Несвобода

От автора:

Эта история когда-то вышла из "Аделы" и "Элоизы" (раздел Rest), но я помещаю ее сюда, хотя она и не связана с другими частями "Оттенков". Зато есть пара персонажей-камео из "Пяти ночей")

I've got a ticket to the moon

I'll be leaving here any day soon

Yeah, I've got a ticket to the moon

But I'd rather see the sunrise in your eyes.

Got a ticket to the moon

I'll be rising high above the earth so soon

And the tears I cry might turn into the rain

That gently falls upon your window

You'll never know.

E L O

* * *

Я не помню точно, когда начал воспринимать свободу как драгоценность. Но, думаю, это произошло непосредственно после того, как Мерри покинул мою жизнь так же внезапно, как появился. Когда же еще?

Меня по-прежнему мало что волнует, я по-прежнему хорошо сплю. Только иногда, если жена вдруг начинает жаловаться на свое начальство, а сын — проклинать всю систему из-за штрафа за парковку, ночью мне снится один человек — герой рассказанной когда-то истории, человек, хотевший ТАК МАЛО... И во сне на его лице всегда та самая улыбка, которую обронил Мерри за долю секунды до того, как стал свободным.

* * *

Все истории о странных существах разные, как и эти существа.

* * *

В двадцать семь я был разведен, не обременен и относительно доволен жизнью. Если честно, то никогда и не прилагал особых усилий получать удовольствие от жизни, как, впрочем, и быть ею недовольным. Джим Кэрри называет это "позитивным мышлением", моя же бывшая супруга называла меня Джек-Пофигист, и подозреваю, что именно это обстоятельство в конце концов спасло мне жизнь и не раз. А еще мое правило — живи и дай жить другим. А еще — ничему не удивляйся, это уж точно работает на самосохранение. Я прожил с Пилар почти три года и за это время бог знает сколько раз был на волосок от смерти, но в конце концов она просто ушла. Не могу сказать, что не боялся за свою жизнь — было немного, но совсем немного. Однако ее семья рассудила иначе, и безо всяких бессмысленных размышлений Джек "Пофигист" Лински не удивился, он не был даже по-человечески рад. Жизнь все еще казалась чем-то само собой разумеющимся, и чтобы начать ее ценить, брака с Пилар Мейсон, как ни странно, оказалось мало.

Так что в моем контексте фраза "я не слишком удивился, услышав в трубке ее голос" приобретала совсем другой смысл. Она не значила "я ждал ее звонка". Она значила просто "не удивился" и все.

— Я на пороге, открой. Ты что, так и не починил домофон?

— Сама и открой, — ответил я, помолчав секунду. — Уверен, у тебя остался ключ.

Пилар сделала паузу, а потом в унисон с короткими гудками раздался щелчок замка входной двери.

Она вошла и окинула взглядом комнату.

— Ничего не изменилось, Джек. Включая домофон.

— Включая меня. Ты знаешь, я не заморочен на переменах.

— Очень надеюсь.

Я предложил ей чаю, она кивнула. Сама Пилар казалась практически той же, что и три года назад, только овал лица слегка изменился, и разумеется, цвет волос. Но это не удивительно, в свое время не так много времени мне понадобилось, чтобы понять, что она меняет масть по желанию. И салоны красоты тут ни при чем.

Теперь у нее была прическа "клеопатра" на кирпично-рыжих волосах, четко очерчивающая лицо и привнесшая оттенок экзотики. Да, новые скулы к такой стрижке были просто необходимы.

— Как семья, все живы-здоровы?

— Джек, ты должен оказать мне услугу.

— Вот так всегда, — усмехнулся я, — стараешься быть вежливым, а в результате все равно что-то должен.

— Ты же знаешь, что должен мне, — Пилар наклонилась, и я поднес зажигалку к ее сигарете.

Я пожал плечами. Может, и так. Если считать, что отпущенная рыбаком рыба что-то ему должна.

— Мне нужна твоя помощь, если так больше нравится, — сказала она, затянувшись и постукивая по столу пальцами. Маникюр отвлекал внимание, но все равно я без особых усилий разглядел на среднем и безымянном по лишней фаланге.

— Пилар, — я скосил глаза на ее руку, и она спешно сжала пальцы в кулак.

— Чертовы пробки, сорок минут простояла... Время дорого, Джек, так что опустим формальности.

Мы никогда не жаловали формальности, но сейчас я не стал ей об этом напоминать. Она нервничала, а я прекрасно знал, что бывает, когда Пилар выходит из себя.

Долгое время она считала меня или недалеким, или просто ненаблюдательным. Это было не так — я замечал все, просто игнорировал. Я замечал куда больше, чем многие. Мы познакомились в Вегасе за пять минут, пока стояли в очереди в кассу, мы поженились в Вегасе за пять минут, потому что она предложила, а я не отказался. Она была веселой и авантюрной, и сексуальной до безумия. И мне нравилось с ней жить, действительно нравилось. Она вносила в жизнь искру, без которой я свободно обходился, но и отвергать не спешил. Даже когда я уже знал, что именно ей от меня надо, это до поры до времени ничего не портило. Даже искры, что я час от часу замечал в ее глазах в кромешной тьме.

Красавица Пилар с ногами длиной в милю, и независимо от обуви время от времени она казалась выше меня как минимум на полфута.

Я принимал окружающий мир, включая ее саму, как есть. Уверен, как только Пилар это поняла, она начала меня уважать. Понимать — нет, но уважать — это уже было немало. Учитывая то, что я до сих пор жив, семья, видимо, разделяла ее точку зрения.

Ее родители умерли, а остальную родню я видел нечасто. Тетю Огасту, неправдоподобно худую и с постоянно менявшейся формой ушей. Кузена Бэйзила, умевшего оглядываться назад как сова. И конечно, ее брата Максвелла, чей лед в глазах мог соперничать только с ледяной кровью. Хотя нет, тут не точно. Однажды он случайно порезался у меня на глазах, довольно глубоко — и трудно было скрыть, что кровь у него не идет в принципе. Если она вообще есть.

— Что я могу сделать для тебя?

— Привези кое-кого в Нью-Йорк. На машине. Пять штук сейчас — пять по прибытии, плюс оплата всех расходов.

Я присвистнул.

— Проблемы с самолетами?

— Да, именно. — Пилар зажгла еще одну сигарету. Раньше она так много не курила — хотя раньше у нее была цель, мало сопоставимая с курением. — Одна Веселая Проблема. Видишь ли, наш Меррил много лет провел в закрытом помещении, но сейчас у него уже нет никакой агорафобии, он просто избалован и упрям. И не желает, чтобы его сопровождал кто-то из... знакомых. А он дорог... нам дорог, ты не представляешь как.

— И ты выбрала меня. Неужели он знает всех в семье?

Она вздохнула, и скулы снова неуловимо сместились.

— Ты ведь тоже был ее частью.

Вряд ли, по крайней мере в прямом смысле, но я не стал спорить.

Пилар всегда занималась сексом как одержимая, а мне было двадцать три года, и я ничего не имел против. В урне вечно валялись коробки от тестов на беременность, и только дебил мог бы не заметить, что их гораздо больше, чем месяцев в году. Вот почему она не могла меня понять — как можно замечать и МОЛЧАТЬ, просто молчать, не от страха, а просто потому, что не мое это дело. Мелочи, далеко не всегда мелкие. Перчатки и шарф, которые Пилар никогда не забывала, когда приходилось уходить из дому надолго. И то, как ближе к финалу брака таяли ее надежды, она рыдала в голос после очередного минуса на тесте. И как я раз дотронулся до нее, чтобы утешить, и отдернул руку от выступивших на загривке мелких перышек цвета фиолетовых чернил.

А после этого — обнимал ее ночью и говорил, что все будет хорошо. Вот чего она убей не могла понять.

Может, это и было истинной причиной обратиться именно ко мне.

Я все-таки спросил:

— Он опасен?

Пилар чуть улыбнулась — так улыбаются после уколов ботокса.

— Уверена, все будет в порядке.

А вот и еще причина. Вряд ли кто еще, кроме Джека-Пофигиста, мог спокойно принять такой уклончивый ответ.

* * *

Почему-то узнал я его сразу. Наверное, интуиция.

Он сидел в баре недалеко от Аон-Сентр и пил через трубочку молочный коктейль со звуком, перебивающим шум болтовни посетителей и Боба Дилана из динамиков. Он был очень вряд ли совершеннолетний, хотя об этом я и не спрашивал. Рубашка полностью расстегнута — слишком ровный и красивый загар для затворника, а выгоревшие местами добела волосы удерживал обруч-спираль. Розовый. Такой же носила моя кузина Лил, когда ей было пять.

В целом он казался абсолютно нормальным. Хотя поначалу и Пилар мне такой казалась.

— Привет, я Джек. Лински. — Мою протянутую руку он проигнорировал. — Если все в порядке, можем ехать.

Он взглянул исподлобья. Глаза были слегка раскосые, светлые, а вокруг зрачка — оранжевое кольцо. Он оглядывал меня методично и медленно, словно хотел сфотографировать все до мелочи, а между тем мне становилось не по себе. И причина была совсем не в этом преувеличенном внимании. В редкие моменты детства, когда наконец удавалось собраться вместе, мы с кузинами устраивали в доме деда настоящий погром, и он вылавливал нас за шиворот из-под столов и стульев, притворно ругая: "Буду бить и плакать не давать!" Тогда мне это казалось смешным, а вот сейчас не очень. Потому что глаза у парня были именно такие.

— Мерри, — мрачно произнес он и, обойдя меня, двинулся к выходу.

Я пошел следом, но у самых дверей бара он внезапно остановился и окинул взглядом посетителей.

— Ладно, посмотрим, что из этого выйдет, — пробормотал он под нос и едва не пришиб меня дверью.

Вряд ли он это мне. В баре сидело немало народу, и все занимались своими делами, хотя... Готов поклясться, что едва ли не каждый украдкой покосился на нас, когда мы выходили. Будь я подозрительным, то подумал бы: они похожи на заговорщиков.

Но это был бы не я.

Поэтому мы просто сели в машину и поехали.

* * *

Молчание может быть вполне комфортным, а может доставать дальше некуда. Пока я не мог понять, к какой категории отнести начало нашей поездки, и потому сильно не напрягался. Как обычно. Мерри закрыл глаза, закинув длинные ноги едва не до лобового стекла, и на какое-то время я засмотрелся — профессиональное, ничего не сделаешь. У него была идеальная форма ступни, точеные пальцы и ногти один в один. Никогда такого не видел, а мне пришлось повидать немало конечностей.

— Смотри на дорогу, — сказал вдруг Мерри, и от неожиданности я чуть вильнул — благо другие машины находились от нас на приличном расстоянии.

— Извини. Просто скучно.

— А разглядывание чужих ног тебя веселит?

— Это моя работа, — объяснил я ровно, и он фыркнул.

— Фетишист.

Мне стало смешно — в каком-то смысле он был прав. Очевидно, Мерри ждал другой реакции — он углубился в пробегающий мимо пейзаж и замолчал на полчаса.

Забавно, что, стараясь выглядеть равнодушным, он просто ел глазами, все, что видел, так же жадно, как рассматривал меня — будто боялся пропустить хоть что-то, и время от времени даже забывал дышать. Пока наконец не вдыхал, жмурясь от наслаждения и боли в легких.

— Давай скажи.

— Что?

— Что все говорят. Что имя мне не идет.

— Почему?

— Максвелл считает, что меня следовало назвать Энгри.

— Он не прав.

Неожиданно Мерри захохотал, и вот этот смех я назвал бы "энгри" без раздумий.

— Это ж надо! Поглядел бы я, как Максу что-то такое говорят.

Я усмехнулся. Любой, кто хоть раз видел Максвелла Мейсона, понял бы нас обоих.

— Ты, значит, жил c Пилар?

Он все еще глядел на бескрайнее поле за обочиной дороги, но было очевидно, что его внимание переключилось. Не знаю, хорошо ли это, а может, просто молчать надоело.

— Да, было дело.

Теперь Мерри обернулся ко мне — поджав под себя одну ногу и опершись локтем о спинку сиденья.

— И что ж разбежались?

Если он пытался выяснить, как много мне известно, то ничего скрывать я и не собирался.

— Она хотела детей. У нас не получалось.

— Ага. Они всегда хотят.

— А ты кем ей приходишься?

Он взглянул на меня с огнеопасной смесью презрения и злости.

— А то ты не знаешь.

Я пожал плечами — должно быть, неубедительно, поскольку Мерри сплюнул и перелез на заднее сиденье, казалось, потеряв ко мне интерес. Я же продолжал искоса наблюдать в зеркало, и мне наоборот это казалось довольно интересным. Не уверен, почему — он не делал ничего особенного, он просто был там, и все. В нем была жутковатая самодостаточность — и в то же время уязвимость, он притягивал внимание без усилий... небрежным поворотом головы вправо и вверх, шевелящимися на ветру волосами, и когда он на мгновение забывал, что злится, и улыбался в пространство вокруг нас, в бездонное небо и горячий воздух... Это было странное чувство, не сравнимое с тем, что я испытывал рядом с другими членами семьи Пилар и с ней самой, почти физическое желание протянуть руку и просто коснуться его плеча или щеки, этой теплой от солнца загорелой кожи, просто пообещать, что все будет хорошо, потому что ему это так нужно. Но зная, что ничего не могу обещать, я просто смотрел. И все.

Пока в какой-то момент Мерри не заорал так, что я чуть не съехал с дороги:

— Тормози! Стой, я сказал!!!

Не дождавшись полной остановки, он выпрыгнул прямо в поднявшуюся пыль и поднял на руки что-то, отдаленно напоминающее старую шапку.

— Ты чуть не убил его, идиот!

Когда пыль улеглась, я разглядел енота на руках Мерри — довольно спокойного, какими дикие звери не бывают в принципе, а тем более — выпрыгнувшие из-под колес и пойманные. Ручной? В шоке? Ручной и в шоке?.. Мерри некоторое время гладил зверька, опустив голову и шмыгая носом, и неожиданно до меня дошло, что эти всхлипы совсем не от пыли — а в то время он уже просто ревел, прижимая к себе енота, сев прямо на землю, словно не держали ноги, и что-то такое горькое и безнадежное в этом было, что мне будто дали по лицу, от души и без причины.

— Я просто не заметил, — заговорил я растерянно, — ну ты что?.. Хочешь, возьмем его.

— Да пошел ты, — не оборачиваясь, бросил Мерри и выпустил енота — тот заковылял в кусты, неспешно и с достоинством. — Пошел ты на хрен. ДЖЕК. Или как тебя там.

За эти несколько минут три машины остановились, чтобы спросить, не нужна ли нам помощь — милая женщина за сорок на "шеви", двое парней-студентов и дальнобойщик. И когда я наконец тронулся с места, Мерри свернулся позади калачиком и устало сказал:

— Задолбали. За каждым шагом. За каждым гребаным шагом...

Это было небеспочвенное наблюдение на самом деле — от самого Чикаго мы ни разу не оставались на дороге одни, хотя по настоянию Пилар я не выбирал центральные трассы. До Нью-Йорка можно было добраться и за день, но она почему-то настояла, чтобы мы не спешили. "Пусть покатается", — сказала она, и учитывая прежний образ жизни юного Мерри, это не было так уж абсурдно.

Так вот — у нас действительно всегда была компания, но в этом совпадении не было ничего странного. А у Мерри хватало странностей и без паранойи. Мне почему-то очень хотелось его утешить, но я не знал как, чтобы не нарваться на новую порцию приятных слов. Потому я дождался, когда он уснет, и достал из багажника одеяло. А когда укрывал, он вдруг сжал мою ладонь во сне. И подсунул себе под щеку.

Я замер — это оказалось странно приятно, тепло и шероховатость от высохших слез. Стоять так было неудобно, но мне никак не удавалось заставить собственную руку убраться, будто ей там самое место. И чтоб уговорить себя, я погладил Мерри по волосам свободной рукой, поправляя обруч, из-под которого выбралось на свободу несколько выгоревших прядей. Волосы были жесткие, непокорные, но моим пальцам, похоже, понравилось, так что я попал в ловушку похлеще росянки. Собираясь с силами, я склонился еще ближе, чтобы чуть расслабить напряженную спину, и вдохнул запах дождя и пыли. Такой правильный запах, он ему шел, и голову тут же повело, как от дурмана неприметных с виду, но от этого не менее опасных цветов. С самого начала Мерри ничем себя не выдал, я не знал, является ли он частью семьи и что значит "дорог" для них, да к чему это — я вообще ничего о них не знал. И возможно, впервые мне захотелось начать задавать вопросы, даже если они будут стоить мне жизни.

В этот момент Мерри со стоном пошевелился, устраиваясь, и потянул меня к себе, плавно, но навязчиво — и я с трудом отстранился, боясь увязнуть совсем.

Он всхлипнул и закутался в плед так тесно, как мог. Возвращаясь за руль, я чувствовал дрожь в коленях.

А хозяин заправки сидел на стуле, листая журнал. Хотя мне все равно казалось, что он не сводит с нас глаз.

Паранойя Мерри точно заразна.

* * *

К вечеру количество машин значительно уменьшилось, и наконец-то наступил редкий момент, когда трасса вдруг абсолютно опустела. Я привычно взглянул в зеркало, не проснулся ли Мерри, но... никого там не обнаружил.

Это заставило слегка обернуться в поисках моего попутчика.

И тут он сильно укусил меня за плечо. Боль была такой резкой и неожиданной, что я захлебнулся вдохом, крутанул руль, и машина завертелась по шоссе безумным волчком. Она не перевернулась просто каким-то чудом.

Я потряс головой, чтобы прийти в себя, и увидел, как Мерри с ловкостью гепарда готовится прыгнуть на дорогу.

На секунду он оглянулся...

И застыл.

Надо сказать, что кровь из раны хлынула чуть ли не потоком — зубы у Мерри оказались невероятно острыми — и длинными, учитывая глубину, на которую он их всадил. Она в мгновение ока залила всю руку и теперь стекала на обивку кресла. Сейчас-то я и заметил, что Мерри изменился в лице. Он смотрел на мою кровь и синхронно со мной становился все бледнее. Как будто ожидал увидеть на ее месте нечто совершенно другое. Прошла секунда, и наконец он выпрыгнул прочь, исчез из виду, как, впрочем, стало исчезать и все остальное.

Я попытался зажать рану, но руки стали ватными, тело словно сковало холодом. Все цвета спектра исчезли, остался только зеленый и фиолетовый, да и то ненадолго — зрение угасало, я отключался, и это не было легко. Не удушье, как от яда, а неспешное умирание при полной памяти — вдалеке я видел закат лилового солнца на небе цвета трав и мог думать лишь о том, что еще одна никчемная жизнь клонится к закату и никому нет и не будет до этого дела. Если мне самому нет дела, то кому еще?

Веки сами по себе опускались, пока неожиданная встряска не подтолкнуло солнце вверх, не дав коснуться горизонта.

Я открыл глаза и увидел Мерри, он разорвал окровавленную ткань рубашки на моем плече и, вполголоса ругаясь, что-то на нее вылил.

Боли не было, но кровь с поверхности раны вдруг пошла пузырями и окрасилась в черное. Запахло лакрицей, и через секунду я уже мог привстать, ощущая незаметно пришедшее облегчение сродни теплой морской волне.

— Ты в порядке? — осторожно спросил я, и это окончательно вывело Мерри из равновесия. Наверное, странно, когда утопающий в собственной крови интересуется самочувствием убийцы. Изо всех сил он ударил кулаком в дверцу, потом еще раз, и бил, пока костяшки пальцев не покрылись ссадинами.

— Блядь, — сказал он, затихнув и рассматривая руку. — Блядь, Джек. Ты купил мне молочный коктейль.

Это не был вопрос, но я кивнул. На заправке, пока он спал.

— Не знаю, что еще ты любишь.

— Какого хера тебя колышет, что я люблю?

Самочувствие совсем вернулось в норму, я сел ровно и разглядел укус. Черное там, где не коснулось раны, было белым, а на полу валялся пустой стакан. И крышка. С трубочкой.

Проследив за моим взглядом, Мерри скривился, мол, не спрашивай. Я и не собирался. Коктейль так коктейль, главное, что помогло.

— Я куплю тебе еще один.

— Ты больной.

Он снова отвернулся. Мимо проехали два фургона, один притормозил, и мужчина средних лет в комбинезоне фермера спросил, все ли в порядке. Я уверил, что да. Где ж вы раньше были.

Мне действительно стало гораздо лучше, но не настолько, чтобы продолжать ехать и уж конечно не настолько, чтобы обдумывать произошедшее, чего не делалось и в лучшие времена. Поэтому мы сочли нужным переночевать в первом попавшемся мотеле. Больше с Мерри я не заговаривал, а он тенью двигался чуть-чуть позади и выглядел если не виноватым, то растерянным точно.

* * *

Мотель был очень даже ничего, там даже было два люксовых номера, а Пилар велела забыть об экономии. Так что один из номеров мы взяли. Потому что второй был занят, а Пилар рекомендовала не выпускать Мерри из поля зрения. И куда я задевал список ее рекомендаций?..

Не раздражать.

Не ограничивать — в рамках дозволенного.

Не давать спиртного.

Не кормить тем, что сам бы есть не стал.

Не жалеть денег.

Не упускать из виду...

И почему к кредитной карте не прилагался еще и намордник?..

Согласно пункту 4 мы отправились в забегаловку, которая тоже оказалась вполне приличной — по крайней мере, ребрышки не хуже чем в Гринвич-Виллидж. Мерри спросил, не ли у них сырой рыбы, но согласно тому же пункту получил свою порцию ребрышек, картошку по-домашнему и коктейль — взамен того, которым спас мне жизнь.

Поужинав в гробовом молчании, мы вышли — уже совсем стемнело. Стоянка была пуста — за исключением двоих, их трудно было не заметить. В основном потому, что один из них полулежал на капоте нашей машины, а второй — курил, опираясь о дверцу.

— А вот и хозяева, — протянул Номер Один и соскользнул с капота. На него падал тусклый свет фонаря, Номер Два же оставался в полутени. — Классная тачка, ребята.

Я остановился, Мерри позади тоже. Тут не надо доктором наук быть, от этих двоих разило безнаказанностью и страстью. Той самой, что отрывает головы и выпускает кишки просто от скуки.

— Нравится — берите, — сказал я и полез за ключами. Номер Один рассмеялся и двинулся ко мне текучей, расслабленной походкой.

— Нам много чего нравится. Все можно брать?

Я бросил взгляд на Номер Два. Он по-прежнему не двигался, но было ясно, что он наблюдает скорее не за нами, а за Номером Один, и в этом было что-то такое... что-то вроде гордости и умиления одновременно. Должно быть с таким лицом мамаши снимают на видео первые шаги своих детишек.

И тут я понял, что сейчас мы умрем, и стало страшно. Несколько часов назад в машине, я тоже думал, что умираю, но так не было. Потому что тогда умирал я один. А сейчас...

Не успела эта мысль оформиться, как у моего уха прозвучал ровный голос Мерри:

— Стань мне за спину.

Номер Один приостановился, глаза его поблескивали. Не став тратить время на пререкания, я отступил, и Мерри вышел вперед, к нему, почти вплотную.

— Парни искали неприятности — и нашли неприятности, — произнес он тихо, втянул воздух прямо у щеки Номера Один, и через секунду тот вдруг непроизвольно шагнул назад. По гладкому лицу пробежала волна непонимания, он сделал еще шаг назад и оглянулся. В поисках поддержки. Жест поражения.

— Это вы о себе? — спросил он, но нахальства в голосе поубавилось. Мерри наступал на него мелкими шагами, и я прямо кожей ощутил в воздухе вибрации и запах озона, пока наконец не услышал:

— А ты ничего. Не гнешься. Люблю таких.

Как подошел Номер Два, я даже не заметил — он словно вырос из-под земли между своим приятелем и Мерри.

— Остынь, — велел он Номеру Один, тот подчинился без пререканий, только в глазах все еще сверкал остаточный гнев — и интерес. У Номера Два были черные волосы и футболка с рисунком египетского анка. Он был так же очевидно номер 1 в этой паре, как то, что Мерри произвел впечатление, и не самое плохое. — Не обижайтесь, ребята, просто — привычки большого города.

— Мы не обижаемся, — ответил Мерри. Тот усмехнулся, притянул к себе Номер Один ленивым движением, поглаживая за талию, будто успокаивая. Мерри отступил ко мне, и, ощутив тепло его тела, я снова столкнулся с дурацким томительным желанием сделать то же, что и Номер Два — привлечь его к себе, хотя бы чтоб до конца поверить, что все обошлось.

— Тогда позвольте вас угостить.

Отказать я просто не решился. Мы посидели в баре, выпили по бокалу виски — кроме Мерри. Очередной коктейль.

— Путешествуете? — спросил Номер Два, при свете ламп кожа у него казалась белой до прозрачности. Номер Один помалкивал, держась поближе. Нет, несмотря на все, он совершенно точно когда-то был хорошим мальчиком — пока не познакомился с Номером Два.

Я кивнул.

— Мы тоже. Куда едете?

— В Нью-Йорк, — сказал Мерри. Номер Два поднес к его бокалу свой, чтобы чокнуться, и словно нечаянно пролил в коктейль немного виски. Ладно. Они же примерно одного возраста, пусть не чувствует себя малолеткой.

— Надо же, а мы как раз оттуда. Едем в Луизиану, у меня там друг. И сестра.

— Удачи вам.

— И вам.

Они проводили нас до двери мотеля. Прощаясь, Номер Два сделал то, что я не решался — коснулся плеча Мерри, потом его щеки, просто ласково провел кончиками пальцев — и тот даже не дрогнул.

— Клевый обруч.

— Клевая футболка.

— Было приятно.

— Да, — ответил Мерри тихо, и не знаю, кто больше напрягся — я или Номер Один.

— И скажи другу, пусть сменит повязку. Кровь... привлекает хищников.

Уже у двери номера язык наконец отмер, и я сказал:

— Они вроде ничего парни.

— Они вампиры, — Мерри толкнул дверь, пока я тормознул на пороге. — И не будь они сыты, Джек, мы бы вполне распробовали, насколько "ничего". Вернее, все было бы наоборот.

Я все еще стоял у входа в ступоре, и он добавил:

— А так вообще да. Ничего парни.

* * *

Да, наш мир полон чудовищ. И вампиры среди них далеко не лидеры проблем.

Торговаться долго не пришлось — Мерри стянул с кровати подушку и отправился на диван. К тому времени я сменил повязку, и рана начала слегка дергать, но вполне сносно. Кто бы подумал, что молочные коктейли — такой антидот. Следы были глубокими и одинаковыми, будто от зубьев капкана. Или акулы.

Я уже закрыл глаза, но внезапно тихонько скрипнул пол и рядом неслышно, как привидение, возник Мерри, завернутый в одеяло.

— Там мало места, — сказал он.

— И что? — Плечо ныло, и по телу снова разливался знакомый холод, мешавший думать и воспринимать окружающие предметы адекватно. — Ты, конечно, спас мне жизнь — дважды — но твоими же усилиями мне хреново, и кровать моя. Завтра будет твоя очередь, обещаю, и спокойной ночи.

Последняя фраза стоила мне некоторых усилий. В голове начался тихий гул, который все нарастал, словно разогревались двигатели самолета, и мимоходом пронеслась вялая мысль о подскочившей температуре в абсурдном сочетании с холодом, а также о том, что не было слышно и скрипа половиц.

С трудом я приоткрыл глаза. Мерри не ушел — он стоял у окна, всматриваясь во тьму. Как бы то ни было, сил у меня осталось только на то, чтобы закрыть глаза и попытаться заснуть.

Проснулся я после полуночи, трясясь от лихорадки. Температура поднялась до точки кипения, а плечо словно жгло каленым железом. Или промерзшим — не знаю. Попытка приподняться успехом не увенчалась, но зато через секунду надо мной возникло испуганное нечеткое лицо.

— Позвони... портье... — выдохнул я из последних сил, видя его словно сквозь фиолетовую пелену. Тут же на мой лоб легло мокрое полотенце, и на мгновение стало легче.

Надо же, за сутки я чувствую смерть в третий раз, но только теперь знаю, о чем думают умирающие. Ни о чем. Просто умирают.

— Они ничем не помогут, Джек. Потерпи немного, — донесся откуда-то издалека голос Мерри. Теперь он показался немного увереннее. Полотенце исчезло, вернулось снова холодным, и затем Мерри начал осторожно снимать повязку. От каждого прикосновения я вздрагивал, будто меня клеймили, раз за разом прижимая к коже раскаленное тавро.

Наконец, все было закончено (или только начато), и он дотронулся до краев раны. Но, как бы деликатно это ни было сделано, меня пронзила такая чудовищная боль, что из глаз брызнули слезы, тут же высыхающие каплями воды на горячей печи. Вот и полная беспомощность, хотя в сочетании с болью она втройне невыносима. Когда единственное, что еще можно — обливаться слезами и мысленно умолять ПРОСТО ПРЕКРАТИТЬ ЭТУ ПЫТКУ. Убить меня, если надо, только быстрее. Он член семьи, он мог бы сделать это без труда.

Хорошо, что хоть плеча своего я не видел, хотя и доступное зрелище было не для слабонервных. Болела не только рана, как вчера, но и вся рука от шеи до кончиков пальцев. Кожа приобрела кошмарный красно-синий цвет, а ногти побелели.

В движениях Мерри угадывалась некая последовательность, но думать об этом было невмоготу. После очередного прикосновения я почувствовал, что теряю разум от боли, и из последних сил слабо попытался его оттолкнуть. Тогда он наклонился к моему уху:

— Я попробую, только скажи, что тебе помогает?..

Слова воспринимались мной на удивление четко даже сквозь смертельный жар. И сразу же подумалось о море.

Я всегда обожал мечтать о море. С детства. Шелест воображаемых волн навевал сон, приглянувшиеся девушки брели по прибрежному песку, даже оргазм представлялся в виде захлестывающей цунами. Да, море было самое то.

Мерри не стал ждать, когда слова прозвучат вслух, осторожно приподнял мою голову... и следующим, что я почувствовал, был его поцелуй, проникающий глубже, чем боль.

Сопротивляться не было никакой возможности, а также, как ни странно, и желания. Мерри требовательно провел языком по моим губам, и они покорно приоткрылись. Сейчас, в гудящей топке лихорадки, я наконец был рад подчиняться ему во всем безо всяких угрызений совести. Он целовал меня с невообразимым трепетом, как никогда и никто, но в этом почти не было чувственности. Просто он хотел помочь и делал это единственным известным ему способом.

А потом она появилась. И не уверен, что целиком от Мерри — нет, я так не думаю.

Боль растаяла, остался только жар. Я перевернулся, вжимая в кровать враз напрягшееся тело и не чувствуя ничего кроме восхитительного прилива сил. Поцелуй мы так и не разорвали, я уже не хотел, а Мерри, кажется, не мог.

— Осторожно, Джек... — наконец прошептал он, едва ли не испуганно, когда я разомкнул губы для вдоха. — Тише, пожалуйста...

Не знаю, как можно быть осторожнее в эпицентре торнадо, когда все твое естество — это стержень, вокруг которого лишь гудящий вихрь, экзальтация и ярость. Я словно впитал силу Мерри, потому что он не сопротивлялся, распластанный подо мной — только дрожь и соль на губах, а может, кровь. Боги всемогущие, как это казалось естественно и верно, каждое движение языка, выдохи рывками и желание того, что и представить нельзя... Но внезапно, когда Мерри снова с усилием отстранил меня, я будто со стороны услышал собственное рычание и пришел в себя. Что я... что я делал?.. Глаза заливал пот, но я уже мог концентрироваться — еле-еле, но мог.

— Вот и хорошо, — Мерри облизнул губы. — Хорошо, Джек. Ты справляешься.

Рану снова резануло, я застонал — боже, только не опять. Руки, вновь обретшие силу, перевернули меня, ноги сжали бедра, язык коснулся рта.

— Море, Джек... Думай о море.

А в следующий момент нахлынул океан.

...Я лежал на воде, и она держала меня. Ощущалась ни с чем не сравнимая эйфория, жар исчез или был погашен этими восхитительно прохладными волнами. Они смывали с плеча кровь и остатки боли, рана затягивалась на глазах и вскоре превратилась в узкую красную полоску.

Когда ноги коснулись дна, я пошел к берегу, с наслаждением преодолевая сопротивление воды. У берега стояла лодка, и две белокурые девушки, подоткнув юбки, перебирали рыбу. Одна из них разогнулась и помахала мне. Рыба сыпалась из сети серебряным потоком и нестерпимо сверкала на солнце. Все это казалось абсолютно реальным.

А потом — видение.

Мелисса шла по песку навстречу, на ней была широкая шляпа и кусок прозрачной ткани вместо накидки. Я часто видел ее в парке, проходившей мимо ровно в пять и садившейся в автобус. Единственное, что было известно про нее, — она работала в университете, преподавала литературу девятнадцатого века и раз в месяц покупала обувь в моем магазине. И с ней, незнакомкой, был связан один из священных моментов жизни, картинки, которые не забываются и пребывают с тобой до самого конца, до смерти. У кого-то их больше, у кого-то — меньше, а у меня — ровно три.

В первый раз меня охватило это всеохватывающее чувство восторга и бесконечного счастья, когда, наконец, вернулся отец. Мне было четыре года. Он вошел в дверь из-под проливного дождя и сразу подхватил меня на руки, забыв, что с него стекают потоки воды. Я визжал, пропитываясь насквозь дождем, запахом намокшей кожи его плаща, безмерной любовью, захлестнувшей меня с головой, а мама бежала к нам, смеялась и кричала: "Оставь, Патрик, он же простудится!".

Потом — брачная ночь сразу после безумного венчания в Вегасе — Пилар в гостиничном номере, окутанная белой пеной взятого напрокат венчального платья, встряхнула бутылку шампанского, а пробка вдруг выскочила и разбила лампу, погрузив комнату в кромешную тьму. Мы хохотали, как безумные, поливали друг друга шампанским и плясали аргентинское танго до утра, а ее глаза горели ярче огней "Танжера".

И, наконец, Мелисса Клеменс. Тогда я спешил на работу в свой магазин, а она просто прошла мимо, так близко, что облако ее волос зацепило меня. И тут я замер, боясь пошевелиться. Непередаваемый запах осени, полевых цветов, густой и терпкий, обволакивающий тело и парализующий все органы чувств, исключая обоняние, утопил меня в себе. Это было то самое забытое-незабываемое ощущение, и, чтобы продлить его, я долго стоял на месте, провожая ее взглядом. А она оглянулась — несколько раз. С тех пор мы начали здороваться глазами, но так толком и не познакомились. Может быть, просто боялись погубить священность момента.

Теперь она шла ко мне по берегу, и волны разбивались у ее идеальных ног на тысячи соленых брызг, а волосы колыхались, живя своей собственной жизнью.

— Женись на мне, Джек, — сказала Мелисса.

Ее дыхание пахло фиалками.

* * *

Была еще ночь. Плечо больше не болело, жар пропал, но вместе с ним и морская эйфория. Мерри немного сполз с меня во сне, ровно дыша прямо в щеку и обнимая всем набором конечностей, что были в его распоряжении. В бок что-то давило — обруч-спираль. Я отложил его в сторону, мне хотелось посмотреть на Мерри, но для этого нужно было его сдвинуть. А все мое естество это запрещало, будто враз нарушится какой-то кропотливо созданный порядок — и мир наш до сих пор невредим, лишь пока расслабленное тело Мерри укрывает мое.

Это был аргумент. Я натянул одеяло повыше, положил руку на спину Мерри и спокойно заснул.

Когда день подошел к полудню, просыпаться все так же не хотелось. Я обнаружил Мерри сползшим еще ниже, и невесомое движение пальцев по моему плечу давало понять, что он не спал. Круги, зигзаги, восьмерки, решетки... и судя по приятным щекочущим ощущениям, рана осталась в прошлом, будто ее и не было. Я все же дотронулся и встретил его пальцы, на миг приостановив рисунок где-то между восьмеркой и решеткой.

— Спасибо за коктейль, — сказал он хриплым со сна голосом. — За тот, первый.

— Не за что.

— Почему ты не сердишься?

— А с чего ты взял, что я не сержусь?

Мерри привстал, дав наконец себя разглядеть, — безнадежно растрепанные волосы, легкие лиловатые круги под глазами и ранка на губе. Туда я старался не смотреть.

— Это видно.

— Тогда считай, что тебе повезло с попутчиком. А сейчас пусти меня в душ... и сам оденься. Если нас увидят, я сяду, и надолго.

Он пожал плечами, словно не понимая, о чем речь, но слез, и я наконец добрался до душа. Рана действительно исчезла — просто бледные розовые метки.

Мерри выглядел повеселевшим, он вертел головой по сторонам и что-то напевал в унисон радио, будто специально закинув ноги повыше, чтобы я отвлекался. Я отвлекался. И меня это беспокоило мало, я считал, что звание Джека-Пофигиста прочнее камней Стоунхенджа и пошатнуть его непросто. Я так считал. Всю жизнь.

Потом подлез мне под руку, и камни зашатались.

— Ты такой счастливый.

— Почему это?

— Машину водишь. Я всегда мечтал.

— Да не вопрос.

Это оказалось просто, Мерри схватывал все на лету. Уже через пятнадцать минут он вполне уверенно держал руль, и я смог отодвинуться — больше мешал, чем помогал. Некоторые мечты так легко исполнить, что и думать тут не о чем. Некоторые — но не все.

— Ух ты, — сказал он, безупречно припарковавшись у обочины. — О, Джек...

Огромный бигборд гласил: "Парк развлечений мистера Уэллса! Вы еще не видели ничего подобного!" Внизу, под плакатом, в пыли сидел енот и смотрел на нас любопытными блестящими глазками.

Мерри оглянулся на меня. У него были ровно такие же глаза, и мне невесть почему свело челюсть.

— Скоро Нью-Йорк, скоро все закончится. А я еще не видел... подобного.

— Я тоже.

Меня, в отличие от отца, прежде никогда не интересовали парки, даже в детстве.

Я повернул руль, и мы съехали с дороги.

Следом съехали еще несколько машин, но мы уже не обращали на них внимания.

Мистер Уэллс не врал — парк был что надо, и современные фишки не забивали восхитительный старинный дух довоенных аттракционов и зрелищ. Странно, что раньше я его так не чувствовал... На русских горках с вагончиками — сегментами драконьего тела — у меня чуть сердце не остановилось, но Мерри проехал все кольца и петли в молчании, даже не моргая, и только в самом конце медленно выдохнул. Следом было чертово колесо в форме огромной змеи — оно впечатлило его больше, чем горки, — чем выше, тем сильнее светилось его лицо, он не выпускал моих рук, пока мы не сошли на землю. И когда земля все приближалась, медленно, неумолимо, я вдруг понял, как действительно близок Нью-Йорк. Всего ничего...

Потом был павильон "Чудеса мира" — женщина-ящерица, двухголовый ягненок из Огайо, кошка с восемью ногами и человек-змея — сам хозяин парка. Это была ошибка, но Мерри захотел, и я не посмел отказать. Нет, мы не увидели ни минуты шоу — потому что я смотрел только на Мерри, а он — на зрителей, смотрел долго, пока, вырвав руку из моей, не выскочил на улицу.

Я вышел следом — Мерри смотрел в землю, словно хотел просмотреть ее до самого ядра.

— Людям так нравится такое, — сказал он тихо.

Слова — только сотрясение воздуха, я погладил ладонью его плечо — и неожиданно тут мне вспомнилось остро-красивое лицо Номера Два, и это помогло, потому что я обнял Мерри, а он — меня.

— Не бери в голову, — брякнул я наконец очередную чушь, и Мерри засмеялся и оттолкнул меня, и потом потянул дальше, в другие павильоны, а влажные пятна на моей груди быстро высохли — было жарко.

Пещера ужасов вызвала у него истерический смех, зато дети (и не только) в вагончике позади орали от ужаса до самого конца, и я догадывался почему. Обычно чудовищ не сажают прямо в ваш поезд. Затем мы стреляли — худо-бедно я выиграл енота с головой величиной с голову самого Мерри. Сам же Мерри с азартом наемного снайпера сбил все возможные мишени и отказался от призов с условием, что енот достанется ему. Я был только рад — иначе пришлось бы прямо здесь открывать лавку игрушек.

Последней была гадалка мадам Земфира — бесподобной колоритности дама в роскошном шатре, полном сияющих звезд и полумесяцев. Ну, и стеклянный шар, по-любому. Мы пошли туда по очереди, я был чуть дольше, Мерри вышел практически сразу. Сразу после него она закрылась на технический перерыв.

Несколько минут мы молчали, потом Мерри спросил, обнимая енота:

— И что с тобой будет?

— Да как у всех. Я встречу любовь, потеряю любовь, бла-бла-бла, и снова встречу. А с тобой что?

— Я умру, — ответил Мерри просто.

— Как у всех — в конце концов, — хмыкнул я, хотя за шиворот словно сыпанули снега, и он улыбнулся.

— Как у всех. Пойдем найдем отель.

Было десять вечера, а до Нью-Йорка три часа езды, так близко.

— Пойдем. Я устал.

— Возьмешь номер повыше?

— Все, что захочешь.

Если бы "Америкэн экспресс" так же легко выполняла любые желания.

Это был пентхаус в викторианском стиле на восемнадцатом этаже — выше только небеса. Да здравствует пункт 5! Мы заказали в номер хот-догов и шоколада с ромом (гори пламенем пункт 3!), и в ожидании Мерри прыгал на кровати чуть ли не потолка, пока я обследовал бар и открывал старомодные портьеры — отсюда было видно чертово колесо парка Уэллса и рассыпанные, как цветные осколки, огни города.

— Джек! Лин! Ски!

Я обернулся. За пару минут моей борьбы с портьерами он успел добраться до бара и теперь прыгал на кровати, отмечая каждый прыжок глотком из маленькой бутылочки.

— Сейчас же положи назад. Если я разрешил шоколад с ромом, это не значит...

— Джек, а я красивый?

— Что?

— Ну, не считая ног?

Я протянул руку, и Мерри бросил мне бутылочку в прыжке, сделав последний глоток.

— Убьешься.

Он остановился — внезапно, будто замер, и взгляд стал серьезным.

— Так я тебе нравлюсь или нет?

— Одно не обязательно значит другое. И не обязательно исключает.

— Я не понимаю.

— Это значит да. По обоим пунктам.

Мерри смотрел еще секунду, а потом сделал кувырок назад.

— Супер. Мне такого еще не говорили.

— Какие твои годы... Мерри, кому сказал — шею свернешь. Тебе нужен и такой опыт?

Оттолкнувшись, он перевернулся в воздухе и мягко приземлился почти у двери, за пару секунд, как постучали.

— Не будь занудой, Джек Лински. Я хочу многое успеть.

Мы разложили еду на кровати, попутно я нес что-то про школу, футбол и скаутов, в то время как в голове противно тикало, неуклонно, и Нью-Йорк был все ближе, словно мы с каждой минутой придвигались к нему.

— И что вы делали?

— Разводили костры, жарили хлеб и зефир на палочках. И рассказывали страшные истории.

— Типа?

Так это все и началось — байки у воображаемого костра. Я пользовался небольшой, но имеющейся базой литературных произведений диапазоном от Лавкрафта до Кинга, а Мерри по всему видимому таковой не имел вовсе, однако ловко выкручивался, творя сказки прямо из ничего.

Как говорится в банальных мелодрамах, "ничто не предвещало".

Приняв эстафету очередной раз, я попытался пересказать рассказ "Люди Десятого Часа", о популяции монстров, ловко уживающихся среди ничего не подозревающих людей. Но Мерри история не позабавила совсем. Он изменился в лице в одно мгновение — так выглядит увлекшийся человек, которому внезапно напомнили, что у него неоперабельная опухоль.

— Эй... — обеспокоенно произнес я. — Что?

Он посмотрел на меня. Почти так, как и при первой нашей встрече. Потом снова положил голову мне на колено и закрыл глаза.

— Да ничего. Моя очередь, Джек, — сказал он. — Итак, жили-были Особи одного древнего Вида, и была у них Проблема — не умели они жить среди людей. Физически. Ну, в общем, и не сильно хотели — но в таком случае нужно, чтобы их стало больше, чем людей, или хотя бы столько же. Это долго, они почти бессмертны и терпеливы, не представляешь как, и добились бы своего, если бы не другая Проблема — ничего у них не получалось. За много десятков лет — всего три идеальных образца. И тут такая, представь, ирония — те, кто был безупречен физически, кто мог оставаться человеком столько, сколько хотел... те почему-то и хотели быть только людьми и с людьми, а не с...

— Семьей? — осторожно подсказал я. На мгновение его веки дрогнули, но глаз он так и не открыл.

— Первый образец держали в изоляции — и в конце концов она уничтожила большую часть семьи и даже какое-то время побыла нормальным человеком, пока природа не взяла свое... Второго решили отдать на усыновление, но ничего не вышло — со временем он поехал крышей, так, что стал убивать людей — просто потому, что не чувствовал себя их частью. Третий... он был лучший. Идеальный притворщик. С ним были осторожны, пытались не повторять ошибок. Однако у него рано развились суицидальные наклонности, его лечили антидепрессантами, ублажали как могли — и не оставляли ни на секунду без присмотра, в результате чего он вообще выходить перестал... Ему дали лучшее домашнее образование, знания о мире, говорили, что читать и что смотреть, да и вообще до фига говорили. Как он важен, как много может сделать для семьи, как сильно им обязан... Он должен стать конгрессменом, или даже президентом, а главное — заиметь как можно больше детей, и правильные из них тоже получат наилучшее образование и наиперспективнейшее будущее...

Я протянул руку, непроизвольно, и Мерри прижал ее к своей щеке.

— И что было дальше?

— Да ничего. Однажды ему даже разрешили пообщаться с человеком — подтвердить, что он готов, так сказать, влиться... Только это была ошибка. Он понял одно — каким бы идеальным ни казалось его тело, пусть он самый лучший притворщик — но все равно не человек и никогда им не будет. Его никогда не оставят в покое. И он останется частью семьи — навеки ...

— Ты говоришь о зависимости?..

— О несвободе. Когда все время оглядываешься, а потом перестаешь оглядываться, потому что бесполезно. Когда знаешь, что несвободен ВНУТРИ и ничего не можешь изменить. Даже убегая. Это все равно, что бежать от собственной тени. Он с самого начала знал, Джек. Знал, что обречен стать генетическим материалом, Будущим своего Вида, только ему наплевать было и на Вид, и на расовое самосознание. Он хотел всего лишь спокойно гулять по городу, ходить в кино, пить шоколад с ромом, играть в бейсбол, встречаться с кем-то. Это что, много, Джек? Скажи мне, ты, свободный человек, разве так много он хотел?

Я молчал, в последнее время у меня все чаще недостает слов. Потом сказал — и снова первое, что в голову взбрело:

— Ну, шоколад с ромом всегда легко устроить.

Мерри приоткрыл глаза — они казались влажными лишь секунду.

— Умеешь ты утешать.

— Не замечал. И чем закончится история?

— Чем?.. — Он чуть потянулся, потом заполз на меня сверху, обхватив обеими руками. — Чем закончится? Да просто закончится и все. — Голос становится все более сонным. — Никогда... никогда так ни с кем не спал.

— А как спал?

— Иди ты...

Через некоторое время я попытался осторожно переложить его рядом, но не тут-то было. Даже в глубоком сне Мерри не забывал держаться — так, будто боялся упасть со страшной, головокружительной высоты.

На самом деле он мне не мешал, однако уснул я далеко не сразу — очередной сюрприз для Джека-Пофигиста, грозы бессонниц. Тень небоскребов Нью-Йорка, подкравшегося совсем близко, уже почти накрыла нас, и невесть почему мне было жутко — будто я не знал, что там, а может, как раз хорошо знал. И вряд ли это были мои мысли, очень вряд ли.

* * *

Сон внезапно прервался перед рассветом.

Надо мной прямо в воздухе висели два тусклых оранжевых кольца. Я испуганно дернул за шнурок торшера и увидел Мерри.

— Ты почему не спишь?

— Тише, — сказал он. — Тише, Джек, не бойся. Чувствуешь?

— Что?

Из открытого окна тянуло утренним сквозняком, Мерри вдохнул его с наслаждением.

— Свободу, она уже прямо здесь.

— Ты о чем?

Он наклонился так, что я ощутил его дыхание.

— История заканчивается.

— Мерри...

— Тс-с. Знаешь, я ведь до конца не верил, что они разрешат мне тебя. Пока не увидел...

— Кровь.

— Ага. Наконец-то я им хоть за что-то благодарен.

Я привстал, но Мерри не отодвинулся, почти прижавшись ко мне лицом. Это было спокойно и тревожно одновременно, и я не знал, могу ли обнять его, не знал, смогу ли потом расцепить руки.

— Джек, у меня мало времени. Можно попросить тебя об одолжении?

— Что хочешь, — голос внезапно сел почти до шепота. — Что угодно.

— Джек, можно еще раз?

Машинально моя рука коснулась безболезненного шрама на плече.

— Да уже не больно совсем...

Он вздохнул.

— Я рад. Но это для меня.

Теперь все было по-другому, как бы "наяву", в сознании, но поначалу я не ответил и просто закрыл глаза. Его мягкие холодные губы коснулись моих, неглубоко, однако и сейчас захватило дух, пронесся короткий неповторимый вихрь — мокрый плащ отца, белое пятно платья Пилар в темноте гостиничного номера для молодоженов, запах волос Мелиссы... И отчаяние, смешанное со счастьем, вряд ли мои чувства, очень вряд ли. Хотя... может, наполовину.

А может, больше.

А может, целиком.

Тогда будто обрушилось — я обхватил Мерри так крепко, как мог, он всхлипнул, и за секунду все вышло из-под контроля и стало настоящим. Самый долгий поцелуй. Бесконечный, потому что с ним закончится что-то очень важное, разбавленный бог знает чьими слезами, такой, о котором можно только мечтать. Или мечтать, чтобы он не случился. Никогда.

— ...пусти меня, — мягко, но настойчиво прошептал Мерри, оторвавшись от губ, расцепляя мои пальцы, разводя руки. — Отпусти, пора. Ну что ты делаешь, блин, я же настроился. Испортишь все.

В глазах было мутно, я лишь почувствовал холод от того, что он исчез из моих рук... от того, что окно открыто. И портьеры на полу, а шнур, аккуратно смотанный, в руках у Мерри, он перебирал пальцами скользящую петлю, стоя в оконном проеме.

— Закрой глаза, Джек. Ну пожалуйста.

Я оцепенел. За дверью послышались торопливые шаги, и внезапно в дверь ворвался коридорный, тот, что вчера принимал нас. Тогда Мерри взглянул на меня в последний раз с такой улыбочкой — мол, как я их, а? — и прыгнул вниз.

И я закрыл глаза.

И еще долго не мог открыть.

* * *

Меня никто не побеспокоил, и в тот же день мы с енотом улетели домой. Родные стены помогали — прошел целый день, а я все еще не пустил в голову ни одной мысли, из тех, что кружили вокруг, будто осы, и бились о стекло моего сознания — о, оно всегда было прочным. Всегда.

Вечером раздался стук в дверь. Я подошел, молча — и оперся об нее спиной. Я знал, кто там.

— Джек, — раздался голос Пилар, — открой. Я принесла деньги.

Я молчал.

— Максвелл просил передать, что ты ни в чем не виноват. Он сожалеет, что тебе пришлось... У тебя не будет проблем, мы все уладили.

Уладили? Изо всех сил я двинул по двери кулаком, и на мгновение наступила тишина.

— Нам так жаль, — сказала Пилар тихо, будто растерянно. — Ну почему физическая идеальность никогда не совпадает с душевной стабильностью, не понимаю. Не понимаю.

Я так и не открыл. Боялся, что запущу пальцы в ее новые красивые волосы и буду бить головой о стену, пока не убью — или пока она не убьет меня.

А потом все пошло своим чередом. Только воспоминание о ночи в Вегасе будто выгорело, оставив на месте картинки болезненную ранку. Осиротев, две другие потускнели и надолго покинули меня.

После этого я очень долго не вспоминал Мерри. Даже когда произнес созвучное слово, делая предложение Мелиссе, только на миг запнулся — и что-то в моем лице подсказало ей не медлить, да, да, я согласна. Я так тебя люблю.

И когда сын назначил енота из парка Уэллса в свои любимые игрушки, таская за собой везде и всюду, я тоже не вспоминал.

Только однажды на Рождество к нам понаехала чуть ли не вся родня, в том числе и кузина Лил с дочкой. А у дочки был обруч-пружинка. Розовый. И молочный коктейль в руках.

Я вдруг почувствовал, что задыхаюсь. Извинился, вышел, пока держали ноги, и нашел укрытие в комнате Остина. Енот восседал в компьютерном кресле — единственный, кому позволялось там сидеть в отсутствие владельца.

Обхватив его, уткнувшись в круглую ушастую голову, я почти в панике попытался сделать вдох — и получилось. А потом еще. И еще. Все рушилось, я сжался, ожидая чего-то страшного... но неожиданно, так неожиданно нахлынуло совсем другое. Моя рука, прижимающая руку Мерри на руле, ветер по коже, и то, как я закрыл глаза на мгновение, потеряв лицо в его осветленных солнцем волосах где-то за ухом, чувствуя губами холодок обруча, запах дождя и пыли, и как он сказал: "Не щекочись, блин, разобьемся!". И как я был не против, совсем не против тогда.

Ранка затянулась. Картинки снова стало три.

Я Джек-Пофигист, меня, как и прежде, ничего не волнует. Почти.

Правда, я очень люблю бродить с женой вечерами по городу, заходить в старые кинотеатры и запивать поп-корн шоколадом... С ромом, конечно. Ну, и молочные коктейли тоже. И следить за успехами сына в бейсболе. И делать множество других вещей, из которых состоит жизнь, обращая внимание на любую мелочь. И ценить. И наслаждаться.

Наслаждаться дарованной мне маленькой свободой, зная, что кому-то отказано даже в ней.

* * *

энд