Second start

Предупреждение: эротика

Saying sorry was a question of my pride

Pride can push aside a loving heart,

In the end emotion has ruled my mind

And I"m asking for a second start...

Maybe I"ve said words that really didn"t

Mean, but 1 know, every day

When a man does wrong

I know

I miss you...

Haddaway

* * *

Поцелуи помогают только в сказках. А в жизни вызывают лишь приступ злости на самого себя — за то, что надежда вообще была, хоть какая идиотская, хоть на кончике иглы.

Время остановилось, как только разомкнулись наши губы, а я все смотрю в его неподвижное лицо. Смотрю и смотрю. Я уже давно могу нарисовать его по памяти.

В палату заглядывает медсестра. Не в первый раз заглядывает, но только сейчас говорит:

— Вы простите, пожалуйста... но... рассвело уже. Мы не хотели вас беспокоить...

Лучше скажите — боялись... Превосходно, теперь домой не попаду, придется сидеть здесь весь день.

Ухожу, чтобы она смогла раскрыть окно. Ухожу, не оглядываясь.

Спускаюсь на лифте вниз — на нулевом этаже есть часовня.

Там темно и пусто. Только несколько свечей горит и чем-то тяжело пахнет. Наверное, это запах человеческого горя — вряд ли сюда ходят поделиться радостью.

Просто сижу и смотрю в одну точку. Молитвы помогают, я знаю. Даже таким, как я. Лучше, чем поцелуи и заклинания. Но я не молюсь.

Я не молюсь, а от нечего делать считаю огарки свечей у алтаря. Один, два, три...

...шесть, семь... Я родился во времена других богов, и мне непросто принимать новых. Да в этом и нужды нет. Все конфессии ошибаются, но все верующие правы. Они — чьи-то создания и имеют право просить и рассчитывать, что их услышат.

...десять, одиннадцать... Посмотри — вот он я. Не Твой слуга, но дело рук Твоих. Сын Македы и Ольдека, муж Фебы, дитя Бастиана и прайм Джорджии, Калеба и Зака, а также многих других... Никого из этого списка, кроме упомянутых детей, давно нет на свете. Девятнадцать, двадцать... Я был плохим сыном, отвратительным мужем, непослушным детенышем и никуда не годным праймом. Я хозяин Майка Нормана, и Ты знаешь, каким я был хозяином.

Двадцать три свечи. Я не Твой слуга, но Твое создание. Знаю, Ты прекрасно ко мне относишься и давал мне достаточно шансов. А я настолько наглая тварь, что хочу еще один.

Всего один.

Это очень хорошая больница. За всю ночь никто меня не потревожил.

На какое-то время я засыпаю и вижу мимолетный тусклый сон — будто вхожу в палату, и там пусто, лишь заправленная постель и на подоконнике засохшая до черноты монстера со скрученными листьями.

Сон прерывается закатом, но остается мерзкое чувство. По пути назад включаю телефон — несколько непринятых звонков, и все — отсюда. Когда звонят из больницы, новости, как правило, неутешительны.

Его палата пуста, постель заправлена.

Меня предупреждали, что такое возможно.

Очень медленно приближаюсь, опираюсь руками о спинку. Во мне происходит что-то странное, будто в кровь впрыснули какой-то яд, и оно расползается под кожей. Что не так? Разве я сам не собирался это сделать? Дать ему уйти, отпустить — с миром или без, но однозначно в лучший мир. Куда мне путь заказан.

Я могу вообще не дышать, но сейчас хочу вдохнуть — и не выходит.

Наконец получается — сердце бьет так, что в глазах на секунду темно.

Майк стоит за моей спиной, у стены, закутавшись в простыню, как в тогу.

— Меня долго не было? — спрашивает он хрипло, будто разучился использовать голос.

Я молчу, но он видит себя в зеркале — длинные темные пряди, спадающие ниже плеч, — и отвечает сам:

— Долго...

Подхожу — перед глазами еще мелькают алтарные свечи. А он неплохо стоит на ногах после двух лет... Только успеваю подумать — его пошатывает, и Майк хватается за меня в поисках опоры.

— Как там наш сад?..

Наш сад?

— Скучает по тебе.

— Я тоже... так по нему скучал.

Он соединяет руки в замок вокруг моей шеи. На бледном лице глаза кажутся черными, как смола или очень крепкий кофе.

— Что произошло, пока меня не было?

Много чего.

— Ничего особенного. Все по-прежнему.

Майк едва заметно хмурится — и улыбается, одновременно.

— Я твой сателлит, Демон. Мы в кровной связи восемь лет. Думаешь, можешь врать мне в глаза?

— Десять.

— Что?

— Ты мой сателлит десять лет. И это лимит для всякого вранья.

Зачем я так сказал? Это же неправда, мы оба знаем.

Однако он тянется ко мне и целует, так сильно, почти агрессивно — а потом и без почти, потому что кусает меня за язык до крови. Эта моя кровь мгновенно всплывает цветом на его щеках, а в глубине зрачков вспыхивает огонек.

— Забери меня домой.

Я поднимаю его на руки, закутав в эту самую простыню, и выношу в коридор. По дороге нам встречается наша доктор, та самая, что полтора года назад констатировала смерть Майкова мозга. Наверное, ей тоже позвонили — однако она все равно застывает на месте с круглыми глазами.

— Всего хорошего, доктор Грант, — говорю я на ходу. — Я еще вчера подписал бумаги и оставил чек.

Она только кивает, как китайский болванчик.

— Ты все равно хотел меня забрать? — шепчет Майк мне в ухо. — Почему сейчас?

— Помолчи, пожалуйста.

— Я не прав?

— Ты прав. Просто если скажешь вот так еще одно слово, мы до машины не дойдем. Я разложу тебя прямо на автостоянке, на радость зрителям.

Он смеется. Не забыл, как это. Надо же — я тоже не забыл.

В оранжерее светло как днем. Мы проходим через нее по пути в дом и тут же понимаем, что задержимся.

— К черту кровать, — он снова касается губами моего уха, и последнее терпение лопается без труда, как перетертая веревка. — Належался.

У нас не оранжерея, а Национальный парк, здесь даже фонтан есть. И газон. Я сдергиваю простыню и бросаю на траву, потом опускаюсь на нее вместе с моей ношей. Но когда последняя вещь сброшена, движение резко замедляется, словно безудержно льющаяся вода вдруг оборачивается густой патокой.

— Говорят, что коматозники все слышат и понимают. — Майк откидывает голову, подставляя шею моим губам. — Это бред. Все, что говорят про кому — бред.

— Значит, ты ничего не помнишь?

— Это сон, Демон... Только долгий. Я помню, каким он казался долгим...

Я касаюсь ладонью его щеки, и он вздрагивает:

— Это помню.

Языком — запястья. Кончиками пальцев — контура уха. Губами — губ... тот самый поцелуй, пробуждающий спящих — и хоть ненадолго, но воскрешающий мертвых. Я тому свидетель и подтверждение.

— И это...

— Выходит, не такой уж бред.

Вывожу сложные узоры по груди, по животу, медленно, без спешки, пока он не начинает нетерпеливо извиваться.

— Что? — говорю шепотом. — Слишком тороплюсь?

Улыбка. Редкая, почти незнакомая — я не успел к ней привыкнуть.

— Тормозишь. Тебе следовало лечь со мной раньше — может, и разбудил бы.

— Некрофил у нас ты, Майк Норман, а я люблю живых.

Он снова смеется, и я затыкаю ему рот, резко возвращаясь к прежнему темпу. Вскоре кое-кому уже не до шуточек — он закусывает прядь своих волос, пряча глаза под вздрагивающими веками.

— Хочешь вести? — спрашиваю, пока еще могу держать себя в руках.

— Нет... не хочу, — он почти до боли стискивает мои волосы, внимательно глядя в глаза. — Не сегодня. Можно, я воспользуюсь твоим предложением... позже?

Позже я могу пожалеть об этом, но сию минуту пообещаю что угодно. Надо же — не ему первому я предлагаю, и не он первый отказывает. И что со мной не так?

— Тогда по-вашему или по-нашему?

— Боюсь... сейчас мозготрах я не потяну. Давай по-простому.

— Как скажешь, миленький.

Для моей породы секс без крови и ментальных игр если не пустой звук, то точно четверть удовольствия. Вопрос скорее доминирования, чем страсти. Но сейчас я даже не думаю об этом. Я не вижу ток крови у него под кожей, не слышу грохот сердца, только дыхание, дрожь тела и шелк разметавшихся прядей. Мне достаточно.

Дальше — все быстрее, по нарастающей. Майк обнимает меня за шею, и бессвязный шепот раскалывается на острые стоны. Кожа и волосы, за два года впитавшие запах больницы, теперь пахнут только травой, и я покрываю его шею поцелуями. Ни крови, ни ран. Ни боли, от которой крошатся зубы и закипают слезы. Можно и так.

Совсем скоро он начинает ныть от нетерпения, потому что я слишком увлекся процессом, и в конце концов выдыхает:

— Ну не будь... таким...

— Каким?

— О-сто-рож-ным...

— Не думал, что услышу от тебя подобное.

— О господи, да заткнись ты... Я хочу... — голос срывается, но мне не обязательно слышать конец этой фразы. Убей меня бог, если мы не хотим одного и того же.

Он даже не морщится, когда я резко выбиваю из него вскрик, и боли в нем ровно столько, сколько хочет он сам. Это длится долго, но когда я уже уверен, что буду первым, вдруг захлебывается воздухом на вдохе. Судороги еще не отпускают его, когда я зарываюсь лицом и пальцами в его волосы.

— Стричь — не будем, — говорю еле слышно, и Майк кивает, дыша как после долгих рыданий. Пройдет немало минут, прежде чем он сможет говорить.

Может, и права была девочка Дагни, но у нее своя правда — а у нас своя.

* * *

— Демон...

Мне нравится, когда он так меня зовет. Может, потому, что "Генри" из его уст звучит с привкусом страха. А может, потому что это не совсем мое имя, и Демоном я был гораздо дольше.

— Что?

— Мне было хорошо с тобой...

Я приподнимаюсь на локте. Вокруг его зрачков плавает умиротворенная тьма.

— Ты что, куда-то собираешься?

— Нет, но... Завтра я могу упасть с крыши. Или меня грузовик собьет. И я могу даже не успеть пожалеть, что не сказал тебе это.

— Просто меня смущает прошедшее время.

Он тянет меня назад, в объятья, и ерзает, укладываясь.

— Ладно, тогда так: мне хорошо с тобой. Настоящее время. Что до будущего...

— Что, Майк Норман? Сомневаешься?

— Нет... просто я суеверен, ты не знал?

— Я тоже, хотя... пропади оно пропадом. Тебе БУДЕТ хорошо со мной, есть вещи, против которых ты бессилен.

И я — как выяснилось.

— ...Так что не умирать в твоих интересах.

— Угу, — сонно мурлычет он мне в плечо. — Постараюсь, раз такое дело...

Майк засыпает, а мне вдруг приходит в голову, что я тоже не сказал ему, что хотел. А ведь и я могу однажды просто не вернуться домой. Что-то может случиться в любую секунду.

Это всего лишь несколько слов, большое дело. Не так и важно. А завтра так вообще ересью покажется.

Ну ладно. Подождут до вечера, что за необходимость.

Я скажу, обязательно. Не будить же его, в самом деле. Глупость какая.

Куда он денется. Куда я денусь.

До вечера ничего не произойдет.

— Эй, Майки...

На какое-то мгновение мне вдруг кажется, что он снова рухнул в свое небытие. И голову сжимает так же больно, как при виде пустой кровати в его палате, как после сна о погибшей монстере. Но он приоткрывает глаза — сонные и слегка испуганные.

— Что случилось?

— Ничего, миленький. — Едва касаюсь губами век и лба, чтобы поскорее истребить всю эту темную тревогу. — Ерунда. Просто хочу сказать тебе кое-что. А потом спи.

* * *

ХЭ