|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Тимур Лаврович шел по коридору, по которому недавно были проведены две платформы с буровыми установками. Профессор вспоминал, как впервые спустился в туннель и впервые дошел до той странной пленки, перекрывающей подходы к стене протеанской базы. При его приближении плёнка растворилась в воздухе. Он увидел проход в монолитной стене. Чёткие яркие указатели — привычные для земного человека "стрелки" — диктовали руководителю археологической экспедиции направление движения. Остановившись в проёме, профессор прикоснулся рукой к "коробке" портала. Материал похож на камень, но ясно, что это — не привычный гранит или базальт или какая-нибудь другая, обычная для человека горная порода. Ширина и высота портала были достаточны для того, чтобы установки на гравитационных платформах, одна за другой прошли внутрь базы.
Сама база оказалась неприступной — коридор не имел никаких боковых ответвлений, никаких намёков на порталы и входы. Похоже, протеанская база обладала огромными возможностями по трансформации своей внутренней структуры, что, в том числе, обеспечивало ей достаточно высокую степень стойкости при попытках осады и штурма.
Установки аккуратно провезли по тоннелю, ввели в портал и провели по коридору. Техники, инженеры и ассистенты с интересом, но настороженно оглядывались по сторонам. Тимур Лаврович понимал их настроение: быть внутри протеанской базы и не иметь возможности вгрызться в боковые стенки в попытке пройти за их толщу внутрь этого гигантского артефакта... для исследователей было просто невыносимо.
Да, профессор предварительно поговорил почти со всеми своими коллегами, участвующими в работах, предупредил, что не следует даже пытаться искать другие проходы внутрь базы протеан, но... Разве настоящего учёного это предупреждение когда-нибудь останавливало? Нет, никогда раньше — нет. Но теперь... Теперь Сташинский и его коллеги чувствовали, что расплата за нарушение запрета будет предельно быстрой и жестокой.
Археологи потратили немало времени, чтобы проверить обе установки, предназначавшиеся для перевода к другому порталу. Техникам пришлось крайне осторожно провести гравиплатформы с установками через горизонтальный тоннель к стенам базы. Затем совершенно неожиданно учёным захотелось задержаться у входного портала: археологи, инженеры, техники, ассистенты очень долго не хотели уходить отсюда — они впервые встретились с такой технологией, с таким артефактом. Люди несколько раз — туда и обратно прошли пешком путь по длинному, не очень широкому коридору. Шли в первый раз очень осторожно. Никто из спутников профессора не хотел торопиться... Вокруг были монолитные стены, потолок и пол.
Протеанская трансформируемая база — так пояснил Сташинский необычный вид коридора своим коллегам и те вроде бы удовлетворились этим пояснением. Во всяком случае, на словах, да и по ощущениям самого профессора выходило, что удовлетворились.
Достигнув второго, дальнего портала, учёные и техники с инженерами закономерно стали действовать ещё более осторожно. Здесь уже не было створок ворот, прямо за аркой портала начиналась стена горной породы, которую предстояло бурить, прокладывая тоннель.
Сташинский распорядился начать установку гравиплатформ в стационарное положение, приказал начать прокладку отсасывающих трубопроводов, по которым измельчённая порода будет выбрасываться на поверхность под старым куполом шатра.
Несколько часов люди работали, привыкая к тому, что коридор протеанской базы так и останется единственным, что им удалось увидеть. Сташинский чувствовал недовольство своих коллег, но что он мог сделать?
Этот протеанин... Он — серьёзный и не склонный шутить разумный органик. А Шепард... с такими людьми Сташинскому редко когда приходилось контактировать. Весь опыт таких контактов просто кричал, что противоречить таким людям крайне опасно. Да, Шепард не производил впечатления тупого солдафона, способного только стрелять, убивать и калечить, но он был очень непрост. Очень. А с непростыми людьми следовало быть крайне осторожным.
Наконец все трубопроводы были проложены, проверены, закреплены. Вся аппаратура настроена так, как надо. Сташинский связался с фрегатом, передал всю информацию вахтслужбе, та передала её командованию корабля.
Появление меня и Явика было, как всегда, быстрым и внезапным.
Остановившись у портала, Явик смотрел на стену из камня, я просматривала настройки буровых установок. И протеанин, и я молчали. Наше молчание немного нервировало Сташинского, понимавшего, что мы ничего не будем говорить, пока не убедимся в том, что всё запланированное было сделано надлежащим образом. А ведь здесь — только часть работы.
Вторая часть работы должна быть осуществлена в пяти километрах отсюда, над второй базой. Что представляет собой эта вторая протеанская база, Сташинский не знал: ни я, ни Явик ничего ему так и не пояснили. Не считать же пояснением то, что это — некий скальный подземный город, совокупность пещер, залов, коридоров, спусков и подъёмов на самые разные уровни. Профессор не раз участвовал в раскопках таких подземных городов и не только на Земле, но сейчас... Сейчас он чувствовал, что от него что-то старательно скрывают. Скрывают потому, что не хотят, чтобы он и его коллеги когда-нибудь в будущем пострадали из-за прикосновения к слишком серьёзной тайне.
— Вы хорошо поработали, профессор, — сказал Явик, оборачиваясь к руководителю археологической экспедиции. — Если не будут найдены проблемы в аппаратуре и в оборудовании — можно будет приступить к бурению. Как только будут пройдены первые двести метров, профессор, мы должны будем приступить к проходке вертикальной шахты в обусловленном ранее районе Идена. Вторые две установки уже на месте? Как с шатром и охраной?
— Всё сделано. — Сташинский посмотрел на стоявшего у портала Явика, смутно осознавая, что этот странный протеанин не преминёт лично убедиться в том, что на второй "точке" всё действительно сделано надлежащим образом. — Охрана выставлена, там — полувзвод из приданного нам подразделения космопехоты. Командует заместитель сержант Уильямс.
Явик кивнул, не сводя со Сташинского взгляда своих четырёх линейно-горизонтально расположенных глаз и привыкший общаться с батарианцами профессор едва слышно вздохнул: теперь ему предстояло привыкать общаться с разумным, обладающим совершенно иным расположением глаз — зеркал души. Хотя сейчас протеанин, как чувствовал профессор, был настроен вполне благожелательно, что-то в облике и во взгляде этого разумного постоянно напоминало профессору, что перед ним — воин, офицер и командир, который не остановится перед необходимостью проявить крайнюю жестокость, если, конечно, в этом возникнет какая-нибудь нужда.
Вздохнув, профессор продолжил:
— Шатёр выставлен, установки заведены на места, обусловленные в задании. Всё готово к началу бурения.
— Хорошо, — кивнул протеанин, поворачиваясь к порталу.
— Яв, подойди. Взгляни. — я стояла у пульта управления, единого для обеих установок. — Или я чего не понял, или это — недоработка, — старпом указал подошедшему партнёру на одну из строк, высвеченных на экране. — Вот эта позиция.
Услышав о недоработке, Сташинский похолодел. Да, он понимал, что подготовку к бурению и я и мой странный партнёр будем проверять досконально. Потому гонял своих помощников и коллег нещадно, добиваясь максимального качества. И если там, в настройках, действительно допущена ошибка...
— А если так? — спросил протеанин, быстро нажимая своими когтями сенсорные клавиши на пульте. — Посмотри, Джон, вот так будет намного лучше, чем мы планировали.
— Хм. — я посмотрела на изменившуюся сетку показателей. — Ты прав, так будет лучше. Проверим энергообеспечение и — можно будет начинать, — я обернулась. — Тимур Лаврович, прошу вас, подойдите. И инженера, осуществлявшего настройку — тоже пригласите.
Вздохнув, профессор осторожно и медленно подошёл к пульту, склонился над экраном. Рядом остановился инженер, которому Сташинский поручал окончательную настройку параметров бурения.
Несколько минут Явик, я и археологи обсуждали изменения, которые были внесены в сетку параметров.
Слушая, что ему говорим я и странный инопланетянин, Сташинский всё острее понимал, что мы двое за несколько часов сумели подготовиться гораздо полнее и профессиональнее, чем он, начальник экспедиции, смог бы ожидать от воинов. Протеанин и я были, как оказалось, знакомы со многими деталями, известными только очень узким специалистам.
— Тимур Лаврович. — я поняла настроение профессора. — Мы хотим, чтобы вторая база... не сложилась раньше времени как карточный домик. Поэтому проходка горизонтального тоннеля и вертикальной шахты должны быть осуществлены максимально точно и аккуратно. Нам не нужен котлован на месте второй базы. Во всяком случае — вот так сразу, сейчас. — я выпрямилась, сделала шаг назад от пульта, давая возможность своему напарнику завершить на клавиатуре ввод команд. — Мы подождём, пока не будут пройдены двести метров тоннеля. Потом вместе с вами вылетим на точку-вторую. Там тоже надо будет начинать проходку. Затем, профессор, вы сможете выбирать, откуда осуществлять руководство работами. Мы вмешиваться не будем до момента, когда до стены "второй базы" не останется несколько метров. Проходка, как вы знаете, Тимур Лаврович, будет долгой, особенно здесь, в горизонтальном тоннеле. Вертикальный ствол будет пройден за двое суток, горизонтальный тоннель по финальным расчётам — минимум за четверо суток. Так что у вас будет возможность распределить силы экспедиции по двум-трём дополнительным площадкам, определённым в уточнённом плане.
— Да, да. Понятно, — несколько рассеянно ответил Сташинский, изучая показатели на экране пульта. — Конечно, я проконтролирую начало работы на "второй точке". Обязательно.
— Данные введены, — отметил Явик, отходя от пульта и взглядывая на подошедшего инженера-археолога. — Можете включать.
Специалист кивнул, опасливо покосившись на боевую тяжёлую кроваво-красную броню странного разумного органика, нажал несколько сенсоров и обе установки ожили. Сташинский, стараясь сохранить спокойствие, наблюдал, как Явик одним текучим движением переместился к порталу, встал в метре от рабочей зоны буровой установки, стоявшей слева, впился взглядом в стену породы, уже начавшую проседать и выгибаться. Я, в отличие от своего партнёра, не спешила отходить от пульта управления, считывала показания приборов и изредка поглядывала на то, как лучи установок кромсают породу.
— Двадцать минут, Джейн, — пришёл от Явика мыслеобраз. — Двести метров будут пройдены через двадцать минут.
— Тимур Лаврович, через двадцать минут мы с вами выходим на поверхность, — сказал старпом.
— Да, да, конечно. — Сташинский ощутил, что его нервная рассеянность только увеличилась, никуда не исчезнув, хотя оснований для особого беспокойства больше не было.
— Он боится... Боится слишком многого. — Новый мыслеобраз проник в мое сознание и я едва заметно кивнула, не сомневаясь, что Явик поймёт правильно.
Двадцать минут истекли и я отступила от пульта ещё на два шага, поворачиваясь к выходу в коридор базы.
— Идёмте, Тимур Лаврович. — я несколько устало и рассеянно махнула рукой в направлении выхода из тамбура, где стояли установки. — Нам надо поспешить.
Когда тамбур остался далеко позади, я замедлила шаг и повернулась к Сташинскому:
— Тимур Лаврович, я понимаю, вам интересно, что за этими стенами находится, — он указал на стены коридора. — Не буду кривить душой — там много всего. Но, — я посмотрела на Явика, шагавшего рядом со Сташинским, — Я не могу действовать в ущерб интересам нашего партнёра. Это — то, что принадлежит ему, его расе.
— Профессор, — сказал Явик. — Пока что то, что находится за стенами этого коридора — должно остаться тайной. У вашей экспедиции будет предостаточно работы на других площадках. Там вы сможете найти немало интересного, ценного и полезного. То, что расположено здесь и на второй, подземной скальной базе, должно остаться неизвестным, — он посмотрел на занервничавшего археолога и тот с изумлением ощутил, как нервозность отпускает его. — У нас впереди война, а то, что находится за этими стенами — потребует нескольких лет на одно только предварительное исследование. — Явик повнимательнее всмотрелся в глаза Сташинского. — Да, профессор, понимаю, но — объективно вы не успеете сделать всё необходимое до начала Вторжения. Так что то, что там, — протеанин указал рукой на стенки коридора, — останется вне досягаемости членов возглавляемой вами экспедиции. Ясно?
— Ясно, — вздохнул Сташинский, подходя к порталу, за которым начиналась вертикальная шахта.
Загудевшая лебёдка опустила вниз страховочные пояса и двое землян и протеанин, пристегнувшись, поднялись наверх, под шатёр, где, освободившись от подвесных "систем", вышли на площадку к ожидавшему их челноку.
Сташинский поднялся в салон первым, за ним — я и следом — Явик.
Пристёгиваясь, я обратила внимание, что Сташинский ведёт себя несколько скованно. Он уже не выказывал недовольства по поводу недоступности протеанской базы, но...
— Я немного поработал над его сознанием, Джейн. Он — увлечённый человек, а его увлечённость отключает очень многие "тормоза", — вспыхнул в сознании капитана мыслеобраз. — Так же я поработал над сознанием и всех его коллег, введя некоторые ограничения. Обе базы теперь в безопасности. Даже привлечение посторонних иден-праймовцев в качестве вспомогательной рабочей силы не поставит базы под угрозу расшифровки. И я ничего не трогал за пределами этого ограничения, Джейн. Эти несколько дней, пока идёт бурение тоннеля... должны быть спокойными.
Я восприняла мыслеобраз — Явик это не только почувствовал, но и увидел. А также понял, что подобная самодеятельность партнёра очень не понравилась мне.
Подавив недовольство, Явик сформировал и послал уточняющий мыслеобраз, отметив для себя попутно, что челнок уже поднялся в ночное небо Иден-Прайма и направился ко второму лагерю археологов:
— Джейн, нам нельзя сейчас и здесь расшифровываться, — протеанин привычно не указывал явно, кому именно не следует расшифровываться. — Пусть археологи роются в любых других местах, ты помнишь карту, ты видел её "легенду". Эти две точки должны быть пока недоступны. Иными путями побудить археологов... не проявлять излишней активности — это заняло бы очень много времени и не гарантировало бы успеха. И я действительно не трогал ничего за пределами этого ограничения, Джейн. Мне... мне нельзя терять сейчас своих. А если я дам доступ внутрь базы — я их потеряю... Рано ещё моей расе выходить на открытое место. Рано, Джейн. Мои... только-только вернулись, им надо окрепнуть, адаптироваться. Им нужен... корабль. Это — ваша планета, планета, предназначенная людям. А нам надо найти приемлемую для нас планету. Желательно — абсолютно не известную никому из представителей нынешних рас. Всем выжившим протеанам надо покинуть Иден-Прайм. Жнецы... мы для них только строчка в плане, они всё равно будут уничтожать всю разумную жизнь в Галактике, но сейчас... — Явик помедлил и мыслеобраз дрогнул в сознании капитана. — Если мы... все, кто выжил... проявимся, Жатва будет очень приближена по срокам, Джейн. Я... я не хочу этого. И я не хочу, также, чтобы Жатва началась в самое ближайшее время. Нам всем нужно время на подготовку к войне, к противостоянию, к столкновению. Чем больше будет у нас времени — тем лучше мы подготовимся. Нам нужно постараться подготовиться как можно более качественно, чтобы наполнить надежду на выживание... реальным смыслом. — Явик с трудом сдерживал внутреннее волнение, видя, как заинтересованно поглядывает на него Сташинский. — Джейн, если у тебя есть сомнения — мы сможем поговорить на фрегате. Только там... можно будет максимально открыто говорить.
Я отвёла взгляд от иллюминатора салонной двери, взглянула на протеанина, чуть склонила голову, приподняла её и снова стала смотреть в иллюминатор. Этот жест... не очень походил на обычный кивок, обозначавший согласие, но Явик понял. По меньшей мере, я его услышала, выслушала. Теперь мне надо обдумать услышанное. Впереди — работа и надо сосредоточиться на ней.
Профессор Сташинский посматривал на сидевших чуть поодаль от него протеанина и человека, понимая, что эти двое — самые странные разумные, которых он встречал в своей жизни.
Я и Явик общались, причём делали это совершенно открыто, спокойно, в полной уверенности, что их никто не подслушает и не поймёт. Самое горькое было то, что он, профессор археологии, достаточно известный учёный, понимает: так и есть. И сейчас протеанин вполне мог говорить со мной о том, как дальше не пускать археологов внутрь протеанской базы. Конечно, они — воины, для них противостояние, бой, даже смерть — привычны. Для него же привычно открывать новое в очень старом. И вот теперь мы двое не даем ему возможности найти это новое, дать этому новому шанс быть узнанным, исследованным, введённым в научный оборот.
— Мы почти на месте, — сказал водитель. Две минуты.
Я кивнула, вставая с кресла, поправляя винтовку и набедренные боксы. За мной поднялся Явик, шагнувший к двери.
Вздохнув, Сташинский отстегнул привязные ремни и тоже встал, подумав о том, что его оттеснили от двери. Воины... Может, они действительно чувствуют, что приближаются бои? Может быть.
— Сэр! — к челноку, опустившемуся на площадку, подошла Эшли Уильямс. — Полувзвод из состава моего взвода, сэр, осуществляет охрану периметра и базы. Происшествий за время охраны не было, сэр, — она опустила руку от шлема, отступила на два уставных шага.
Я, оглядевшись по сторонам, кивнула:
— Рапорт принял, сержант. Как люди обустроены здесь?
— Два домика. В одном — археологи и техники с инженерами — восемь человек, в другом — мои люди, сэр, десять человек. Два человека — в боевом резерве, два человека — отдыхающая смена. Остальные — на постах.
— Ясно, — капитан увидел, как Явик, взяв Сташинского за руку, отводит его от челнока, что-то поясняя учёному своим фирменным, чуть стрекочущим голосом.
То, что я увидела, мне понравилось — маскировка была выполнена нормативно, охрана не "светилась" в открытую, зона, в которой было запрещено появляться местным жителям, ясно и чётко обозначена — вешки хорошо заметны и днём и сейчас, ночью. Свечение фонарей и прожекторов на площадке было притушено — видимо, берегли энергию и просто не хотели давать любопытствующим возможности что-либо чётко рассмотреть.
— Рапорт принят, сержант. Спасибо. Свободны.
— Есть сэр. — Эшли отошла от капитана.
Прибытие протеанина и старпома здесь ожидали — археологи, техники, инженеры, два ассистента профессора работали эти несколько часов, готовя шатёр и две буровые установки. Предполагалось, что бурить придётся несколько суток, в почти непрерывном режиме. Да, постепенно археологи, получившие уточнённую информацию, меняли места расположения своих лагерей, переходили к более "интересным" и обещавшим успех площадкам. Протеанин... жёстко и чётко взял управление раскопками на Идене в свои... руки... Или — лапы. Впрочем, наверное, на "лапы" он и оскорбиться может, а если оскорбится такой... то обидчик может пострадать очень серьёзно.
Я вошла под шатёр, приветственно кивнула ассистенту, снимавшему показания с экрана пульта управления одной из установок. Подошла к ограждённому месту, где предполагалось начать бурение. Все эти часы археологи осуществляли необходимые подготовительные работы. Здесь было главным закрыть для доступа местных жителей огромную по иденским меркам территорию. Да, пришлось предупредить о возможном появлении котлована, но здесь — камень, пахотной земли очень мало, поэтому крестьяне и фермеры не особо возражали. Строители — да, возражали, они отсюда иногда брали камень, но им подождать легче, чем тем, кто работал на земле и кормился с земли. Слушая пояснения второго ассистента, я изредка оглядывалась по сторонам.
Явик не утерпел, проводит "воспитательно-разъяснительную" работу. Вроде бы и не давит на Сташинского, но... кто его знает, что в понимании протеанина "не давит", а что — очень даже "давит". Пятьдесят тысяч лет разницы давали протеанину множество преимуществ, которыми он, кстати, не спешил воспользоваться в полной мере. Так, немного. Пока в рамках. Честно ведь сказал, что повлиял на археолога. А мог бы, вполне мог бы и не говорить.
Кое в чём партнёр, конечно же, прав. Если дать возможность археологам закопаться в базу — доверие протеан будет потеряно. Не подорвано, а потеряно. Именно потеряно. Археологи — ужасно терпеливые и настойчивые люди, поэтому если бы Явик не провёл работу со Сташинским... что помешало бы ему отдать распоряжение о бурении стенки коридора? Да ничего. Он — руководитель археологической экспедиции, учёный, исследователь. Попробуй такого энтузиаста останови... Так что лучше, когда он всё же знает рамки, за которые нельзя переходить. Просто опасно переходить.
Бурение началось, установки включились и работают нормально. Смотреть здесь особо нечего. Как обычно — дойдут до определённой отметки и прекратят работать. Автоматика сделает всё так, как надо. Я ещё раз взглянула на экран пульта управления, переговорила с техником, инженером и ассистентом профессора, после чего вышла из шатра.
Гудения установок здесь не было слышно — звукоизоляция была выполнена на "отлично". Вокруг внешне всё было спокойно. А ведь где-то под ногами, в нескольких десятках метров лежит протеанский корабль. Возможно — почти не повреждённый.
Старпом слишком хорошо понимал, что будет означать обнаружение такого корабля для иден-праймовцев. Такая находка вызовет слишком большой резонанс, ажиотаж и привлечёт повышенное внимание администрации района и планеты, а там и до паломничества всяких разных "заинтересованных лиц" и не только, кстати, землян, очень недалеко будет. И как тогда сохранить в тайне базу протеан? Нет, эти две базы надо сохранить в максимальной тайне. Просто потому, что выжившим протеанам нужно покинуть Иден-Прайм. Для них здесь спокойной жизни не будет. Планета колонизирована, заселена людьми. А вернувшимся из криостазиса нужна своя планета, на которой только они, выжившие протеане, будут полноправными, полновластными хозяевами.
Им ещё предстоит несколько дней перегружать необходимые припасы, технику, оборудование с базы на корабль. И только потом корабль, приняв на борт всех выживших протеан, кроме, конечно, Явика, сможет стартовать.
Поле невидимости. Протеанская технология. Единственное — что останется здесь, на второй базе — огромный котлован. Корабль, как доказал ему, старпому "Нормандии", Явик, достаточно большой. Военный боевой корабль. Хорошо, что не гражданский и хорошо, что большой.
Несколько часов придётся провести здесь, потом вернуться на фрегат. Говорить с Явиком? О том, как он надавил на Сташинского? Вполне возможно, что придётся. А потом придётся несколько дней, пока идёт бурение, направлять активность профессора и его коллег в более безопасное и нужное русло. Да, это означает, в том числе, и разделение экспедиции на несколько отрядов, но для самих археологов это — привычный режим работы, а для него и Явика — способ не допустить привлечения излишнего внимания к этим двум протеанским базам. Вполне достаточно будет, если на несколько суток здесь останется минимум работников — установки вполне могут работать в полностью автоматическом режиме, за ними не нужно постоянно приглядывать, техника знакомая, стандартная, технология бурения отлажена. Проблем не предвидится.
Может и не предвидится, но... Ладно там эти поездки-полёты по новым археологическим площадкам, но ведь придётся снова встречаться с журналистами, снова встречаться с местными военными. Уже сейчас, по первым, поступившим на мой инструментрон сообщениям видно — работа по мобилизации иден-праймовцев на подготовку к отражению Удара Жнецов начата. И в этой работе мне тоже придётся принимать активное участие. Режим радиомолчания и фильтрации придётся сохранить ещё на несколько декад, как минимум — на месяц. Один из последних мирных месяцев.
— Джон. — Явик, сказав это вслух, подошёл неслышно, остановился в нескольких шагах от спецназовца. В сознании Шепарда вспыхнул мыслеобраз — протеанин отказался озвучивать его содержимое голосом:
"Я переговорил со Сташинским. Он понял. Как вы, люди, часто говорите, проникся.
Так что сделанные мной ограничения... это — на самый крайний случай. Когда тебя или меня или кого-то из нормандовцев рядом с профессором не окажется".
— Хорошо, если это действительно, Явик, на самый крайний случай, — тихо сказала я. — У нас тут впереди война — тот самый крайний случай. Крайнее не бывает.
— Тоже верно, — кивнул воин древней расы. — Сейчас Сташинский раздаст указания и можно будет полететь, посетим последовательно несколько интересных площадок. Десять-двадцать минут придётся подождать. — Явик помедлил. — Тихо тут... Хорошо, что мы звукоизоляцию сделали максимально качественно. Ночь... время покоя и отдыха. А у нас она — самое рабочее время. Условности... — протеанин замолчал, глядя куда-то в сторону.
Я не стала ничего говорить, понимая, что протеанин нервничает. Да, внешне он спокоен, но... когда пообщаешься с конкретным разумным достаточно долго... волей-неволей начинаешь обращать внимание на мелочи и детали его поведения, которые позволяют достаточно точно, полно и чётко судить о внутреннем, прежде всего душевном состоянии партнёра. Я понимала, что только рядом со мной Явик позволяет себе расслабиться, а так — он всегда собранный, крайне немногословный, строгий и серьёзный воин. Прежде всего — воин и офицер. Всё остальное — скрыто под бронёй и под суровым выражением лица.
Так мы простояли несколько минут, пока Сташинский, воспользовавшись аудиоканалом спикера, не сообщил мне о том, что ждёт меня и протеанина у челнока. Вскоре кораблик уже нёс профессора и его спутников к первой из нескольких намеченных к посещению археологических площадок.
(От Андерсона)
Проверяя работу систем корабля, я, стоявший у Звёздной карты, изредка поглядывал на панораму БИЦа и чувствовал приятное удовлетворение: экипаж работает, действует, люди почувствовали, что их жизнь наполнилась особым смыслом. Полисмены, стараниями Дженкинса и Аленко, успешно осваивали нелёгкое армейское ремесло, в перспективе они все станут прекрасно подготовленными десантниками. Турианцы улетели в райцентр, решили провести ещё одну встречу с правоохранителями. Пусть. Если им кажется это необходимым — я, командир корабля, не имею ничего против. Иденцы должны видеть нормандовцев, ощущать их присутствие, понимать, что экипаж и команда прибывшего фрегата не будут изолироваться от них, не будут дистанцироваться. Как Спектры, причём — достаточно опытные, и Сарен и Найлус смогут помочь местным правоохранителям не теоретически — практически. Пусть пообщаются, пусть поработают бок о бок. Надо готовить планету к Противостоянию, надо готовить население к войне со Жнецами. Пока есть ещё время — надо готовить.
Сташинский... Он нервничает, он сопротивляется стремлению и желанию Явика сохранить тайну протеанской базы в неприкосновенности. Как учёный и исследователь, Сташинский имеет право быть недовольным такими действиями протеанина, но... Будет лучше, если тайна обеих баз протеан останется для него и его коллег нераскрытой. Ни к чему сейчас привлекать к Иден-Прайму излишнее внимание. Да и напрягать местное чиновничье руководство — не следует. Чиновники всё равно ничего не поймут, а вот навредить смогут — очень серьёзно. В том числе и из-за непонимания.
Аленко... Он уже знает, что Эшли теперь "разрывается" между двумя лагерями археологов. Да, у неё есть заместитель, но она привыкла всё проверять сама, проверять по нескольку раз, добиваясь максимального результата. И теперь её взвод разделён на две части. Одна часть взвода охраняет первую, главную базу археологов, а вторая — заступила на охрану периметра территории второй базы. Там — сложнее, там, в основном — патрулирование и посты. Аленко поговорил с Эшли по аудиоканалу после того, как вернулся к себе в выгородку. Поговорил хорошо, это заметно по его внешнему виду и по настроению — он спокоен. Значит, отношения развиваются нормально.
Ни Кайден, ни Эшли не спешат, хотя многие люди в таких условиях поспешили бы. А они, лейтенант и сержант, не спешат. И не только потому, что сейчас важнее всего нормально служить и хорошо выполнять, прежде всего, свои служебные обязанности. А потому, что они оба — очень молоды. А в молодости кажется, что впереди — вся жизнь и можно не спешить. Эшли довольна — Кайден про неё не забывает, пусть даже сейчас, приняв командование группой охраны корабля, он не может увидеться с ней. Для Эшли военная служба тоже на первом месте, а все охи-вздохи — на втором или — на третьем. Кайден, получивший возможность избавиться от необходимости платить за минуты напряжения — душевного или физического — острой, резкой, всепоглощающей головной болью, теперь тоже вернулся к выполнению обязанностей кадрового офицера. Эшли видит это возвращение, чувствует и радуется, потому что для неё, внучки мятежного генерала, служба в армии тоже очень важна.
Карин... Она совершила очередное чудо: подарила Бенезии новых подруг, подарила ей выход из пусть условного, но личностного одиночества, став для азари настоящей, близкой подругой. Да, отношения с Шепардом, любовь к Джону для Бенезии тоже очень важны, приоритетны, но Джон — мужчина, а Бенезия — женщина. Тем более Джон против их отношений. Но она — мать и ей нужны, необходимы именно отношения с женщинами, пусть даже и с землянками. Им она... доверяет, а они доверяют ей. Между ними теперь нет холода, между ними нет теперь стены непонимания из-за принадлежности к разным расам. Они спокойно и свободно общаются — женский клуб продолжает работать и обретает, благодаря присутствию матриарха азари, новое глубокое дыхание, осваивает новые смыслы существования.
Пусть Карин научит Бенезию готовить простые земные блюда, пусть пояснит ей очень многое относительно мужчин-землян. Бенезии это всё очень пригодится. Она должна ожить, должна вернуться к обычной многогранной, насыщенной событиями жизни.
Да, сейчас старшая Т'Сони пока что в безвестности, но эта безвестность теперь — не бесконечна. На Цитадели Бенезия уже не будет скрываться, там её возвращение заметят и не преминут доложить на Тессию. Маховик закрутится...
Сейчас Бенезия вернулась к себе в салон. Наверняка, как пояснила Карин, она медитирует. Азари обрела новую любовь. Можно сказать, что обрела и новый смысл жизни. До того момента, как будет найдена Лиара, ещё очень далеко. А ей, выжившей после возвращения из хаскоподобного состояния, необходимо было полюбить, чтобы обрести полную власть над своей сутью, над своей личностью, над своим телом. И она полюбила. И захотела родить ребёнка. Вряд ли, конечно, Шепард сейчас согласится ей помочь забеременеть. Всё равно, сейчас это будет явно лишним: Бенезии предстоит официально утратить своё, достаточно высокое социальное положение, легализоваться в качестве пожилой бедной азари, адаптироваться к тому, что далеко не всё из социальных благ теперь будет ей доступно.
Совместить такое "падение" с беременностью будет очень трудно. Очень. И потому, скорее всего Шепард не согласится помочь Бенезии обрести счастье материнства. Сейчас — не согласится. И не потому, что он продолжает любить Дэйну и продолжает любить как мать Карин. А потому, что он хорошо понимает и остро чувствует свою личную мужскую ответственность за такой выбор Бенезии. Это ведь будет и его ребёнок, пусть и азари, но — его дочь. И бросать Бенезию одну, в такой сложный момент? На такое Шепард не пойдёт, не согласится, ведь ясно же, что "Нормандия" не сможет надолго задержаться в Пространстве Азари. Предстоит сложный и длительный полёт — в этом я был уверен.
Бенезия не настаивает на том, чтобы Шепард вот так сразу стал отцом. Не настаивает, она наслаждается возможностью быть рядом с Джоном. Просто быть рядом, целовать его, обнимать его, любить его без перехода к сексуальным ласкам, без тупого следования стандартному сценарию. Теперь Джона на борту будет ждать подруга, любимая. Гораздо более близкая к нему, чем продолжающая его, капитана Шепарда, любить, Карин Чаквас. Это — важно, это — необходимо. И для Джона и для Бенезии — необходимо.
Карин поможет Бенезии, научит её многому, пояснит многие вещи так, как только она и может — женщина и врач. Единственная врач на корабле. Остальное сделает Бенезия. Потому что взаимоотношения старшей Т"Сони с Джоном это — только её взаимоотношения с Джоном. И даже Карин не будет уж очень глубоко в них вмешиваться.
Карин... С появлением на борту Шепарда я смог уделить ей гораздо больше внимания и она этому была очень рада. Да, полёт получился сложным, опасным. Одновременно в ходе этого полёта, в ходе этого рейса на фрегате стала формироваться команда, стал формироваться экипаж. Уже сейчас можно сказать, что полисмены перестали быть чужими для нормандовцев, они стали полноправными членами и экипажа и команды. Значит, здесь уж нет причин для напряжённости, для особых проблем. Карин обрела новую подругу, теперь она будет с ней часто разговаривать, в том числе — и наедине, а потом, когда Бенезия и Лиара вернутся в Азарийское Пространство, будет переписываться с матриархом, изредка — говорить по аудиоканалам. Пока ещё такая связь будет возможна. Сейчас уже, в относительно мирное, предвоенное время, на видеоканалы надежды мало — фильтрация, ограничения. Дальше, после отлёта "Нормандии" с Иден-Прайма, будет ещё хуже — приближается большая война.
Карин... можно сказать, что она немного ожила. Может быть, она даже поверила, что теперь, на борту фрегата-прототипа "Нормандия" она задержится очень даже надолго. Раньше она с лёгкостью меняла борты кораблей на кабинеты в планетных и станционных медцентрах. А теперь... теперь вряд ли.
Тому, что она настроена остаться на борту "Нормандии" очень надолго, я радовался так, как не радовался уже очень давно. Потому что Карин... поверила мне, Дэвиду Андерсону. Да, она знает, он ей честно и прямо рассказал и о бывшей жене и о том, что у него есть сын. Карин, как офицер ВКС и офицер Медслужбы ВКС Альянса Систем, конечно же, могла узнать многое и по своим каналам, но она была определённо очень рада откровенности Дэвида, не ставшего скрывать от неё очень многое. Наверное, она поняла, что нормандовцам в ближайшее время не будет никакой возможности вернуться на Землю или на "Арктур". И, обдумав сказанное Дэвидом, она приняла решение. Своё собственное, личное решение. Она стала подругой для Андерсона. Близкой подругой. Готовой стать главной подругой для опального капитана ВКС, не сумевшего когда-то стать Спектром Совета Цитадели.
Она разрешила мне быть гораздо ближе к себе, чем раньше, в первые недели полёта на фрегате. И уже несколько дней она очень близка с Андерсоном. Да, я в курсе, я знаю. И она от него не скрывает, что пользуется защитными препаратами. Она не хочет беременности. Не потому, что ей не нравлюсь я, как отец будущего ребёнка, а потому, что если она сейчас забеременеет — ей будет сложно нормально выполнять свои многочисленные врачебные обязанности. Да, она — единственная врач на фрегате и у неё, к сожалению, нет сейчас рядом равных ей по подготовке или хотя бы по статусу, помощников. Да, фельдшера — есть, медбратья и медсёстры — тоже есть. Но всё равно врачей, кроме неё, на борту нет, а сейчас нельзя опираться на медучреждения Идена, сейчас надо сохранить автономность, можно сказать, что независимость от планетной медицины. Военный фрегат-разведчик должен сохранить самостоятельность. В том числе и в медицинской сфере.
Карин не скрывает от Дэвида то, что она предохраняется. Предохраняется и при этом она остаётся очень близкой с ним, командиром корабля. За несколько дней она стала просто невероятно близкой для него, Дэвида Андерсона. Во многих смыслах близкой. Она ему поверила глубоко и полно, она сделала свой выбор. И этот выбор ему, Дэвиду Андерсону, очень нравился.
Фактически на военном боевом корабле стали образовываться устойчивые пары. Он — и Карин Чаквас, Аленко — Уильямс. Две пары. И одна односторонняя Бенезия — Шепард. И, как он знает или просто догадывается, эти пары — не единственные. Стоянка на планете помогает нормандовцам налаживать новые, обычные взаимоотношения с жителями и с жительницами Идена.
Время стоянки пройдёт, корабль стартует, уйдёт к Цитадели, но у многих нормандовцев на Идене останутся очень дорогие им разумные. Нельзя исключать даже рождения детей. Всё же на планете для их появления на свет гораздо больше приемлемых условий, чем на борту фрегата. Карин пока молчит, значит, никто из девушек и женщин ещё не находится "в положении". Нет никаких сомнений, что возникни ситуация — и нормандовцы помогут молодой маме, освободят её и от вахт, и от работ. Всё сделают, чтобы она нормально выносила и нормально родила нового человека. Или — нескольких новых людей. Появление двоен и троен тоже исключать нельзя.
Приближение войны чувствуют все нормандовцы. И очень многие иден-праймовцы. Мирное время стремительно, неудержимо уходит в прошлое. Конечно, о нём будут вспоминать, ведя войну со Жнецами. Вспоминать часто, детально, даже жить этими воспоминаниями. Есть, конечно, признаки возросшей неуверенности, неожиданной пустоты в мировосприятии. Рутина службы, рутина работы начинает заедать. И если бы не взаимоотношения, уровень которых достаточно быстро растёт, было бы очень сложно. А так... может быть и удастся сделать всё, чтобы Иден-Прайм первым полностью, насколько это вообще возможно, подготовился к противостоянию со Жнецами. Опыт его жителей потом пригодится обитателям многих других человеческих колоний. И — не только человеческих.
Думал ли я, что когда-нибудь на земном боевом корабле будет такой необычный интеррасовый экипаж? Думал, чего уж тут особо скрывать. Тем и отличалось обучение в Академии Эн-Семь, что там многие вещи, очень пионерные для обычных армейцев "флотских" и "летунов" воспринимались как рядовые и рутинные. Потому к идее реализации схемы интеррасового экипажа я, Дэвид Андерсон, был готов.
Земляне продолжали осваиваться в Большом космосе. Каждый человек, конечно, по-своему, в меру сил, желания, способностей и возможностей, но люди уже не хотели возвращаться или замыкаться в пределах Солнечной системы. Они колонизировали новые планеты, строили космические станции, вводили в строй новые космические и планетные заводы, фабрики. Да, многим старым расам это не нравилось, но это не сдерживало, не могло сдержать натиск землян.
Закончив работу с экранами, я свернул их, вернув Звёздной карте обычный вид, кивнул вахтенному офицеру и сошёл с постамента, направляясь в свою каюту. Мысли мои снова вернулись к Карин. Теперь я очень часто о ней думал. Она... отличалась от моей бывшей жены. В лучшую, конечно, сторону. И дело было не в том, что он будто бы переживал очередной период новизны отношений. Он чувствовал, а может быть — даже понимал, что Карин — другая. Она — офицер, она медик и она привыкла к кочевой жизни, к армейской неустроенности, к тому, что сегодня она — здесь, а завтра — за тысячи километров. Она понимала Дэвида можно сказать, на интуитивном уровне, чем бывшая жена Андерсона похвастаться никогда бы не смогла.
Конечно, как медик, Карин взялась строго следить за состоянием здоровья своего близкого друга. Она добивалась того, чтобы он меньше употреблял спиртного, и не думал когда-нибудь закурить, высыпался минимум восемь часов в сутки, нормально, а не всухомятку и почти что на бегу питался.
Странно, но такая забота не вызывала у меня внутреннего протеста, я не считал, что таким образом ограничивая мою свободу, Карин как-то управляет мной, мужчиной, насильно руководит моей жизнью. Она умела облекать сугубо медицинскую заботу в такие приятные "одёжки", что у Андерсона не возникало желания посопротивляться даже для вида: он не усматривал для себя угрозу в этой заботе. В конце концов, он — командир корабля, на него смотрят члены экипажа и команды, может быть, даже равняются на него. А значит, он должен быть в форме.
И всё равно, что он почти в разводе, что он и не поддерживает какие-либо близкие отношения со своей бывшей женой и сыном. Всё равно. Потому что Карин, едва только появилась на фрегате, дала ему мягко, необидно, но совершенно определённо понять, что я, Дэвид Андерсон — не одинок. Теперь — не одинок. И я ей поверил. И ни разу за прошедшие дни не пожалел о такой высокой степени доверия. Карин стала для меня волшебницей. Да, она сначала постепенно, но неуклонно вернула себе право присутствовать на всех офицерских собраниях и совещаниях. Где, кстати, не всегда обсуждались какие-либо медицинские или околомедицинские вопросы. А потом... Потом она незаметно, но твёрдо приучила экипаж фрегата к тому, что у неё с Андерсоном — особые личные взаимоотношения. Не имеющие ничего общего с теми, которыми грешат пресловутые "походно-полевые жёны". Другая врач вряд ли сумела бы всё так организовать и осуществить. Карин поступила очень умно: она сначала завоевала полное доверие, глубокое уважение и искреннюю любовь всего экипажа и команды корабля. И только потом, а может быть — и параллельно с этим, обратила самое пристальное, но такое приятное внимание на командира фрегата.
Поняв, что как бы ни сложились у Карин Чаквас взаимоотношения с Андерсоном, она всё равно останется на прежних прочных позициях уважаемого и любимого врача, а часто — больше, чем врача... Члены экипажа и команды согласились с тем, что традиции — традициями, но Андерсон за короткий срок сумел создать на проблемном фрегате работоспособный экипаж. И уже за это его можно уважать, любить и позволять намного больше, чем допускается традициями.
Закрыв за собой дверь командирской каюты, я прошёл к рабочему столу, сел в кресло. Ноутбук мерцнул синим светодиодом, но капитан не стал включать ни клавиатуру, ни экран. Теперь, наедине с собой в своей каюте, он погрузился в воспоминания и размышления, центром которых стала Карин.
Её всегда чуть грустные глаза и внимательный, но мягкий взгляд... Наверное, это первое, на что обращает внимание разумный, который её видит. Она не любит носить офицерскую форму, ограничивается научным или медицинским комбинезоном, а теперь — и лёгким военным медицинским бронескафандром. Спокойное выражение лица говорит о том, что она многое пережила, со многим сталкивалась лицом к лицу. И это многое далеко не всегда было приятным и безопасным.
Хирург-травматолог с уникальной специализацией, она решила в очередной раз изменить свою жизнь и пришла на борт фрегата Нормандия. Возможно она считала что и здесь на борту проблемного корабля, она не задержится надолго. Получилось — по-другому. Она насколько я понимал настроение своей подруги не жалела о сделанном ей выборе и приходе на Нормандию. Ей было интересно.
Служение человечеству тем единственным способом, какой ей врачу от бога был доступен не тяготило теперь Карин. По меньшей мере на борту теперь находились двое турианцев и протеанин. А так же азари что не позволяло чувствовать Карин себя постепенно теряющей квалификацию.
Протеанин своим постоянным, а главное длительным присутствием на фрегате ставил Карин в привилегированное положение по сравнению с другими медиками ВКС Альянса систем. И не только военными, но и гражданскими медиками. Ей посчастливилось другого определения я не находил видеть совершенно реального, живого, здорового и адекватного протеанина, и не только видеть но и общаться с ним.
Явик, как знал я не имел ничего против общения с Чаквас. Он высоко оценил её человеческие и профессиональные качества и легко позволял проводить Карин не очень глубокие научные и медицинские исследования считая это необходимым и полезным для себя и для Чаквас.
Сарен... им Карин командовала как хотела, её не пугало мрачное кровавое прошлое легендарного Спектра. Артериус сам как-то признался, в разговоре с Найлусом, что Карин как хирург способна на не меньшую жестокость, но в отличии от воина её жестокость медика как не парадоксально это звучит спасает тело и душу разумного органика. Сарен слишком хорошо помнил, как Карин Чаквас удалила из его тела большую часть оказавшихся совершенно не нужными, а то и очень вредными имплантатов и сделала это в высшей степени качественно и профессионально.
Глядя на Сарена, Найлус тоже проникся уважением к Карин, причем это уважение у молодого Спектра было не внешним, а внутренним, глубоким и деятельным. Найлус, в немалой степени именно благодаря Чаквас, изменил своё мнение о людях, которое до этого у него не отличалось позитивностью. Чаквас многое рассказала молодому турианскому Спектру, причём рассказала доказательно, основываясь не на домыслах, а на фактах и логике. Найлус как-то в разговоре с Моро высказал убеждение, что Карин смогла бы быстро разбогатеть и стать авторитетной и известной, пожелай она открыть частную медицинскую практику где-нибудь в Пространстве Иерархии. Не прошло и несколько часов, как Карин узнала об этом, но её отношение к сказанному Найлусом было спокойным.
Она только совсем недавно стала проводить ночи рядом со мной. Я, конечно же, спал, как меня приучили в Академии — неподвижно, спокойно. И, похоже, Карин это нравилось: она любила спать, уложив голову на мою грудь и обняв меня своей рукой. Спала она всегда тихо и потом, утром, бывало, говорила, что никогда так спокойно и крепко не спала, как в минувшую ночь.
Наверное, это так и было. Мне нравилось, когда она, появляясь в каюте, едва только взглянув на своего без малейших натяжек Дэвида, сразу видела напряжение — и физическое и душевное и всемерно стремилась снизить уровень этого напряжения. Как мастерски, профессионально и мягко она делала массаж! Я блаженствовал в её руках — сильных и мягких, нежных и поистине целительных! Ей нравилось приносить своему Дэвиду облегчение.
Карин не стремилась непременно о многом говорить, всегда каким-то волшебным образом понимая, когда я расположен слушать что-то домашне-личное, а когда ему лучше говорить вслух только то, что относится к работе и к службе. Мне нравилось просто сидеть или, если была возможность, лежать рядом с Карин и молчать. Она не требовала постоянно смотреть на неё, не требовала дежурных комплиментов, не требовала дутой восторженности собой. Она просто... была рядом.
И это для бывшей жены Андерсона было бы самым трудным экзаменом, который она непременно провалила бы в очередной раз. Ведь, так или иначе, он поддерживал с ней контакт, возвращался к ней даже спустя месяцы, говорил с ней, стремился быть рядом. Она не ценила эти минуты, ей хотелось большего. А у Карин на плечах — немаленький Медотсек, где она — полновластная хозяйка и даже он, командир корабля, там во многом не имеет не только власти — даже права голоса.
Чаквас при этом не пыжится от гордости, не считает, что делает что-то сверхвозможное. Она просто... просто работает, действует. Для неё работа — это действительно жизнь и она действительно медик от Бога. К Чаквас идут не только как к врачу, а и как к духовнику, как к священнику. Выговориться, поговорить, спросить совета. Идут, потому что знают: она выслушает, она подскажет, она просто побудет рядом, когда невероятно тяжело поверить, что ты кому-то ещё нужен, интересен, необходим и важен. Знают, что она — поможет. По-разному, индивидуально, но — поможет.
Благодаря стараниям Карин Чаквас женщины — члены экипажа и команды обрели возможность собираться и говорить совершенно свободно и спокойно о своём, о женском. Карин сделала всё, чтобы ни темы, ни содержание этих разговоров не становились известны никому другому, кроме участниц этих разговоров. Ей поверили — и женский клуб перестал быть формальностью.
А для меня, Дэвида Андерсона, Карин с каждым днём, да что там днём — с каждым часом становилась всё более дорогой, важной, нужной и просто необходимой. В ней я нашёл столько достоинств, сколько не находил ни в одной другой женщине за всю свою достаточно долгую жизнь. Бывшая жена рисковала окончательно утратить все возможности и все права на то, чтобы он, Дэвид Андерсон, вернулся бы к ней даже просто ради ребёнка. Ради сына. Потому что Карин, со свойственной ей обстоятельностью и прозорливостью, сказала Дэвиду как-то поздно вечером... Сказала тихо, спокойно и неспешно, что совершенно не против того, чтобы родить ребёнка от него и даже — не одного!
Я ей поверил. Потому что он чувствовал: такое Карин не подумав, не взвесив все варианты, не скажет. Жаль только, что теперь беременность придётся отложить. Эта война... пусть даже и со Жнецами, пусть даже и галактическая, но... как же она не вовремя...
Война — всегда не вовремя. Карин тоже это знала и чувствовала, понимала. И страдала. Потому что с каждым годом она имела всё меньше шансов родить здорового ребёнка. А будущая война будет долгой. Несколько лет — как минимум. Я чувствовал, что подруга страдает и старался как-то поддержать её уверенность в хорошем исходе. Теперь я часто неожиданно приходил к ней в Медотсек. И она была рада каждому моему приходу.
Если не было ничего особо срочного и важного, мы просто садились на жестковатый диван в "кабинетике" и Карин склоняла свою голову ему на плечо. Этого было достаточно, чтобы я чувствовал себя счастливым. Обниматься и целоваться — и это тоже бывало. Но главное — быть рядом, чувствовать друг-друга глубоко, полно и точно. Карин каждый раз старалась легко и мягко пожать мою руку. И я был уверен — так умеет только она. И — никто больше. Она благодарила меня за присутствие рядом, за поддержку, за помощь, за всё. Благодарила безмолвно, простым пожатием руки. Важным и ценным для меня пожатием.
Мне было важно поддержать Карин. Она была ему интересна, важна, ценна. Здесь, сейчас, сегодня. И он поддерживал её всем, чем мог. А она — поддерживала его. Помогала ему. Незаметно, спокойно, тихо. Часто он отмечал, что какие-либо проблемы, требовавшие его командирского вмешательства, незаметно переставали быть острыми, теряли актуальность и вообще исчезали. Теперь я понимал, что к их решению приложила руку именно Карин и сделала это, нисколько не стремясь афишировать своё участие или свою инициативу.
Карин умела быть для меня разной. И каждый раз — нужной, необходимой, полезной и — приятной. Она понимала меня безмолвно, не требовала длинных рассказов, не требовала каждый раз открывать душу. Она сумела как-то стать чрезвычайно органичной частью бытия командира корабля, офицера Дэвида Андерсона.
Она любила меня. Настоящей любовью. Не требуя вот сейчас, сию минуту обручения, колец, обещаний, клятв в верности и в том, что в самом ближайшем будущем её ждёт венчание в самом известном земном католическом храме. Да, я был уверен и убеждён, что ей нужна свадьба, нужно венчание, нужна церемония, нужны те же кольца и нужно слышать его, Дэвида Андерсона, мужскую клятву в супружеской верности. Так уж настроены большинство земных женщин, видящие в этом что-то большее, чем способны углядеть самые зоркие мужчины. А Карин... она этого хотела, желала, но — не требовала. Она понимала Дэвида и просто была рядом с ним. Была полезной ему. И считала, что он тоже для неё полезен, важен, необходим.
— Сэр, — послышался в спикере голос вахтенного. — Майор Чаквас вернулась на борт корабля. Направляется к вам.
— Спасибо. — Я едва успел встать, как Карин, стремительно и быстро вошедшая в командирскую каюту, обняла меня и поцеловала в губы. Жарко, крепко и нежно поцеловала.
На несколько минут Дэвид выпал из реальности и постарался обнять свою подругу и ответить на её поцелуй. Ответить по-настоящему, а не формально. Несколько минут — и Карин сидит на коленях у меня, устроившегося на жёстком диванчике. Она обнимает меня за шею и тихо рассказывает мне, где ей удалось за последние часы побывать, что узнать и что увидеть. Я слушаю подругу, киваю, вставляю реплики и ощущаю себя в очередной раз счастливым. Мне вполне достаточно чувствовать, что Карин отдыхает, что она расслабляется, что ей приятно быть рядом со мной, когда я — не командир, а просто — друг и, конечно же, её мужчина.
— Д-э-э-в-и-д, — неподражаемо протянула Карин, чуть отслонившись от меня и заглядывая мне в глаза. — Ты неподражаем. Но до вечера ещё очень далеко, поэтому... сбереги запал и силы до вечера. Пожа-луй-ста, — чуть протянула она, зная, что эта протяжность очень понравится её Дэвиду. — Я рада, что ты думаешь обо мне, беспокоишься и заботишься обо мне. И я это очень ценю. Но подожди до вечера. — Она пообещала, ночь будет... красивая.
— Я весь в предвкушении, Рина! — тихо, почти шёпотом ответил Андерсон, обнимая свою подругу. Она выгнулась в его объятиях, улыбнулась, на несколько секунд сбросив с лица всегдашнюю маску грустной сосредоточенности. — Смотри... Я жду тебя сегодня вечером. И я... буду готов!
— Я тоже жду тебя, Дэвид. — Карин поднялась на ноги, склонилась надо мной, целуя меня в лоб. Командир фрегата понял — она рада, довольна, успокоена, но ей надо идти. В Медотсеке пока нет пациентов, но готовиться всё равно надо. Война приближается.
Глядя как она привычно останавливается у двери каюты, я невольно залюбовался её стройной фигурой. Карин озорно улыбнулась, чуть обернувшись, приняв восторженный, любящий взгляд друга, имевшего все шансы стать главным другом.
Когда за ней закрылась дверь, я ощутил прилив сил и, поднявшись, прошёл к рабочему столу. Теперь можно было и поработать. Карин — довольна, а это — главное.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
