...на острове Буяне...

...на острове Буяне...

Место было... необычным. Даже можно сказать, удивительным. Хотя бы потому, что в нём всегда стояли сумерки. Но на это мало кто обращал внимание — свои давно привыкли, а чужие... Чужие и появлялись редко, и не задерживались надолго — не до того им было, не до красот и необычностей, не ради них они в путь дальний пускались. Вот и этот...

Нос подкравшейся к острову утлой лодчонки осторожно ткнулся в неширокий песчаный пляж, и сидевший в ней молодой люд в броне и накинутом на плечи алом плаще замер на несколько мгновений, прислушиваясь. Однако ничего, кроме слабого плеска волн, накатывающихся на берег, да шелеста листьев под внезапно налетевшим ветерком, не услышал. Хотя и показалось, что листья шелестели не просто так, а прошептали: "Наконец-то!" Или что-то похожее. Но это ведь показалось, так? Ведь не зря же старая ведьма предупреждала, что не всё встреченное будет видеться тем, что оно есть на самом деле? А если могут обмануть глаза, то, значит, и уши тоже? Могут? Обмануть? Так?..

Добрый молодец (ну а кто ещё, коли в плечах косая сажень, а для богатыря зим маловато?) поморщился — разгадывать загадки не было его любимым занятием — и тряхнул головой, выбрасывая из неё ненужные мысли. Да и потом, не за тем он в путь отправился по полям, лесам да болотам. Под дождями мок, у костров ночевал, сапоги истоптал... почти. Да. Хорошие сапоги. Сафьяновые. Плащ обтрепал. Алый плащ. Княжеский. И даже прожёг. В одном месте. Хорошо, не очень заметно, а то бы...

Добрый молодец вздохнул, снова потряс головой — не время о потерянном думать, дело не ждёт — и уверенно направился к могучему дубу, прикидывая на ходу, как половчее в него упереться, чтобы завалить. Однако ничего так и не придумалось, и потому люд, подойдя к великану, просто-напросто упёрся в необъятный ствол плечом и надавил. И ещё раз. И ещё. И...

— Гой еси, Всеслав-княжич! — неожиданно послышался позади знакомый рыкающий бас. — Поздорову ли?

Поспешно проглотив то, что так и просилось на язык, упомянутый Всеслав-княжич прекратил давить на дерево, шумно перевёл дух и только после этого обернулся к вопрошавшему:

— Поздорову, Косолапыч, — помолчал чуток, как приличествует, и только потом вопросил в свой черёд: — А ты как? Поздорову?

— Да мне-то что сделается? — то ли хмыкнул, то ли рыкнул разоритель пчелиных кладовых и ягодных полянок. — А вот тебе, Всеслав-княжич, не в обиду будь сказано, подмога не лишней будет, — тоже помолчал и закончил: — Мне так мнится.

Княжич вздохнул: оно, конечно, хотелось бы самому управиться, да только по силам ли?

Люд обернулся, ещё раз смерил дуб — ту часть, которую мог видеть — взглядом и скрепя сердце согласился:

— Верно тебе мнится, Косолапыч, не будет...

И они попробовали вдвоём. А потом опять попробовали. А потом ещё раз... И ещё... И ещё... И пробовали, пока окончательно не притомились. После чего не сговариваясь опустились на выглядывающие из подстилки узловатые корни и, опёршись спинами о могучий ствол, дружно перевели дух...

— Да-а-а... — нарушил наконец молчание успевший отдышаться люд. — Расскажи кому...

— А то ж... — отозвался медведь. — А скажи, Всеслав-княжич, почто ты дуб этот своротить-то хочешь?

— Сундук, — коротко отозвался княжич после некоторого раздумья.

— Сундук, говоришь, — хмыкнул косолапый и тут же поинтересовался, а не проще ли будет его выкопать.

— Кого? — не понял добрый молодец.

— Дык, сундук же, — нахмурился топтыгин, подозревая подвох.

— Там он, — палец княжича указал куда-то вверх.

— Там? — переспросил медведь, поднимая голову. Потом, покряхтывая-порыкивая, поднялся на ноги и медленно двинулся вокруг дерева, пытаясь высмотреть среди листьев этот самый сундук. Он совершил почти полный круг, когда наконец углядел окованный железом угол... чего-то. Чего именно, рассмотреть не удалось, и потому топтыгин на всякий случай спросил: — Слышь, Всеслав-княжич, а это не он?

— Может, и он, — почесал княжич затылок после недолгого разглядывания находки, а про себя решил, что даже если и нет, то нужный наверняка окажется рядом — дуб-то один, других не видно. Всех делов — повалить его...

Тем временем топтыгин, усиленно над чем-то размышлявший, предложил просто залезть на злосчастный дуб и забрать сундук, не губя дерево, и они заспорили. Добрый молодец заявлял, что сундук может оказаться не тем, и что тогда? Опять лезть? Косолапый же, явно припомнив свои походы за мёдом диких пчёл, насмешливо фыркал: мол, подумаешь! Лишний раз на дуб влезть! Вот на ёлку взобраться — эт да... А кроме того, даже если сундук не тот, наверняка в нём что полезное окажется. Под конец княжич начал колебаться, однако тут ему на ум пришёл убойный довод: не по-богатырски оно — по деревьям лазать!

С минуту зверь удивлённо смотрел на люда, переваривая услышанное, потом наконец спросил:

— Совсем?

— Совсем, — вздохнул княжич. — Ни в сказаниях, ни в песнях, ни... — он запнулся, вспоминая, где ещё не встречал упоминаний о лазавших по деревьям богатырях. На язык так и просилось: "Ни в книгах", — однако поскольку Всеслав за свою жизнь до конца не прочёл ни одной, это было бы неправдой. То есть опять не по-богатырски. И потому княжич решительно мотнул головой: — Нигде, в общем!

— От оно как... — озадаченно протянул топтыгин.

Бросив на него сочувственный взгляд, люд отвернулся и опустил веки. Все эти пояснения изрядно выматывали. Легче было десяток татей зарубить. Всяко легче...

Косолапый продолжал что-то бурчать, то ли споря сам с собой, то ли просто ругаясь — не разобрать. И под это тихое бурчание вой начал было подрёмывать, но тут раздался торжествующий рёв: "Придумал!" — и пришлось открывать глаза...

Всеславу доводилось видеть на ярмарках пляшущих медведей. И не раз. И потому он по праву считал себя знатоком, однако сейчас, глядя, как радостно выплясывает здоровенная мохнатая туша, понял, что те дрыганья да дёрганья под скоморошьи рожки да сопелки — они и есть дрыганья да дёрганья. А настоящая медвежья пляска — она вот она.

Тем временем топтыгин, выкинув ещё пару коленец, остановился и, довольно скалясь, сообщил:

— А я придумал!

— А? — люд, всё ещё находившийся под впечатлением, недоумённо нахмурился.

— Говорю, придумал, как твой сундук достать! — пояснил медведь.

— И как? — вяло поинтересовался люд, явно не понимая, о чём ему толкуют.

— Очень просто! — настроение топтыгину не могла испортить даже непонятливость собеседника. — То тебе по деревьям лазать невместно. Вот ты и не полезешь!

— А кто?

— Я! — здоровенная когтистая лапа ударила в мохнатую грудь. — Мне вместно! Я полезу! Полезу, достану и тебе в дар отдам! Примешь?

— А-а-а... — протянул княжич.

— Что?

— Это... Отдариться нечем. Это, — он тряхнул головой и уточнил: — Мне. Отдариться. Нечем. Совсем.

— А корзно?

— Ну так... обтрепалось оно. И прожёг. Вот, — княжич поднялся, снял плащ и показал небольшую — с два ногтя — дырку на подоле.

Топтыгин близоруко прищурился и подался вперёд, пытаясь разглядеть, что же там есть такого, что портит такую хорошую вещь. Потом зачем-то шумно потянул носом воздух раз, другой и наконец недоверчиво поинтересовался:

— И это всё?!

— Ну так... — вой хотел было развести руками, однако не получилось — плащ помешал.

Озадаченно хмыкнув, мишка посмотрел на прожжённое место сначала левым глазом, затем правым, снова хмыкнул и, наконец, попросив люда "погодить чуток", развернулся и полез по стволу вверх. Да так шустро полез, что почти сразу исчез из виду, скрывшись в густой кроне. Княжич же, не ожидавший такой прыти от здоровенной туши, поросшей густым бурым мехом, так и замер с открытым от удивления ртом и ясно видимой завистью в глазах: может, лазать по деревьям и не по-богатырски, однако ж...

Зверь же, скрывшись в кроне, явно не бездельничал: вниз сыпались листья, кусочки коры

и иной мусор, а заодно и добрые пожелания вроде "Чтоб тебя ржа поела!" и "Короед тебя погрызи!". Потом дважды что-то звякнуло и наконец раздался отчётливый рык:

— Всеслав-княжич!

— А? — отозвался молодой люд, выныривая из грёз. — Здесь я!

— Окажи честь великую! Прими в дар от чистого сердца!

— Ага, щас! — княжич огляделся, ища, куда бы положить плащ, не нашёл и в конце концов закинул его на плечо, после чего встал под тем местом, из которого слышалось взрыкивание косолапого, поднял руки и радостно сообщил: — Готов!.. Это... Принимаю!

Почти сразу после этого ветки раздвинулись и вылез сначала окованный железом угол, а затем постепенно показался и весь сундук.

Показался и повис, слегка покачиваясь. Потом опустился ещё немного и...

— Это... княжич... — Всеслав готов был поклясться всеми богами, что в рычании топтыгина слышалась виноватость. — Такое дело... Мне его ниже никак. Токмо ежли совсем... это... бросить.

Люд, встав на цыпочки, попытался дотянуться до "дара", однако не достал. Совсем немного, каких-то полвершка. О чём и сообщил своему мохнатому товарищу. Тот опять рыкнул, на этот раз расстроенно, а потом вдруг предложил просто сбросить сундук на землю, а уже затем спуститься и поднять. Чтобы всё честь по чести.

Однако княжич, который от всех этих задержек и затяжек успел подустать, предложил другой выход. Заявив, что главное в поднесении дара — это намерения, кои уже явно выказаны, и слова, кои сказаны, морочить голову дальше просто незачем. Мол, пусть топтыгин просто отпустит цепь или за что он удерживал сундучок, а княжич его — сундучок этот, понятное дело, а не топтыгина — поймает. Ну а отдарок — он вот он, давно приготовлен, и как только косолапый спустится...

Косолапый буркнул что-то невразумительное и скомандовал:

— Лови!

— Ага! — отозвался люд и, когда сундучок коснулся пальцев, радостно и громко сообщил: — По!..

Что именно означало это "По!" — "Постой!", "Подожди!" или может даже "Поехали!" — так и осталось неизвестным, поскольку как раз в этот миг конец цепи, держа за который мишка опускал злополучный сундук, ударил в железный шлем. Не то чтобы сильно — на потешных боях прилетало и крепче — однако ж и звона такого ране не случалось. И вот от неожиданного звона того и не удержал княжич в руках сундук. А тот, грянувшись оземь, и развалился, явив миру крупного зайца-русака, изрядно осоловевшего то ли от долгого сидения взаперти, то ли от неожиданного освобождения. Полежав немного, русак начал медленно уползать и так и скрылся бы с глаз, однако же сверху раздалось задорное: "Ату! Ату его! Ату длинноухого!" — и люд не раздумывая прыгнул вперёд!

Увы — не только он. Заяц, напуганный медвежьим рёвом, тоже скакнул с места не глядя и, врезавшись в могучий ствол старого дуба, свалился к его подножию, в падении превращаясь в здоровенного селезня. А всего лишь миг спустя в то же место врезалась голова люда, прикрытая многострадальным шлемом...

В себя княжий сын пришёл от того, что на лицо что-то капало. Что-то холодное и... мокрое... Прямо на верхнюю губу, под самый нос. Не открывая глаз, Всеслав передвинул голову, однако капли продолжали падать. И всё туда же... Так что пришлось поднимать веки и...

...И срочно глотать слова, приготовленные, чтобы высказать их... шутнику. Потому как здоровенная медвежья морда никак не походила на лик отрока из младшей дружины. Зато при виде её люд быстро вспомнил, кто он есть и что такого случилось. Вспомнил и принялся заполошно оглядываться в поисках выпавшего из сундука зайчищи или хотя бы утки. Не нашёл и повернулся к топтыгину:

— Косолапыч, ты тут, часом, зайца не видел? Здоровенного такого? Того, что в сундуке сидел?

— Видал, — кивнул медведь. — И зайца видал, и как он в дуб башкой своей длинноухой вдарился. И как селезнем потом обернулся...

— Селезнем?! — вскинулся люд. — Как — селезнем?! Уткой!..

— А я реку — селезнем! — взревел мишка. Поглядел на аж присевшего от неожиданности люда и уже спокойнее продолжил: — Нечто я, Всеслав-княжич, в свои-то годы селезня от утки не отличу? Как есть — селезень. Встряхнулся, обругал тебя непотребно и убёг.

— Как?

— Что — как? Как обругал?

— Не... — замотал головой княжич. — Как убёг? Почему убёг? Куда убёг?

Вздохнув, топтыгин присел на выпиравший из земли корень и принялся отвечать, начав с конца:

— Куда — то мне не ведомо. Почему — а с перепугу. Ну а как — так лапами. Лететь-то несподручно, потому как ты ему весь хвост выдрал.

— Хвост?! — недоверчиво переспросил княжич, поглядел на левый кулак, из которого торчали концы перьев, и смущённо развёл руками: — Ну дак... это... за что ухватил...

— ...за то и держал, — покивал топтыгин. — Дело такое, обычное. Чего уж...

Они помолчали, потом Всеслав задумчиво пробормотал:

— На дубу — сундук, в сундуке — заяц, в зайце — утка, а в утке — яйцо... Да... А тут — не утка, а селезень, и потому яйца... — он тяжело вздохнул...

— Да яйцо-то как раз... — начал было медведь, запнулся и повернулся к люду: — Так тебе, что, яйцо потребно?!

— Яйцо... — вяло подтвердил княжич.

— А-а-а! — обрадованно протянул топтыгин и когда княжич удивлённо на него воззрился — чему, мол, радоваться? — выдал: — Есть яйцо!

— Где?

— Да вон! — мохнатая лапа указала в сторону моря.

С минуту люд разглядывал берег в указанном месте и когда уже начал думать, что это была такая медвежья шутка, увидел!

У самого уреза воды, серое в чёрную крапинку, уютно устроившись между двумя небольшими обтёсанными морем камнями, лежало оно!

Медленно и осторожно, как будто боясь спугнуть, княжич на четвереньках подобрался поближе к вожделенной цели, и так же медленно и осторожно взял её в руки. Оглядел со всех сторон, зачем-то понюхал, поскрёб ногтем и только потом вернулся к дереву, где изнывая от любопытства ждал топтыгин.

Подойдя к дубу, люд ещё раз внимательно оглядел яйцо, после чего осторожно тюкнул им о ствол. Потом ещё раз — уже смелее. И ещё. И снова...

Наконец, слегка притомившись, княжич остановился, перевёл дух и поглядел на медведя:

— Косолапыч, а это точно яйцо?

— А что ещё?

— Ну-у-у... — Всеслав задумчиво прищурился. — Может, галька? Хотя... — он стукнул по яйцу костяшкой согнутого пальца.

Раздался громкий хруст, и на поверхности скорлупы появились тонкие, но всё равно почему-то хорошо заметные трещины.

— Точно! — хмыкнул топтыгин. — Яйцо это! — помолчал немного и то ли попросил, то ли скомандовал: — Давай ещё!..

После второго удара трещин стало больше, а после третьего даже отвалился небольшой кусочек скорлупы, и топтыгин тут же пододвинулся ближе, пытаясь разглядеть, что там есть такого, из-за чего весь сыр-бор. Однако княжич, которому тоже было интересно, довольно невежливо отодвинул мохнатую голову локтем и осторожно отколупнул ещё кусочек, потом ещё и наконец, сунув пальцы в образовавшуюся дыру, вытащил из разбитого яйца длинную — в полпяди, и как только внутри поместилась — гранёную иглу, отливающую синевой.

Медведь шумно потянул в себя воздух, явно собираясь помянуть... кого там зверьё поминает в такие моменты, однако сдержался и просто спросил:

— И что, вся возня — она только из-за этого?

— Ага! — гордо ответил люд, аккуратно беря иглу за концы.

— Ну, Всеслав-княжич, ты и...

— На том дубе — цепь, на той цепи — сундук, в том сундуке — заяц, — торжественно произнёс люд, явно повторяя чьи-то слова, — в том зайце — утка, в той утке — яйцо, в том яйце — игла, а уж в той игле, — он гордо приподнял добычу и закончил: — В той игле Смерть Кощеева!..

Глядя на него, топтыгин раскрыл было пасть, явно собираясь сказать что-нибудь... этакое, однако дуб вдруг особенно сильно зашумел, и мишка, испуганно глянув вверх, спешно засобирался:

— Ты, это, Всеслав-княжич, пойду я... это... Медведица... медвежата... опять же... — бормотал он, пятясь.

Он бы, наверное, так и ушёл, но люд вдруг встрепенулся и, оторвавшись от разглядывания такой желанной добычи, попросил:

— Погоди! — потом поднял с земли плащ и протянул его зверю: — Косолапыч, прими в дар от чистого сердца!

Не ожидавший такого мишка замер, а потом осторожно, двумя лапами, как величайшую ценность, принял подношение и неловко изобразил поклон:

— Благодарствуй, Всеслав-княжич.

Однако люд этого уже не слышал, опять прикипев взглядом к добыче — игла манила, притягивала, требовала внимания...

Осуждающе покачав головой, медведь вздохнул и растворился в воздухе, даже не дойдя до окружающей поляну стены тумана — это было не его дело. А вскоре и люд, тряхнув головой и резко выдохнув: "Вот и конец тебе, тварь злобная!" — решительно переломил иглу пополам и так же решительно швырнул обломки в сторону моря.

Старое дерево снова зашумело листьями, и теперь в этом шуме ясно слышалось повторяющееся на разные лады: "Ой, дуре-е-ень!"

Презрительно фыркнув, люд снова тряхнул головой, подхватил с земли походный мешок и зашагал по примеченной ранее тропинке, ведущей неизвестно куда...

Воздух сгустился, потемнел, и рядом с горой обломков, высившейся на месте княжьего терема, появился здоровенный бурый медведище, стоящий на задних лапах. Зверь потоптался на месте, поводя носом, подошёл к горе, ещё постоял, шумно принюхиваясь, и вздохнул:

— Княже-княже, говорили ж тебе: осторожнее с людами, дурное племя, взбалмошное. А ты: "Бессмертный, Бессмертный..." — вот и...

— И что? — скрипучий голос шёл, казалось, отовсюду.

Зверь закрутился на месте, пытаясь увидеть говорившего, но безуспешно. Неведомый... шутник явно умел хорошо прятаться. Даже очень хорошо прятаться. Так что в конце концов, осознав, что ничего у него не выйдет, медведь сел прямо на землю и, с подозрением глядя на обломки, спросил:

— Ты где?

— Туточки, — отозвался шутник, и опять его голос шёл со всех сторон.

— Где?

— Ты что, слепой?

— Я...

— Терем зришь?

— Ты про обломки? — осторожно переспросил медведь.

— Какие об... А! Сейчас! Погоди чуток...

После этих слов гора пошла волнами, смялась и вдруг растаяла, открыв большой терем с высоким крыльцом, на нижней ступеньке которого сидел и весело скалился... Он. Самый отъявленный из всех злодеев. Самый ужасный из всех ночных ужасов. Тот, чьим именем пугают непослушных детей. Тот, наконец, кто умыкает красных девиц из отчего дома и невест из-под венца, чтобы... чтобы...

Так и не придумав, для чего Кощею красны девицы и чужие невесты, топтыгин махнул лапой и, не вставая, прорычал:

— Ну, княже, ты и...

— ...Бессмертный, — продолжил князь, когда медведь опять замялся, подыскивая подходящее слово. — А кое-кто, — длинный костлявый палец ткнул в косолапого, — об этом забывает. — поглядел на виновато опустившего голову зверя и спросил: — Ты-то с чего полез? Медведи кончились?

— Лиса попросила, — не глядя на Кощея, вздохнул зверь и вдруг превратился в большую корягу, похожую на человека. И голос изменился, став скрипучим до невозможности: — Во-от. А ей, сам знаешь...

Кощей хмыкнул: Лиса, которая Баба-Яга и ещё с пяток имён, держала окрестные леса в своём маленьком кулачке так, что зависть брала. И спорить с ней, будь ты хоть трижды леший... Проще уж и в самом деле натянуть на себя медвежью шкуру. Оно спокойнее выйдет. Леший же, поняв, что никакого наказания за влезание в чужие дела не будет, осмелел:

— Княже, а ты мне вот что скажи. Ты ж ране девиц-то не умыкал...

— И что? — фыркнул Бессмертный. — Надо ж начинать когда-нить. А то слухи ходят, а на деле... — он развёл руками.

— Ну-у, ежели так, — закивала подобием головы коряга, на всякий случай отодвигаясь подальше. — Ежели слухи, то оно, конечно...

Они помолчали. Кощей — размышляя о чём-то неведомом, леший же — кляня себя за любопытство, заставившее вернуться и посмотреть, чем дело закончилось. Услыхал, вишь, про смерть Кощееву и не утерпел. Дурень. Вот как взыграет у Кощея... что там у него взыгрывает, да как... Проклясть, может, и не проклянёт — всё же леший под Лисой ходит — а вот корягу на дрова пустить — эт у него запросто. А коряга хорошая, в такой и к Хозяйке на зов не стыдно явиться, и людам показаться, и...

Наткнувшись на задумчивый взгляд Бессмертного, леший сбился с мысли и совсем затих, Кощей же, внимательно оглядев корягу, вдруг спросил:

— Об Изяславе, князе китежском, слыхал?

— Слыхал! — поспешно проскрипел леший. — И видал! И знакомство водим уже... — он замолк, прикидывая.

— Четыре десятка зим, — усмехнулся Кощей. И уточнил: — Без малого.

— Так! — облегчённо выдохнул дух леса, коему считать, особенно сколько минуло, было тяжковато.

— То внучка его. Верея Светомировна. И наследница.

— Как — наследница?! — вскинулся леший. — По обычаю...

— ... на обычаи! — рявкнул Бессмертный, помолчал и уже спокойнее объяснил: — Нет более никого в их роду. Не осталось. А чужую кровь Китеж не примет. Сам должен знать.

— Так, — кивнула коряга.

— Однако ж, — продолжил Кощей, — о древнем ведовстве мало кто думает. Им княжий стол глаза застит. С таким приданым они и твою корягу в жёны возьмут.

— Не отдам! — вскинулся дух, потом поглядел на довольно скалящегося Бессмертного и обмяк, буркнув: — Шуточки у тебя, княже...

Они опять помолчали, потом леший, уже подняв корягу на ноги, спросил:

— Княже, а чего вы такого дурня-то выбрали? Неужто кого разумнее не было?

— А нам не надобно разумного, — оскалился Бессмертный, — нам верный надобен. Княжне опора потребна, а разумения у неё на обоих хватит и ещё останется.

— Ну, ежели так, то да, — пробормотал дух, потоптался, явно раздумывая, спросить ещё чего или нет, и в конце концов медленно растаял в воздухе, не попрощавшись. Кощей же, подождав, когда гость исчезнет окончательно, перевёл взгляд на удаляющийся челнок — ни окружающий остров туман, ни расстояние ему не мешали — увозивший внучку старого... ну, наверное, всё же друга. Хотя водить дружбу со смертными... С другой же стороны — Кощей вспомнил горевшие удивлением и любопытством глаза княжны Вереи — иногда они бывают такими забавными!..

Вздохнув, Бессмертный поднялся, бросил последний взгляд на море и пошёл в терем: с Полуночи тамошние боги вести прислали. Опять у них что-то не так пошло. Надо бы разобраться...

Февраль — 02 апреля 2020г

Санкт-Петербург