я умел и подкожно, и в мышцы впрыскивать.

-Значит, хорошо. До завтра.

И он попрощался и вышел, забрав ящик с собою.

Я тоже попрощался, себя в порядок привел, и пошел на улицу. 'Кухарка' меня не проводила, но я все нужное нашел.

Заскучавший Леонид обрадовался.

-Пора ехать, а то что-то недалеко стрельба приключилась. А у вас собой оружие есть?

-Аж два-левый кулак и правый кулак!

Леонид только посмеялся. Оружие-то у меня было, во внутреннем кармане, но я его старался поменьше показывать. Но, кстати, нашего хозяина нужно спросить, если я у него дома жить буду, то не будет ли от моего оружия вреда ему? Да и мне тоже.

Я вернулся, изложил свои похождения, чем больного изрядно удивил. На вопрос об оружии он ответил так:

-Ты казак, я казак, потому оружие в доме иметь право мы имеем. Если это не горная пушка с пулеметом или что-то из воинских арсеналов украденное— тогда возможны разные неудобства.

-Горных пушек не имею, а есть кинжал, что как пластун на службу своим коштом заимел и австрийский револьвер.

Получается, что все по закону.

Револьвер этот был одинаковый с тем, что я сотнику отдал, оружие мне наши казаки в пожитки сунули, когда я в госпиталь загремел, ну и разного другого тоже надавали из трофейного.

-Э, Павел Андреич, не всякий прут по закону гнут, но пока я не вижу повода, чтобы к нам за оружие твое кто-то приставал. Тебе уже рассказали про некоторые наши прелести? Вижу, что рассказали. Правда это, а не слухи. Посиди пока тут со мной, побеседуем о том, о сем, пока время обедать не подойдет. А ты поразмысли, сегодня ли переедешь, или завтра, когда Иван Иванович свое слово скажет.

И я посидел и послушал рассказ хозяина о разных древностях.

Как оказалось, азовские казаки издавна привлеклись для борьбы с черкесским пиратством, а также с контрабандой оружия в их племена. Когда Турция отказалось в пользу Петербурга о власти над береговой полосой, от Анапы и до нынешнего Сочи, черкесские племена это не признали и долго противились. Поэтому сначала вдоль берега ходили баркасы с азовскими казаками и также корабли Черноморского флота и ловили нарушителей. Морские разбойники среди шапсугов и убыхов быстро закончились, а вот контрабанда еще долго проскакивала. Туда, в горы, шло оружие и порох, а также соль. Оттуда-невольники. Черкесские девки в Турции в гаремах высоко ценились, но и казачки и солдатские дочери свою цену имели.

А что еще оттуда можно вывезти? Разве что шашки, случались у горцев мастера этого дела. Хорошие кони в Черкесии тоже водились, но везти коня по морю -это сложно и паки сложно. А девок набить в трюм легче легкого-были бы только они!

Потом начали строить цепь крепостей по берегу, чтобы образовать другую линию. что черкесов отрежет от подпитки оружием. Поэтому построили Новороссийск, Геленджик, Вельяминовское укрепление и другие вдоль берега, чтобы все места, где крупные реки в море впадают— крепостями были прикрыты. Ну и военные суда продолжали поиски вдоль берега. Периодически горцы собирали народу побольше и иногда у них получалось укрепление взять, как это было с Вельяминовским (это сейчас Туапсе) и другими местами. Но хуже горцев солдат косили лихорадки. Там, где реки впадают в море, обязательно есть болота и в них комарье и малярия. Ну, ты же фершал, про это должон знать. Бывало, половина гарнизона в лихорадке лежит. Кавказская лихорадка хиной лечилась, а это такая гадость, что не знаешь, что хуже -болеть или хину есть. И глохнут от нее нередко, и сердце от нее болит.

-А сейчас она в городе есть?

-Есть, конечно, и в Рыбацком поселке, и в Крепости, и на Мефодиевке, где к болотам поближе. Но сейчас безопасно, зима ведь. Наступит теплое время, и комары полетят. Мне Иван Иванович говорил, что средь комаров кусаются только бабы комариные, а мужики-нет. Правда, того, кого летом заразило, и зимой трясти может, и даже всю зиму, тогда лицо у бедняги желтеть начинает, и брюхо болит тоже. Мне один дед из Орловской губернии рассказывал, что для лечения малярии есть простой способ. Нужно поймать трех клопов, завернуть их в папиросную бумажку и бумажку с клопами проглотить. И конец болезни. Клялся и божился, что не врет. Но я как-то не решился так лечиться, так что, может, когда-то попробуешь так лечить, и болящему поможет.

 

После обеда я сходил за своими вещами и перенес их к Кормилицыну. Идти было не тяжело, я даже подумал, что от измерения прибором мне легче стало-неужели так бывает?

А утром снова нажимал на кнопку под козырьком.

Иван Иванович сегодня явно не выспался, но недовольства моим визитом и последующим обучением не высказывал. Про свою диагностику сказал, что получил весьма необычную картину: хотя есть и весьма серьезное ранение сустава и окружающих мышц, но измеренные им отклонения от нормы минимальные, что очень необычно.

Я даже не выдержал:

-Тогда получается, что я симулянт, давно выздоровел, но по привычке прикидываюсь увечным?

-Павел Андреевич, это уже слишком ярко сказано. Но метод электродиагностики еще не отработан полностью, потому возможны неправильные показания или их неправильная интерпретация.

-Извините, а что такое интерпретация?

-Истолкование. То есть мы видим жалующегося на боли в левом локте ремесленника, истолковываем, что такой болью страдают все, кто этим трудом занимается, даем советы и назначения, а потом больной с креста падает и умирает. Как оказалось, у него разрыв сердца, но протекавший нетипично, болело не в груди и не отдавало влево и вообще о болезни сердца не подозревали ни больной, ни доктор.

Но я бы еще раз провел измерение, недели через две и сравнил результаты. Что касается господина Кормилицына, то я согласен, чтобы вы, Павел Андреевич, под моим руководством проводили ему процедуры. Но при одном условии-я расскажу вам смысл процедур и что они должны сделать с нашим больным, но я бы не хотел их разглашения, пока не закончу книгу о этом методе лечения. Если вы вас спросят, что вы делали по моему указанию, вы должны отвечать, что доктор Горохов мне поручал больному впрыскивать вещество в разные места, и иглу вонзать в спину и ноги, но для чего это делается— не пояснил, а сам я такому не учен и старался лишь сделать, как мне сказали! Ну и иным образом прикинуться ничего не знающим и не понимающим! При этом и лгать не надо, методика в училищах и университетах не преподается, поэтому всякий даже усердно учившийся может не понять, даже если постиг всю программу!

-Понял и обещаю выполнить! Тем более, я сдавал экстерном, и мне за невежду сойти легко и просто.

Иван Иванович улыбнулся и сел писать рецепт. Написав, пояснил, что вещество это зовется новокаин (есть и другие названия), и оно осуществляет местную анестезию. Если вонзить шприц с ним в руку или ногу, и ввести содержимое, то будет ощущение онемения и потери болевой чувствительности, а кое-где и больше. На разную глубину, конечно, если уколоть глубоко в руку. до кости, то такое ощущение будет там, в глубине, а на коже нет. Но можно вести немного новокаина под кожу, потом немного глубже и так до кости, то можно с малыми болевыми ощущениями руку отрезать. Там есть много вариантов анестезии новокаином.

Для первого случая мне надо будет вести в четыре места по половине кубического сантиметра. Поскольку я не понял, сколько это, то он мне пересчитал и сказал. И показал, сколько это, на шкале самого шприца. Метрическую систему мне ни в школе, ни на службе не преподавали, а при самостоятельном изучении-возможны провалы в знаниях.

А дальше я учил, как найти те четыре точки, в которые я введу новокаин. Точки располагались на ногах, и водить вещество надо было неглубоко. немного под кожу, а остальное в мышцу, но неглубоко, и игла должна была быть направлена к животу больного. Раствор простерилизуют в аптеке, мне нужно самому простерилизовать шприц и ввести лекарство. После чего пузырек пойдет еще на несколько уколов, а стерилизовать шприц нужно каждый раз. Кожу можно протирать спиртом, а можно самогоном, одеколоном (тут он усмехнулся) — не важно, чем именно. Так что сегодня надо провести первый сеанс, а потом посмотреть, через сколько минут перестанет онемение. Вечером нужно попросить больного подвигать ногами и руками и сравнить, есть ли какие-то изменения. Завтра меня ждут в десять, как и сегодня.

Если аптека затянет с изготовлением лекарства, то приход к Ивану Ивановичу переносится на день после процедуры. Пока все.

Я взял рецепт, шприц в металлической коробке, поблагодарил и отбыл.

А там рассказал, что ждет хозяина дома, когда лекарство будет сделано. Он очень удивился, но вспомнил, что ему обещали необычный метод, так что еще до обеда я поехал в аптеку на Серебряковской, оплатил изготовление лекарства. Аптекарский помощник обещал сделать все часам к пяти пополудни. И не обманул.

Приехав вечером с ним к больному, я занялся кипячением шприца, потом набрал лекарство из флакона и с замиранием сердца вонзил в первую точку, потом во все остальные. Сейчас я бы, конечно, сначала сделал пробное ведение полудозы внутримышечно или подкожно и посмотрел на итог. Теперь-то я знаю, что новокаин может нарушать сердечный ритм, но тогда я этого не знал. А знал ли Иван Иванович? Увы, спросить уже невозможно.

Больной принял все стоически, но сказал, что ощущение ему незнакомо, но назвать его нестерпимым нельзя. Вот необычным— можно Действие лекарства началось где-то через треть часа, и длилось с полчаса. Вечером изменений не было, Утром тоже.

Поэтому назавтра я доложил о результатах.

Иван Иванович сказал, что все пусть та и длится, пока еще резких изменений не будет, сегодня нужно будет сделать снова, но уже не в те места. а в другие. Одну ниже пупка, а две в руки. глубина тоже будет меньше, и только под кожу. И далее он показал, где и проверил, усвоил ли я. Сделать все нужно будет после еды, в пределах часа после нее. Но обязательно не на пустой желудок. Если нет возможности съесть обед, то хотя бы кусок хлеба сжевать или небольшой кусочек сахару.

Проделав лечение, я пошел погулять по Станичке и поглядел на дома и немного на море, а также на мыс Любви Почему он так назывался— ну, вроде там погибли девушка и парень, которые любили друг друга, но кто-то не хотел их брака и убил не то обоих, не то одного, а второй не захотел жить без первого и сам укоротил свой век. Просто было несколько вариантов рассказа. Сегодня сильного ветра с гор не было, только 'борода' нависала, оттого я и поглядел на город, бухту и суда на рейде. Было их не меньше десятка, а в порту тоже лес мачт. Леонид сказал, что вот это вот корабль под английским флагом, те два французские, а вот этот, похожий на утюг-он греческий. Леонид во флагах разбирался, а я даже сейчас могу попутать французский с румынским.

Вечером хозяин отметил, что в желудке у него какие-то непонятные ощущения, немного похожие на метеоризм, но без отделения газов. Изменений в парализованной части не было. Утром желудок уже не беспокоил. Иван Иванович выслушал, хмыкнул и стал показывать мне сегодняшние места. На сегодня точки введения были в стороне от позвоночника и числом четыре.

Доктор Горохов убедился, что я понял задачу и спросил, чем я занят, пока не вонзаю шприц в больного? Я ответил, что ничем особенным, кроме своего обихода. Раз только помог поколоть дрова.

-Павел Андреевич, а как вы отнесетесь к тому, чтобы сходить вместе со мной к больным в качестве моего помощника? Это, возможно, будет не каждый день, и я в долгу не останусь.

-Я, доктор, сам не против, но мне нужно поговорить с работодателем моим. Вдруг ему это поперек горла, чтобы я еще работал на другого. Если он не против и можно будет совмещать одно и другое-то еще более. Но есть сложности— я в городе не здорово хорошо ориентируюсь. Ну и нога -ее тоже нужно спросить, вытерпит ли она пеший поход.

Кстати, а можно ли вечером ходить, нет ли комендантского часа?

-Медиков и священников никакие комендантские часы не касаются, болеют и умирают люди в любой час дня и ночи. И всем нужна помощь и отпущение грехов, если дошло до этого. Новороссийск же не настолько велик, чтобы в нем заблудиться. Семисамский хребет виден из любой точки его, а раз виден, то несложно понять, на каком месте заблудившийся находится. Раз он ровно напротив Сахарной головы, значит, впереди по берегу будет Западный мол и Каботажный, а за ним базар.

Хозяин сказал, что он не против, если это его лечению мешать не будет. Кстати, пятнистым тифом он десять лет назад переболел, так что даже заноса заразы не боится.

— — — — — — — —

Утром хозяин сказал, что ощущает пульсацию в парализованных мышцах. Она не сильна, происходит периодически, ощущается не болезненно. Двигать рукой и ногой легче не стало. Появление этих ощущений его явно приободрило. Я его понимал. Иногда после удара само по себе состояние может немного облегчаться, скажем, речь становится понятной, а до того языком не владел. И понимал еще потому, что тоже так к себе прислушивался. После операции и прочего-начнет ли становиться легче или нет? Душа часто бывала, как на качелях, то в зенит, то в надир, то в надежду, то в пессимизм и мрак на ней.

Уколы были снова возле позвоночника, но дальше от него. Если прошлые отстояли от остистых отростков на дюйм-полтора, то сейчас вдвое дальше. А утром хозяин сказал, что, тьфу-тьфу, но ощущает, что чуть свободнее может пользоваться пострадавшей рукой. На сколько? Ну, это не деньги и не нечто вещественное, но, пожалуй, между двадцатой и десятой частью увеличения возможностей.

Иван Иванович сказал, что он рад, и велел приходить послезавтра, сегодня сделать снова укол ближе к позвоночнику, а завтра снова подальше в стороны, но ближе к шее. И предупредил, чтобы больной водки и вина не пил, а то еще на радостях испортит начавшийся прогресс.

Тем днем я не гулял, а читал книжку 'Княжна Джаваха' из запасов хозяина. Мне она не понравилась, поэтому с радостью пошел дрова колоть. А вечером он мне рассказывал о своих приключениях в 'Гвардии Матильды' в Китае. Так назывались подразделения по охранен дороги— КВЖД. Это название скорее шутливое, в честь жены графа Витте-Полусахалинского. Одно время они по каким-то непонятным причинам скрывали то, что они русские (хотя для всех было явно видно, что не китайцы они, не китайцы), так что носили какую-то отчасти похожую на китайскую форму, а на околыше фуражки китайского императорского дракона. Вот тут чуть не случился бунт. Среди набранных в 'Гвардию' нашлись старообрядцы, а это равнозначно тому, что почти наизусть знали оба Завета. И вот тут до них дошла аналогия из апостола Иоанна, что предавшиеся диаволу получат начертание его на руку или голову.

'И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.' Караул! Пропали наши душеньки! Потом как-то все устаканилось и утряслось, но с тех пор старообрядцы кепи свое носили исключительно кокардою на затылок. Чтобы метка зверя была не на лбу, и пророчество их не касалось. Офицеры сначала негодовали, а потом плюнули, и служба пошла дальше.

Потом рассказ зашел о восстании в Турции на Ильин день 1903 года. Хозяин дома о своем участии рассказывал весьма кратко и уклончиво, как он там оказался и для чего. По моему мнению, он, пока был молод и здоров, регулярно влезал в разные переделки. Всегда ли от них ему был доход-сказать не могу, но, наверное, наличный достаток взялся именно оттуда. А какими способами-война предоставляет много способов разжиться, самое главное-иметь возможность добытое вывезти. Отчего обычному пехотинцу обычно достается только пожрать и выпить, а обознику -чуть больше, а уже офицеру-заведующему хозяйством— сильно больше. Рассказывали мне участники боев в Восточной Пруссии в 14 году, что кое-кому из интендантских офицеров удавалось очистить брошенные немцами поместья и городские дома. В отличии от Мясоедова их не повесили.

Однозначно можно было сказать, что хозяин умел бегло говорить по-турецки и имел какие-то знакомства в Турции до сих пор, потому что турецкие моряки заходили к нему и что-то там решали с ним. Может, и не решали, а вспоминали про прежние битвы, тут я не готов сказать. Приходящим в гости шкиперам готовили и подавали кофе. причем со стаканом холодной воды и вареньем. Все это, разумеется, не мешали в одной посуде, а подавалось отдельно: чашечка кофе, вода в стакане и варенье на блюдечке.

Но мой вкус кофе хорош только с молоком или сливками, можно с сахаром внакладку, но я не против, если кто-то будет пить его с водкой или горчицей. А вот сочетание горячего кофе и холодной воды, может, какие-то тонкие струны вкуса и колеблет, но однозначно вредно для зубов. Поскольку зубные врачи и стоматологи не очень характерны для сел или мелких городов, а посещать их не страшно, только когда от зубной боли на стенку лезешь, то такие эскапады явно излишни.

Но, наверное, если он и воевал в Македонии, то не на турецкой стороне. Больно много и с негодованием он рассказывал про сожжение тамошних деревень и насилия над мирным населением, как от регулярных аскеров, так и от всяких там башибузуков. Я про них от участников турецкой войны слышал, и именно про их 'художества', но думал, что это что-то очень старое. Ан нет, таки не старое. На Кавказском театре вместо них служили курды, охотно грабившие и истреблявшие армянское население, как восставшее против турок, так и ни в чем перед Стамбулом не виноватое. но 'ты виноват уж тем. что хочется мне кушать', и этих псов войны спустили со сворки. Те самые башибузуки-это какие-то племена Малой Азии, близкие к туркам, но не тождественные им. Что интересно, и курды, и эти племена истовым турком почитаются, как лишь условные мусульмане из-за многих отступлений их от канонов. И правда, курдские женщины ходили с открытыми лицами, что могло раздражать турка из окрестностей Анкары, готового простить это христианам (что возьмешь с этих вот), но не тем, кто называет себя магометанами! Правда, мне же говорили, что в том же Стамбуле турчанок без укрытий от мужских взглядов много. Чуть ли не половина. Ну, и на то она и столица, чтобы провинция ворчала на столичный разврат и беззаконие.

Про восстание он рассказал, что оно не было ответом на какое-то вопиющее беззаконие со стороны султана или местного паши, это было результатом политики тамошним стран.-соседей Турции. Они пригревали у себя разные революционные организации, что ставили своей задачу отторжения своей родины от Турции (кто родного села или долины, кто вообще всей обширной области, от моря и до моря), поэтому это была вечная незаживающая рана, в которую по капле утекала сила турецкая. А она и так начинала иссякать, чему свидетельство разгромы ее Италией и коалицией балканских стран. Но турки вляпались в войну с Антантой и теперь им еще хуже стало. Явно дело кончится тем, что в Турции останутся только чисто турецкие провинции, то есть с населением почти сплошь турецкими или с добавкой этих самых условных турок, из которых набирают башибузуков.

Тот прогноз его оправдался. Еще он сказал, что Франца-Фердинанда убили явно такие же молодые революционеры из подкармливаемых организаций, только они жили не по соседству с турками, а с австрийцами, потому их жертвой стал не какой-то Ахмед-паша, а наследник австрийского престола. И тут он тоже оказался прав, роль 'Черной руки 2' тогда не была известна, но потом всплыла. И, по его мнению, успехи вооруженной борьбы напрямую зависят от совместных действий всех сил на одной стороне. В Ильинденьском восстании ее не было. Он также намекнул, что и сейчас этим пахнет. поскольку разногласия между Кубанскими политиками и Деникиным были общеизвестны. А англичане тоже работают на раздрай и развал, чему пример недавний визит в Новороссийск руководителя Сочинских зеленых Вороновича. На пристани его ждут с ордером на арест, но на борту британского корабля он неприкосновенен. Если Альбиону нужно больше хаоса в России, то все правильно, можно еще и Вороновичу подбросить турецких винтовок из трофеев, и к ним по подсумку патронов, чтобы те сильно не радовались и не взяли Екатеринодар от душевного порыва. Если англичанам надо, чтобы Деникин победил красных— они деяниями своими добиваются обратного.

Он снова был прав, но я теперь думаю, что среди британского руководства тоже не было единства, и каждый тянул одеяло на свою сторону. Не было и в Антанте, победив в войне, Сердечное Согласие в политике уменьшения немецкого влияния в мире тоже не было единым. Вот тот же Силезский вопрос. Возникшая после войны Польша претендовала на Силезский промышленный район, и чем больше силезского, тем лучше. Если ставится задача, чтобы Германия, как прежняя сила не возникла вновь, то отторжение Силезии от нее работает именно в нужную сторону. Французы это движение поддерживали, а вот англичане-нет. Поэтому все шло как плавание под парусом при переменном ветре— подуло с такого-то румба-вопрос двинулся в нужную сторону, снова союзники по Антанте чего-то не поделили и не договорились— все пошло назад.

Интересный был разговор и про интересное. Я даже подумал, а не стоит ли мне заняться изучением турецкого языка, вдруг, да и пригодится. Ну и свободное время было.

А к Рождеству пришел подарок — улучшение состояния больного. он даже стал пробовать стоять на ногах, не держась ни за кого или палкой подпираясь. Хватало пока на пару минут, но ведь прогресс-то! Он даже позволил себе полстаканчика домашнего вина и со страхом ожидал, что снова станет тоже, что и было, и меня просил не выдавать его нарушение Ивану Ивановичу. Я обещал и не выдал, а его небесный покровитель не дал состоянию ухудшиться.

— — — — — — — — —

Дни сменялись днями, я проводил сеансы, хозяину дома становилось все лучше, он с опаской ходил по дому, но сам, для страховки придерживаясь за мебель, и уже строил планы, как он выйдет на двор и пойдет сначала по нему, а потом по улице. Насчет улицы он признавал, что сильно забегал вперед, ибо начался период ветров, когда преобладает та самая бора, и она только иногда стихает, но и то как-сегодня ты кое-как удерживаешься, вцепившись в забор, и можешь считать, что ветер стих, потому что вчера ты и у забора не удержался и тебя снесло вверх по улице. Это, разумеется, шутка, но с изрядной долей правды.

25 октября был сильный шторм, отчего сгруженные танки на мол сбросило в море. Потом их поднимали со дна, но два так и остались в глубинах вод. А танки весили до 30 тонн каждый! Это какая сила была у волн и ветра! Пострадали не только танки, сама кладка мола частично разрушилась и потрескалась. Сбило парапет мола, сорвало деревянные рамы, поставленные для того, чтобы суда не бились корпусом об мол. Это мне Силыч рассказывал, он в порту работал и ликвидировал эти повреждения. Он же говорил, что в такой ветер могло действительно пронести по всей улице, если ее направление точно совпадало с направлением ветра.

Город был набит людьми, а они все прибывали. Правительство что-то там планировало, скажем, эвакуировать часть людей в Туапсе и Крым, но результаты трудов видны не были.

Люди жили в вагонах, в которых они приехали, превратив их в условные гостиницы, отчего все пути, где только возможно было их поставить— забиты ими. Ну и свободных вагонов катастрофически не хватало. Афанасий Силыч рассказывал, что не только домовладельцев терзали насильственными вселениями, но и конторы. Главного инженера Портов Кавказского побережья так замучили вселенцы от квартирного управления, что он не выдержал и написал письмо:

'...При этом имею честь доложить, что канцелярия вверенного мне Управления в том помещении занимает 4 комнаты; далее в одной комнате разместилась Часть Торговых Портов и Торгового Мореплавания с Генерал-Майором Верховским. Три комнаты заняты моим помощником Инженером Копытовым с семьей, состоящей из жены и двух взрослых дочерей, а так же помощником Генерал-Майора Верховского Инженером Силичем с матерью и больной сестрой, перенёсшей сыпной тиф, наконец, три комнаты заняты мною, и в этих комнатах живут, кроме меня, моя теща М. Пономарева, две свояченицы М. Пономарева и Л. Петрова /жена офицера, находящегося на фронте/, Л. Ершова, жена заслуженного артиста Петроградских Государственных театров; в одной из этих комнат, проходной, ночует также сын Помощника Начальник Управления Торговли и Промышленности Смыслова; сам же В.А. Смыслов проживает также в помещении моего Управления, ночует на диване в комнате занимаемой Частью Торговых Портов...Из изложенного можно усмотреть, что все комнаты помещения совершенно переполнены и не представляется возможным поместить кого либо...'

После того официальные квартирьеры перестали являться в канцелярию и мешать работать, но энтузиасты из числа авантюристов еще пытались. Но их попытки успешно отражались.

Как выходили из положения домовладельцы? С переменным успехом. Кто доставал грозную бумагу от кого-то из начальства (желательно, генерала) с указанием, что самовольное вселение туда запрещается. Так сделал мой пациент, а Силыч с остальными местными образовали организацию 'Мы все здесь живем', и соседи, что были поблизости по зову малышей сбивались в стаи и немедленно приходили и заявляли, что они-де здесь живут, их тут восемь в этой комнате(семь и них— вот они, подсчитайте), в соседней-шесть(пять— вот они, один трудится на станции. Дети по тайному знаку начинали плач, женщины галдеж и тоже плакали. Достаточно часто это получалось. Я тоже в процессе поучаствовал, когда там бывал. Соседи -то друг у друга бывали и знают, что у кого и где стоит (это для защиты от шибко хитрых комендантских, что потребуют сказать, что за мебель в той комнате, раз вы та живете) Нету здесь свободного места! Опять же могут рассказать, не путаясь, кто это и кем приходится каждому. А хозяин однажды как бы 'сдался' и поселил приехавших чиновников в пристройку с разваленной печью (он как знал и не спешил ее отремонтировать до будущего лета). Гости выдержали с обеда и до вечера, после чего пошли искать другое место. С соседями у него тоже была договоренность о предоставлении 'Здесь живущих'. Я и тут продемонстрировал себя, как здесь живущего и обладателя жены и двух детей (за них сошли добровольцы-соседи), а однажды мы изобразили то, что он болен чем-то вроде тифа, но не совсем обычного, а более заразного тифа, а я его лечу-комендантские выскочили, как пробки из 'удельного шампанского вина 'Абрау-Дюрсо'. Я вспомнил, что есть такая болезнь Брилля, и рассказал про нее нечто страшное-почти как про чуму. Потом мы посмеялись от находки.

В городе было холодно, ветрено, и почти что голодно. Продукты-то были, но деньги -'колокольчики' мало что стоили, отчего цены росли.

'Весь январь и февраль этого года в Новороссийске стояли жестокие

холода. Свирепый норд-ост дул почти без перерыва, проникал сквозь тон—

кие рамы в легкие, южной постройки дома, гулял по вагонам и теплушкам

вокзала. Огромная масса людей, скопившихся в городе, не оставила

буквально ни одного квадратного вершка пустого пространства. Высшие военные и гражданские чины, имевшие связи среди новороссийской буржуазии, кое-как разместились по реквизиции или по знакомству. Но уже среднее и низшее чиновничество жило в невероятной тесноте. Я знал чиновников в возрасте и с положением, которые ютились по 10 — 12 человек в одной комнате, и я помню, как один мой бывший подчиненный рассказывал, что он несколько недель не имел возможности раздеться на ночь и ограничивался тем, что расшнуровывал ботинки. В большом доме Министерства внутренних дел на Дмитриевской стоял настоящий табор ведомственных беженцев. В просторных залах казенного здания в "углах", отделенных развешанными простынями или шкапами с бумагами, жили семьи эвакуированных служащих, образуя огромный муравейник хлопочущих по хозяйству женщин и копошащихся на полу детей. Про простых обывателей и говорить нечего. Редкие, спасенные от реквизиции меблированные комнаты шли поденно за 200 — 300 рублей, и в них тоже въезжали целыми семьями, вперемежку здоровые и больные. Санитарное состояние население было, конечно, ужасающее. Сыпной тиф и легочные заболевания уносили жертву за жертвой. Их уже перестали считать, и только время от времени знакомое имя заставляло остановиться и задуматься.

Денежных знаков в обращении было несметное множество, ставки чиновничьих окладов автоматически увеличивались, но никакое повышение содержания не могло угнаться за бешенной скачкой цен. Офицерский обед был нормирован и отпускался по довольно низкой расценке. Зато рестораторы отыгрывались на "вольных". В феврале обед в ресторане обходился в 250 — 300 рублей. Популярностью пользовалась чехословацкая столовая, где можно было пообедать за 120 — 150 рублей. Побриться в парикмахерской стоило 80 — 100 рублей. Всюду были переполнение и очереди.'

Афанасию Силычу в порту платили 1387 рублей в месяц. Жена его занималась пошивом одежды-сколько ей платили обращавшиеся-я не знаю. Детей малых у них было трое. Как они выживали? Как могли. Потом Силыч признавался, что честно жить было прямо-таки невозможно, потому кое-что пропадало из приехавшего и уехавшего груза. Грузчики находили и изымали, другие прятали, третьи выносили ... 'Не мы такие, жизнь такая'. Оружие и боеприпасы он не брал, а вот обмундирование и разное хорошее-это да. Потом жена продавала без переделки или перешивала, а перешитое продавала.

С топливом было тоже не сладко, даже в порту, хотя бумаги писали и уголь с нефтью находился и его со скрипом выделяли, а, значит, портовые работники могли себе с полведра мелкого угля добыть. Ну, и дети тоже что-то, да и добывали. Свалился с железнодорожных путей пустой ящик из-под чего-то-он будет принесен домой, и даже щепа от расколовшихся досок не будет забыта. В паре заброшенных домов за одну ночь исчезли заборы конуры для собак и дощатый навес. Потом в один домик вселились самозахватчики, и это спасло от выдирания доски полов, двери и косяки. Разбирать домик при каких-то хозяевах люди не решались, пусть они и настоящие или ненастоящие.

До начала февраля я прожил в городе. Пациент успешно продвинулся на пути к выздоровлению. и уже выходил на двор. Рука была еще слабая и не очень точная в движениях, но Иван Иванович говорил, что пока больше нельзя. нужен перерыв на месяц или больше. А летом надо будет выходит к морю, к Соленому озеру, что за городом и тамошнюю грязь прикладывать к больным местам. И с ней полежать с полдня, только стараясь не перегреться на солнышке, для чего идти в воду, а потом смазаться снова. Благо лечебной грязи там сразу на батальон хватит, и на их винтовки останется. А пока ему надо будет занять руки мелкой работой. Скажем, брать иголку и вышивать. И не надо ухмыляться, хоть это не мужская работа, но лечебная процедура.